Текст книги "Мишка, Серёга и я"

Автор книги: Ниссон Зелеранский

Соавторы: Борис Ларин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

VII

Мы поняли, что отрезаны от всего мира. Назад пути не было. До лестницы не смог бы дотянуться даже Серёга.

Мы словно очутились на дрейфующей льдине. С той только разницей, что у нас не было ни спальных мешков, ни палатки. У нас не было даже пальто: свое, чтобы оно не мешалось, Серёга закопал в сугроб перед тем, как лезть на лестницу. А наши остались в гардеробе.

Пока мы надеялись проникнуть в зал, никто не чувствовал холода. Теперь все мы стали отчаянно замерзать. Все сразу.

Синицын с ненавистью посмотрел на Серёгу и сказал, что он умирает от холода.

– К черту! – добавил он. – Я стучу.

О том, что можно постучать в балконную дверь, мы, конечно, сразу подумали. Но это сулило нам много неприятностей. Мы показали бы себя хулиганами и нарушителями порядка (во всяком случае, я со своим пионерским патрулем расценил бы это именно так). Нас отвели бы в милицию, оштрафовали, вызвали бы родителей, сообщили в школу. Впрочем, все это еще можно было бы пережить. Но стучать в нашем положении было все равно что кричать: «Караул! Помогите!» На это унижение никто, кроме Синицына, никогда не пошел бы.

– Только посмей! – грозно сказал Андрею Серёга.

– Мне наплевать! – нагло отозвался Андрей. Бочком обойдя Серёгу, он робко постучал по толстому дверному стеклу.

В глубине души я даже обрадовался. Все-таки хорошо, что среди нас оказался трус. Другие, очевидно, тоже обрадовались. Во всяком случае, мы молча смотрели, как Синицын стучит по заиндевевшему стеклу.

– Стукнуть как следует и то не умеет, – мрачно сказал Серёга.

– Не умею?! – крикнул Синицын и бабахнул по стеклу.

Но и это не помогло. Нас никто не слышал.

Сквозь полузамерзшее стекло я увидел зал. В центре его помещался ринг, огороженный тремя рядами канатов. На ринге дрались двое потных, разгоряченных парней. Третий, постарше, суетился вокруг, то разнимая их, то отходя в сторону. Он был в белом костюме с черным галстуком-бабочкой.

В зале было много народу. Одни сидели на низеньких скамеечках, другие стояли вдоль стены. Все смотрели на ринг. Сколько мы ни стучали, никто даже не обернулся в нашу сторону.

Теперь нам было все равно. Гордость, самолюбие – все это чепуха. Лишь бы спастись! Мы стали отчаянно колотить в дверь. Синицын кричал: «Караул! Помогите!» Гуреев даже попытался разбить стекло. Но у него ничего не вышло.

Первым сдался Синицын. Всхлипнув, он опустился на пол и привалился к стене. У него явно начиналось то оцепенение, за которым, как известно, следует смерть. В лучшем случае ему придется ампутировать ноги.

До чего же это было нелепо! Замерзнуть в самом центре Москвы, когда в двух шагах от нас, за стеклянной дверью, изнывают от жары люди в трусах и майках!

– Андрей! – закричал я в ужасе. – Ребята, надо его щипать! И бить по щекам!

– Идите все к черту! – сказал Синицын и заревел.

Мы перестали стучать. Только изредка кто-нибудь подходил к двери и без всякой надежды ударял по стеклу.

Потом Серёга, заглянув в зал, крикнул:

– Ребята, смотрите, Геннадий дерется!

Гуреев и Костя бросились к двери. Все-таки это были железные люди. Я тоже решил, что лучше подойти к стеклу, чем уподобиться Синицыну.

Геннадий Николаевич и Званцев осторожно двигались по рингу, пробуя один другого перчатками. Выбрав момент, Званцев скользнул вперед и немножко вбок, словно собираясь зайти за спину нашему классному. Но Геннадий Николаевич легким движением остановил его.

– Сейчас он ему покажет, этому Званцеву! – радостно закричал я.

– Погоди, – оборвал меня Серёга.

Званцев неожиданно быстро проскользнул под рукой Козлова и, не разгибаясь, коротко, без замаха ткнул его в живот.

Геннадий Николаевич, по-моему, разозлился. Он легко отодвинулся назад и хотел с силой стукнуть противника в голову. Но Званцев успел отклониться, и удар пришелся в пустоту. Потом перчатка Званцева на мгновение уперлась в подбородок Геннадия Николаевича и, словно мячик, отскочила назад. Наш классный руководитель, подломив ноги, ничком упал на помост.

– Нокаут! – удивленно закричал Гуреев.

– Вот вам и Званцев! – послышался сзади голос Синицына.

Мы даже и не заметили, как Андрей подошел.

– Что Званцев! – мрачно ответил я. – Геннадий Николаевич просто поскользнулся.

– Какое там поскользнулся! – угрюмо сказал Серёга.

Я понял, что он очень расстроен поражением нашего классного.

Все мы, за исключением разве Андрея, были так разочарованы, так сердились на Козлова, что самое лучшее для него было бы теперь перейти руководителем в другой класс. Ну хотя бы в восьмой «а». Нам избитые чемпионы не нужны.

Через минуту наш классный встал. Ему помогли натянуть тренировочный костюм и сверху накинули халат. Геннадий Николаевич медленно и как-то неуверенно пошел в нашу сторону. Сначала рядом с ним шли какие-то люди, обнимая его по очереди и что-то ему говоря. Постепенно, один за другим, они отходили, словно давая Геннадию Николаевичу побыть одному.

– Сейчас он нас услышит, – сказал Синицын. – Геннадий Николаевич! – завопил он на весь двор.

Мы в несколько кулаков забарабанили по стеклу. Геннадий Николаевич остановился и с удивлением взглянул на дверь. Мы забарабанили еще сильнее. Синицын, приплясывая, кричал:

– Геннадий Николаевич! Геннадий Николаевич! Это мы!

Наш классный решительно направился к балкону. Мы увидели, что внутренняя дверь отворяется, и еще раз изо всей силы бабахнули по стеклу. Оно жалобно звякнуло и разлетелось на куски. Мы с Геннадием Николаевичем уставились друг на друга.

VIII

На следующий день Серёга зашел за мной, и мы вместе пошли в школу. Как только мы очутились на лестнице, я спросил:

– Деньги достал?

За разбитое стекло мы должны были сто рублей. Геннадий Николаевич, который после проигрыша был очень расстроенный и злой, заплатил за нас и сердито сказал:

– Учтите, каждый из вас должен мне по двадцать рублей.

Он говорил с нами таким тоном, будто мы виноваты, что его нокаутировали. Не так уж много тренировок он из-за нас пропустил, в конце концов!

Тогда я даже обрадовался, что все кончилось так мирно. Но уже ночью я забеспокоился: где же достать деньги?

– Чепуха, – беззаботно сказал Серёга. – Думать еще об этом!

– Ты вообще-то отдавать собираешься?

– Заработаю и отдам. Законно.

– Где ж ты заработаешь?

– Я в Москве всегда заработаю. Штепсель поставлю, табуретку починю, чемодан поднесу.

Я почувствовал к Сергею самое настоящее уважение.

– Сережа, а где мне заработать деньги? – искательно спросил я.

– Зачем тебе? У мамаши возьми.

– Нет! – сказал я категорически. – Хочу сам. Только я ничего не умею делать.

– Ладно, – сказал Серёга. – Что-нибудь придумаем. Не боись.

Все в классе уже знали, что Званцев вчера нокаутировал Геннадия Николаевича.

Когда мы вошли, ребята осаждали Гуреева и Синицына, требуя, чтобы они рассказали все подробности. Синицын устроился на месте Борисова, рядом с Гуреевым. И они в два голоса рассказывали, что наш классный умеет только зазнаваться и что Званцев разделал его под орех.

Услышав это, Костя Борисов, пересевший на парту к Мишке Сперанскому, закричал через весь класс:

– Не ври, Синица! Он случайно открыл челюсть, а твой Званцев его и тюкнул.

Серёга подошел к своей парте и сказал Борисову:

– Ну-ка, Кобра! С моего места, как с соленого теста!

– Извини, пожалуйста, Иванов, – ледяным тоном сказал Мишка. – Мы с Костей решили сесть вместе. Он уступил свое место Синицыну, а ты, если хочешь, можешь устроиться рядом со своим другом Верезиным.

– Ты что, – спросил Серёга, – опупел?

– Ты ошибаешься, Гуреев, – не обращая на него внимания, оказал Сперанский. – Геннадий Николаевич никогда не зазнается. Конечно, он не слабее вашего Званцева.

Серёга стоял, исподлобья глядя на Мишку. Потом он полез в карман и, достав два обломка расчески, положил их перед Мишкой.

– Она немного сломалась, – сказал он мрачно. – Извини, я после склею.

– Я сам склею, – сказал Мишка. Он полез в портфель. – Кстати, возьми свой транспортир.

– У меня две твои книги, – сказал Серёга. – Я завтра принесу.

– Пожалуйста, – сказал Мишка. – А я принесу твою дрель. Кстати, насчет футбола, – добавил он. – Я думаю, лучше, чтобы его заканчивал ты.

– Сам заканчивай.

– Я им больше заниматься не буду.

– И я не буду.

– Как хочешь, – сказал Мишка. – Но я его тебе отдаю.

Торопливо достав из портфеля картонную папку, он положил ее на край парты. Серёга сейчас же передвинул ее на середину. Мишка толкнул ее так, что она упала на пол.

– Чего ты кидаешься? – возмутился Серёга.

– Я с тобой не хочу разговаривать, – сказал Мишка. – Убежать из патруля, по-моему, мог только подлец.

Сергей побледнел и сказал сквозь зубы:

– Может, выйдем?

Мишка заколебался. Потом он усмехнулся и сказал:

– Тебе, кажется, известно, Иванов, что из-за таких вещей я никогда не дерусь. Мы тебя обсудим на комсомольском собрании.

Мишке явно хотелось подраться. Но он считал, что есть вопросы, которые неправильно решать кулаками.

В следующую секунду Серёга, наверное, начал бы драку. Но Кобра поспешно вскочил и, оттирая его, сказал мне:

– Гарька, ты вчера правильно говорил, что Геннадий Николаевич – неопытный педагог.

(Вчера, возвращаясь из секции, мы долго обсуждали нашего классного. После того как Званцев побил его, мы окончательно разочаровались в Геннадии Николаевиче.)

Я понял, что Костя хочет предотвратить драку, и с охотой поддержал его.

– Посудите сами, ребята, что он за педагог! – сказал я. – Окончил школу, а в какой вуз идти – все равно. Поскольку он все-таки спортсмен, его приняли в педагогический. Могли принять и в медицинский.

– Дурак! – с раздражением сказал Мишка.

Я усмехнулся и пожал плечами.

– Беда Геннадия Николаевича, – продолжал я, – в том, что он слишком прямолинеен. И слишком требователен к людям. Нужно быть помягче, попроще. Начитался учебников в своем институте. Думает, что педагогику можно выучить, как таблицу умножения.

Мишка уставился на меня с такой злостью, что кто-то из ребят смеясь предложил:

– Вы стыкнитесь.

Это предложение было настолько неожиданным, что я растерялся и сунул в карманы руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.

– Он струсит, – язвительно сказал Мишка.

– Ничего я не струшу, – прерывающимся голосом возразил я.

Что я мог еще сказать, когда рядом стояла Аня?

– Нет, – подумав, проговорил Мишка, – Драться я с ним не буду. Он слабее.

– Почему это я слабее? – возмутился я, испытывая одновременно и облегчение и обиду.

– Обожди, Гарик, – вмешался Серёга, который не сводил глаз с Мишки. – Ты не слабее. Ты неопытнее. Я стыкнусь вместо тебя. Будешь со мной, Сперанский? Не из-за патруля. Из-за Геннадия.

– Из-за Геннадия Николаевича буду, – согласился Мишка.

По-моему, он пришел в восторг оттого, что может подраться, не нарушая своих принципов.

– Если моя возьмет верх, ты громко скажешь, что Геннадий – великолепный педагог.

– А если моя, – заторопился Серёга, – ты громко скажешь, что он ни к черту не годится.

– Этого я никогда не скажу. Потому что это неправда.

– Тогда и я не скажу.

– Ладно, – уступил Мишка. – Я тебе так выдам, что ты сам поймешь, какой педагог Геннадий Николаевич.

– Посмотрим, кто кому выдаст, – возразил Серёга.

Раздался звонок, и мы разошлись по своим местам. Только на следующей перемене мы с Костей Борисовым, выбранные секундантами, приступили к обсуждению условий дуэли. Я не оговорился, сказав: «дуэль». Это была не обыкновенная драка из-за личных счетов, а принципиальная дуэль. Из-за различных взглядов на жизнь.

Мы назначили бой на большую перемену. Судьей обе стороны избрали Сашку Гуреева. Кроме того, я сообщил, что моей стороне все равно, до какой крови биться – до первой, второй или третьей. Костя заявил, что и его стороне все равно. Тогда мы решили, что лучше до первой крови. Все-таки мы же в школе.

Едва прозвучал звонок на большую перемену, мы выскочили из класса, чтобы первыми занять уборную. Там уже курили двое десятиклассников. Сашка Гуреев подошел к ним и вежливо сказал:

– У нас тут стыкаться будут. Может, вы перейдете на другой этаж?

Десятиклассники спрятали папиросы в рукава и равнодушно пошли к выходу.

– Начинайте, – предложил судья Гуреев.

Серёга и Мишка сошлись посредине.

– Бей, – сказал Мишка.

– Бей ты сначала, – сказал Серёга.

Это очень трудно – начать драку по заказу. Наконец Мишка решился и дал Серёге пощечину. Через секунду они уже катались на полу.

– Атас! – приоткрыв дверь, крикнул Соломатин, который был оставлен в коридоре, чтобы сигнализировать об опасности.

Мишка и Серёга едва успели встать и отряхнуться, как в уборную вошел Петр Ильич, классный руководитель восьмого «а».

Петр Ильич преподавал литературу в восьмых классах. Мы не любили и боялись его. На каждом уроке он ставил нам в пример свой класс. Кроме того, у него была скверная привычка сбивать людей с толку. Правильно или неправильно ему отвечали, он все равно кивал головой. Для многих бывало полной неожиданностью, когда в заключение он с удовольствием говорил:

– Очень плохо. Двойка. Полный оболтус.

…Войдя в уборную, Петр Ильич грозно спросил:

– Что здесь происходит? – Но, увидев меня, он вдруг заулыбался. – Ах, Верезин? – протянул он игриво. – А я тебя ищу. Пройдем-ка со мной, милый…

IX

Петр Ильич, пропуская меня в кабинет, сказал Вячеславу Андреевичу:

– Вот и мы.

– Ага, – сказал Вячеслав Андреевич, вставая. – Ну, хозяин района, расскажи, как вы троллейбус останавливали.

Я почему-то испугался.

– Он еще ничего не знает, – проговорил Петр Ильич, удобно усаживаясь на диване.

Вячеслав Андреевич опустился в свое кресло, развернул шуршащие газетные листы, словно пытаясь застелить ими стол, и спросил:

– Ты «Комсомольскую правду» сегодня читал?

– Я всегда читаю, – поспешно сказал я. – У меня даже пять по политпроверке. Но нам поздно приносят газеты. Я читаю их после школы.

– «Слава приходит к нам между делом, – улыбаясь, продекламировал Петр Ильич, – если дело достойно ее». Виктор Гусев. Нравится?

– Н-ничего, – помявшись, ответил я.

Я не понимал, чего от меня хотят.

– Пусть спляшет, что ли? – спросил директор, надевая очки и склоняясь над газетой. – Как, Петр Ильич?

Конечно, директор вправе заставить меня делать что угодно. Но я все-таки несмело возразил, что плясать не умею.

Вячеслав Андреевич засмеялся и сказал:

– Тогда слушай.

И начал читать статью, напечатанную сегодня в «Комсомольской правде».

Статья была про меня. В том отрывке, который прочел Вячеслав Андреевич, говорилось про пионерские патрули и про то, что первым в Москве затеял их Игорь Верезин из такой-то школы.

Я ошалел. И густо покраснел от неожиданности.

– Можно мне посмотреть? – нерешительно попросил я.

– Конечно, – сказал директор.

Оказывается, статья была все-таки не совсем про меня. Она называлась «Коммунистическое воспитание» и занимала почти два подвала. Мне там был посвящен всего один абзац. Я даже огорчился, что обо мне так мало написано.

Я положил газету на стол молча, потому что педагоги беседовали о своем, и незаметно отошел к стене, чтобы не мешать им разговаривать.

– Может быть, Верезин напишет статью в стенгазету, – сказал между тем Петр Ильич, – призовет остальных пионервожатых следовать своему примеру?

– Это еще зачем? – насмешливо спросил Вячеслав Андреевич.

Откровенно говоря, я не очень вслушивался в то, что они мне говорили. Я никак не мог понять, откуда знает меня Николай Черных, автор этой статьи. Конечно, я слышал его фамилию и раньше. Я даже видел книги, которые он написал. Но откуда он знает меня?

И вдруг я догадался.

– Так это же Николай Сергеевич! – закричал я.

Вячеслав Андреевич и Петр Ильич с удивлением посмотрели на меня. Я сбивчиво объяснил, как на троллейбусной остановке познакомился с Николаем Сергеевичем и его женой Соней. Рассказал и про то, что они приглашали меня с ребятами заходить к ним.

– Может, провести у него на дому сбор отряда? – нерешительно предложил я. – Пионеры почитают отрывки из его сочинений, а Николай Сергеевич расскажет, как он работает над словом.

– Это может быть очень интересно, – поддержал меня Петр Ильич.

Вячеслав Андреевич раздраженно забарабанил пальцами по столу, но ничего не сказал. В это время в коридоре послышался шум, дверь распахнулась, и на пороге появились Иванов и Сперанский. Их школьная форма была измята, у Мишки распух нос, а у Серёги на лбу сидела шишка.

– Полюбуйтесь, – сердито сказал завуч, стоявший у них за спиной. – Дрались в уборной. Комсомольцы!

Серёга и Мишка стояли, опустив головы, и молчали. Я понимал всю нелепость положения. Ведь их драка была поступком, в сущности, великолепным. Они же не хулиганили, а защищали свои принципы. На каждом собрании нас призывают: «Будьте принципиальными!» Они осуществили этот призыв. Но вместо того чтобы похвалить, их привели на казнь.

Если бы Вячеслав Андреевич знал, из-за чего подрались ребята, он бы, наверное, отпустил их с миром.

– Долго вы будете молчать? – зловеще-спокойным тоном спросил Вячеслав Андреевич. – Кто из вас начал? Ты, Иванов?

– Почему Иванов? – перебил Мишка.

– Значит, ты?

– Почему он? – мрачно спросил Серёга.

– Вячеслав Андреевич, – вдруг сказал Мишка, – это, конечно, ваше право – нас наказывать. Но я считаю, что тут мы должны разобраться сами.

– Интересно! – воскликнул Вячеслав Андреевич. Он старался говорить грозно, но в голосе его уже послышались веселые нотки.

– А ведь у вас есть с кого брать пример, – вставил Петр Ильич. – Вот, скажем, Верезин. О нем газеты пишут.

Вячеслав Андреевич остановил его жестом и сказал мне:

– Иди, Игорь. Можешь идти домой. Твой день – гуляй. Все равно ты сегодня не ученик.

Я растерянно пробормотал: «Спасибо», шагнул к двери и – остановился. Я не мог бросить ребят в беде.

Если бы для них все кончилось благополучно! Как бы я тогда хвастался перед ними! Я бы им прямо сказал: «Вы меня воспитывали, а что получилось? Теперь уже вам придется брать с меня пример». Хотелось бы мне видеть, какие бы у них стали лица.

Но, к сожалению, хвастаться я не мог. Лежачих не бьют. Сначала я должен попытаться их спасти, а уж потом дать им понять, кто с кого должен брать пример.

Я обязан, я просто обязан объяснить директору, в чем дело, и выручить ребят. Сейчас я скажу: «На вашем месте, Вячеслав Андреевич, я бы прежде всего выяснил – из-за чего могут поссориться два друга». Именно – поссориться. Слово «драка» лучше не произносить.

– Вячеслав Андреевич, – торопливо сказал я вслух. – Так ведь не годится. Вы даже не знаете, почему они подрались. Может, у них благородная причина была.

Мишка вспыхнул.

– А тебя не спрашивают, – отрезал он.

– Факт, благородная, – оживился Серёга, сразу понявший мою мысль. – Могу я иметь свое мнение о Геннадии Николаевиче?

– При чем тут Геннадий Николаевич? – заинтересовался директор. Петр Ильич и завуч тоже насторожились.

– Как при чем? – удивился Серёга. – Мы же из-за него подрались.

Мы стали наперебой рассказывать, из-за чего произошла «дуэль». Даже Мишка время от времени вставлял мрачные реплики. Когда я сказал, что Козлов с пятым классом, пожалуй, справился бы, а с восьмым ему просто трудно, Петр Ильич не выдержал.

– Удивляюсь, – взорвался он. – Так говорить о педагогах! Им дают прекрасного учителя, с отличием окончившего институт, прославленного человека, а они смеют так говорить о нем. Будь вы у меня в классе, я бы вам показал. Простите, Вячеслав Андреевич, я пойду. Мне надо в учительскую.

И он вышел. Мы стояли притихшие. Вячеслав Андреевич, посмотрев на нас, задумчиво сказал завучу:

– А я был бы рад, если бы из-за меня ученики дрались. Из-за серого педагога драться не будут.

– Ага, – просиял Мишка. – Что, Иванов, съел? Ведь правда, он замечательный педагог?

– По-моему, да, – улыбнулся завуч. – По-моему, он тоже обрадуется, узнав, что вы подрались из-за него.

– А по-моему… – горячо начал я.

– Ладно, Гарька, – перебил меня Серёга. – Не будем спорить. Нам можно идти, Вячеслав Андреевич?

– Да, – сказал директор. – Можно. Значит, Сперанский и Иванов передадут родителям, что я их исключил на три дня.

– За что? – оторопело спросил Серёга.

– Как за что? За драку!

X

Когда мы вышли в коридор, Серёга спросил с любопытством:

– Слушай, верно, что про тебя в газете написали?

– Верно, – небрежно сказал я. – Но это не важно. Что же вам теперь делать, ребята?

– Ничего не делать, – холодно сказал Мишка. – Подрался я, конечно, зря. Но вообще-то я был прав.

– Брось шуметь, Мишка! – сказал Серёга. – Не насовсем же исключили. Погуляем три дня. Тоже мне наказание!

– С тобой я разговаривать не намерен! – отрезал Мишка и пошел быстрее.

– Подумаешь! – крикнул ему вслед Серёга и попросил: – Гарька, возьми мою сумку. Мне заходить неохота.

Я догнал Мишку. В класс мы вошли вместе.

– Извините, – сказал с порога Мишка преподавателю. – Меня исключили из школы на три дня. Разрешите мне собрать книги.

– Тебя, Сперанский? – удивленно спросил преподаватель. – За что?

– За то, что я подрался с Ивановым.

– Так, – несколько растерянно сказал преподаватель. – А тебя, Верезин, тоже исключили?

– Нет, – ответил я как можно небрежнее. – Про меня сегодня написала «Комсомольская правда». Директор сказал, чтобы я шел домой.

Класс, только что принявший так близко к сердцу Мишкино исключение, не обратил на мои слова почти никакого внимания. Скажу по совести, меня это задело.