Текст книги "Граничный Орден. Стрела или Молот (СИ)"

Автор книги: Н.В. Сторбаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Столовая в доме графа была непривычно мала: за столом вряд ли уместилось бы больше двух десятков гостей, а между стульями и высокими канделябрами с трудом разошлось бы два человека. Нет места ни для музыкантов, ни для танцоров, ни для шутов с шутихами, что не так давно снова вошли в моду. Значит, граф строг не только с Орденом, но и со своими домочадцами.

У входа в столовую Карницкого ласково встретила сама графиня. Не давая ему возможности представиться по всем правилам, она остановила его поклон, обняла и сама отвела за стол, усадила по правую руку от графа, сама села напротив. Малых детей отправили на другой конец стола и приставили двух мамок, которые следили за их поведением и аппетитом. А рядом с графиней сидела, скорее всего, та самая Любава, едва оправившаяся после тяжкой болезни. Хворь оставила на ней еще не сгладившиеся следы: темные круги вокруг глаз, излишняя худоба, от чего черты ее лица казались острыми, и легкая растерянность, словно она сама не понимала, где находится и что делает.

Граф Порываев любезно представил детей и супругу, Карницкий послушно отвечал всеми положенными при первой встрече фразами. Любава молчала, то и дело испуганно поглядывая на отца.

– Вы уж извините за столь неподобающий прием, – сказал граф, – мы привыкли ужинать по-простому, без особых церемоний. Можете обращаться ко мне безо всяких сиятельств, по имени-отчеству.

– Благодарю, Игнатий Нежданович. Прошу и вас величать меня по имени, отчества по малости лет я пока не заслуживаю.

– Не стоит так скромничать, Адриан. Графиня, вы, конечно, помните Карницких из села Прилучное? Несколько лет назад в их доме случилась трагедия, о которой не раз писали в «Ведомостях».

Добрая женщина ахнула, ее глаза мгновенно наполнились слезами, и если бы не разделяющий их стол, она бы явно кинулась жалеть и обнимать несчастного Адриана.

– А нынче Адриан сам служит в Ордене.

Карницкий не сомневался, что все домочадцы графа получили строгие указания, о чем можно беседовать при госте. И очень удобно избегать вопросов, если перевести всё внимание на него самого.

– Спас милостивый, как же вас так угораздило? – графиня всплеснула руками. – Там же одни мужики. Тяжело, поди?

– Вовсе нет, – улыбнулся Карницкий. – В Ордене принято всех учить грамоте и прочим наукам, так что всегда можно найти общую тему для разговора. А вот от церемоний я и в самом деле отвык, потому рад, что Игнатий Нежданович не приверженец таковых.

– Так зачем же церемонии наводить, если вокруг родные люди. Надо бы вам, Адриан, почаще в гости наведываться! Вон как исхудали на казенных-то харчах. Прошка, подавай!

Лакеи разлили по глубоким тарелкам густые наваристые щи, украсили сметаной и зеленью. И все приступили к трапезе.

Пока Адриан ел, наслаждаясь вкусной домашней едой, что отличалась от орденской в лучшую сторону, он всё время ловил на себе внимательный взгляд Любавы. Она явно хотела с ним поговорить, но не смела в присутствии отца. Любопытно, о чем же она бы завела беседу? Адриан знал, что у Любавы есть жених, но также знал, что есть женщины, которым орденцы интересны лишь потому, что они орденцы. Дам притягивал то ли флер таинственности, то ли налет опасности и запах крови, недаром же военные всегда пользовались особым вниманием со стороны женщин.

Может, и Любава из таких? Наслушалась страшных историй о чужаках и орденцах, вот и напридумывала себе всякое.

Во время всей трапезы говорила, в основном, графиня, но она почти не касалась жизни Ордена, а расспрашивала Адриана об отце, имении, мачехе и сводной сестре. Мимолетно, случайными якобы вопросами женщина вызнала всю подноготную семьи Карницких, их состояние и положение в обществе. Адриан даже не догадывался, что помнит так много. Вот кого на допросы нужно брать! Она сумеет незаметно влезть под шкуру любого иномирца.

С трудом допив непривычный заморский напиток под названием «кофе», Карницкий раскланялся с Порываевыми и вернулся к себе в комнату. Какое-то время он ждал, что граф позовет его в кабинет и снова начнет убеждать в невиновности дочери, но когда на улице сгустились сумерки, Адриан переоделся в домашний халат и поменял башмаки на тапочки. Он уже собирался распустить волосы, как в дверь постучали.

– Да? – спросил он, думая, что это лакей пришел по какой-то надобности.

Но когда дверь отворилась, к нему в комнату проскользнула легкая тень. Любава Порываева сама пришла к нему, да еще и в неподобающем виде, накинув на тонкое домашнее платье шаль.

Дело о сиятельной крови. Часть 3

Выпроводив оскорбленного Карницкого, Марчук неспешно прошелся по черной части имения, предназначенной лишь для слуг. Сновавшие мимо служанки окидывали его любопытными взглядами, лакеи требовали посторониться, но никто с ним не заговаривал. Впрочем, орденец и сам будто не жаждал беседы. Ходил, смотрел, «вынюхивал», как шепталась за его спиной дворня.

Осмотрел каморки со скудной обстановкой, заглянул в кладовые, посидел чуток возле пышущей жаром печи, пока не выгнала стряпуха, потом сходил во двор, ковырнул пальцем поленницу, обошел конюшню, псарню, каретную, птичник и прочие постройки. И всякий раз за ним приглядывали. Прислуге страсть как хотелось посмотреть на живого орденца, да еще и за работой, но пока Марчук их только разочаровывал: пистолем не машет, магией не пугает, людей не допрашивает. Чего, спрашивается, приперся? На графских харчах отъесться да в графских покоях полежать? Так ведь наше сиятельство вон какое хитрое, отправило наглого орденца в людские.

А потом глянь – а орденец уже и при деле. Придержал лошадь, пока конюший ее расседлывал, дров стряпухе отнес, ведра с водой из колодца помог вытащить, даже не испугался Медюка, когда тот сунул слюнявую морду знакомиться.

К вечеру слуги о Марчуке уже знали немало: и сколько ему лет, и что неженат, и что уважает парное молоко с пряником, а еще умеет стряпать и гвозди ковать. И был он весь какой-то нестрашный. Обычный. Не то что второй. Про второго лакеи, что прислуживали на ужине, рассказывали иное: что держит себя на равных с графом, что с графиней говорит, будто с родной тетушкой, что манеры у него хороши, да и аппетит не хуже. И вообще, может быть, Любаву ему сосватают.

– И хорошо, – сказала Глашка, услыхав новость про сватовство.

– Это почему? – удивился Марчук. – Она же уже сосватанная. А Карницкий пока не спешит жениться.

Помощница стряпухи потеребила передник, но все же не выдержала и сказала:

– Чудная она стала.

– Э нет, нам чудных не надобно, – тут же ответил Марчук. – Нам вот такие ладненькие, как ты, нравятся.

– Она же нонеча разумом тронулась!

И вот так, из оговорок, шепотков и обмолвок Аверий сложил необычную картину. До болезни Любава Игнатьевна была очень живой и общительной девушкой, «ну ни минутки спокойно усидеть не могла». Просыпалась рано утром, оббегала весь дом, всех будила своим прелестным голоском, возилась с братом и сестрой, часто спускалась вниз, в людские, не боялась запачкаться. Особенно любила сидеть на кухне, болтать со стряпухой, помогала ей лепить кренделя и булки. Обязательно выходила в сад, заплетала лошадям гривы, поливала свои любимые цветы – фиалки – и подолгу играла с Медюком, которого граф хотел утопить щенком за ублюдство. Некогда любимая графская сука во время течки вырвалась от псаря и убежала, вернулась на другой день, но уже огулянная. Всех тех щенков утопили, а одного не успели, прибежала Любава и со слезами упросила отца подарить последыша ей. Кормила его с рук, учила слушаться, играла, вот и вырос он размером с телёнка и больше всех уважал именно Любаву. А когда она совсем слегла и не могла выходить в сад, граф разрешил провести Медюка через весь дом, в комнату дочери, чтобы та попрощалась с любимым псом. А еще Любава была умелой вышивальщицей, вечерами, после ужина, сидела с графиней и вышивала такие узоры, что все диву давались.

После болезни же ее будто подменили. Забыла, где горшок стоит, горничную свою, которая ей уж пять лет как прислуживает, тоже забыла, ни с кем не здоровается, никому не улыбнется. Брата с сестрой не проведывает, к графине не приходит, на слуг не смотрит вовсе, Медюка испугалась аж чуть не до смерти. Целыми днями сидит на кровати, рученьки сложит и в окно смотрит. И ничто ей не интересно: ни цветочки, ни кренделя, ни вышивка.

Но это всё ничего не значило. Вдруг и впрямь болезнь повредила ей разум? Марчук слыхал о таких барышнях, которые после горячки в черницы подавались или принимались кликушествовать. Будто им сам Спас во снах приходил и на ухо шептал отбросить всё мирское. А вот сведения о том, что граф Порываев ту самую горничную внезапно в деревню отправил, выглядели очень подозрительно. Значит, было что-то явное, из-за чего граф перестал сомневаться в иномирности своей дочери.

Можно, конечно, съездить в ту деревню и поговорить с отосланной девицей, но лучше бы здесь во всем разобраться. Девица ведь могла и не доехать куда надо. Марчук бы этому вовсе не удивился. Надо подождать, что Карницкий скажет.

* * *

– Су… сударыня, – пролепетал Адриан, – Любава Игнатьевна… Зачем вы в таком виде…

Девушка тихонько прикрыла за собой дверь и приложила тонкий пальчик к своим губам.

– Ш-ш-ш, еле дождалась, пока эта дурында уснет.

В голове у Карницкого враз пролетели сотни мыслей. Например, если Любаву застанут в его комнате в столь небрежном наряде, да и он далеко не при параде, пойдут дурные слухи. И даже если прямо сейчас выставить девицу за дверь, никто не докажет, что она пробыла тут едва ли минуту. Какая слава о Карницком пойдет? Как о соблазнителе графских дочек? Совратителе невинных и болезных? Еще скажут, что нарочно обвинил несчастную девочку, чтобы пробраться к ней в дом. Никто и не вспомнит, что они не перекинулись и единым словом, что именно она пришла к нему, а не наоборот.

Да, в определенных кругах такая слава будет считаться почетной, зато в остальных Карницкого будут сторониться, остерегать дочерей от него. И как потом ему жениться? На ком? Только из тех выбирать придется, кого благочестивые мужи брать не хотят: старых дев, хромоножек, рябых или, не приведи Спас, вдов с дитями. Паническую мысль о порченных девках в качестве невест Адриан усердно прогнал прочь.

Нет, сейчас не стоит раздувать скандал. Выставишь такую, а она раскричится на весь дом, поднимет всю прислугу, и Карницкий выйдет виноватым в любом случае. Лучше вести себя спокойно, слушать, что эта полоумная хочет ему сказать, и молиться, чтоб никто не заметил ее появления тут.

А Любава Игнатьевна шагнула к Адриану, от чего тот отступил назад, и улыбнулась.

– Вот, значит, как вы выглядите без всяких фраков. Вам идет халат. Вы кажетесь в нем таким уютным и домашним.

Карницкий отступил еще на шаг. Разве девице позволительны такие речи в сторону незнакомого мужчины?

– Я знаю, что мой приход сюда возмутителен, но разве я могла поступить иначе? Я к вам пришла, чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать!

Адриан отступил еще, споткнулся о кровать, сел на нее, тут же вскочил, опасаясь, что девица воспримет это неправильно.

– С той самой минуты, как вас увидала, я больше не могу думать ни о ком другом. Да, я знаю, всё против нас. Я обручена с другим, вы служите в Ордене. Но я и не прошу о многом. Хочу всего лишь смотреть на вас, вдыхать вас, видеть вашу улыбку.

Сейчас Карницкий жалел об отсутствии магических способностей как никогда в жизни. Например, умение проваливаться сквозь землю пришлось бы весьма кстати. Или усыпление бесстыдных девиц. И почему клятый Марчук отказался ночевать в его комнате? Ведь она б не стала говорить то же самое при нем? Хотя, может, и стала. Вон глаза как блестят, точно у кошки.

– Я не попрошу у вас ничего. Ни женитьбы, ни любви, ни сладких обещаний. Только один поцелуй. Всего лишь поцелуй.

Адриана бросило в жар от одного лишь слова. Он чувствовал, как пылает его лицо, как трепещет сердце и подкашиваются колени.

Конечно, он целовался и прежде. Например, еще до отъезда в питомник, когда прикидывался простородным мальчишкой, на празднике урожая он урвал поцелуй у одной девицы, первой красавицы на селе. Запомнил, правда, лишь влагу на своих губах и крепкий запах девичьего тела, разгоряченного после пляски. В питомнике с девицами было тяжко, собственно, не было их там вовсе. Но Адриан с сокружниками сбегали по ночам, пробирались в ближайший городок и там искали развлечений. Пару раз им попадались веселые девки, которые за копейку крепко целовали взбудораженных мальчишек, попискивая от их жадных рук.

Но вот так? Чтобы девица благородных кровей сама выпрашивала у него поцелуй? О таком Адриан слышал лишь в скабрезных песенках и забавных историях.

А Любава Игнатьевна всё наступала на Адриана. Подойдя вплотную, она задрала голову, ведь Карницкий возвышался над ней, как столб, и наклониться не догадывался. Тогда девица улыбнулась и легонько толкнула его так, чтоб он снова сел на кровать. И тут же прильнула к нему, дотянулась до его лица и поцеловала.

Мысли Карницкого метались всполошенными птицами. Как поступить? Ответить? Оттолкнуть? Вдруг она после болезни совсем помешалась? Адриан слышал, что у сумасбродных часто появляются нескромные желания, и они набрасываются на каждого встречного. Потому их и отправляют в «скорбные» дома.

Наконец девица отстранилась, ласково провела рукой по щеке Карницкого, коснулась его волос и упорхнула. Адриан тут же подскочил к двери и задвинул щеколду. Больше он никого в этом доме к себе в комнату не пустит.

Всю ночь Карницкий ворочался в непривычно мягких перинах, никак не мог уснуть. Потому, едва рассвело, он наскоро оделся и спустился в комнаты прислуги. К счастью, Марчук уже проснулся к тому времени. Завидев взъерошенного невыспавшегося Адриана, он махнул ему рукой и вышел на задний двор, к поленнице.

– Что-то случилось?

– Прошу уволить меня с этого дела. Лучше я вернусь и попрошу прислать кого-то другого. Я не считаю, что смогу в полной мере выполнить свой долг. И вообще бесчестно использовать мое происхождение для расследования! Когда я пришел в Орден, то ожидал того же отношения, как и к прочим.

Эту речь Адриан продумывал не один час, только в его мыслях она звучала как-то солиднее и разумнее. А сейчас он говорил, как истеричная баба.

– Так что было-то?

– Как порядочный человек, я не могу о том говорить. Но, поверьте, причина вполне веская.

– Неужто она к тебе заявилась? – Марчук увидел всполошенный взгляд младшего и невольно хохотнул. – Что, правда? Отчаянная девица.

– Совсем нет! Несчастная, она сама не ведала, что творит. Говорила про фрак, «презреньем наказать», вымаливала поцелуй. Это не иномирка, всего лишь полоумная. Я слышал, что у сумасбродных такое бывает.

Марчук сразу посерьезнел.

– Ты хоть раз бывал в «скорбном» доме? Нет? А я бывал. Орден то и дело проверяет их, чтоб среди безумцев не затесался какой чужак. Да, бывают такие, что не могут преодолеть влечения, но поверь мне на слово, выглядит это совсем неприглядно. Они при этом толком не говорят, не оправдываются, самое большее – лепечут какое-то слово либо вовсе рычат. И до поцелуев им дела нет. Они набрасываются с нечеловеческой силой, рвут одежду, швыряют на пол… Так поступают и мужчины, и женщины. Так что не думай, что твоя девица полоумная. Вот уж точно нет. Хитрит она! Голову тебе вскружить хочет. Ты хоть час-другой спал?

– Н-нет.

– Понятно, всю ночь о ней думал. К вечеру решишь, что влюбился. Будешь и страшиться ее прихода, и ждать с нетерпением. А потом, когда ты уже поймешь, что не придет, к тебе постучат. И мне любопытно, чего ж она попросит.

Адриан с ужасом смотрел на Марчука, боясь даже предположить.

– Так что, Карницкий, никуда ты не пойдешь, будешь ждать. Ищешь равного отношения, так вот оно – равное. Насчет слухов и чести своей благородной не боись, чужачка там. Но для графа моего слова маловато будет, нужно, чтоб она сама призналась, а ты своим благородным словом подтвердишь ее признания. Понял? Иди. И не вздумай проболтаться графу или графине, иначе они ее вовсе запрут.

Словом, Марчук никак не помог Карницкому и сделал только хуже.

Что этот старый сухарь понимает в чувствах? Разве он заглядывал в ее блестящие глаза, разве затаивал дыхание, когда ее тоненькое хрупкое тельце прижималось к нему? От той вдовушки в Подрачке Аверий ушел, не прощаясь. Даже не оглянулся. За годы службы в Ордене всё теплое и светлое, что когда-то было в Марчуке, скорее всего, усохло и отмерло за ненадобностью.

Карницкий уверен, что никогда не станет походить на Аверия. Он до конца будет беречь человечность, искренность и веру в людей. Даже если в Любаве сидит пришлая душа, это не повод отказывать ей в подлинности чувств. Разве не могла девушка влюбиться в него с первого взгляда? Адриан ведь не урод и не старик, к тому же хорошо сложен и со вкусом одет.

Платье для выхода к завтраку Карницкий подбирал с особым тщанием. Он не хотел выглядеть слишком официально, всё же не ужинать идет, но и домашний наряд не годился, ведь он незваный гость. Остановился на ослепительно-белой рубашке и довольно невзрачном сером сюртуке, который хорошо подчеркивал его плечи и талию. Думал, не стоит ли подвить концы волос, но потом представил скептический взгляд Марчука и отказался от этой затеи.

Завтрак прошел весьма чинно. Графиня похвалила вкус Адриана, граф заговорил о планах постройки двух железных линий, Любава молчала и не отрывала глаз от тарелки. После его сиятельство пригласил Карницкого в кабинет, предложил ознакомиться со вчерашними «Ведомостями» и обсудить кое-какие новости. Порываев будто бы забыл, что Адриан здесь не как гость, а по поручению Граничного ордена. Возможно, так графу было проще смириться с присутствием орденцев.

В конце беседы Карницкий всё же заговорил о Любаве.

– Мы бы не стали злоупотреблять вашим гостеприимством, если бы вы позволили нам поговорить с ней. Мой сослуживец, Аверий Марчук, прекрасно отличает слабость ума после тяжкой болезни от вселения чужой души.

Граф нетерпеливо отмахнулся.

– Да что эти мужики вообще могут знать? Думаете, нас с ними различает лишь состояние и знание грамоты? Вовсе нет! Вы же видели вчера пса во дворе, Медведика? Казалось бы, половина его крови идет от хорошей охотничьей породы, где родословная как бы не длиньше, чем у меня. Но половина-то – неизвестно чья! И собака выглядит под стать: ни борзая, ни гончая, не пойми что. И никогда этот пес не сможет быть наравне с чистой породой, учи его, не учи! Он и бегает хуже, и выслеживает хуже, и бестолков изрядно. Единственное добро в нем – это преданность! Вот и с людьми. Сколько ни учи таких, как Марчук, толку с того не будет. Он только и умеет что брехать попусту. Я всегда полагал, что проку от Граничного Ордена нет, вы уж простите меня, Адриан, за откровенность. Одно хорошо – не столь обидно, если кто-то из них помирает. Одним безродным больше, одним меньше. А вам я, конечно, удивляюсь. Уверен, вы вскоре докажете, насколько лучше справляется с этой непростой службой благородный господин. Возможно, благодаря вашему примеру, в Орден пойдут и другие высокородные юноши. И то будет ко всеобщему удовольствию. Не придется всякий раз на приеме у губернатора натыкаться на мужиков вроде вашего Молчана, которые не имеют ни малейшего представления о манерах.

– Так можно ли поговорить с Любавой Игнатьевной?

– Разумеется. Я же не могу препятствовать вам в исполнении вашей службы. Но лишь в присутствии графини и служанки, и никаких Марчуков. Надеюсь, вы понимаете меня.

– Благодарю.

Волей-неволей пришлось Карницкому снова спуститься к старшему и обсудить предстоящий разговор. Но Марчук отнесся к нему несерьезно.

– Да не выйдет у тебя ничего. Лучше жди ночи.

Впрочем, Аверий пересказал слухи, что ходили меж прислуги, чтоб Адриан хоть примерно понимал, что спрашивать.

После полудня согласованная встреча с Любавой состоялась, но разговора, как и предупреждал Марчук, не вышло. Графская дочь отвечала еле-еле, только да или нет, а стоило Адриану копнуть чуть глубже, как графиня тут же влезала в беседу, сетовала на слабость Любавы, на потерю памяти и просила не пугать «бедную девочку».

– Может, и впрямь стоило забрать ее к нам и допрашивать без нянек-мамок? – спросил Адриан у Марчука после неудачной беседы.

– Если у тебя ночью ничего не выйдет, так и поступим. Но лучше бы обойтись без этого. Граф – довольно влиятельное лицо в Старополье. Ордену и так придется несладко после вторжения в его семью, а если еще и силой надавить, так Молчан потом намучается. Вспомни Подрачку! Помнишь, как нам быстро роту выделили? А если б Орден рассорился с губернатором, так тот мог бы неделю носом крутить. Отказать бы он не отказал, зато препонов бы наставил, отговорок бы напридумывал… А потом бы еще обвинил нас в потере деревни, мол, не справляется Орден. Нет, Карницкий, то, что граф решил скрыть наше появление в своих владениях, нам лишь на руку. Пусть бы и дальше так было. Пусть лучше один Порываев на нас зуб имеет.

– Но если Любава и впрямь…

– Скажет, что не оправилась она после болезни, и похоронит честь по чести.

После ужина Карницкий не находил себе места. Стоит ли снова сходить к Марчуку? А зачем? Что он скажет нового? Или лучше закрыться на щеколду, и пусть она стучит без ответа. Но тут в памяти всплывали слова Порываева, что благородный человек с рождения лучше простого люда. Неужели Адриан так слаб и труслив, что боится какой-то девчонки? Нет, он поговорит с ней прямо и откровенно. И не даст отвлечь себя пустыми разговорами. Или поцелуями.

* * *

Она лежала в его объятиях, горячая и влажная, мокрые прядки волос прилипли к ее лбу и вискам. И без того острый нос заострился еще сильнее, лишь глаза мерцали в скудном свете догорающей свечи. Как у кошки.

– Я женюсь на тебе, – прошептал Карницкий, целуя ее пальцы. – Завтра же пойду к твоему батюшке и попрошу твоей руки.

Любава тихо рассмеялась.

– Не согласится. Он ведь уже другому слово дал. Нет, расстаться нам надо. Только еще чуточку побуду с тобой, и всё.

– А как же ты… как теперь будешь? Ты ведь теперь уже не… – Адриан не знал, как бы так выразиться, чтоб не оскорбить слух девушки.

Она повернулась к нему лицом и прошептала:

– А давай сбежим? Вдвоем? Ты и я! Далеко-далеко, где никто не будет знать, кто мы и откуда.

– Это куда же? В Братину, что ли? И на что жить? К тому же Орден есть всюду, нас быстро отыщут и назад вернут.

– А мы спрячемся в какой-нибудь глухой деревушке!

– В глухой деревушке нас еще быстрее поймают. И в жарник засунут, – с тоской сказал Адриан.

– На жизнь мы точно заработаем. Не думай, что я совсем уж маленькая и глупая. Я много всего знаю и умею. Если немного поможешь, я мигом научусь читать и писать. Считать умею хорошо, и складывать, и умножать, и делить. Например, торговать начнем. Я буду учет вести! Книгу особую сделаю. Курочек заведем, гусей. Только собак не надо, я их с детства боюсь. Рисовать умею. Как нарисую черный квадрат, сразу прославлюсь и разбогатею. Хотя рано тут квадраты рисовать, не оценят пока.

Любава весело щебетала, строила планы и не видела помертвевшего взгляда Карницкого. Он такое уже слышал, пусть и не слово в слово. «Я, я много всего знаю, научу всякому! Алгебре там, геометрии».

– Надо подумать, как лучше, – с трудом выдавил Адриан. – Может, поедем к моему отцу, он нас наверняка примет.

– Только ты батюшке моему ничего не говори, не надо! – всполошилась она. – Никакого сватовства. И найди способ как-нибудь со мной связаться. Например, когда захочешь увидеться, пусть твой слуга пройдет после ужина перед нашим домом. Пусть повяжет красную ленту на левую руку. Это будет знак, что ты сегодня придешь… ну, не знаю, куда-нибудь. Я завтра посмотрю, где лучше будет. И чтобы то чудище не бегало где попало, а сидело на привязи. Ну, я что-нибудь придумаю.

Совершенно не стесняясь мужского взгляда, Любава спорхнула с кровати, быстро натянула сорочку, поверх нее платье, завернулась в шаль, поцеловала Адриана и убежала из комнаты. Будто не потеряла только что свою невинность. Будто замужем уже не первый год.

Карницкий остался сидеть на перинах, растерянный и напуганный.

В эту ночь он тоже не сомкнул глаз.

Дело о сиятельной крови. Часть 4

Раннее утро. Всё та же поленница. Стряпуха, недовольно поглядывая на отлынивающего от дела Марчука, набрала охапку дров и вернулась на кухню. Зевающая птичница несла ведро воды, и заждавшиеся куры возмущенно кудахтали, поторапливая лентяйку. Из сенника вышел всклокоченный мужик, сладко потянулся, потом чуть отшагнул в сторону и развязал портки, чтоб облегчиться прямо там, возле стены. Из того же сенника выскользнула девка, прикрывая лицо платом, и опрометью кинулась в господский дом.

Из сада доносились заливистые трели соловья. Он то прищелкивал, то попискивал, то нежно подкурлыкивал. Мужик возле сенника закончил дело, подвязал портки и подмигнул орденцам:

– Ишь, славно выводит!

Марчук дождался, пока возле них никого не будет, глянул на почерневшего от душевных терзаний Карницкого, вздохнул.

– Значит, приходила к тебе ночью барышня.

– Я поступил недостойно, – Адриан поднял лихорадочно блестящие глаза. – Как подонок. Не важно, кто она есть, в том моя вина. Я должен жениться на ней.

– Ага, а она что сказала?

– Что батюшка не позволит, и что она сговорена с другим, и лучше нам бежать. Да она сама не ведала, что говорит!

– Ага, не ведала. Как к мужчине в комнату ночью идти – ведала, а как дальше быть – не ведала. И про Орден знать не знает. И про жарники, поди, тоже. Давай, Карницкий, выкладывай! Понял ведь уже, что она такое!

– Она, как Женя Со… как тот чужак, заговорила. Мол, и это она умеет, и то, и грамоте хочет выучиться, и про квадрат что-то… Но суть даже не в словах. Говорила она так, будто давно всё продумала, уверенно так, спокойно. Будто не впервые легла с мужчиной. Но ведь ясно, что впервые.

– Тело-то, конечно, впервые, а вот душа… Душа там, видать, гулящая, бесстыдная. И хватит нюни распускать! Не ты первый иномирку ахнул. Хотя тут ещё неизвестно, кто кого.

– Но ведь тело-то невинное! Да не кого-нибудь, а дочери Порываева. А доказательств у меня никаких нет. Прямо-то она ничего не сказала. – Карницкий прислонился спиной к поленнице, закрыл глаза ладонью. – Не вышло из меня Стрелы. И с делом не помог, и честь Ордена опорочил… Чем я лучше Зайца? Такой же болван.

Марчук снова вздохнул. Стряпуха, поди, уже строгает начинку для пирога, как он любит: тушеную капусту с яйцом. Если прямо сейчас подсобить ей, она потом угостит горяченьким, едва из печи.

– Да хуже. Он просто болваном был, а я еще и подлец. В доме приютившего нас графа… его же дочь… Я же не только честь Ордена, но и свою честь уронил, честь дворянина, – распалялся в самобичевании Адриан. – Теперь либо стреляться, либо жениться. Иначе скажут, что совратил девицу, а потом еще и оболгал, чтоб не брать на себя ответственность…

– Хватит! – резко оборвал сопли Карницкого Марчук. – Твоя беда лишь в том, что ты с бабами прежде не был. Как вернемся, чтоб нашёл весёлую девку и погулял с ней хорошенько. А лучше найди девку посвежее да поробее, лучше такую, что в первый раз на улицу вышла, сними комнату у какой-нибудь старушки, посели девку там и ходи к ней, как невтерпёжь станет. Плати рубля три-четыре в месяц, чтоб больше ни с кем не ложилась. Тому отец должен учить, а не я, но вы из питомника все такие приходите.

Карницкий хотел было возразить, но Аверию уже наскучило слушать его стенания.

– Жениться ни на ком не надо. Сейчас вернешься в комнату и ляжешь спать, предупреди лакея, чтоб перед завтраком разбудил. Там договорись с графом о встрече и скажи, что я тоже приду.

– Но ведь…

– Если спросит, с чего вдруг, скажи, что было оговорено три дня, и сегодня как раз третий. Приехали мы в пятницу, вчера была шестица, сегодня седьмица. Понял? Потом снова ложись спать. К встрече с графом ты должен быть свеж, как маков цвет поутру.

– А что скажем-то?

– Что сказать, я сам знаю. Ты молчи и кивай, коли что. Всё, давай уже.

Карницкий глянул на строгое лицо старшего, увидел, что никакого понимания он здесь не дождётся, и поплёлся наверх. А Марчук быстро нахватал поленьев и поспешил на кухню. Авось не опоздал ещё к пирогам-то.

* * *

Граф хоть и удивился поспешности орденцев, но согласился их принять после полуденной жары. Карницкий сходил в людские, подивился, как довольный Марчук уплетал пирожки с капустой, будто вовсе не переживает о грядущем разговоре. Самому Адриану кусок в горло не лез. За завтраком он едва притронулся к вареным яйцам, смог лишь выпить яблочного компоту. Еще и Любава на него смотрела гневно, когда он говорил графу о встрече. Наверняка решила, что Карницкий будет просить ее руки.

Адриан думал, что не сможет уснуть, но провалился в сон сразу же. Даже легкий женский аромат, впитавшийся в перины, не помешал.

Проснувшись от стука в дверь, Карницкий, как это часто бывает после дневного сна, не сразу понял, где он находится и какой нынче день. Ему снилась невообразимая мешанина из всего, что было с ним в последнее время. То он стрелялся с графом Порываевым, а после выстрела увидел на его месте Женю Сомова с нелепой коробочкой; то женился на Любаве, а после нёс ее на руках в жарник; то вдруг обнаруживал себя в деревне, доящим коров, а Любава макала пальчик в молоко и говорила, что он плохо старается.

Стук повторился.

– Ваше благородие! Просили разбудить-с! Его сиятельство скоро вас примет-с!

– Зайди! – крикнул Адриан. – Помоги одеться.

– С вашего позволения-с, – сказал лакей и вошёл в комнату.

Карницкий ополоснул лицо нагревшейся за день водой, причесался, натянул не глядя всё, что предложил ему слуга, и сел на стул в ожидании нужного времени. За окном нещадно палило солнце, мерзко жужжали мухи. Адриан тут же вспотел, несмотря на легкий камзол.

Что скажет Марчук? Что он выдумал? По мнению Адриана, от любого довода можно отмахнуться, сославшись на недавнюю болезнь дочери. Не помнит никого? Слаба умом стала. Собак боится? Так ведь горячка разум повредила. Хочет невесть чего? Да юна совсем, откуда в таких летах разумению взяться? Вот пойдёт замуж, сразу остепенится да успокоится. А вы, господин Карницкий, не хотите ли Любавушку нашу в жёны взять?

– Ваше благородие, – негромко позвал лакей. – Пора.

Сердце Адриана колотилось с бешеной скоростью. Наверное, так себя чувствуют осужденные, поднимаясь на плаху. Словно сейчас предстоит не участь Любавы решать, а его участь, Карницкого.

Путь до кабинета оказался до жалкого коротким, и там уже переминался с ноги на ногу Марчук, который даже не удосужился переодеться.