Текст книги "Бегом с ножницами"

Автор книги: Огюстен Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

О, рождественская елка

Мы с Натали сидим в грязной телевизионной комнате и смотрим «Любовную лодку». Кресла мы поставили по обе стороны от елки, чтобы, забравшись на них, было удобнее искать оставшиеся конфеты. Большую часть, конечно, уже съели. Натали по ошибке сунула в рот пластмассовую шоколадку. Почему Агнес упорно настаивала, чтобы вместе с настоящими сладостями повесили пластмассовые, мы никак не могли понять.

Надо уточнить, что на дворе уже стоял май.

Елка к этому времени потеряла почти все свои иголки; они ровным слоем покрывали пол и расползлись по всему дому. Каждый из нас постоянно обнаруживал их в своей кровати – острые коричневые колючки. Ветки на дереве стали сухими и ломкими и, едва за них потянешь, грозили оторваться.

И вот я рассеянно тянул за ветку до тех пор, пока она не осталась у меня в руке. Тем временем Жюли, менеджер круиза, пыталась убедить одного из клинически депрессивных пассажиров, что палуба левого борта – прекрасное место для встреч с новыми людьми и восстановления после любовных неудач. Я выпустил ветку из рук, и она упала на пол рядом с остальными.

Наша жизнь представляла собой одну сплошную полосу несчастий, прерываемую лишь походами в рестораны быстрого питания да время от времени кризисами и любопытными происшествиями.

Тот факт, что рождественская елка спустя пять месяцев после Рождества все еще стоит в комнате, чрезвычайно беспокоил всех обитателей дома. Каждый из нас считал, что убрать ее должен кто-то другой – а именно Агнес.

Однако Агнес наотрез отказалась убирать елку.

– Я вам не рабыня, – кричала она снова и снова. Поправляла на комоде свечи, подметала ковры, периодически мыла кое-какую посуду, но не прикасалась к елке.

– Лично я не возражаю, если эта дурацкая елка теперь будет стоять здесь вечно, – заявила Натали, не отрывая глаз от экрана телевизора. – Я к ней уже привыкла. Даже хочу, чтобы она стояла вечно. Это послужит Агнес хорошим уроком.

Честно говоря, по мне тоже пусть бы елка стояла здесь вечно. Она вполне гармонировала с обстановкой в доме. В каком-то роде она была, как пыль. На поверхности вещей обычно собирается какое-то определенное количество пыли – не больше. Так и здесь. Дом представлял собой настолько странное зрелище, что елка казалась даже к месту. Кроме того, в моей жизни уже был эпизод с выбрасыванием елки.

Мне было десять лет. Всю зиму отец и мать кричали друг на друга. Брат ушел из дома и поселился с товарищами, членами своей рок-группы, поэтому я оказался с родителями один, словно в ловушке. На холодильнике висел рождественский календарь – тот, в котором каждый день надо открывать маленькую дверку, пока не дойдешь до главного дня, двадцать пятого декабря. Я любил сидеть в кухне на полу, открывать дверки и меч-тать о том, чтобы заползти в эти теплые, уютно мерцающие комнатки.

– Ты урод, сукин сын! – тем временем во все горло кричала мать. – Ты хочешь, чтобы я была как твоя мамаша? Так я тебе не мамаша! Ты просто в нее влюблен, из-вращенец!

– Господи Боже, Дейрдре, успокойся, пожалуйста. У тебя истерика.

– Никакая у меня не истерика! – кричала мать, совершенно впав в истерическое состояние.

Так продолжалось всю зиму. На перилах террасы росли снежные валики, а в доме становилось все темнее, потому что ветки сосен склонялись под тяжестью снега к окнам.

Отец проводил почти все свободное время внизу, в спальне. Пил. А мать направила свою энергию в маниакальное предпраздничное безумство.

Она постоянно ставила одну и ту же пластинку с одной и той же песней: «Нам нужно маленькое Рождество». Когда песня заканчивалась, мать ставила на диван миску с клюквой, из которой она нанизывала бусы для елки, и возвращала иглу в начало.

На обеденный стол из тикового дерева она водрузила красные и зеленые свечи, а в центре тарелки с орехами пекан из сада своего отца в Джорджии поставила норвежского щелкунчика. Из подвала вытащила швейную машинку «Зингер» и принялась шить рождественские чулки, ангелов и оленей – на елку.

Когда я предложил испечь что-нибудь, она смастерила четырнадцать противней всякой всячины.

Читала мне рождественские истории, перьевой ручкой нарисовала рождественскую открытку, а потом отдала ее распечатать, чтобы посылать родственникам и знакомым. Даже разрешила собаке спать днем на диване.

Эта внезапная и лихорадочная жизнерадостность передалась и мне. Меня охватило страстное желание украсить собственную комнату в рождественском духе. Особенно хотелось повторить оформление, виденное в торговом центре. Пока мать проявляла чудеса вкуса и изобретательности, я попросту наполнил комнату многочисленными гирляндами дешевых мерцающих огней. Они свисали с потолка, теснились на окне и стенах. Даже вокруг настольной лампы я в несколько рядов обернул безвкусную серебряную гирлянду; прикрепил такие же на книжную полку и зеркало. Карманные деньги я истратил на две большие мерцающие звезды, которые повесил с обеих сторон стенного шкафа. Казалось, меня внезапно поразил вирус дурного вкуса.

Мать настояла, чтобы мы купили самую большую елку, которую смогли найти. Елку пришлось спиливать, а потом ее тащили к машине двое крепких мужчин. Когда ее привязали на верхний багажник «аспена», машина заметно осела.

Дома елка почти достала до потолка высотой семнадцать футов, а в ширину оказалась почти до дивана.

Буквально за несколько часов мать ее полностью украсила. Глубоко среди веток повесила шары, разместила колокольчики с золотыми лентами. Здесь было абсолютно все, включая гирлянды из попкорна и клюквы, которые она собственноручно нанизала, пока смотрела «Джеф-ферсонов».

– Правда, очень празднично? – спросила мать, насквозь вспотев.

Я кивнул.

– Мы сделаем это Рождество совершенно особенным.

Даже если твой сукин сын папочка не в силах сделать ничего, кроме как поднять к губам стакан.

И мама начала подпевать Анжеле Лансбери – как она выбросит ветки падуба и елку еще до того, как настроение испортится и захочется наложить на себя руки. Или как там это пелось.

За два дня до Рождества домой вернулся брат. Он был по обыкновению угрюм и неразговорчив, а когда мать спросила, собирается ли он остаться на Рождество, что-то проворчал, а потом ответил, что не знает.

У меня тоже были свои сомнения. Хотя под елкой лежали уже десятки подарков, я как-то не заметил ничего, по форме напоминающего вожделенный альбом Тони Орландо «Завяжи вокруг дуба желтую ленту». Если я не получу эту пластинку, то незачем дальше жить на свете. Однако сколько бы я ни искал, под елкой не было ничего плоского и квадратного. Лежало много всяких мягких и пухлых вещей – свитеров, рубашек с пришитыми жилетками. Были широкие штаны, о которых я мечтал; может, даже пара туфель на платформе – но без этой пластинки Рождество мне вовсе не было нужно.

Матери, похоже, передалось мое настроение.

В тот вечер, когда отец поднялся наверх и сделал какое-то замечание относительно застрявших в ковре иголок, процессы в ее мозгу явно пошли в другую сторону.

– Ну, если вы так настроены, – завопила она, врываясь в гостиную в развевающейся синей кофте, – то мы просто-напросто все отменим!

Ее физическая сила меня поразила. То, что двое крупных мужчин долго и упорно взгромождали на крышу машины, она смогла опрокинуть и разрушить всего лишь за несколько секунд.

Мишура, разбитые рождественские шары и гирлянды волочились по полу, в то время как мать тащила елку по гостиной, на веранду, а потом сбрасывала ее вниз.

Я никогда раньше не замечал в ней такой физической силы, и сцена произвела на меня большое впечатление.

Брат сморщился:

– Что это с ней?

Отец разозлился:

– Ваша мать просто ненормальная, вот что.

Мама ворвалась в дом и скинула иглу с пластинки. Потом склонилась над деревянным капитанским сундуком, в котором хранила свои записи. Нашла то, что искала, протерла пластинку, включила звук на всю катушку и поставила иглу:

«Я женщина, которая умеет кричать так громко, что вы не сможете пройти мимо»...

В комнату вошла Хоуп.

– Там что-нибудь осталось? – поинтересовалась она, показывая на елку и имея в виду конфеты.

– Нет, – быстро ответила Натали, как раз в этот момент что-то засовывая в рот. – Это была последняя.

– Жаль. – Хоуп вышла.

– Ну вот, – заметила Натали. – Теперь я толстая и в депрессии.

В комнате появился Пух. Он подошел к елке и тоже начал искать, чем бы подкрепиться. Елка приобрела качества холодильника. Каким-то чудом Пух нашел в тылу елочного скелета шоколадного Санта-Клауса, ловко развернул его и сунул в рот.

– Что здесь происходит? – поинтересовался он.

– Ничего особенного, – ответила Натали, глядя прямо на экран телевизора.

Жюли там отпустила очередную шутку, и кто-то из пассажиров с готовностью засмеялся.

– Скучные вы ребята, – заметил Пух и удалился.

Вернулась Хоуп, на сей раз очень сердитая.

– Знаете, – заявила она, – поскольку вы вдвоем проводите так много времени в этой комнате, я считаю, что вам следует заняться елкой.

Мы, как по команде, повернулись и внимательно посмотрели на нее.

– Да, именно так, – подтвердила она.

Первой обрела дар речи Натали:

– Ты что, хочешь, чтобы мы ее убрали?

– Ага. Уже май, так что можешь особенно не удивляться.

Натали поднялась и взялась за основание елки. Одно быстрое и резкое движение – и елка упала. Без единого слова Натали потащила ее по комнате, потом по коридору и по лестнице вниз, прямиком в комнату Хоуп.

– Не смей! – заорала Хоуп.

Однако было уже поздно.

– Ну вот, теперь это твоя проблема.

Натали вернулась к лестнице, а Хоуп тем временем кричала ей вслед:

– Раз ты так настроена, то, может быть, в этом году нам вообще не стоит устраивать Рождество? Может быть, просто его отменить?

Я отправился в гостиную, сел к роялю и начал наигрывать единственную песню, которую умел играть: тему из «Экзорциста».

В тот вечер елка перекочевала в столовую. Нашла там себе место под окном. Агнес тоже в столовой. В руках у нее веник и она, склонившись, подметает. Метет вокруг елки. Несколько часов подряд. Метет даже после того, как пробило полночь. Потом в комнате появляется заспанная Хоуп.

– Господи, Агнес, я пытаюсь спать. Неужели тебе вот так необходимо создавать весь этот шум?

– Должен же кто-то в этом доме за всем следить, – отвечает Агнес. – Я просто стараюсь, чтобы все здесь не развалилось на части.

– Может быть, займешься поддержанием порядка утром? А то мне завтра надо рано попасть к папе в офис.

– Отправляйся к себе и спи. Я работаю очень тихо.

– Да одно твое бормотание чего стоит! Прекрати хотя бы его!

– Я не бормочу.

– Нет, бормочешь. Я прекрасно тебя слышу через стену. Ты бормочешь и поешь эти чертовы «Джингл беллз».

Сейчас ведь даже и не Рождество!

Хоуп разворачивается и уходит к себе в комнату. Агнес продолжает подметать.

– Я вовсе ничего не бормотала, – произносит она вслух. – Ну и дети! Совсем ненормальные.

На следующее утро я смотрю на лежащую на полу елку, и она напоминает мне остов индейки. Почему-то елки и птичьи кости с трудом находят дорогу за пределы этого дома.

Ко Дню благодарения здесь готовятся очень деловито и сосредоточенно, а вот убираться потом никто не хочет.

Интересно, что перед праздником Натали способна не спать двое суток подряд, может в одиночку вычистить и вымыть весь дом, готова собственноручно приготовить праздничный пир на двадцать человек. Причем сделает все это без единой жалобы. Зато потом сковородки, кастрюли и тарелки будут лежать немытыми несколько недель. Сама индейка, теперь уже в виде кучи костей, будет кочевать из комнаты в комнату. Вполне можно, скажем, сегодня увидеть ее на телевизоре, а на следующий день – в ванной комнате под раковиной. Вот только в мусорном ведре ее встретить невозможно.

В этом доме мне удавалось увидеть ископаемые кости эпохи администрации Никсона. Они могли бы представить интерес для археологов.

В конце концов, кастрюли будут вымыты, стаканы вернутся на заселенные тараканами буфетные полки, а ложки и вилки явятся на белый свет из-под кучи грязной посуды. Однако скелет елки и кости индейки так и будут лежать где-нибудь на видном месте.

Бегом с ножницами

У Натали закончилась чистая одежда, а она никак не могла заставить себя постирать всю кучу, а потому заявляла:

– Ой, ну зачем суетиться? Все равно все опять испачкается.

И вот уже третий день подряд она ходила в макдоналдсовской синтетической униформе.

– Ты уверена, что это не запрещено? – поинтересовался я. Если преступление – переодеться полицейским, то, может быть, нельзя и ходить на людях в облике представителя самого любимого в мире ресторана быстрого питания?

– Это абсолютно законно. Я действительно там работаю. Просто не сегодня.

В тот день мы наблюдали за китами недалеко от побережья Кэйп-Код. На мне были обрезанные по колено джинсы и футболка, а на Натали – униформа, потому что кроме нее она взяла с собой только купальный костюм.

– Тебе не жарко?

Натали провела рукой по лбу. От пота волосы прилипли к лицу.

– Да, довольно жарко. Но в ресторане еще жарче, честное слово.

Мне пришлось ей поверить, потому что сам я в «Макдоналдсе» не работал. И это было нечестно. Мы всегда вместе подавали заявления о приеме, и ни один из нас не имел опыта. Так почему же, в конце концов, выбрали ее, а не меня?

– Может быть, им не понравились твои хитрые глаза? – проницательно предположила Натали.

В результате я, как обычно, сидел без денег, если не считать тех двадцати долларов, которыми ссудила меня Хоуп. А у Натали было целых сто семьдесят пять долларов – она только что получила первую зарплату. Поэтому наше небольшое путешествие оплачивала она.

– Это кит? – спросила Натали, прищурившись и показывая в море.

– Это просто грязный мусорный мешок, – предположила стоявшая рядом с нами пожилая леди, – я уже его видела пять минуть назад. Пока разобралась, что к чему, истратила целых четыре кадра. Четыре замечательных кадра – прямиком в помойку. Зачем мне четыре фотографии мусорного мешка? Вот если бы мы за ними охотились, тогда другое дело: тогда бы я и целой пленки не пожалела.

Мы тихонько отошли от нее подальше.

– Старая полоумная карга, – пробормотала Натали.

– Как я ненавижу стариков! – поддержал я. – Они совершенно слабоумные. Почему ее не запрут в доме престарелых?

– Не мешало бы. Надеюсь, она свалится за борт.

Натали внимательно осмотрела поверхность воды в надежде увидеть кита.

– Жаль, что я забыла солнечные очки. Оставила в номере вместе с этими дурацкими сережками. А без сережек я чувствую себя, как голая.

– Ты прекрасно выглядишь. То есть, я хочу сказать, никто не заметит, что ты без сережек. Потому что на тебе форма «Макдоналдса».

– Знаешь что? Сначала я ненавидела эту форму, а теперь она мне нравится. – Натали изобразила поклон. – Больше ничего на мне нормально не сидит. Я всегда злюсь на Агнес за то, что она носит синтетику, но, видишь ли... —

Натали снова наклонилась, – иметь возможность свободно двигаться – в этом определенно что-то есть. Мне кажется, я не смогу уже снова надеть джинсы.

– Нельзя же везде ходить в униформе. Люди подумают, что ты сбрендила.

– Не подумают, – фыркнула она. – Они решат, что я деловая девушка, которая возвращается со службы.

– И решила завернуть посмотреть на китов?

– О, здесь-то и подавно никто ничего не замечает. Все смотрят туда, в море, пытаясь разглядеть китов, которые и не собираются появляться.

Я засунул руку в задний карман и вытащил пачку «Мальборо лайт». Хотел прикурить, но ветер гасил одну спичку за другой.

– Встань-ка передо мной, – попросил я. – Прикрой от ветра.

Натали подвинулась, я наклонился и закурил.

– Эй, осторожнее, – забеспокоилась она. – Форма может загореться.

Нет ничего лучше свежего воздуха, солнца и сигареты.

– Здесь здорово. Почему мы так редко куда-нибудь выбираемся?

– Потому что у нас никогда нет денег. А кроме того, в доме постоянно случаются какие-то кризисы, которые нас держат.

– Да, конечно.

Некоторое время мы просто молча смотрели на воду, ни о чем не разговаривая. Если где-то здесь и водились киты, то они явно не собирались навещать наш теплоход.

– Как ты думаешь, нам продадут пиво? – спросила Натали.

– Ты имеешь в виду, там, внутри?

–Да.

– Нет.

– Почему нет? Мы вполне выглядим на восемнадцать.

Игра стоит свеч. Здесь, на палубе, все равно нечего делать, это уж точно.

Мы вошли внутрь и сразу почувствовали, как хорошо, когда не палит солнце.

К бару выстроилась очередь, и мы скромно встали в ее конце.

– Я бы и хот-дог осилила, – призналась Натали.

– Хорошая мысль. Проверь, насколько растягивается твоя униформа.

– Иди в жопу.

– Как скажешь.

– Что желаете? – спросила продавщица. Потом заметила значок на рубашке Натали – «Предлагаем куриные магнаггетсы!» – и ухмыльнулась.

– Два пива, пожалуйста, разливных.

Девушка взглянула на нас пристально и подозрительно, потом все-таки повернулась и налила нам пива.

– Четыре доллара, – сказала она.

Натали дала пять, а меня снова укусила зависть. У нее настолько больше этих пятерок, чем у меня! Ее чаша весов перетянула. Теперь она самая могущественная.

– Ну вот, – словно подытожила Натали, когда мы отошли от прилавка.

Мы уселись на голубую пластмассовую скамейку возле окна и стали наблюдать за людьми, которые, в свою очередь, наблюдали за китами.

– Посмотри вон на того старика. – Натали кивнула в сторону. – Разве не печальное зрелище?

– Что же в нем печального?

– Ну, знаешь, одинокий старик... Господи, надеюсь, что я не останусь в старости одинокой. Такая жалкая старуха, которой даже не с кем пойти наблюдать за китами.

– О, тебе это не грозит, – проглотив пиво, успокоил я. – Ты обязательно выйдешь замуж за профессора из колледжа Смит.

– Да, конечно, – не поверила Натали. – Если очень повезет, то я выйду замуж за уборщика из Смита.

Теплоход покачивался из стороны в сторону. Пока мы стояли на палубе, я этого не замечал. Однако сейчас море представало в рамке окна, и земля за окном казалась пьяной.

– У тебя бывает морская болезнь? – поинтересовался я.

Натали неожиданно громко икнула.

– О Господи, извини, ради Бога! – хихикнула она, все еще считая физиологические проявления ужасно смешными. Кстати, очаровательное свойство.

– Ну, так как?

– Что? Морская болезнь? Нет. Не думаю. Мне просто скучно.

– Тебе скучно?

– Ну, что-то в таком роде. Здесь совсем нечего делать. Когда вернемся на берег, хочешь, пойдем закажем омаров?

–Да.

– Это морские тараканы. Правда, омары – морские тараканы.

– А тунцы – это морские куры.

– Курица – это биологическая рептилия, знаешь? – спросила она,

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что с точки зрения биологии куры – рептилии. Вместо панцирей у них перья. Однако они точно так же появляются из яиц.

– Гадость какая!

– Черт. Как жаль, что я забыла сережки. – Она дотронулась до мочки уха. – Терпеть не могу что-нибудь забывать. Вообще не хочу ничего забывать.

– Ну, так помни все.

– Да, – согласилась она.

Ресторан под названием «Кастрюлька с омарами» выглядел очень привлекательно и симпатично. Вывеска изображала гигантского красного пластикового омара в фартуке. Одним словом, место как раз для нас.

– Вам нужно надеть обувь, – упрекнула нас официантка, едва мы вошли внутрь. У нее были неаккуратные, посеченные осветленные волосы, у корней очень отличающиеся по цвету. Рот казался изрезанным морщинами.

Возраст определить было трудно – где-нибудь от двадцати до пятидесяти.

– Мы их потеряли, – спокойно ответила Натали.

Я встал за ее спиной. Прокладывать путь сквозь нормальность окружающих ей удавалось куда лучше, чем мне.

– Послушайте, ребята, – настаивала официантка, одновременно обводя глазами зал и инспектируя столики, – мне не разрешают обслуживать тех, кто пришел босиком. Вы должны надеть обувь. У нас такие правила.

Я увидел, как маленький мальчик нахмурился, явно обидевшись на отца, и поглубже залез на диван. Отец показывал на лежащую на столе салфетку; мальчик отрицательно качал головой.

– Мы просто быстро сядем, и никто ничего не заметит, – возразила Натали. – И мы заплатим вам хорошие чаевые.

Мысли официантки были явно заняты сидящими за столиками гостями. Люди хотели воды, масла, чистых салфеток, ждали, когда принесут счет.

– Ну, хорошо, давайте. Садитесь скорее.

Натали с улыбкой повернулась ко мне.

– Видишь?

Казалось, что мак-форма придает ей какой-то авторитет.

– Если бы нас не впустили, был бы большой облом.

– Куда они денутся? – Натали поправила юбку.

Обувь мы сняли в мотеле и решили больше не надевать. Она как-то стесняла.

Наконец мы уселись недалеко от двери. Первым залез на мягкий диван я, а за мной – рядом – Натали.

– Эй, – сказал я, – сядь лучше с другой стороны.

– Мне хочется здесь, – она взглянула на меня и похлопала ресницами, – рядом с тобой, мой милый.

Я ее слегка подтолкнул.

– Ну же, Натали, здесь тесно. Пересядь.

Она назло подвинулась ближе и прижалась ко мне. Я терпеть не мог, когда она так поступала. На нее наехало упрямство. Когда это случалось, она сразу начинала вред-ничать. Я засмеялся, чтобы не дать ей почувствовать, как мне неприятно.

– Ну, брось. Передвинь свою задницу на другой диван и давай заказывать.

Она театрально вздохнула.

– Прекрасно. Сноб Огюстен даже не хочет сидеть рядом с лучшей во всем мире подругой, жирной свинкой Натали.

Она вышла из-за стола и пересела напротив. Я почувствовал облегчение, а в следующую минуту мне стало плохо из-за того, что она оказалась так далеко – через весь стол.

– Вернись, пожалуйста, и сядь рядом.

Она подпрыгнула так стремительно, что даже стукнулась о стол, и снова пересела ко мне.

– Так-то лучше.

Когда подошла официантка, мы заказали две порции омаров и две кока-колы.

– И тарелку жареной картошки, – добавила Натали в последнюю минуту.

– Что с нами станет? – поинтересовался я.

– Мы сейчас здесь объедимся и растолстеем еще больше, потом придем домой, у нас начнется депрессия, и мы будем жалеть, что зашли в этот ресторанчик, и...

– Да нет, я имею в виду, вообще, потом, глупая.

– Ну вот, – надулась она, – почему ты всегда возвращаешь меня обратно на землю?

– Не может же так продолжаться бесконечно. Посмотри на нас: мне шестнадцать, тебе семнадцать, а мы сидим босиком в ресторане перед тарелками с омаром, и больше в нашей жизни ничего не происходит.

– Понимаю. Мы должны что-то делать. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Все еще собираешься стричь звезд?

Сам не зная почему, я вдруг ответил:

– Убегу в Нью-Йорк и стану писателем.

Натали серьезно на меня взглянула.

– Правильно! В твоей семье писатель – именно ты.

Я рассмеялся:

– Да ладно тебе! Какой из меня писатель? Я даже в колледже не учился.

– У тебя получится, – сказала Натали. По лицу ее я видел: она верит в свои слова и жалеет, что я сам этого не понимаю.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Знаешь, ты себя просто недооцениваешь.

Официантка принесла кока-колу, и мы начали пить ее просто так, без соломинок.

– Как это?

–Да ты же всегда был писателем. Сколько я тебя знаю, ты постоянно сидишь, уткнув острый нос в какую-нибудь тетрадь. Живешь в нашей семье и замечаешь каждую мелочь. А как здорово тебе удается передразнивать людей!

– Ничего у меня не выйдет Я ведь даже не пишу, так – царапаю в тетрадях всякую чепуху. Не знаю, что такое глагол, не умею печатать. И никогда ничего не читаю. Чтобы стать писателем, надо обязательно читать, например, Хемингуэя.

– Совершенно не обязательно читать Хемингуэя. Он обыкновенный толстый старый пьяный мужик, – возразила Натали. – А тебе всего лишь надо делать заметки. Как ты уже и делаешь.

– Ну, не знаю. Скорее всего я закончу просто проституткой мужского пола.

– Вряд ли, – рассмеялась Натали. – У тебя для этого слишком тощая задница.

– Да уж, правда! Мне бы твою!

– Если бы ты обладал моей задницей, то наверняка смог бы править миром.

– А ты? Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?

– Может быть, стану психологом или певицей.

– Психолог или певица! Какие похожие занятия!

Заткнись, – остановила она, хлопнув меня по руке. – Мне можно делать два дела сразу. Если ты станешь писателем и воплотишься во множество своих героев, то почему же мне нельзя заниматься хотя бы двумя профессиями?

–Давай, Натали. В колледж Смит тебя наверняка примут. Еще спасибо скажут.

– Ну, не знаю. Не так-то просто туда поступить.

– Потому ты и должна все суметь.

– Ты тоже должен все суметь.

Натали наклонилась и поставила локти на стол.

– Тебе не кажется, что мы за чем-то гонимся? За чем-то значительным? Как бы сказать поточнее? Словно про это знаем только мы с тобой, и никто больше. И бежим, бежим, бежим...

– Да, – согласился я. – Это точно. Мы бегаем. Бегаем с ножницами.

Принесли омаров, и мы одновременно потянулись к одному и тому же морскому таракану.

– Они лежали вот здесь, а теперь их нет. Сука-горничная украла мои серьги.

– Ты уверена? – спросил я.

– Абсолютно, – ответила Натали.

В поисках серег она перевернула вверх дном всю комнату мотеля. Стащила с кровати простыни и комом швырнула на кресло; подушки с кресла сбросила на пол; телевизор передвинула, а все маленькие пачки мыла распечатала.

– Может, ты потеряла их где-нибудь в другом месте.

– Нет, – солидно заявила она. – Я оставила их прямо здесь, рядом с телефоном. Помню даже, как клала их сюда. – Она стукнула по столу рядом с телефоном.

– Ну и что же мы будем делать?

– Позвоним гребаному менеджеру и заставим вернуть.

От омара и жареной картошки мне было нехорошо.

Натали позвонила портье. Объяснила ситуацию и попросила соединить с менеджером. На линии появился новый голос, и она снова объяснила ситуацию. Потом закричала:

– Не теряла я их, козел! Оставила здесь! Рядом с телефоном! Мы с другом плавали на теплоходе, наблюдали за китами, а потом обедали в ресторане. А когда вернулись, в комнате оказалось убрано, а серьги пропали.

Позвоните горничной домой и скажите, чтобы вернула мои серьги!

Потом Натали долго слушала. Я наблюдал, как меняется выражение ее лица – от раздражения и гнева к полному спокойствию. Даже нога перестала выбивать на ковре какой-то странный судорожный ритм.

Натали положила трубку.

– Говорит, горничная не брала. Говорит, я сама их потеряла.

– Вот козел, – сказал я. – Ну и ладно.

– Ладно? – Она взглянула на меня, удивленно подняв брови. – Что значит ладно?

– Значит, плакали твои сережки. Херово, но такова жизнь.

Натали сложила руки на груди, отчего форма ее собралась под мышками в сборки.

– У тебя неправильное отношение к жизни, – назидательно произнесла она. – Слышал поговорку: «Если жизнь преподносит тебе лимоны, постарайся сделать из них лимонад»?

– О чем ты?

– Вот. – Натали наклонилась и взялась за край матраса. – Помоги-ка.

–Что?

– Помоги мне перевернуть их сраный матрас. Сейчас сделаем из негативной ситуации смешную.

Нам удалось без особых брызг сбросить матрас в бассейн перед окнами мотеля.

Телевизор, стул и оба торшера тоже вели себя хорошо и не брызгались.

– Эй ты, козел вонючий, – закричала Натали, повернувшись к главному офису, – я сделала, как ты велел, и поискала повсюду. Серьги не нашлись.

Когда менеджер мотеля открыл дверь, чтобы посмотреть, что означает весь этот крик, мы с Натали уже мчались в соленую прибрежную ночь. Я улыбался: она бежала впереди меня, и ее длинные волосы красиво развевались за спиной. Просто обычная продавщица из «Макдоналдса», в бегах.