Текст книги "Граничный Орден. Стрела или Молот (СИ)"

Автор книги: Н.В. Сторбаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Картинки хотела посмотреть. Раз нельзя, так нельзя. Тогда сядь рядом и расскажи чего-нибудь интересного! Какие новости? О чем говорят люди?

Оляна странно покосилась на меня, села на самый краешек кровати и наскоро выпалила про щенков, пирожные, здоровье матушки и батюшки, будто в целом свете не нашлось ничего поинтереснее.

Всю ночь я ворочалась, отлежавшись за день. Меня бесили и эти перины, и подушки, на которых даже улечься толком нельзя было, и балдахин этот вонючий. Это сколько ж на нем пыли скапливается за день? Так что утренний приход Оляны я восприняла как освобождение, попросила помочь одеться и причесаться.

Ну и мода тут, конечно. Непонятная. Платья какие-то ни туда, ни сюда, что-то среднее между русским сарафаном и европейской модой. Ну, то есть, корсета нет, и на том спасибо, зато между кожей и верхним слоем ткани пролегает столько тряпок, что нащупать тело через них просто невозможно. Сорочка, рубашка, которая длиной как сорочка, только погрубее, нижнее платье, несколько юбок, потом верхнее платье, потом сверху еще что-то нацепляется. А ведь у каждой детали есть свое название! Вот только трусов как не было, так и нет. Оно, конечно, через все эти юбки не продует, да и на горшок ходить удобно: встал над ним, чуток раздвинул коленки, прицелился и пли! Иначе как бы я добралась до трусов? Вообще никак.

Волосы Оляна убрала мне очень просто – в косу, приспустив по бокам прядки, чтобы они обрамляли лицо. И всё. Даже кокошника не нацепила, а я-то уже думала, что последний штрих будет именно таков.

– Ну что, Оляна, пойдем завтракать? – радостно сказала я, желая размять ноги.

– Как же, барышня? Вам надобно к его сиятельству зайти, пожелать доброго утречка!

Его сиятельство – это мой отец. Жаль только, я не разбиралась во всех этих титулованиях и не знала, кто он конкретно: барон, князь или просто судья какой-нибудь. Но я его уже заочно не любила. Его дочь, считай, на пороге смерти побывала, едва очнулась, а он даже не заглянул к ней, то есть ко мне. Сложно было зайти, обнять, спросить, как самочувствие? А теперь, значит, я должна еще ему и доброго утра желать? Но мне и самой было любопытно взглянуть на этого человека. К тому же я собиралась выучиться грамоте, а кого еще об этом просить, если не отца.

С помощью Оляны я прошла на второй этаж. Она указала мне на одну из дверей. Я что-то разволновалась, даже в горле пересохло, но все же собралась с духом, постучала, услышала невнятное ворчание и вошла.

Кабинет выглядел уютным из-за светло-зеленых стен и темно-зеленой обивки мебели. Несколько массивных книжных шкафов придавали комнате солидный вид и уют. Я ожидала увидеть огромный стол, вроде того, что стоял у нашего директора в кабинете, за ним легко могло бы разместиться человек десять. Но тут стоял вполне скромный письменный столик, на котором едва умещалась чернильница, стопка бумаг и локти моего здешнего отца, моложавого подтянутого мужчины с аккуратными усами, бородой и, о боги мои, длинными волосами, перехваченными на затылке в хвост. Я всегда была неравнодушна к длинноволосым мужчинам, и этот «сиятельство» в прежней жизни явно бы захватил мое сердечко на неделю-две. Батюшка выглядел моложе матушки на добрый десяток лет. Впрочем, не он же вынашивал и рожал троих детей, не он ночами стоял на коленях и молился за их здоровье, так что чему удивляться?

– Доброе утро, папенька, – пробормотала я, присев в некоем подобии книксена.

Хотя в этих ста юбках и не присядешь толком, да и ширины подола не хватало, чтоб развернуть ткань во всей красе. А, может, мне кланяться надо? Или какой у них тут обычай?

Мужчина впервые посмотрел на меня, да так грозно, что у меня душа ушла в пятки.

– Папенька? Это что за дурость?

А голос-то какой! Низкий, бархатный… от такого мое сердце последовало за душой туда же, в пятки.

– Простите, я еще не пришла в себя после болезни, – пролепетала я.

Его взгляд слегка смягчился.

– Рад, что поправилась. Лекаря того взашей выгнал. Дурень! Только деньги зря на него потратил. В другой раз лучше Спасу пожертвую. Ну, иди целуй батюшку.

Ага, значит, его нужно звать батюшкой, будто священника.

Я подошла, чмокнула его в щеку, он тоже встал, поцеловал меня в лоб, а потом махнул рукой, мол, иди отсюда, не мешай. Вот и все нежности!

– Батюшка, я хотела спросить… Нельзя ли мне сейчас грамоте поучиться? Я буду очень стараться. Хочу помогать вам, – у меня язык не повернулся обратиться к нему на «ты», – буду читать письма, записывать что-нибудь. Как секретарь.

Нет, в прошлый раз его взгляд был вовсе не грозным, так, слегка обеспокоенным, потому что сейчас на меня буквально обрушились громы и молнии.

– Грамота? Девке? Откуда такую глупость взяла? И думать забудь.

Как меня оттуда ноги вынесли, я и сама не поняла. Словно телепортировалась за дверь. Ох и страшный мужик! Скорее всего, военный. С таким даже в постель ложиться страшно: пискнешь не так, он так зыркнет, что в обморок хлопнешься. А потом опа – и трое детей.

Завтрак тоже стал для меня испытанием. Больше всего хотелось, чтоб меня не замечали вовсе, особенно новоиспеченный папа, но мама постоянно спрашивала, не положить ли мне чего-то еще, не подать ли соус, не налить ли брусничного вара… Даже брат с сестрой начали надо мной посмеиваться.

Вернувшись в комнату, я снова задумалась над тем, что же мне делать. Хорошо, грамота запрещена, а значит, никаких академий, институтов и школ. Но чем-то дочери сиятельств должны заниматься! Потому я принялась выспрашивать у Оляны, устраивает ли мой батюшка приемы, организует ли балы, танцы, званые ужины, куда приходят всякие знатные дамы и господа.

– Иногда к его сиятельству захаживают гости, но его сиятельство всегда принимает их в кабинете, – испуганно доложила горничная. – А пляшут только в деревнях на праздники, господам такое зазорно.

– Так, и что? Мы всё время сидим дома и ничего не делаем?

Оказалось, что мы дважды в год уезжаем в имение в какую-то деревню, изредка к другим господам в гости заглядываем на неделю-другую. Обычно в такую жару, как сейчас, мы и уезжаем за город, но из-за моей хвори батюшка принял решение остаться.

Вот и все развлечения местной знати. Веселуха!

– А как же мне тогда мужа искать, если мы ни с кем не видимся? – пробормотала я себе под нос.

– Барышня, а вы совсем не помните? – удивилась Оляна. – Вы ж сговорены давно. Его сиятельство нашел вам жениха. Раз уж вы поправились, так через год и замуж выйдете.

– И кто он? Старик какой-нибудь? – зло сощурила я глаза.

– Как можно? Разве ж его сиятельство так поступит с дочерью? Справный юноша хорошей семьи, с титулом и должностью. Вы у барыни спросите.

С этими словами Оляна от меня сбежала. Пугливая она что-то, на каждый вопрос вздрагивает.

Но вопрос замужества меня слишком сильно волновал, чтобы я отступилась. Потому я выловила свою маменьку и начала расспрашивать ее.

– Матушка, что-то после хвори мне дурно. Что-то я хорошо помню, например, тебя, батюшку, Оляну, а что-то вообще никак. Скажите, правда ли, что у меня жених есть? Каков он собой? Я его видела хоть раз?

Стоило напомнить про хворь, как матушка тут же расклеилась.

– Любавушка, разве о женихах тебе нынче думать? Лучше полежи, молочка попей… Женихи – они никуда не денутся, лишь бы ты окрепла.

Кажется, она неправильно поняла мой интерес. Как по мне, провалились бы все эти женихи в преисподнюю.

– Всемил – хороший справный юноша. Прошлым летом вы с ним виделись, неужто забыла? И он тебе глянулся. Вы даже портретами обменялись. Сейчас-сейчас, – женщина тяжело поднялась и пошла шуровать по моим шкафчикам, – где же он… Да вот же!

Я открыла плоскую коробочку и увидела ну чисто Купидона, только повзрослевшего. Те же пухлые розовые щечки, те же широко распахнутые голубые глазки и светлые кудри над челом. Я помнила, что художники обычно льстят заказчикам, но не знала, в какую именно сторону метнулся именно этот. То ли уменьшил щеки, а на самом деле там ого-го какой пухляш, то ли увеличил.

– Видишь, какой красавец! А умница какой, в Белоцарске отучился, но вернулся в отцов дом, служит при губернаторе. А ведь мог бы и не служить, земли-то и людей полно.

Может, он и впрямь не урод, не дурак и не мямля, но меня взбесил сам факт навязывания мужа. Что это за жизнь такая? Туда не ходи, этого не делай, пойди замуж за кого скажут. И это у меня отец – целое сиятельство, а не прыщ подзаборный!

Но вечно в пустой комнате сидеть невозможно. Я решила изучить дом, двор и по возможности местность вокруг. Судя по всему, мы жили в городе, но из окна я видела только такие же невысокие дома, как и у нас, заборы, сады, лошадей. Может, это некий загородный поселок для богатых, а город в тыще километров отсюда.

Особняк сиятельства оказался довольно обширным, хотя комнат в нем было не так уж много. Под конец я добралась даже до кухни, где стояла настоящая русская печь, только я так и не поняла, как же на ней Емеля помещался. Разве только внутрь полез, прямо туда, куда пироги засовывают. В мультиках у печи сверху была какая-то лежанка, а здесь такого вообще нет, зато виднелось аж два устья. На кухне заведовала повариха с бицухой, как у Шварценеггера. Мышцы так и перекатывались на ее руках, когда она месила тесто в огромном корыте. Ну или в бочке, в тазу, я не разбираюсь во всей этой доисторической деревянной таре. Постояла я там немного, почувствовала, как начинаю потеть от жары, духоты и всевозможных запахов, и сбежала.

Во двор я выходила с опаской, ожидая гневного окрика папаши или плаксивых восклицаний мамаши. Но обошлось. Значит, мне можно иногда дышать свежим воздухом!

А на улице была прелестная погода. Солнышко, ясное небо, пахнет цветами, птички поют, перекрикиваются какие-то мужики, на меня мчится собака Баскервилей. Вот прямо натуральная, только что не светится, а так огромная, со здоровенной пастью и сотнями клыков.

Я сжалась в комок, прикрыла лицо руками и застыла, как соляной столп. С детства боюсь собак, даже маленьких, а от вида этой псины меня просто парализовало. А она наскочила на меня и давай вокруг прыгать, головой толкать, ну точно повалить хочет, чтобы удобнее рвать было.

Она прыгает. Я стою, с жизнью прощаюсь, слезы так и текут. И вдруг незнакомый голос:

– Барышня, ан мне сказывали, что оправились, а я не верил. Говорил, что барышня бы всенепременно Медюка навестила. Ишь, как радуется! Как скочет! Стосковался.

– Убери его, – прошептала я.

– Тут намедни ночью он как завыл! Мордой к окну, значится, вашему. Ну, думаю, барышня того… дух испустила, не иначе.

– У-убери собаку, – сказала я чуть громче.

– Ан нет, ошибся Медюк-то. Зато вон глянь, точно кутенок слепой!

– Убери пса! – завизжала я, не силах больше сдерживать свой ужас.

– А? Медюка убрать? Вы чего ж, напужались? Это ж Медюк! Вы ж его со слепыша еще… Верхом, как на лошадке, катались… Медюк, пойдем! Пойдем-пойдем! Вишь, не хочет барышня играть с тобой.

Сквозь пальцы я видела, как седой мужчина утаскивает это чудовище, а оно вырывается и все на меня оглядывается. И пока он его с глаз моих не убрал, я так и не смогла сдвинуться с места, зато потом опрометью кинулась в дом, взбежала по лестнице, захлопнула дверь комнаты и бросилась ничком на кровать, дав волю слезам.

После этого я начала замечать странное отношение к себе. Во-первых, куда-то пропала Оляна, вместо нее прислали какую-то грубую бабу, которая и двух слов связать не могла. Она молча выносила мой горшок, помогала одеться и туго-претуго заплетала косу. Брат с сестренкой больше не заглядывали. Батюшка пристально смотрел на меня, но кроме «доброго утра» ничего не говорил. Даже матушка охладела, хоть и плакала всякий раз, когда видела.

Надо было что-то делать! И я решила поговорить с «папашей» прямо. Ну, не настолько прямо, чтобы сказать, что я не его дочь, но хоть как-то обозначить свои желания и потребности.

– Батюшка, я тут подумала. Я не хочу замуж, – во время утреннего приветствия сказала я, потупив глаза. – Есть ведь и другие занятия. Например, я могла бы шить платья. Ну, не то чтобы прям руками шить. Я бы придумывала новые платья, а портниха бы их шила.

Я робко взглянула на батюшку и увидела, как он побагровел от гнева. Как бы инфаркт не случился!

– Позорить меня вздумала! – взревел он. – Чтоб дочь графа Порываева швеей заделалась! Не бывать такому.

– Можно и не швеей, – поспешила объяснить я. – Хотите, я расскажу вам про…

Ни «канализации», ни «туалета» в этом языке не было, пришлось выкручиваться.

– Расскажу, как сделать такую систему, чтоб не пришлось на горшок ходить.

– Вон! Пошла вон! И чтоб из спальни ни ногой!

В кабинет ворвалась матушка и быстро вытолкала меня за дверь, сама же осталась внутри. Вот отчаянная женщина! Неужто не боится пасть смертью мученицы?

Но дверь она закрыла неплотно, и я решила подслушать.

– И что делать теперь? Олянку я в деревню отправила, нечего ей тут языком трепать. Но Любава…

– Что делать, – резко сказал граф. – Пусть сидит тихо и не высовывается.

– А дальше-то что? Может, Орден позвать?

– Чтоб весь город узнал, что у графа Порываева в дочь вселилось что-то? Не надо мне такого позора! Замуж ее надо отдать, да поскорее. До свадебника как-нибудь протянем, а там пусть Огнеславские расхлебывают.

– Так через лето ж хотели…

– Пусть! Я отпишу Огнеславскому, а ты давай, приданое собирай. И приглядывай за этой… Глаз с нее не своди!

Я вернулась к себе в комнату совершенно потерянной. Что же это за мир такой? Хотя почему «мир»? Это просто папаша Любавы – деспот и самодур. Кому было бы плохо, если б я трусы изобрела и продавать начала? Или платья, состоящие не из ста одежек без миллиона застежек? Или рассказала бы, как срать и не вдыхать потом эти ароматы всю ночь?

Зачем было меня спасать и переселять в тело этой девушки, если в итоге я проживу такую же унылую жизнь с нелюбимым, какую прожила бы и она? Нет, надо что-то делать!

Точно! Нужно найти Орден, который упомянула матушка. Видимо, я не первая в этом мире попаданка. И раз так, умные люди должны были понять, что попаданцы могут многому их научить. Пусть я не так много знаю, не смогу рассказать ни про ружья, ни про сварку металлов, ни про электрический ток, зато я разбираюсь в нарядах! В двойной бухгалтерии! Да в тех же котлетах по-киевски! И плевать, что я дочь графа Порываева! Почему я не могу заниматься тем, чем хочу?

Только как передать весточку в Орден, что здесь, в богатом особняке, сидит нужный им человек? Слуги от меня шарахались, за дверь я и сама боялась выйти, чтоб не столкнуться с Медведиком, так звали ту баскервиллеву собаку на самом деле, голубей тут почему-то не держали, и даже океан не плескался под окнами, чтобы ласково принять в свои объятья бутылку с запиской. Ах да, я же еще и неграмотная тут! Впрочем, написала бы на своем языке. Если Орден занимается попаданцами, то в нем наверняка есть специалисты.

В крайнем случае сбегу прямо со свадьбы!

Но, слава богу, всё разрешилось гораздо быстрее. Всего спустя неделю после памятного разговора с папашей к нам приехали гости.

Я услышала громкий лай Медведика, выглянула в окно и увидела, как через ворота прошли двое мужчин. Один – коренастый, в потрепанной простецкой одежде, сразу видно, слуга или конюх какой-то. Зато второй! Высокий, с узким породистым лицом, в длинном пиджаке, который сидел на нем так, словно он в нем родился. Сразу видно, что пошит на заказ. И длинные русые волосы, завязанные в хвост на затылке. Неужто он и есть тот самый жених? Тогда нужно отыскать того художника и переломать ему руки за ненадобностью. Вообще ничего общего! И оригинал мне нравился намного больше.

Дело о сиятельной крови. Часть 2

К дому графа Карницкий подходил с некоторой опаской, сомневаясь в собственных знаниях этикета. После смерти матери отец прекратил ездить с визитами и сам гостей не принимал, впрочем, и не было их, гостей. Слухи о гибели всех обитателей господского дома быстро облетели округу, да и приезд Ордена замолчать бы не удалось. Потому из-за опасения перед ужасной хворью Карницкие на годы стали невольными затворниками.

А потом, в четырнадцать лет, Адриан отправился в орденский питомник. По сути, можно было и позже, ведь питомник в первую очередь кормил и растил беспризорных детей и сирот, учил чтению, письму и счету, Карницкому же было где жить, и грамоту он знал. Но отцу сказали, что либо так, либо никак. Орден ведь еще и взращивал в юных умах нужные ему мысли, выбивал сословную дурь и внушал, что быть орденцем – немалая честь, что Граничный Орден – вне государств, вне власти губернаторов, графьев и чиновников.

В питомнике никому нет дела, кем были твои родители: сельчанами из глухой деревни, зажиточными купцами или даже барами, как у Карницкого. Нет никаких высокоблагородий, сиятельств и превосходительств. Есть человек, есть имя и прозвание, есть должность в Ордене. Ко всем питомцам обращаются на «ты» и по прозванию. К орденцам питомцы обращаются на «вы». А дальше всё зависит от личных качеств человека. Есть рядовые Стрелы, которым командоры отделений выкают, а есть и такие, знакомство с кем и придворные за честь сочтут.

За прошедшие пять лет Адриан не часто вспоминал о правилах этикета, привык есть запросто, ложкой и руками, а не вилками-ножами, забыл, как раскланиваться. Потому сейчас, перед графскими воротами, судорожно натягивал позабытую шкуру потомственного дворянина.

Басовито залаяла собака, из калитки показался мужик, да, завидев орденский знак, тут же исчез. Вскоре вернулся и провел орденцев к крыльцу, где их встретил лакей и пригласил пройти сразу в кабинет хозяина.

Его сиятельство граф Порываев ожидаемо не обрадовался приходу незваных гостей и сразу же попытался выставить их вон, едва они представились.

– Граничный Орден? Чему обязан честью? Неужто на моих землях появились иномирцы? Я прикажу выказать вам всяческое содействие.

– Дело в том, ваше сиятельство, – сказал Марчук, ни капли не тушуясь от явной немилости графа, – Орден получил сведения об иномирце, что пробрался в этот самый дом. И мы должны проверить всё досконально.

– Что за чушь! – воскликнул Порываев. – Думаете, я бы не заметил иномирца?

– Я должен напомнить вашему сиятельству, что за укрывательство полагается солидный штраф, впрочем, как и за противодействие Ордену.

– И кто же ваш так называемый иномирец? Неужто речь идет обо мне? – хохотнул граф.

Карницкому стало не по себе. Это не с приказчиком в скобяной лавке спорить. Но Марчук продолжал гнуть свою линию.

– Сведения касались вашей старшей дочери, Любавы Порываевой. Мы вынуждены просить вас о возможности встречи с ней, а также должны опросить всех проживающих в доме, в том числе прислугу. В случае отказа Орден заберет вашу дочь и будет допрашивать в ином месте.

– Это угроза? – усы графа встопорщились от гнева. – Любава недавно перенесла тяжелую болезнь, которая отразилась на ее умственных способностях, в ее голове все смешалось, она не всегда узнает слуг. Моя супруга днем и ночью стоит на коленях перед образом Марьи-Заступницы, чтобы Любава не осталась помешанной. Я не знаю, кто посмел оклеветать больную девочку, но в том есть и вина Ордена. Если бы вы не кричали со всех углов об иномирцах, так никому бы и в голову не пришла мысль опорочить Любаву. А так суеверные слуги невесть чего навыдумывали!

Теперь Карницкому стало еще и стыдно, про болезнь доносчик ничего не сказал. Может, и впрямь зря они всполошились. После горячки ведь и не такое случается.

– Тем не менее я вынужден настаивать на проведении расследования.

– К Любаве я вас не подпущу! – резко сказал граф. – Она слишком слаба, а вы бог весть какую хворь можете принести. Случайно не вы ездили в Поборгскую Хлюстовку, где недавно мор прошел?

– Для начала мы можем поговорить с другими членами семьи и слугами, но рано или поздно нам придется настоять на встрече с дочерью вашего сиятельства.

– Тогда поступим так. Я не хочу, чтобы вы на глазах у всего города мотались взад-вперед в мой дом! Так что даю вам три дня, и все это время вы будете жить здесь, а потом уберетесь прочь. Так достаточно удобно? Я отправлю слугу за вашими вещами в Орден, напишите записку, коли знаете грамоту.

– О большем не смею и просить, – согласился Марчук.

– Только вот что! Я слыхал, что у вас в Ордене чудные порядки, но здесь мой дом! Потому жить вы будете согласно вашему происхождению, комнату дам черную, обедать тоже будете с дворней, на господскую сторону без позволения не заходить. Не хочу, чтобы мой сын вздумал, что чернь может сидеть наравне с благородными.

Всякую жалость к графу у Карницкого как рукой сняло. Он явно хотел оставить последнее слово за собой и сделать так, чтоб орденцы сами ушли, разобидевшись на графа. Потому Адриан сделал шаг вперед и сказал:

– Прощу прощения, ваше сиятельство, но мое происхождение не позволяет мне жить с дворней и питаться за их столом. Возможно, ваше сиятельство запамятовали, но меня зовут Адриан Карницкий, я старший и единственный сын дворянина Карницкого из Прилучного. Так что прошу оказать мне почести, соответствующие моему происхождению и титулу.

Граф Порываев уставился на Адриана так, будто в первый раз увидел. Не ожидал такой дерзости? Или не обратил внимания на его одежду? Впрочем, если вспомнить, как одевается командор Поборгского отделения, неудивительно, что граф не придал значения платью Карницкого. Орденцы из-за своего исключительного положения могли носить любой наряд, только редко пользовались этой привилегией. Да и о знати среди рядовых орденцев пока не слыхивали.

– Карницкий? Не слышал о таком. С вашего позволения я проверю в книге родов.

Адриан согласно наклонил голову.

Его сиятельство подошел к одному из шкафов, вытащил толстенную книгу, быстро пролистал до нужной буквы. Его палец застыл на одном месте.

– Карницкий… Есть такой, – граф вдруг растерял желание спорить. – А я ведь слышал о трагедии, настигшей вашу семью. Значит, вы решили пойти в Граничный орден? Что ж, теперь мне хотя бы понятно ваше решение, но не слишком ли оно жестоко по отношению к вашему батюшке?

– Он дал мне свое благословение. К тому же недавно батюшка снова женился и осчастливил меня рождением сестры.

– Рад, искренне рад за него и за вас. Конечно, для вас подготовят комнату, достойную вашего титула, так же дам слугу, и обедать вы будете с моей семьей. Нужна ли помощь с гардеробом?

– Благодарю. Все необходимое у меня в здании Ордена, так что ваше предложение послать за вещами пришлось весьма кстати.

Граф позвал лакея, сказал, чтоб подготовили комнату для Карницкого, место для Марчука и послали человека в Орден. Тут же, в кабинете графа, Адриан написал записку, где сообщал о временном местопребывании и набросал список необходимых вещей, которые нужно передать с посланником.

Уже через полчаса Адриан рассматривал небольшую комнату, где было все необходимое для удобного проживания: и кровать с занавесью, и столик с письменными принадлежностями, и шкаф с плечиками для одежды, и настенное зеркало. На тумбочку возле кровати служанка поставила таз с водой для умывания и полотенцем, сказала, что господа вечеряют обычно в семь часов.

Карницкий снял верхний сюртук, наскоро ополоснув лицо и руки, посидел за столом, а потом решительно направился вниз, в черные комнаты. Марчук обнаружился в длинной узкой каморке, заставленной лавками да ларями под ними. Здесь вповалку спала вся мужская дворня, кроме тех, кому в дом вовсе заглядывать запрещено: конюшим, садовникам, дворникам и скотникам. Да, в Ордене жильем не особо баловали, бессемейным давали крохотные комнатки, где и развернуться толком негде, но это всё же был свой угол. А здесь придется спать с храпящими и смердящими слугами.

Адриан уже хотел было предложить Марчуку ночевать в его комнате, пусть и на полу, но тот отказался.

– Так даже лучше, – сказал Аверий. – Легче с дворней говорить будет. Граф их, конечно, застращал, чтоб не проболтались. Но одно дело – на допросе смолчать, и совсем другое – не проговориться за несколько дней даже меж своими. Только мешок мой к себе забери, не хочу, чтоб по дурости пристрелили кого из арбалета.

Карницкий растерянно взял мешок.

– Как же? Мы действительно только три дня пробудем? А вдруг не успеем разобраться? Вдруг действительно после болезни у девочки умопомешательство случилось?

– Не успеем, так скажем, что еще побудем. Ты особо графа не слушай. Ему важно за собой последнее слово оставить, так и пусть оно будет. Если надо, поменяем. Ты вот что! Подружись с семьей Порываевых, а лучше с самой дочкой. Кивай ей, соглашайся во всём, улыбайся. Если вдруг про чужаков заговорит, так ты ее не пугай, понял? Лучше, если она сама признается, кто она есть.

– Это вы мне солгать предлагаете? – возмутился Адриан, но тут же примолк, завидев любопытные взгляды служанок, заглядывающих в комнату.

– Если сведения верные, значит, граф лжёт. Вряд ли твоя честь сильно отличается от графской. Не хочешь, так не лги, отвечай уклончиво. Ладно, иди. И сюда без причины приходить не след, веди себя сообразно.

– Как скажете.

Адриана неприятно царапнули слова Марчука насчет чести и лжи графа, но спорить со старшим он не стал. Поднялся в свою комнату, положил мешок Аверия в шкаф и задумался, чем же ему сейчас заняться. Стоит ли зайти к графине, чтобы отрекомендоваться? Нет, по сути он гость графа, потому именно граф должен был взять на себя труд и представить Карницкого жене и детям. Значит, знакомство будет на ужине. Ходить по дому сейчас, когда он не представлен всем его жителям, – неучтиво, можно случайно и напугать кого-то.

Нет, лучше пересидеть здесь. А после ужина не забыть попросить у графа Порываева несколько книг для вечернего чтения.

Тут Карницкий сообразил, что мешок Марчука – вот тут, под рукой, и никто не ворвется в комнату без стука, а значит, можно взглянуть, что же там целыми днями пишет его старший.

Чувствуя себя настоящим преступником, Адриан распустил завязки на мешке Марчука, вытащил заветную папку с бумагами, сел возле окна и погрузился в чтение.

' Иномирцы игровые. Они приходят к нам через особый механизм, который используется не для переходов между мирами, а для забавы. Пока записан лишь один такой случай. Иномирец поведал, что забавы в таких механизмах, которые зовутся капсулами, бывают разные. Есть безобидные, с надеванием чужой личины, сменой платья и обстановки дома. Есть такие, в которых становишься иным человеком, пробуешь себя в новом ремесле, не том, коему обучался, например, кузнечество, портняжное дело и прочее. Но каков смысл в таких забавах, если, выйдя из капсулы, человек ничуть не более осведомлен о том ремесле, чем прежде? А есть и такие забавы, в которых ты сражаешься с другими людьми, не настоящими, а вроде марионеток на ниточках, только как две капли схожих с живыми. Иногда сражаешься с ними на кулаках, иногда на мечах и топорах, иногда на пистолях, а есть забавы, где армия на армию идет, а ты там вроде генерала.

Беда от таких иномирцев в том, что для веселья и легкости капсула дает игрокам послабления: силушки прибавит, умение метко стрелять или вовсе какую-то магию, коей в том мире нет. И при переходе в наш мир эти послабления почему-то сохраняются. К примеру, тот иномирец, о коем ведется речь, захватил целую деревню, сумев внушить людям мысль, что он их владелец и помещик. Так же он мог всех пришлых определять к врагам, друзьям, проезжим или подданным, и все сельчане тут же менялись к ним: врагов били, друзей привечали.

Есть слова, по которым можно отличить этих иномирцев от прочих: «игра», «непись», «глючить», «иммунитет», «админы», «донатер», «читер». Полный список и толкование слов даны ниже.

По словам вышеупомянутого иномирца, проще всего будет завлечь такого чужака обещанием приключения и богатых сокровищ, только называть их стоит иначе: приключение – квестом, а сокровище – наградой. Подходящие фразы так же будут приведены ниже. Благодаря этому иномирца можно уговорить прийти в нужное место и в нужное время, где стоит заранее подготовить засаду.

Чаще всего такие иномирцы не злы, просто не умеют отличать забаву от настоящего мира. Хотя в этом же и беда. Дети в играх бывают отчаянно жестоки. Привыкнув ломать игрушки, они могут ломать и зверей, и птиц, а если дотянутся, то и людей. Потому таких иномирцев нужно убирать непременно, но осторожно. Порой у них бывает особая защита, дарованная капсулой…'

А дальше и впрямь приводился полный список незнакомых Карницкому слов с толкованием значения. Он уж и забыл, как записывал пояснения того иномирца – скорее всего, к тому времени вымотался и писал, не вникая в суть услышанного.

Вот только к чему Марчук переписывал допрос иномирца?

Карницкий перебрал листы и нашел список, где Аверий разделял чужаков на разные виды в зависимости от их умений, исходных миров и навыков. И к каждой строке шли замечания и приписки, которые давали понять, что Марчук думает раскрывать их так же подробно, как и «забавного» иномирца. Неужто он пишет трактат об иномирцах? Орден не позволит этому труду выйти за пределы своих стен. Нельзя, чтоб миряне узнали и поняли, что́ есть чужаки, иначе станут пытаться самолично с ними совладать, а это к добру не приведет.

Хотя… в питомнике такой труд бы пришелся весьма к месту. В Ордене хранится множество архивных дел, причем самые подробные давностью более семидесяти лет. Далеко не все Стрелы обладают той же тягой к знаниям, что и Марчук, а потому не знают, с чем могут столкнуться и как действовать в том или ином случае. Потому так много смертей. А если бы существовал такой трактат, где все иномирцы были бы кратко описаны с указанием способов борьбы с ними, насколько бы легче стало новым Стрелам, только что вышедшим из питомника?

Стук в дверь. Карницкий выронил листы с перепугу.

– Ваше благородие, изволите-с спуститься к ужину? – послышался мужской голос. – И вещи вашего благородия так же прибыли-с. Если позволите-с, я войду и помогу одеться.

Наверное, тот же лакей, что показал ему комнату. Адриан быстро сложил листы в папку и убрал обратно в мешок Аверия.

– Войди.

Вошел парень, сверстник самого Карницкого, в чистой подпоясанной рубахе и с зализанными набок волосами, внес саквояж и умело развесил сюртуки и камзолы. Потом выбрал свежую сорочку и предложил Адриану ее надеть.

– А что, у графа Порываева к ужину при всем параде принято выходить?

– Никак-с нет. По-семейному. Но ради вашего благородия его сиятельство приказал расстараться-с.

Пришлось натягивать не столь удобный, зато богатый камзол из яркого шелка, вязать на шею кружево и иначе укладывать волосы. Будто и не орденец вовсе, что неделю назад сам доил коров и помогал строгать репу в похлебку для простородных сельчан. Пожалуй, граф Порываев не оценит сей рассказ по достоинству.