Текст книги "Граничный Орден. Стрела или Молот (СИ)"

Автор книги: Н.В. Сторбаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Никогда прежде Адриан не видел человека, больше похожего на попаданца, чем этот.

– Ты, что ли, вздумал угрожать? Думаешь, Путило так просто застращать?

Просто или нет, но он-таки приехал. Впрочем, Карницкий не стал говорить этого вслух, а сказал лишь:

– Не казните гонца! Сейчас я позову своего старшего! Прошу извинить за столь тягостные испытания для вашего терпения!

И неспешно пошел к другому концу деревни.

А там Марчук уже развел кипучую деятельность. Он собрал всех выживших в самом большом доме, где прежде явно жил грамотей, отыскал последнюю живую корову, что была уже на последнем издыхании, прирезал ее и сварил крепкий говяжий бульон, коим и потчевал сельчан. А их осталось не так много, причем больше женщины да подростки обоих полов, мужчин – раз-два и обчелся, а деток недорослых и стариков – по пальцам пересчитать.

– Путило приехал, – доложил Адриан, разглядывая ходячие кости. – А он точно не попаданец?

Аверий, раскрасневшийся от трудов да от жара печи, отмахнулся:

– По одежке судишь? Он всегда таким был. Сам у сохи родился, а всё в барья метит. Одевается так, чтоб смотрелось значительнее. Совсем уж по благородному опасается, а вот так, сикось-накось, ему годится. Пригляди тут пока.

Вернулся Марчук и злой, и довольный одновременно.

– Вот же лободырный! Баляба пятигузный! Как его только в командоры поставили? Не выпустит он нас, боится, что брешу я насчет хвори и мага подговорил.

– Так и чего? Навсегда тут останемся? – испугался Адриан.

– Нет, скоро Молчан заподозрит неладное, приедет и даст ему взбучку. Зато Путило согласился привезти провизию, несколько коров и сено для них тоже. Как народ на поправку пойдет, так всякому станет ясно, что нет тут больше мора.

* * *

Семь дней Марчук, Карницкий и Паник Куликов пробыли в Хлюстовке. Адриан вспомнил, как ходил за скотом, научился доить коров. Маг заставлял сельчан пить парное молоко прямо из-под коровы, потому как в нем жизненная сила плещется. Марчук готовил болтуньи, протирки и похлебки для болезных. И с каждым днем было видно, как крепнут люди. Они все еще выглядели оголодавшими и тощими, но понемногу разглаживалась кожа на лицах, появлялся румянец и блеск в глазах, худые руки и ноги наливались силой. Так что к седьмому дню большую часть работ орденцы смогли переложить на самих сельчан.

Путило уезжал и приезжал через день. И хотя он соглашался, что люди выглядят лучше, но солдат не отзывал и заграждения не убирал.

– Марчук, ну, ты ж меня понимаешь… А вдруг ты ошибся? Не могу я так рисковать.

На пятый день приехал и Молчан, не дождавшийся своих Стрел и Молотов обратно. Разругался с Путилой вдрызг, но так и не сумел его переспорить. Пообещал вызвать главного мага из Белоцарска, чтоб хотя бы тот вразумил упрямца.

А на восьмой день на взмыленной лошади прискакал незнакомый Адриану мужчина, подбежал к заграждению и попытался его отодвинуть. Только он был настолько измучен, что ничего у него не вышло. А там и солдаты подскочили, оттащили назад.

– Нет! Откройте! – закричал он. – Там не хворь! Там магия! Нужно выпустить людей! Иначе все умрут!

Оказалось, что это поборгский Стрела, который всё это время гонялся за чужаком, оставившим жаровню. Нашел его, а точнее ее, в жарнике в другой деревне, за десятки верст отсюда. Сразу убивать не стал, расспросил иномирку о той хвори, что она принесла за собой.

– Она сказала, что ей стало дурно на второй день, как здесь очутилась. Жар, озноб, бред. Чудом набрела на деревню, постучалась в крайний дом. На улице ливень стоял, она вся в грязи, трясется. Вот сельчане ее и пожалели, поселили в бане, принесли сухой одежды, одеял, горячего отвара. Несколько дней она болела, потом пришла в себя, а баню согревала своей жаровней. Видимо, именно тогда женка поняла, что девка-то чужачка, испугалась, потребовала, чтоб муж прогнал ее. Грамотею говорить не стали, чтоб не заругал, что сразу не рассказали о пришлой. Но чужачка не обиделась, а подарила им в благодарность жаровню, научила, как ее пробуждать и усыплять. И ушла.

– Полагаю, что подарок был сделан не от чистого сердца, – сказал Карницкий, услыхав эту историю. – Не могла чужачка не знать, что у нас худо с магией.

Но поборгский Стрела возразил:

– Не знала. Дура она мелкая. Ей хлюстовские-то рассказали и про Орден, и про иномирцев, но она решила, коли один раз свезло, так и другой повезет. Снова подхватила какую-то хворь и сдуру вышла к людям, а те уж не сплоховали и засунули ее в жарник. Знаете, зачем она к нам в мир пришла? Погулять решила! Набрала амулетов целый мешок и сбежала. Есть у них там особое место, откуда можно в иные миры пойти, так она не глядя шагнула и вышла у нас.

После слов своего же подчиненного Путило не смог дольше тянуть и разрешил снять оцепление.

С Хлюстовкой Карницкий расстался с облегчением. Слишком хорошо он помнил, как с Марчуком и Паником выносили легкие иссохшие тела из домов, как рыли общую могилу, как опускали покойников друг на друга. Потом Марчук сложил общий дом сверху, и Адриан всякий раз, как вспоминал о той могиле, думал: «А годится ли один дом для стольких душ? Не будет ли им тесно? Не перепутает ли Яков, сын Спаса, души, отправит ли каждую куда полагается?»

А вот с Паником Адриан за эти дни сдружился и уже не находил нелепым ни его вид, ни скромные усики. Много они переговорили в эти дни, многое друг о друге узнали. Благодаря магу Карницкий поменял мнение о том, кем ему быть в дальнейшем.

– Меня звали остаться на Хребте. Там магов много. А еще тысячи записей о попаданцах из магических миров. Можно всю жизнь изучать их, разгадывать, что там заложено, прикидывать, а нельзя ли применить у нас какие-то придумки! Но я сам попросился обратно, в Белоцарск. Я полагаю, что раз у нас иной мир, то и магия должна быть иной. Нельзя придумать что-то новое, если ковыряешься в старье. Я хочу создать нашу магию! Понимаешь? Вот взять хотя бы эту жаровню. Если я сумею разгадать, как сделана эта пластина, и сумею сотворить что-то похожее, то орденские амулеты не придется возить на Хребет и ждать, пока их снова наполнят маной. Материал сам будет потихоньку собирать энергию, и амулет снова сможет работать. Маленький кусочек особого вреда не причинит, ну будет несколько дней тебе плохо, как при золянке, зато потом – полный амулет! Разве не замечательно выйдет?

Если даже этот маленький нелепый юноша полон энтузиазма и жаждет сделать мир лучше, разве Карницкий может ему уступить?

Нет, отныне Адриан будет стараться изо всех сил, чтобы стать Стрелой. Чтобы спасать людей! Прежде он думал, что суть девиза Ордена заложена в слове «смерть», а теперь знал, что это не так. Главное слово всегда должно быть «жизнь»!

Дело о сиятельной крови. Часть 1

После Хлюстовки Молчан вдруг расщедрился: дал Марчуку и Карницкому аж три дня отдыху.

Адриан на сей раз пить не стал. Незачем. Наоборот, воодушевление и желание действовать переполняли его через край. Ведь Орден спас стольких людей от неминуемой смерти! Карницкий вспоминал сельчан, что благодарили его, кланялись и целовали руки, вспоминал слезы радости на их худых лицах, когда те поняли, что недуг отступил. Вот оно! Вот истинное предназначение Граничного ордена!

На радостях Адриан написал длиннющее письмо отцу, в котором хоть и не рассказал о самом деле, но поделился переполняющими его чувствами, поведал о намерении стать настоящим Стрелой, привел доводы в пользу такого решения и лишь в конце вспомнил, что не поинтересовался здоровьем мачехи и сводной сестренки. Скорого ответа Адриан не ждал, знал, что отец не любит спешить. Сначала Карницкий-старший основательно подготовится к столь важному делу, как чтение: переоденется в домашнее платье, сам зажжет лампу на небольшом столике возле кресла, потребует принести чаю с лимоном и печеньем, обязательно не крошащимся, возьмет увеличительное стекло и медленно, вдумчиво начнет читать. Он будет хмыкать, улыбаться, порой громко восклицать или браниться при серьезном несогласии с автором письма. Когда всё будет прочитано, он пойдет по второму кругу, на сей раз без чая, зато с карандашом, подчеркнет сплошной линией мысли, с которыми согласен, прерывистой – спорные идеи, а то, что вызывает у него неприятие, перечеркнет вовсе. К третьему раз отец обычно звал кого-то из домашних – прежде Адриана, а сейчас, наверное, мачеху – и зачитывал вслух отдельные места. Сложнее всего было угадать, почему отец выбрал к прочтению именно эти строки, ведь он ждал определенного ответа, делал паузу, и домочадцу нужно было тут же либо горячо одобрить, либо не менее горячо осудить услышанное.

После прослушивания десятков писем Адриан научился безошибочно угадывать направление мыслей отца. И сейчас, дописав своё, он некоторое время боролся с желанием сразу подчеркнуть нужные места на отцовский манер. Но это было бы ребячеством. Недостойно насмехаться над отцом и лишать его привычного удовольствия.

Зато пришла весточка от белоцарского мага. Адриан с Паником договорились обмениваться письмами время от времени, и Карницкий был несказанно удивлен, что новый друг так скоро ему написал.

Паник сообщал, что иномирная жаровня вызвала большой интерес в Белоцарске, и даже Салтан Будилович приходил к нему и спрашивал о том, как эта вещица действует. Салтан Будилович предложил провести опыт: вывезти жаровню подальше от людей и снова привести ее в действие, чтобы просчитать, сколько ей требуется энергии, как много она может вобрать в себя за единицу времени и так далее. Еще Салтан Будилович пригласил его, Паника Куликова, в свою группу исследователей магии. Также Салтан Будилович настоятельно рекомендовал Панику написать небольшую монографию по Хлюстовке… Словом, в том письме царил исключительно Салтан Будилович, но, даже несмотря на давление столь значительного человека, между строк чувствовался небывалый энтузиазм Паника. В жизни юного мага явно скоро произойдут перемены к лучшему.

А в жизни Карницкого никаких существенных изменений не предвиделось. Как только закончились дни отдыха и Адриан вернулся к службе, снова потянулись скучные однообразные будни.

Короткие беседы в колчанной, перечитывание «Ведомостей», обсуждения недавних дел с сослуживцами, вечерняя тоска… И никто не восхвалял доблесть не только Карницкого, сунувшегося в моровую деревню на свой страх и риск, но и Марчука, который стал истинным спасителем Хлюстовки. Словно так и надо было. Словно это не подвиг, а рутинное дело. И тяжелее всего было то, что такое безразличное отношение волновало лишь Адриана.

Марчук и думать забыл о Хлюстовке. Сидел себе спокойно в колчанной, читал заметки, торчал в архиве. А потом притащил бумагу, чернила и занялся неким сочинительством, и это были не письма.

Не один час Карницкий провел, наблюдая за своим старшим. Аверий мог долго сидеть с занесенным пером, размышляя о чем-то, потом вдруг бросался писать, не замечая высохших чернил. Порой он резко зачеркивал написанное или, напротив, дописывал что-то поверх строк. Если бы Адриан чуть похуже знал своего старшего, то решил бы, что тот вдруг занялся стихосложением. Но соединить в единой фразе поэзию и Марчука сумел бы только весьма изощренный ум. Неужто Аверий занялся мемуарами на склоне дней?

Два дня Карницкий караулил момент, чтоб заглянуть в записи Марчука и узнать, что же тот пишет, но старший никогда не оставлял ни листочка без присмотра. Даже перед выходом в уборную Аверий просушивал чернила, складывал бумаги в папку, папку убирал в мешок, мешок – за кресло, и лишь потом оставлял колчанную. А лезть в чужие вещи да еще и под взглядами второй пары орденцев у Карницкого духу не хватало.

– Марчук, Карницкий! Вызов! – провозгласил чернильник и тихо добавил: – Это Глузда́.

Аверий начал было собирать записи, но, услыхав имя, остановился и сказал:

– Карницкий. Сам справишься? Это тут, прям в Старополье. Если понадобится помощь, всегда можешь меня кликнуть.

Адриан ушам своим не поверил. Неужто? Значит, Марчук всё же оценил его способности? Несомненно, Аверий будет присматривать за ним, спрашивать, как идет дознание, но даже так лучше, чем вечно бегать хвостом за старшим.

– Конечно, справлюсь! Благодарю за доверие!

Жаль, что письмо уже отправлено, и нельзя дописать в конце о первом деле, доверенном исключительно ему. Отца бы порадовал столь быстрый успех сына.

Карницкий взял сумку, придал лицу значительный вид, чтоб заявитель не пожаловался на слишком юный возраст орденца, и пошел за чернильником. В присутственной комнате его ждал тот самый Глузда, ходил взад-вперед, нервничал. Оно и понятно. Не каждый же день сталкиваешься с иномирцем.

– Глузда, за твое дело возьмется вот этот Стрела, его звать Адриан Карницкий. Обращайся к нему «ваше благородие», понял? – грубовато сказал чернильник, что записывал обращения посетителей.

– Ваше городие… уродие… бородие, – забормотал Глузда, грязный тощий мужик в рваном замызганном тулупе.

– Можно просто «сударь», – поспешил сказать Карницкий, испугавшись, что мужик выдумает обращение похлеще.

– Здарь, здарь, – повторил мужик. – Чужак тама, чужак! Глузда видел! Чужак! Как есть чужак! Здарь!

– Карницкий, поговори с ним за дверью, а? – попросил чернильник. – Вонь от него страшенная.

– Идем, – сказал Адриан и, пересилив отвращение, продолжил приветливо: – Тебя Глуздой звать?

Мужик поправил драный картуз, приосанился.

– Глузда мы. Глузда! Глузда мы!

С трудом Карницкий вывел заявителя из орденского дома, отошел с ним в сторонку и принялся выведывать, какого же чужака увидал Глузда. Скорее всего, там должно быть что-то явное, броское, настолько несуразное, что даже этот юродивый сумел угадать попаданца.

– Значит, ты видел чужака? Как он выглядит? Почему решил, что чужак?

Глузда подпрыгнул, будто и думать забыл об орденце, а как успокоился, снова зачастил:

– Чужак тама. Чужак! Чужак тама! Здарь!

– Где чужак? – Адриан решил набраться терпению и идти по порядку.

– Так тама он. Сидит! Тама! Глузда видел. Здарь!

Последнее слово мужик выкрикивал так, словно ставил точку. «Хорошо, что не стал настаивать на 'благородии», – невольно промелькнуло в голове у Адриана.

– Где «тама»! Веди давай! Покажи чужака! – начал злиться орденец.

Глузда наконец сообразил, что от него требуется, и посеменил по улице, то и дело оглядываясь на Карницкого и даже поторапливал его:

– Тама! Идем! Тама! Чужак! Здарь!

На странную пару оглядывались прохожие, мальчишки передразнивали Глузду, повторяя его слова, и Карницкому постепенно становилось не по себе. Уж не подсунули ли ему свинью?

Глузда пробежал орденскую слободку, потом кожемячью, потом еще одну и остановился.

– Тама чужак, – прошептал он, указывая на скобяную лавку. – Тама он. Тама чужак. Бери! Бери его! Здарь!

– Так с чего ты вздумал, что он чужак? – еще раз спросил Карницкий, но внятного ответа не дождался.

Полоумный мужик вертелся на месте, оглядывался, пожимал плечами, притоптывал и шептал про чужака. Адриан вздохнул и побрел в лавку.

За широким деревянным прилавком стоял осанистый приказчик в красном жилете поверх долгополой рубахи, на голове сиял новенький картуз. Позади него расположились шкафы с множеством выдвижных ящичков, и все без подписей. С потолка свешивались плетеные корзины разных размеров, около двери из ведра торчали метлы, дальше громоздились блестящие кастрюли, сковороды, чайники, подсвечники и прочая медная, железная и оловянная утварь.

Приказчик приветливо улыбнулся, приподнял картуз, обозначая поклон.

– Чего изволите-с, ваше благородие?

Карницкий молча достал орденский амулет, выданный взамен прежнего, высосанного в Хлюстовке.

– А, так ваше благородие из Граничного Ордена? Никак случилось чего-с? Я всегда-с готов помочь.

Вежливость приказчика так сильно отличалась от нелепых выкриков Глузды, что Карницкому захотелось немедленно покинуть лавку, отвесить оплеуху дурному мужику и вернуться в колчанную.

Адриан сглотнул набежавшую слюну и, ощущая себя полнейшим олухом, сказал:

– В Орден поступили сведения, что в этой лавке может быть человек из иного мира.

Лицо приказчика тут же переменилось, вместо приятной улыбки на нем проступила злость.

– Это Глузда? Телеух наплел чего-то? Убью шаврика! – да и голос вдруг ощетинился уличной бранью. – И чего вы только глуподырого слушаете? Он же полоумный! Думаете, с чего он в Орден поперся и про иномирцев заливать начал? Давеча пришел и давай клянчить бубенец. Вот дай ему бубенец, и всё тут. А как я дам? Из своего кармана за Глузду платить? Хоть и полушка всего, а тоже деньга. Я ведь не хозяин, а приказчик! За товар головой отвечаю. А он стоит, брыдлый, смрад от него, честного покупателя отпугивает. Вот я его и выставил! Так он к вам, в Орден, и побёг.

Лицо Карницкого уже пятнами пошло от гнева и досады, но он представил, что скажет Марчук, если отступить после первой же отповеди. А вдруг иномирец нарочно бранится, чтоб молодой барчук струсил и удрал?

– Звать тебя как? – спросил Карницкий.

– Меня-то? Да меня тут каждая собака знает. Любого спроси, кто в лавке торгует, всякий ответит, что Тимоха Меньшой. Я в этой лавке всё до последнего гвоздя знаю.

А вот и способ проверить, врет приказчик или нет. Никакой попаданец не выучит весь товар за пару дней.

– Покажи-ка мне, Тимоха, самый большой гвоздь, что тут есть.

Меньшой ухмыльнулся, почти не глядя, выдвинул ящичек и вытащил здоровенный гвоздь длиной с ладонь.

– Это брусковый. Бывают и больше, к примеру, корабельные, но мы тут кораблей не строим.

– А самый маленький?

На прилавок тут же лег тонюсенький гвоздик едва ли в полногтя длиной.

– Сапожный. Они тоже всякие бывают, но этот самый малый.

Впрочем, если чужак уже неделю служит, то мог бы и выучить товар. А если что-то другое спросить?

– Тимофей, а ты, случаем, не знаешь, куда можно часы на починку отдать?

Приказчик хитро взглянул на Карницкого, словно видя все его ходы наперед.

– Смотря какие часы. Коли наши, бередарские, так можно к Одинцу сходить, что через два дома мастерскую держит. А коли иноземной работы, тогда лучше к Брати́ну. Он возле железной станции сидит, хоть берет дорого, зато честно. Раз глянет и сразу скажет, возьмется или нет, а если возьмется, так непременно всё сполнит честь по чести.

– Благодарю, Тимофей. Вижу, что напраслину на тебя возвели, а сам ты человек смышленый да приметливый.

– Благодарю-с, ваше благородие! – приказчик снова вернулся к старому тону и улыбке. – Вы уж вразумите Глузду, ваше благородие! Рано или поздно доведет он кого-нибудь. Прибьют же…

– А что, часто он в Орден ходит?

– Да, почитай, каждую неделю через раз бежит. А потом ваши кругами ходят, от того добрый люд пугается, и торговля стоит, ваше благородие.

– Понятно, – процедил сквозь зубы Карницкий. – Посмотрю, что можно сделать.

Доверие, значит! Сам, значит, справишься… А коли чего, так на помощь кликнуть можно… За дурачка его, Адриана, держат? Потому кинули на полоумного. Разбирайся, говорит.

Карницкий выскочил из лавки, а Глузды уж и след простыл. Адриан подумал, стоит ли поискать дурака и накостылять, чтоб неповадно было из-за ерунды Граничный Орден дергать, но не стал.

Вернулся обратно в Орден, а чернильник, что в присутственной комнате стоял, сделал серьезную мину и спросил как ни в чем не бывало:

– Так что, чужак там или нет?

– Будто сам не знаешь, – буркнул Карницкий. – Приказчика Глузда оклеветал.

– Вы уж, Карницкий, к вечеру отписку сделайте по всей форме. Мне запрос нужно закрыть.

Адриан удивленно глянул на чернильника. Неужто он и впрямь принял запрос от дурака, который каждые две недели приходит? Тот лишь развел руками. Работа, мол, такая.

Когда Адриан вошел в колчанную, другой Стрела с питомцем встретили его радостно, похлопали по плечу и поздравили с прохождением испытания Глуздой.

– Ты еще скоро обернулся, – сказал Жданко. – Пусть не самый быстрый, но и не как Заяц.

– А что Заяц? – хмуро спросил Адриан.

– О, он день потратил, выясняя, вправду там был чужак или нет. И еще день гонялся за Глуздой, чтоб поколотить.

– Мне Заяц ничего такого не рассказывал, – немного повеселел Карницкий.

– Ну а кто ж такое будет оглашать? И ты тоже молчи. Через Глузду сразу видно, выйдет из питомца толк или нет. Вот ты как понял про чужака?

– Поговорил просто. Он в лавке скобяной служит, так я его по товару поспрашивал, потом про город. А чего не отвадили Глузду-то? Всё Старополье над нами смеется.

Неожиданно ответил Марчук, не отрываясь от своей рукописи:

– Пусть. Народ хоть и смеется, зато подмечает, что Орден никого на смех поднимать не будет, выслушает всякого, хоть оборванного, хоть малахольного, хоть подлого звания. А значит, коли почудится что, можно пойти к ним, не боясь, что прогонят.

Остаток дня Карницкий работал над отпиской, с трудом подбирая слова, чтоб потом чернильники не засмеяли. А вечером к Адриану в комнату пришли сразу три Стрелы: Марчук, Болиголова по прозванию Хромой и Жданко, и торжественно вручили огромный гвоздь с черной лентой.

– Это тебе напоминание о пройденном испытании Глуздой! Держи его на виду, – торжественно сказал Жданко.

Марчук ничего не стал говорить, просто хлопнул Карницкого по плечу и ушел в свою комнату.

* * *

Утром, когда Карницкий проснулся, первым, на что упал его взор, оказался тот самый гвоздь, подвешенный за ленточку на крючок, вбитый в стену.

И Адриан вдруг понял смысл этого подарка. В жизни Стрелы, скорее всего, не так часто выпадают страшные события, во время которых нужно рисковать собой и спасать чьи-то жизни. Гораздо больше рутины со всякими купчихами, глуздами и даже женями сомовыми. Не стоит гордиться, если ты спас деревню, и нечего стыдиться, если ты всего лишь допросил приказчика в скобяной лавке. Ты всего лишь выполняешь свою работу, стоишь на защите границы между мирами.

Недаром же Глузду натравили на Карницкого сразу после Хлюстовки. А Млад Заяц прошел через него раньше, скорее всего, после первого убийства, которым он так хвастался. Всё-таки Граничный Орден очень серьезно относится к выучке своих людей!

Со вновь обретенной уверенностью Карницкий спустился в колчанную, подождал, пока Марчук разложит свои бумаги, и спросил, почему Глузда был именно сейчас, а не раньше или позже.

– Да всё никак не совпадало, – буркнул Аверий. – То мы в отъезде, то Глузда не приходил. Как совпало, так сразу и послали.

Карницкий переварил услышанное, скрежетнул зубами и задал еще один вопрос, на правах человека, что прошел испытание:

– А что вы пишете?

Аверий поднял голову и уже хотел что-то сказать, как в колчанную ворвался командор Старопольского отделения.

– Марчук, Карницкий, есть дело для вас. За мной.

Молчан привел их в свой кабинет, усадил на софу, сам устроился в креслах и замолчал. Адриан смотрел то на Марчука, то на Молчана, ожидая подробностей задания.

Что там на этот раз? Вымершая деревня? Отряд попаданцев с пушками? Маг, повелевающий громами и молниями? Тайные сведения о том, что царя подменили чужаком?

Командор прокашлялся.

– Знаю, что сейчас вы вторые, и черед идти Жданко с его питомцем, но я решил отправить вас. И не из-за тебя, Аверий, а из-за твоего младшего. Дело там деликатное. Ты уж помягче как-то. Пусть лучше младший политесы разводит, а ты ходи, смотри, слушай.

Карницкому стало не по себе. Что ж там за дело такое?

– Донос пришел. Надо проверить дом графа Порываева. Говорят, чужак там.

Новый мир и жених впридачу

Дикий визг и скрежет! Перепуганное лицо водителя. Глухой удар. Всплеск невыносимой боли.

Я подскочила, захлебываясь слезами, и обхватила руками грудь. Только что я слышала, как ломались мои ребра под колесами грузовика.

Жива?

Но как? Неужто мне это приснилось? И боль, и страх, и ужас – всё было лишь сном?

С трудом успокоив дыхание и утерев слезы, я обнаружила, что лежу в незнакомом месте. Узкая небольшая кровать с плотным балдахином, мягчайшие перины и горы подушек вокруг. Романтичная обстановка! Я немного отодвинула полог и обнаружила, что балдахин висит тут, скорее всего, не ради красоты или атмосферы, а с сугубо практической целью – не допустить до тела комаров. Через щель сразу же проникли и мерзкие насекомые, и прохладный воздух, и капелька света.

Сквозь ту же щель я не могла рассмотреть комнату или палату целиком, видела лишь узенькую полоску света, выглядывающую из-за тяжелой занавеси на окне, массивные деревянные балки на низком потолке и изрядно потертый коврик возле кровати.

Где я?

В другой части комнаты, всё ещё скрытой за балдахином, скрипнула дверь, послышались легкие шаги. Балдахин отдернулся, и я увидела девушку в длинном закрытом платье из светлой ткани, поверх него она надела еще и сероватый передник.

– Барышня, вы проснулись?

Она едва не выронила таз с водой и полотенцем. Осторожно поставила его на столик возле кровати, всплеснула руками.

– Радость-то какая! Пойду барыне обскажу! Вот счастье-то!

И умчалась, чудом не запутавшись в длинных юбках.

Что же это? Может, после аварии я впала в кому, провалялась тридцать лет и сейчас вдруг очнулась в доме престарелых для богачей? Хотя откуда в нашей семье взяться богачам, даже через тридцать лет? На всякий случай я вытянула руки перед собой и взглянула на пальцы. Нет, кожа молодая, ухоженная, ногти, правда, обстрижены очень коротко, и кутикулами тут явно никогда не занимались. Вон какие толстые! А у меня был свежий маникюр, ноготочек к ноготочку, нежно-сиреневый, под цвет новой сумочки. Как раз из салона я и возвращалась домой, когда меня…

Пора вставать!

Я выпуталась из-под одеял, моментально запутавшись в длинной белой сорочке. У нее даже рукава были длинными. Как саван, честное слово. Потрогала голову. Ну, так и есть – чепчик. Белый, хрусткий, с оборочками. Наверное, я всё же старуха! Да еще и в маразме. А это всего лишь временное просветление. Хотя можно ли назвать это просветлением, если я вижу всякую дичь?

Спустила ноги на коврик, встала и едва не упала. Ножки-то совсем ослабли за время комы. Держась руками за кровать, я обошла кругом и приблизилась к столику, где лежало небольшое зеркальце с ручкой. В нем я увидела совсем юное незнакомое лицо девушки. Впалые щеки, огромные блестящие глаза, светло-русые волосы, выбивающиеся из-под чепчика, – красавица! Но не я. Не мое лицо. И возраст тоже не мой, я-то лет на десять старше.

– Любавушка моя! Доченька!

В комнату ворвалась пожилая женщина, обняла меня, прижала к себе.

– А говорили, что не встанешь! Ох уж эти лекари, чему их только в Белоцарске учат? Не зря я всю ночь на коленях перед Марьей-Заступницей стояла, всю ночь за тебя молила! Оляна, чего встала? Подай умыться!

Теперь я увидела и темные круги вокруг глаз этой женщины, и горестные морщины возле рта, и иссохшие губы. И так мне жалко ее стало, что я вдруг расплакалась.

– Любавушка, дитятко! Болит где? Ты ложись, ложись обратно. Олянка тебе молочка принесет. Будешь молочко? Полежи пока, отдохни. Рано тебе вставать!

Я послушно улеглась на кровать, погрузившись в перину, точно в трясину, и задумалась, что же тут произошло. Пусть не кома, но какая-то болезнь точно была. Если бы я вообще ничего не помнила, то решила бы, что у меня амнезия, но я помню! Помню своих родителей: отец всю жизнь работал водителем автобуса и умер от инфаркта десять лет назад, мама – заведующая магазином; помню школу, институт; помню родную и ненавистную бухгалтерию. И грузовик тот я тоже помню. Выходит, что моя душа почему-то перенеслась в тело этой несчастной девушки, а она, значит, умерла от неведомой болезни.

Это и пугало, и радовало одновременно. Радовало то, что я еще поживу, пусть в неведомом месте и в неведомые времена. Радовало, что я не проснулась в коровнике с младенцем, повисшем на груди, или в борделе под стариком. Пугало то, что я совершенно ничего не знала: ни кто я теперь, ни где я, ни как мне следует себя вести. Буду все валить на потерю памяти после болезни! Если в книгах и сериалах это работает, почему бы и тут не сработать?

По обстановке, нарядам и именам это место походило на средневековую Россию. Наверное, уже после Петра, но до революции.

Вернулась Оляна с чашкой молока, я с трудом приняла сидячее положение, взяла чашку и увидела самое мерзкое, что есть в мире, – молочную пенку. Осторожно – пальчиком – я отодвинула ее к стенке, содрогаясь от отвращения, так же осторожно выпила молоко, всё время следя, чтоб пенка не оторвалась и не коснулась моих губ.

– Оляна, а где тут, – я немного посомневалась, стоит ли спрашивать, но я ж вроде как без памяти, – где тут отхожее место?

Девушка посмотрела на меня с легким испугом.

– Так под постелью. Горшок ваш под постелью. Он чистый, я мыла.

Горшок… Я мысленно простонала. Ну почему я попала в то время, когда еще не придумали канализацию. Как взрослый дееспособный человек вообще может ходить на горшок?

А Оляна уже вытащила знакомую на вид посудину, сняла крышку и протянула руку, чтоб помочь мне встать.

– Нет, я что-то перехотела. Лучше давай умываться и одеваться.

– Куды ж вам одеваться-то? – всполошилась она. – Вы ж совсем слабенькая, вчерась только дышали еле-еле. Уж лучше полежите подольше, встать теперь всяко успеете!

На горшок я все же сходила, но попозже, когда Оляна вышла из комнаты. Задернула полог на кровати, чтоб вроде как за ширмой укрыться, задрала бесконечно длинный подол сорочки и… Это было стыдно, неудобно и холодно. А еще на мне не было трусов или хотя бы панталон. И это тоже было стыдно и неудобно.

Весь день я провела в перинах и одеялах. Оляна, моя горничная, постоянно присматривала за мной, приносила то поесть, то попить, то еще чего-то. Заглядывала и матушка, каждый раз заливаясь слезами. Один раз забежали мальчик с девочкой, мои новые братик и сестренка, но совсем еще мелкие, лет по шесть-семь. Братик побегал вокруг, быстро заскучал и убежал, а сестренка немного посидела рядом, сказала, что молилась вместе с матушкой за мое здоровье Марье-Заступнице, что сегодня на ужин обещали испечь пирожные и что у батюшкиной собаки появились щенки, один беленький с черным ухом, а второй белый с коричневыми пятнами. Когда все новости закончились, она попрощалась со мной и ушла.

К вечеру мне стало тошно от ничегонеделания. Телевизора нет, радио нет, телефона нет, а лежать и смотреть в потолок надоело до зубовного скрежета. Потому, когда Оляна заглянула ко мне в очередной раз, я попросила ее принести какую-нибудь книжку.

Горничная округлила глаза:

– Так ведь они все в кабинете его сиятельства, под замком. Нельзя мне туда. Да и зачем вам?

– Скучно. Хочу почитать что-нибудь.

– Так ведь… – она замялась. – Разве вы грамоту знаете?

Ой! Кажется, я прокололась. А ведь девке, то есть мне, лет шестнадцать-семнадцать, не меньше! И до сих пор читать не умеет. Наверное, ленилась, нос воротила от книг, одни тряпки да парни в трико на уме были. Ну, ничего! Я-то знаю, что без грамоты никуда. Вот уж удивятся мама с папой, когда их нерадивая дочь вдруг выкажет небывалое рвение к учебе!