Текст книги "Мишка, Серёга и я"

Автор книги: Ниссон Зелеранский

Соавторы: Борис Ларин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Часть третья

I

Самый короткий день в году был всего неделю назад. Темнело по-прежнему рано.

Заснеженный город заполнили елки. Их везли огромные грузовики, тащили на плечах запыхавшиеся мужчины, волочили по снегу возбужденные и счастливые мальчишки.

Большая, в разноцветных лампочках елка красовалась в витрине универмага. В магазинах поменьше стояли крошечные елки. Мы шли вдвоем – Мишка и я. Мы возвращались на почту.

Дело в том, что уже целую неделю все наши ребята после уроков становились государственными служащими.

Вот как это произошло.

На следующий день после того, как Геннадий Николаевич убежал из нашей квартиры, он как ни в чем не бывало явился в школу. Когда он вошел в класс и склонился нал журналом, Соломатин простодушно воскликнул:

– Глядите, а ведь остался!

Ребята очень развеселились.

Едва Геннадий Николаевич отворачивался к доске, в классе раздавались остроты по его адресу. В конце концов математика была сорвана. Вообще на уроках Геннадия Николаевича мы стали теперь вести себя так же плохо, как на уроках английского. Но Козлов никого не выгонял из класса и даже не кричал. Он делал вид, что ничего не замечает, и только как-то загнанно на нас поглядывал. Каждый день он приходил в школу с какими-нибудь предложениями. То звал нас на экскурсию, то предлагал туристский поход, по придумывал что-нибудь еще. Его поддерживали всего два-три человека (в том числе обязательно Мишка). Туристский поход проваливался вслед за экскурсией. На следующий день наш классный являлся с новой идеей.

Однажды на урок Геннадия Николаевича пришел директор. Он в последнее время не переставал хвалить Козлова. А наши ссоры объяснял тем, что мы еще не нашли общего языка.

Мы поняли, что Вячеславу Андреевичу наконец захотелось выяснить, будет ли вообще найден этот язык.

Директор весь урок просидел, не вмешиваясь и даже ничего не записывая. Правда, мы шумели меньше обычного.

После звонка Геннадий Николаевич сказал нам:

– Ребята, вот что я хотел предложить…

– Опять? – невинно спросил Серёга.

Классный сделал вид, что ничего не слышит.

– Сегодня мне очень поздно принесли газеты, – продолжал он. – Я разговорился с почтальоном… Оказывается, сейчас почта очень перегружена. Скоро Новый год. Я и подумал: а что, если мы поможем почте?

– Письма разносить? – ядовито спросила Ира.

– Вот именно, – осторожно подтвердил Геннадий Николаевич. – Письма, телеграммы, газеты. Можно организовать прием новогодних телеграмм на дому. По-моему, так и должны поступать настоящие хозяева района.

– Геннадий Николаевич, есть даже такая песенка, – в восторге сказал Серёга. – «Все доставит Харитоша, аккуратный почтальон».

– Деньги платить будут? – подмигнув нам, спросил Соломатин.

Вячеслав Андреевич по-прежнему не вмешивался, и мы немного осмелели.

– Мы согласны! – весело крикнули с задней парты. – Только пусть Вячеслав Андреевич нам разрешит уроки не делать. Вячеслав Андреевич, можно?

– Заткнитесь! – вскочив, крикнул Мишка. Вызывающе оглядев класс, он заявил: – Геннадий Николаевич, меня запишите.

– Запишите, этот на все согласен, – безмятежно сказала задняя парта.

– Деньги-то платить будут? – повторил Соломатин.

– Будут, – терпеливо ответил Геннадий Николаевич. – Я узнавал. Я даже думаю, что на эти деньги мы сможем съездить в Ленинград.

– Представляю, как я буду выглядеть с почтовой сумкой! – сказал Синицын и захохотал. – Мои приятели лопнули бы со смеху, если бы я пришел к ним в таком виде. «Вам заказное! Распишитесь в получении». Цирк!

Студя вскочила и театрально воскликнула:

– Какой ты все-таки хам, Синицын! А если у кого-нибудь из нас мама работает почтальоном? Что же, над ней смеяться надо?

Леня Ершов, тихий парень (его за большую голову прозвали головастиком, он сидел со Студей), вдруг покраснел и склонился над партой.

Никто из нас, за исключением Студи, не знал, что мать Ершова работает на почте.

– Ты, – крикнул Синицыну Серёга, – «принцесса цирка»! Заработаешь!

– А что я такого сказал? – нахально возразил Синицын. – Я согласен, что любой труд полезен. Может, Ершова у себя на Доске почета висит? Может, она быстрее всех ходит или по лестницам бегает?

Ершов неожиданно вскочил и, ни на кого не глядя, выбежал из класса.

Мы разом набросились на Синицына. Соломатин даже кричал:

– Геннадий Николаевич, разрешите, я ему по морде дам! Вы только отвернитесь на минутку. Пожалуйста!

– Геннадий Николаевич, – сердито сказал Борисов. – Меня запишите. А Синицын пусть катится ко всем чертям.

– Не, – заявил Серёга. – Вы нас с Синицыным тоже запишите. Он у меня, как миленький, сумку таскать будет.

– С удовольствием запишу и тебя, Борисов, и тебя, Иванов, – сказал Геннадий Николаевич. Он заметно оживился. – Что же касается Синицына, то, по-моему, он просто недостоин работать с нами.

Мы обрадованно закричали и захлопали партами.

Геннадий Николаевич сиял. Он с такой благодарностью взглянул на директора, который только тут начал рисовать и заштриховывать свои кружочки (это по сведениям, полученным от Вальки Соломатина), что нам стало ясно, кому в действительности принадлежала идея сделать нас почтальонами.

Так мы стали внештатными служащими почтового отделения К-6.

Я был уверен, что нам надоест работать уже на следующий день. Мне казалось, что мы согласились только назло Синицыну. Но прошел день, другой, третий, прошла неделя, а ребята продолжали работать. Мы даже затеяли соревнование: кто больше продаст марок, конвертов, праздничных открыток.

Я так и не мог понять, что, собственно, увлекло ребят. Может быть, то, что экскурсии у нас бывали и раньше, а работать на почте нам никогда не приходилось. Может быть, то, что мы впервые стали зарабатывать деньги. А может быть, и то, что на почте нас приняли очень радушно (Геннадий Николаевич даже смутился, столько ему наговорили приятных слов).

Мне и самому очень понравилось быть почтальоном.

Первой квартирой, которую мы с Мишкой обслужили, была квартира № 117 дома № 12/7.

Несколько минут мы стояли перед дверью и спорили, кому звонить. Потом Мишка сказал мне:

– Трус! – и нажал кнопку звонка.

Нам открыла какая-то старушка.

– Заказное. Товарищу Пу-гов-киной, – сказал Мишка.

Фамилия адресата была написана неразборчиво, и он прочел ее по складам.

– Поповкиной, – поправила старушка и крикнула: – Поповкины, вам письмо!

– Может быть, вы хотите купить конверт или послать телеграмму? – набравшись смелости, спросил я.

Старушка посмотрела на меня с недоверием.

Я достал удостоверение, которое нам выдали на почте, и сказал:

– Пожалуйста. Мы имеем право.

Удостоверение гласило, что Игорю Верезину, ученику такой-то школы, поручается принимать телеграммы у населения, а также продавать конверты и марки. Действительно при предъявлении ученического билета. Печать. Подпись заведующего.

Я очень гордился этим документом. Это было первое служебное удостоверение в моей жизни.

Старушка читать его не стала. Но в коридор выглянул какой-то дядя в пижаме и очках. Он очень внимательно прочитал документ. Даже посмотрел на свет.

– У тебя тоже есть? – спросил он у Мишки.

– Есть, – ответил Мишка, который в это время показывал Поповкиной, где расписаться в получении заказного письма. – Сейчас достану. Вы не верите? Мы комсомольцы.

– Молодой человек, – назидательно сказал дядя. – Не забывайте, что вы имеете дело с деньгами.

Мишкино удостоверение он тоже читал долго и внимательно.

– Будете принимать телеграммы на дому? – наконец спросил он. – В следующий раз захватите с собой жалобную книгу. Выражу вам благодарность.

Взяв у нас двенадцать бланков и приказав нам подождать, он ушел в свою комнату.

Потом появилась молодая женщина в халате, который она все время запахивала. Ее интересовало, не можем ли мы принять подписку на журнал мод. Я любезно объяснил, что подписка на журналы кончилась пятого декабря.

– Скажи, сынок, – спросила старушка, – а пенсию вы будете приносить?

– Возможно, – солидно сказал я.

– Вряд ли, – сейчас же буркнул Мишка и сердито посмотрел на меня.

– Уж вы там похлопочите, чтобы пораньше принесли! – сказала старушка.

Постепенно образовалась очередь. Старушка пустила нас в свою комнату, а сама пошла по коридору, стуча во все двери. Это была очень большая квартира. Жильцы все подходили. У меня даже устала рука: я выписывал квитанции, а Мишка получал деньги.

Все это мне очень нравилось. Честно говоря, я боялся, как бы не пришлось выпрашивать, чтобы кто-нибудь послал поздравительную телеграмму или купил новогоднюю открытку. Но все вышло наоборот: люди вели себя так, словно мы им очень помогли.

Мне не сиделось на месте. Я готов был обещать, что приму подписку на журнал мод, принесу пенсию, организую прием посылок на дому. Когда женщина в халате купила у нас сразу двадцать новогодних открыток, я от радости даже лягнул Мишку.

Он нахмурился и строго позвал:

– Верезин, на минутку.

– Простите, товарищи, – сказал я очереди и, наклонившись к Мишке, спросил шепотом: – Что тебе?

– Веди себя солиднее. Ты на работе.

– А что я сделал? – огрызнулся я.

В душе я завидовал Мишке, который вел себя так, будто всю жизнь был почтовым работником.

Мы пробыли в этой квартире, наверное, не меньше чем полчаса. Когда мы вышли на лестницу, Мишка толкнул меня в грудь и, засмеявшись, стал радостно потирать руки. Я тоже толкнул его и тоже засмеялся.

– Чего ты на меня кричал, чтобы я солидным был? – спросил я дружелюбно. – На себя взгляни.

– Чучело! Там же люди были, – весело ответил Мишка и опять толкнул меня в грудь.

В эту минуту мне показалось, что с Мишкой все-таки приятно дружить. Он прищелкнул языком и на одной ножке поскакал на следующий этаж.

– Солидный, – сказал я, тоже на одной ножке догоняя его. – Деньги не потеряй.

– Не беспокойся. Знаешь, сколько мы собрали?

– А ты знаешь?

– Не знаю. Посчитаем?

Мы остановились и стали считать деньги.

…Когда, обойдя все квартиры, мы подходили к почте, нас окликнули. В подворотне стояло несколько наших ребят. Вид у них был хмурый и растерянный.

– Что случилось? – спросил Мишка.

– Вы ничего не знаете! – воскликнула Студя. – Мы возвращались с Ирой, а навстречу нам Петр Ильич с инструктором рано, который у нас завучем был. Говорят, что для учеников это не дело – на почте работать. Что нас еще нельзя к деньгам подпускать. Вообще роно запрещает. Патрули – пожалуйста. А открытками пусть торгуют взрослые.

Настроение у меня сразу испортилось.

– Черта с два! – вызывающе сказал Соломатин. – Может, мне деньги нужны? Может, я коньки хочу купить? – Он снова выглянул на улицу.

– Где Геннадий Николаевич? – спросил Мишка. – Вы ему рассказали?

– Пошел звонить в роно, – ответил Соломатин. – Минут пятнадцать назад.

– В райком комсомола надо, – решительно сказал Мишка. – Там разберутся. Нас с Верезиным жильцы знаете как благодарили?

– Подумаешь, – пожала плечами Ира. – Нас тоже благодарили.

– Всех благодарили, – сказал Соломатин и вдруг закричал: – Идет!

Он побежал навстречу Геннадию Николаевичу. Мы поспешили за ним. С Геннадием Николаевичем шли Аня Мальцева, Леня Ершов и Костя Борисов.

– Ну что?! – закричал Соломатин.

– Не дозвонились, – ответил Борисов. – Никто не отвечает.

Мы окружили Геннадия Николаевича. Он был в пальто, но без шапки, и в волосах его застряли снежинки.

– Что же делать? – спросил Мишка. – Может, в райком комсомола сходить?

– Может, в райсовет? – предложил я, вспомнив, как хорошо приняли там ребят в свое время.

– Пожалуйста, без паники, – поморщился Геннадий Николаевич. – Люди ждут писем. Забирайте их и расходитесь. Завтра я сам все выясню.

– А если вас с работы снимут? – испуганно спросила Студя.

Эта мысль не приходила нам в голову.

– Пусть только попробуют! – крикнул Соломатин.

– Мы родителей поднимем! – поддержала его Аня.

– Всем классом в другую школу перейдем! За Геннадием Николаевичем! – горячо сказал Мишка.

Сейчас мы были готовы в огонь и воду за Козлова. Мы спрашивали у него, что делать, и ждали, что он нас защитит (а завтра мы придем в школу и опять сорвем урок математики. Геннадий Николаевич опять будет загнанно на нас поглядывать. А Мишка снова будет дуться и ходить мрачнее тучи).

Все-таки мы очень странные люди.

II

Мы разнесли еще одну порцию писем. Но на этот раз ни Мишка, ни я не испытали никакой радости.

Когда мы вернулись на почту, Геннадий Николаевич спросил:

– На сегодня всё?

– С письмами всё, – ответил Мишка. – Но мы хотели заглянуть еще в несколько квартир. Вдруг кто-нибудь хочет телеграмму послать?

– Я отправил домой Борисова и Соломатина, – сказал Козлов. – У них с физикой неважно. Разнесете их почту? Потом они вас тоже подменят.

– Сомневаюсь, что это «потом» наступит, – сказал я.

Геннадий Николаевич насторожился.

– То есть?

– Может быть, завтра нам придется расстаться с почтой.

– Не можешь ли ты, Верезин, сомневаться про себя? – с внезапным раздражением сказал Геннадий Николаевич.

Ребята закричали, что я нытик, Фома неверующий и вечно порчу им настроение.

Я понимал, что ребята сами волнуются и что особенно нервничает Геннадий Николаевич. Ведь из всех его выдумок нам понравилась именно работа на почте. Но что бы там ни было, оскорблять меня он не имел никакого права. Я надулся и сказал:

– Пожалуйста. Я согласен пойти вместо Борисова и Соломатина.

– Правильно, – с облегчением проговорил Геннадий Николаевич. – Иди.

– Ты взял письма? – обиженным тоном спросил я Мишку.

– Взял, – зло буркнул он и, не дожидаясь меня, пошел к двери.

Я направился вслед за ним, но, задержавшись на пороге, обернулся и сказал:

– У нашего класса вообще есть такая черта: ни с того ни с сего набрасываться на человека. Помните, как вы беседовали со мной однажды? (Я намекал на тот случай, когда меня побили.) Сейчас нам нужно держаться вместе. А вы меня оттолкнули. Вы подумали, в каком настроении я сейчас уйду?

– Ради бога, уходи! – взмолился Геннадий Николаевич.

– Вы могли бы и не просить! – отрезал я и вышел, старательно прикрыв за собой дверь.

Я был очень доволен тем, что так спокойно и с таким достоинством отчитал ребят.

Среди писем, которые мы должны были разнести, почти десять штук было адресовано Н. С. Черных.

– Это же Николаю Сергеевичу! – с радостью воскликнул я.

– Ну и что? – сквозь зубы спросил Мишка.

– Во-первых, брось дуться, – сказал я великодушно. – А во-вторых… Конечно, другой на моем месте не стал бы заботиться о людях, которые так его обидели. Во-вторых, Николай Сергеевич может нам помочь.

– Думаешь? – загорелся Мишка.

– Конечно. Один звонок в ЦК партии.

– Он тебя узнает?

– Как-нибудь, – сказал я со снисходительной улыбкой. – Ведь я все-таки один из его литературных героев.

Говоря откровенно, мне хотелось зайти к Николаю Сергеевичу еще и по другой причине.

После того как появилась статья в «Комсомольской правде», я узнал, что такое слава. Я выступал на комсомольском собрании, написал заметку в стенную газету. Папа подарил мне новую авторучку. Когда нам кто-нибудь звонил, мама прежде всего рассказывала о «Комсомольской правде». Все просили меня к телефону и горячо поздравляли. Мне стало казаться, что так будет всегда. Но через каких-нибудь три дня все забылось. Как будто центральная пресса только и делает, что пишет о восьмиклассниках!

Я полагал, что сейчас, когда мы зайдем к Николаю Сергеевичу, моя слава непременно возродится.

– Сначала разнесем другие письма, – предложил я Мишке, – а потом к Николаю Сергеевичу. У него придется задержаться.

– Зачем? Расскажем про роно и уйдем.

– А обедать?

– Спятил?

– Не знаешь, а говоришь! – сказал я спокойно. – У них полагается угощать обедом.

– Выдумываешь!

– Может, конечно, не обед, но закуска обязательно.

Мишка проглотил слюну. Мы здорово проголодались – все-таки был уже вечер.

– Вообще не мешало бы, – смущенно сказал он. – Тушеной картошки.

– Лучше салат, – сказал я плотоядно. – Чтобы крабы и майонез.

– А удобно?

– Вопрос!

– Ладно, – сказал Мишка без особой уверенности. – Давай быстрее.

Мы побежали разносить письма.

Квартира Николая Сергеевича была на третьем этаже. Нам долго не открывали.

– Никого нет, – сказал Мишка, как мне показалось, с облегчением. – Давай в ящик опустим.

– Попробуем еще раз, – возразил я и с силой нажал кнопку звонка.

Наконец послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и мы увидели Николая Сергеевича.

На этот раз Черных показался мне совсем старым. Может быть, потому, что он был в халате и домашних туфлях.

– Здравствуйте, Николай Сергеевич, – сказал я, улыбаясь. – Вот я и выбрался к вам. Мы вам письма принесли.

– Угу, – отрывисто сказал Николай Сергеевич. – Давайте.

– Вы меня не узнаете? – спросил я растерянно.

– Почему не узнаю? Верезин. Давайте письма.

Мишка, насмешливо покосившись на меня, полез в сумку.

– А наши комсомольские патрули теперь и на почте работают, – теряя всякую надежду, почти умоляюще проговорил я.

– Знаю, – буркнул Николай Сергеевич. – Соломатин и Борисов. Уже были у меня.

Он взял свою почту и стал просматривать ее.

– Мы пойдем, – растерянно сказал я. – До свидания.

– Минутку, – попросил Николай Сергеевич. – Я сейчас принесу письмо. Захватите на почту.

Когда он ушел, оставив дверь открытой, Мишка беззлобно рассмеялся.

– Пообедали? – спросил он.

Я не успел еще ему ответить, как из глубины квартиры послышался голос Николая Сергеевича:

– Зайдите-ка!

Мы вошли и остановились, не зная, куда идти дальше. Большая прихожая казалась тесной из-за стоявших вдоль стен книжных шкафов. Книги не только заполняли полки, но и грудами лежали на самих шкафах.

– Где вы там? – снова крикнул Николай Сергеевич. – Идите сюда.

Он ждал нас в комнате, которая, очевидно, была его кабинетом. Здесь стоял огромный письменный стол. Почти все стены были заняты книжными полками.

Николай Сергеевич, наклонившись над столом, торопливо надписывал конверт.

– Вот, – сказал он. – Пожалуйста.

Мишка толкнул меня в спину. Это означало: «Не забудь про роно». После того приема, который оказал нам Николай Сергеевич, заговаривать было не совсем удобно. Но, взяв у него письмо, я все-таки сказал:

– Николай Сергеевич, у нас к вам просьба…

– В чем дело? – не слишком любезно спросил Черных.

Я стал рассказывать. Николай Сергеевич как будто и не слушал меня. Он вскрывал письма, которые мы ему принесли, и быстро просматривал их, что-то подчеркивая красным карандашом.

– Вот мы и просим вас помочь, – уже совсем уныло закончил я.

– Так, – сказал Николай Сергеевич, откладывая последнее письмо и бросая карандаш на стол. – Роно запрещает. А дальше?

Оказывается, он все слышал.

– Не знаю, что дальше, – сказал я робко. – Роно ведь не имеет права запрещать, верно?

– Верно. Вот и докажите, что не имеет. Боритесь. Не маленькие.

– Мы боремся! – с неожиданной злостью сказал из-за моего плеча Мишка. – Поэтому и к вам пришли.

Николай Сергеевич внимательно посмотрел на него.

– Что же вы от меня хотите? – спросил он.

– Чтоб вы заступились.

– Как?

– Не знаю. Позвоните в райсовет или в роно.

– Так, – сказал Николай Сергеевич почти радостно. – Я за вас буду бороться, а вы будете наблюдать? Нет, голубчики, сами идите в райсовет.

– И пойдем, – сказал Мишка угрюмо. – Завтра. А сегодня к вам пришли.

– Знаю, почему ко мне пришли! – закричал Николай Сергеевич и забегал по комнате. (Чтобы не стоять к нему спиной, мы все время должны были поворачиваться, будто вокруг своей оси.) – Я писал о Верезине. Вот и пришли, чтобы я заступился. По знакомству!

Мишка посмотрел на Черных с таким выражением, словно собирался его укусить.

– В вашем возрасте, голубчики, – назидательно продолжал Николай Сергеевич, – нужно не только отличать хорошее от плохого, но и уметь драться за хорошее. А драться-то вас и не учат. Вот вы и пришли ко мне. А я оказался бюрократом. Не хочу вашими делами заниматься. Своих хватает! Что вы теперь будете делать?

– В райком комсомола пойдем, – сказал Мишка.

– А если и в райкоме напоретесь на такого же бюрократа?

– Это в райкоме-то бюрократ? – удивленно сказал Мишка. – Вы, кажется, забыли, в какой стране живете!

Николай Сергеевич резко остановился.

– Значит, ты считаешь, – спросил он Мишку, – что в райкоме комсомола не может быть плохих людей?

– Конечно, нет, – отрезал Сперанский.

– Хорошо. А вообще плохие люди бывают?

– Бывают, – сказал Мишка. – Остатки сорняков.

– Ну, а с ними надо бороться?

– А чего там бороться! Сообщить в райком или в милицию, в крайнем случае. Их и вырвут с корнем. Тоже мне борьба!

Я подумал, что Мишка прав. Какая может быть борьба, когда против всего народа пойдут какие-нибудь жалкие единицы! Это все равно что хвастаться: «Я подставил ножку поезду».

– Школа, школа! – вдруг застонал Николай Сергеевич, схватившись за голову. – Вас готовят к райской жизни. Всех вас готовят только к райской жизни.

– Чего вы на школу нападаете? – со злостью спросил Мишка. – Забыли, кого она воспитала? Зою Космодемьянскую, Александра Матросова, Олега Кошевого. Мне странно говорить так про корреспондента, но вы, по-моему, антисоветски настроены.

– Советскую власть от меня защищаешь? – неожиданно развеселившись, сказал Николай Сергеевич.

– Защищаю, – проговорил Мишка.

– И я защищаю, – сказал я. – Мы оба защищаем.

Николай Сергеевич посмотрел на нас и расхохотался.

– Ладно, – мирно сказал он. – Вернемся к роно. Чего от меня хотите? Чтобы я в газету написал? Сами напишите. Небось грамотные.

– Напишем, – буркнул Мишка.

– Садитесь и пишите. Вот вам бумага, идите в ту комнату и пишите. Не мешайте мне работать.

Мы с Мишкой растерянно переглянулись. Как же так, сразу писать? Мишка сказал, что надо сначала с Геннадием Николаевичем посоветоваться. Я добавил, что весь класс должен подписать. Может быть, завтра?..

– Вот-вот! – ядовито сказал Николай Сергеевич. – Без няньки жить не можем. Никаких завтра! – резко продолжал он. – Пишите сейчас же. Я уж, так и быть, передам по знакомству в газету. Можете даже раздеться.

Раздевшись, мы вслед за Николаем Сергеевичем прошли в столовую.

Усадив нас за стол, Черных вышел, а мы стали сочинять письмо.

Потом хлопнула входная дверь и в прихожей раздался голос жены Николая Сергеевича.

– Надеюсь, ты их покормил? – спросила она.

– Они отказались, – смущенно ответил Николай Сергеевич. – Кажется, я им предлагал.

– Кажется? – иронически переспросила она и, видимо, направилась в столовую.

– Не ходи туда, – забеспокоился Николай Сергеевич. – Не мешай им.

Через несколько минут он заглянул в столовую и спросил:

– Готово?

– Кончаем.

Николай Сергеевич подошел к нам и прочитал через Мишкино плечо то, что мы написали.

– Это – другое дело, – весело сказал он. – Теперь я готов поверить, что в наших школах воспитывают настоящих людей.