Текст книги "Мишка, Серёга и я"

Автор книги: Ниссон Зелеранский

Соавторы: Борис Ларин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– До свиданья, товарищ Званцев! – крикнул я ему вслед.

Но он даже не обернулся.

III

Это было здорово, что Званцев пригласил меня в секцию. Я заранее предвкушал, как ребята удивятся, когда я сообщу им эту новость. Они окружат меня. Гуреев спросит:

– Гарик, а нас проведешь?

Мишка хлопнет меня по спине и скажет:

– Молодец, Гарик!

В глубине души я даже рассчитывал, что после того, как я приведу ребят в секцию, они простят мне историю с Перцем.

А потом – кто знает? – может, я и в самом деде запишусь в боксеры. Не сейчас, конечно. Позже. Через год, допустим.

Раньше бы мне в голову не пришло, что я могу стать боксером и меня будут избивать по два раза в неделю. «Гарик, подыми, пожалуйста, голову. Иванов ударит тебя в подбородок… Хорошо, Сережа, ты делаешь успехи… А теперь, Гарик, выпяти живот, чтобы Гуреев правильнее ударил тебя в диафрагму». А я спокойно улыбаюсь и отвечаю: «Пожалуйста, пожалуйста! Ради бога…» Как будто это парикмахер просит меня наклонить голову.

На следующий день я прибежал в школу раньше обычного. Мне не терпелось рассказать ребятам о Званцеве.

Перепрыгивая через ступеньки, я взбежал на третий этаж, репетируя про себя, как крикну с порога:

«Ребята, новость!»

Сначала мне не поверят. Зато какой восторг будет потом! Я свернул в коридор и сразу же остановился. Мое хорошее настроение мигом испарилось. В самом тихом уголке коридора, за пальмой, стояли Аня с Мишкой и о чем-то разговаривали. Весело и оживленно. Аня держала Мишку за рукав.

Вид у Мишки был растерянный и счастливый. Я подозревал, я давно подозревал, что ему тоже нравится Аня. Но зачем же он скрывал? Зачем притворялся моим другом?

Сперанский заметил меня, смутился и потихоньку освободил свой рукав.

– Что с тобой? – удивилась Аня.

– Здоро́во, Гарик, – буркнул Мишка и посторонился, чтобы Аня тоже могла увидеть опасность.

Аня посмотрела на меня и, повернувшись к Сперанскому, равнодушно спросила:

– Ну и что?

Я стоял неподвижно и смотрел на них до того пристально, что у меня начало щипать глаза.

– Ты заболел? – безразлично спросила Аня. – Миша, он какой-то странный, правда?

Я ничего не сказал и, сорвавшись, побежал мимо них в класс.

Ни на кого не глядя, я прошел к своей парте и сел, прижавшись к стене. Впервые в жизни мне захотелось умереть. Я изнывал от отчаяния и полного бессилия. Про себя я называл Аню самыми грубыми словами, какие только мог придумать.

Аня и Мишка вошли в класс вместе с учителем.

Даже не взглянув на меня, Аня села на парту и раскрыла учебник.

Я чувствовал, что еще никогда она не была мне так дорога. Сжимая кулаки, я с отчаянием шептал ей в затылок:

– Дрянь!.. Дрянь!.. Клеопатра!..

– Что? – не расслышав, спросил Синицын.

– Заткнись! – прикрикнул я на него.

– Верезин! – сказал учитель, на минуту прервав свой рассказ о Робеспьере.

Я насупился и опустил голову.

В середине урока Аня, не оборачиваясь, передала на нашу парту записку. Записка предназначалась мне. Я злорадно усмехнулся, написал: «Передать Сперанскому» – и, выждав момент, когда учитель отошел к доске, положил записку между Ирой и Аней.

Через минуту записка снова вернулась ко мне. Аня написала: «Хорошо, передай Сперанскому».

– Давай я передам, – сказал Синицын, успевший прочесть эту строчку.

Я замахнулся на него локтем.

– Верезин, выйди из класса, – не выдержал учитель и шагнул ко мне.

Ребята обернулись.

– Могу, – сухо сказал я учителю. – Пожалуйста.

Я заметил, что Мишка смотрит на меня, и небрежно помахал запиской. По лицу Сперанского я догадался, что он все понял. Выражение у него сделалось обиженное и огорченное. Я нахально усмехнулся ему и вышел.

Выйдя из класса, я прежде всего раскрыл Анину записку. Сначала я посмотрел на подпись. Если бы она подписалась «Мальцева», это значило бы, что мы поссорились. Но она подписалась «Аня». И я, успокоившись, стал читать по порядку:

«Гарик, ты ребенок. Понимаешь? Нельзя быть таким мнительным. И потом, почему я не могу дружить и со Сперанским? Ты как-то странно смотришь на вещи».

Аня называла Мишку по фамилии. Это показалось мне убедительным доказательством того, что она вовсе в него не влюблена. Вряд ли она могла специально для меня написать: «Сперанский». Такое пишется автоматически.

IV

Про Званцева я рассказал ребятам на перемене.

Они повели себя точно так, как я и ожидал.

Гуреев чуть не задушил меня от радости. Даже Серёга сказал, что я законный парень.

Только Мишка, который вертелся рядом, делая вид, что вовсе не слушает, вдруг набросился на меня.

– Ты что, Верезин? – спросил он раздраженно. – Забыл, что класс сегодня идет патрулировать?

Об этом я действительно забыл. Собственно говоря, в патруль должен был идти не весь класс, а только Мишка, Серёга, Ира Грушева и Студя. Но мы, остальные, решили их сопровождать. Потому что это было первое дежурство нашего восьмого «г».

При других обстоятельствах я, конечно, сказал бы мирно:

«Ты прав, Миша. Пойдем в секцию завтра или послезавтра».

Но сейчас у меня была потребность ссориться. Правда, осторожно. Так, чтобы Сперанский не полез на меня с кулаками. Я презираю грубую физическую расправу.

– Почему, собственно, мы должны быть у тебя зрителями? – возмутился я. – Мне, например, интереснее в секцию пойти. А остальные как хотят.

– И мне интереснее в секцию, – сейчас же поддержал Гуреев.

– Значит, вы дезертиры, – перебил Мишка. Раньше он сказал бы мне спокойно: «Гарик, ведь патруль – очень важное дело».

– Чепуха! – вспыхнув, крикнул я.

– Кроме того, – сказал Мишка, сдерживаясь, – если идти в секцию, надо заранее договориться с Геннадием Николаевичем. Правда, ребята?

– Ни с кем не надо договариваться, – сейчас же возразил я. – Правда, ребята?

– В общем, я сказал «нет»! – отрезал Мишка.

– А я сказал «да».

Ира и Аня, которые в этот момент выходили из класса, переглянулись и рассмеялись.

– Петухи! – на весь класс сказала Аня.

V

Часа через три мы уже стояли перед Дворцом спортивного общества «Труд». Нас было всего четверо, включая меня.

Званцева я узнал издали. Он шел под руку с девушкой, которая хохотала, кокетливо запрокидывая голову. У меня екнуло сердце, как на экзамене, когда вызывают: «Верезин, к доске».

– Званцев, – шепнул я ребятам.

Из-за моей спины они стали разглядывать Званцева.

– Что же ты? Иди! – подталкивали они меня.

– Отстаньте! Неудобно.

– Чего неудобного? – зашипел Гуреев, и я почувствовал довольно-таки сильный удар в бок.

– Во-первых, не дерись, – сказал я, вежливо улыбаясь на тот случай, если Званцев посмотрит в мою сторону. – Все равно я знаю, что это ты ударил. А потом, Званцев идет с девушкой. Неудобно.

Ребята продолжали меня подталкивать, и я медленно, но неуклонно двигался к Званцеву. Это напоминало детскую игру в поезд, когда все, пыхтя, толкают головного.

Званцев и его девушка поравнялись с нами, прошли мимо и направились к подъезду.

– Ну, что же ты? – раздраженно спросил Синицын. – Растяпа несчастная!

– Сейчас он пойдет, – пообещал за моей спиной Гуреев.

Он толкнул меня так, что я чуть не упал. Пролетев несколько шагов, я уперся вытянутыми руками в спину Званцева.

Званцев резко обернулся.

– Это еще что такое? – недовольно спросил он.

– Здравствуйте, товарищ Званцев, – робко сказал я и густо покраснел.

Званцев, усмехнувшись, смерил меня взглядом и, взяв под руку свою девушку, начал молча подниматься по ступенькам. Я оглянулся на ребят и с отчаянием крикнул:

– Товарищ Званцев, вы меня не узнаете?!

Девушка через плечо посмотрела на меня и, засмеявшись, что-то сказала Званцеву. Тот остановился и тоже посмотрел на меня.

– Ну? – спросил он.

Я начал сбивчиво и жалобно рассказывать о нашем знакомстве. Званцев смотрел на меня с досадой и раздражением, но когда я напомнил про пять рублей, он вдруг улыбнулся и воскликнул:

– A-а! Хозяин района! Ну, здорово!

Через минуту мы уже входили во Дворец спорта. Ребята шли сзади. Званцев со смехом сказал, что мы пришли как нельзя более кстати. Увидим, как он будет избивать нашего Гену.

Оказалось, что в секции сегодня вовсе не тренировка, а отборочные соревнования. Такие соревнования – Званцев назвал их странным словом «прикидка» – устроили для того, чтобы отобрать в сборную команду общества самых лучших боксеров.

Мы, затаив дыхание, переглянулись. Значит, Геннадий Николаевич сегодня дерется!

Это была редкая удача. Мы уже не раз просили его взять нас на какой-нибудь бой. Но классный все отвечал: «Потом». По-моему, он просто не хотел, чтобы мы видели, как он ставит и сам получает синяки. Конечно, кто кого сегодня изобьет, неизвестно. Это мы еще посмотрим! Геннадий Николаевич – чемпион. Потом он вообще знаменитее. О нем я читал пять статей, а про Званцева только две.

Во всяком случае, ребята в классе завтра умрут от зависти.

Секция бокса помещалась на третьем этаже. Мы поднимались по широкой, покрытой ковром лестнице. Со Званцевым – он шел на несколько ступенек впереди – все здоровались. Некоторых он знакомил с девушкой, трогая ее за подбородок и говоря:

– Хороша? Во какую разыскал!

Девушка старательно смеялась. Мне почему-то казалось, что ей хочется заплакать.

Сашка Гуреев толкнул меня в бок и зачарованно спросил:

– Гарька, а Званцев был в Париже? Или в Лондоне?

– Конечно, – сказал я.

Борисов вздохнул и неожиданно сказал:

– Я в трусах пришел. Мать шипела, но я ни в какую! Вдруг тренироваться дадут? Я больше никогда в жизни кальсоны не надену.

– Герой! – сказал Гуреев. – Я вообще ни разу в жизни их не надевал.

Синицын сказал, что он тоже ни разу в жизни не надевал. Все ребята стали говорить, что они круглый год ходят в трусах. Я тоже сказал, что хожу в трусах, хотя это было неправда. Но я ничем не рисковал: не заставят же они меня на лестнице задирать штанину!

– Мой отец будет писать портрет Званцева, – вдруг сказал Синицын, когда мы свернули в коридор (Синицын гордился и часто хвастался тем, что его отец – художник).

– Подумаешь! – сказал я. И окликнул Званцева. Он лениво оглянулся. – Вам понравилось, как мы тогда патрулировали? – спросил я.

Званцев рассмеялся, взъерошил мне волосы и одной рукой взял меня за плечи.

Я надулся от гордости и посмотрел на ребят. Они уставились на меня так завистливо, что мне их даже стало жалко.

– Между прочим, отец этого парня – художник, – сказал я Званцеву. – Он хочет вас писать.

– Что ты за меня говоришь! – возмутился Андрей. – Что я, сам не могу!..

Он стал торопливо рассказывать о том, какой его отец хороший художник. Вот она, людская благодарность! Андрей так растрещался, что не давал мне сказать ни слова. Выбрав момент, я перебил Андрея:

– Вам понравилось, как мои ребята троллейбус остановили?

Званцев поморщился.

– Цыц, золотая рота! – прикрикнул он.

Я обиделся. Со мной-то он мог бы разговаривать иначе. Я упрямо буркнул себе под нос:

– Патрули приносят пользу обществу.

Званцев насмешливо посмотрел на меня.

– Как, как? – переспросил он. – Обществу? Узнаю Генкино воспитание. Цирк! Теперь еще дай честное комсомольское. Валяй, валяй, доставь удовольствие!

Я растерянно оглянулся на ребят. Но и они тоже притихли. Тогда я сказал неуверенно:

– Зачем вы нас дразните?

– Дай честное комсомольское, – приставал ко мне Званцев. – Дай! Что тебе, жалко?

За моей спиной злорадно засмеялся Синицын. Я исподлобья смотрел на Званцева и чувствовал, что краснею. Мне захотелось домой.

– Дай честное комсомольское, а то я вас всех выгоню! – весело сказал Званцев.

– По пустякам честное комсомольское не дают, – пробормотал я.

– Смотри-ка! – рассмеялся Званцев. – Устав выполняешь? Как там: не пить, не курить, в бога не верить?

Я не ответил.

– Чего молчишь? К женщинам по-товарищески относиться?

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – попросил я. И невольно попятился.

– Правда, оставь ты его, – нетерпеливо сказала девушка. – Пойдем, Гриша. Он сейчас заплачет. Рано с ними о женщинах говорить.

– Какое там рано! – отозвался Званцев и дружелюбно щелкнул меня по лбу. – Он вашего брата лучше, чем математику, изучил. Мы с ним знаем, как с девицами обращаться. По-товарищески. Прямо в кабачок – да водочки, водочки! Верно, хозяин?

Я вдруг представил себе, как Званцев пригласит Аню в ресторан и будет наливать ей водочки, водочки…

– Как вам не стыдно! – проговорил я, задыхаясь.

Званцев расхохотался.

– Крошка, – сказал он, – показать тебе фокус?

Он обернулся к девушке и неожиданно позвал:

– Цып-цып-цып… Хозяин района, как по-твоему, подойдет?

Я снова попятился, натолкнулся на Сашку Гуреева и крикнул девушке, которая стояла в нерешительности:

– Не ходите! Не надо!

Девушка жалко взглянула на меня, потом на Званцева.

– Ну! – уже грозно сказал ей Званцев.

Девушка неуверенно пошла к нему. Она шла, потупившись, как бы нехотя, но все-таки шла…

– Вот так, – усмехнулся Званцев, беря ее за подбородок.

Как бы хорошо я ни относился к девушкам, в том числе и к Ане, отныне я никогда не смогу забыть, что кто-то может позвать их: «Цып-цып-цып…»

– Гадость, гадость! – закричал я и неожиданно для себя громко всхлипнул.

VI

На секунду все неловко замолчали. Отвернувшись и жалко всхлипывая, я пытался освободиться от рук Кости Борисова, который зачем-то меня обнял.

Если бы я был настоящим человеком, я подошел бы к Званцеву, ударил его по лицу и крикнул: «Негодяй!» Вместо этого я расплакался совсем по-детски и очень глупо.

Вдруг кто-то из ребят, кажется Гуреев, удивленно сказал:

– Глядите-ка!

Строгий женский голос спросил за моей спиной:

– Товарищ Званцев, этот мальчик говорит, что он пришел к вам.

Я оглянулся через плечо. Женщина в глухом черном платье подталкивала перед собой нашего Серёгу. Он держал пальто под мышкой и невозмутимо глядел по сторонам.

– Гоните их всех в шею, – лениво сказал Званцев. – И этот детский сад тоже.

– Идите, мальчики, – строго сказала женщина.

– Доревелся? – зашипел на меня Синицын. – Нюня! Все из-за тебя!

Только тут я понял, что нас выгоняют.

Ребята спускались по лестнице молча.

Я шел последним и представлял себе, как будет смеяться над нами Мишка.

– Как там ваш патруль? – грустно спросил у Сережки Гуреев.

Серёга хмыкнул.

– Что ты к нему пристал, Сашка? – вяло сказал Борисов. – Серёгу не знаешь? Смылся он, и всё тут.

– А что я там мешаться буду? – весело сказал Серёга. – Там и без меня народу хватает.

Уже в вестибюле женщина крикнула вахтеру:

– Проследите, чтобы эти мальчики вышли! – и, стуча каблуками, стала подниматься по лестнице.

Проводив ее взглядом, Сережка обернулся к нам и лукаво подмигнул. Когда у него делались такие хитрые глаза, мы сразу понимали, что он нашел выход из положения.

– Не боись, – шепнул он. – Все законно будет.

– Серёга! – восторженно крикнул Гуреев и, обхватив Иванова, высоко поднял его.

– Тише ты, гудок! – рассердился Серёга.

– Как пройдем? – возбужденно спросил Гуреев, выпуская Серёгу. – Ты знаешь?

– Не знал бы, не говорил. Я тут все обследовал. Только пальто не берите. Пошли на улицу.

Вахтер, увидев, что мы выходим, уткнулся в книгу. Он даже не заметил, что мы без пальто.

Было уже совсем темно. В окнах горел свет. По заснеженному газону мы свернули за угол дворца. Снег сухо скрипел у нас под ногами. Сначала мне показалось, что совсем не холодно. Но уже через минуту стало покалывать пальцы и уши.

За углом было тихо. Казалось, что шумный проспект, с которого мы только что свернули, где-то далеко от нас, а не в какой-нибудь минуте ходьбы.

Сережка остановился у пожарной лестницы, поднимавшейся из сугроба, торжествующе сказал: «Вот!» – и показал куда-то наверх. То ли на окна, то ли на балкончики, лепившиеся по обе стороны лестницы, в каком-нибудь метре от нее.

Гуреев сразу сообразил, в чем дело.

– Здо́рово! – закричал он. Но тут же засомневался: – А дверь с балкона, думаешь, открыта?

– Вопрос! – уверенно сказал Серёга. – Свежий воздух им нужен или нет?

Теперь и мы поняли, что он задумал.

Еще бродя по дворцу, Сергей заметил, что у каждого зала есть свой балкон. И что пожарная лестница проходит как раз у балкона боксерского зала. Вот ему и пришла в голову идея вскарабкаться по обледенелым железным прутьям лестницы до третьего этажа, перепрыгнуть метр, отделяющий лестницу от балкона, и незаметно пробраться в зал. Если мы будем без пальто, нас никто не выгонит.

– Сергей, – азартно сказал Борисов, – я полезу первым, слышишь?

И, не дожидаясь ответа, он начал взбираться по лестнице.

– Это туда лезть надо? – испуганно спросил Синицын. – Нет, я не полезу!

– Не полезешь? – переспросил Серёга, надвигаясь на него. – Ах ты, кусок тряпки! Вазелин! Маникюр несчастный! Лезь сейчас же, а то расщеплю на три части!

– Андрей, не бойся, – проговорил Гуреев. – Я тебя поддержу… Я за тобой следом полезу.

– Ну и пусть! Пусть! – чуть не плача, прошептал Синицын, поднимаясь на первую ступеньку. – Сами отвечать будете.

Я вдруг ужасно разозлился на себя. Какого дьявола, в самом деле! Не буду я таким трусом, как Синицын! Хватит, в конце концов, болтать насчет движения атомов и молекул! Сейчас я шагну к лестнице и полезу.

Подойдя к лестнице, я смело шагнул на обледенелую, скользкую ступеньку и сразу почувствовал, что моя решимость исчезла. Мне захотелось немного повременить. Обернувшись, я сказал Серёге:

– Хорошо, что во дворе никого нет. Правда?

– Ты полезешь или нет? – нетерпеливо спросил Серёга.

– Я лезу, – ответил я. – Разве ты не видишь? – И преодолел еще две ступеньки.

Так мы и стали подниматься. Я делал шаг или два, останавливался, глядя в стену перед собой (смотреть вниз я боялся), и что-нибудь говорил Серёге. Он не отвечал и продолжал карабкаться вверх. Когда я чувствовал, что его руки хватаются за ступеньки возле моего пояса, я говорил поспешно: «Лезу, лезу» – и делал следующий шаг.

Потом наверху начался приглушенный спор. Я поднял голову.

Костя Борисов уже был на балконе. Гуреев стоял еще на лестнице. Нагнувшись и держась одной рукой, он пытался отодрать ногу Синицына от ступеньки. Андрей пыхтел и не давался.

– Шагай сюда! – шипел на него Костя и похлопывал по широким каменным перилам балкона.

Наконец Гурееву удалось спихнуть ногу Синицына. Андрей судорожно шагнул мимо балкона и тихонько взвизгнул. Но Костя тут же поймал его ступню и прочно установил ее на перилах.

– Руку давай! – озабоченно скомандовал он (ногу Андрея, завоеванную с таким трудом, Кобра прижимал к перилам). – Сашка, ну чего ты?

– Не могу! – со злостью отозвался Гуреев, который пытался отодрать руку Синицына. – Сильный, черт!

– А ты ему пальцы ломай, – откуда-то снизу посоветовал Серёга.

– Кусается, сволочь! – пожаловался Гуреев.

– Пусти, – сказал мне Серёга и ловко, как ящерица, юркнул мимо меня.

– Не надо, не надо!.. – сквозь слезы шепотом повторял Андрей.

– У тебя ножа нет? – деловито спросил Серёга у Гуреева. – Чиркнуть по пальцам, сразу разожмет.

– Нету, – ответил Гуреев. – Может, его пощекотать? Он страх как щекотки боится.

– Еще свалится, – сказал Серёга. – Обожди, сейчас я его!

Поднявшись еще выше и устроившись над Синицыным, он ударил его по пальцам каблуком. Синицын завопил и разжал руку. Гуреев сейчас же подхватил ее и сунул в сторону Кости. Несколько секунд Андрей еще простоял распятым. Потом перестал сопротивляться. Через мгновение он уже был на балконе.

– Гарик, тебе помочь? – спросил сверху Серёга.

– Нет, я сам, – быстро отозвался я. При одной мысли об этой помощи мне стало не по себе.

– Как хочешь, – с облегчением сказал Гуреев, и они с Серёгой один за другим перебрались на балкон.

Я остался один. Придвинувшись к краю лестницы, я посмотрел вниз. Земля была далеко. Почему-то она вдруг колыхнулась. Я зажмурил глаза и вцепился в лестницу.

Когда я осторожно открыл глаза, ребята уже толпились у стеклянной двери, которая вела с балкона в ярко освещенный зал. Синицын стоял позади и время от времени вздрагивал.

Мне стало так страшно, что я не мог даже позвать на помощь. У меня просто-напросто пропал голос. Представив себе во всех подробностях свою гибель, я так испугался, что неожиданно для себя завопил:

– Ребята! Дайте же руку!

Борисов оглянулся и, отстранив Синицына, подскочил к перилам.

– Прости, Гарька, – сказал он, протягивая мне руку. – Засмотрелся.

Не помню, как я перелез на балкон. Я действовал словно лунатик.

– Молодец! – сказал Борисов, когда я встал рядом с ним.

Я с упоением пробовал ногой прочный, каменный, толстый пол. Я был так счастлив, что даже забыл про секцию.

Серёга, который ждал момента, чтобы прокрасться в зал, оглянулся и жарко прошептал:

– Ребята, никто не смотрит! Айда!

Мы столпились у входа, и Серёга осторожно нажал плечом на дверь. Она была заперта.