Текст книги "Мишка, Серёга и я"

Автор книги: Ниссон Зелеранский

Соавторы: Борис Ларин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Часть вторая

I

Если бы к нам в школу поступил преподавателем литературы Александр Сергеевич Пушкин, первые дни мы ходили бы за ним по пятам, провожали бы его домой, бегали бы для него за папиросами. А недели через две он неизбежно превратился бы для нас из гения в обыкновенного педагога, который ставит отметки в зависимости от настроения, слишком много задает на дом и вообще придирается.

То же самое произошло и с Геннадием Николаевичем. Мы довольно быстро привыкли к тому, что наш классный – известный боксер. А какой он человек, мы просто не могли понять.

Уже на первом классном собрании Геннадий Николаевич заявил, что придает большое значение общественной работе. Мы согласились.

Геннадий Николаевич спросил, какие кружки мы хотим организовать. Мы ответили, что можно любые, но чтобы их обязательно было двенадцать.

– Почему двенадцать? – оторопело спросил Геннадий Николаевич.

Мы объяснили: чтобы было ровно в три раза больше, чем у «ашек».

– Ага, – почему-то обрадовался наш классный. – Заело! Все-таки хотите обогнать восьмой «а»?

Мы презрительно фыркнули.

– Мы, если захотим, в два счета их обгоним, – небрежно сказал Кобра.

Геннадий Николаевич пересел со стула на краешек стола. Оглянувшись на дверь, он доверительно сказал:

– Знаете, братцы, я тоже их не люблю. Конечно, педагогу так говорить не полагается, в классе разные ребята. Но уж больно все они похожи на манекены из «Детского мира».

– Точно! – в восторге заорали мы.

Ребята стали переходить поближе к учительскому столу, усаживаясь по трое, по четверо на одной парте.

(Приятно было обнаружить, что у нас с Геннадием Николаевичем одно мировоззрение.)

– Только уж если обгонять, – сказал Геннадий Николаевич, – то и по дисциплине, и по успеваемости.

(Все-таки он неопытный учитель. Ему не хватало такта. Он совсем не вовремя сказал надоевшие слова о дисциплине и успеваемости. У нас начиналась дружеская беседа, а он словно пытался превратить ее в обыкновенное классное собрание.)

– А какие кружки будем организовывать? – дипломатично спросил Серёга.

– Давайте сначала закончим разговор об успеваемости, – сказал классный.

– Чего заканчивать? И так все ясно! – закричали мы.

– Нет уж, вы мне твердо пообещайте.

В конце концов мы твердо пообещали обогнать «ашек» по дисциплине и успеваемости. И тогда мы наконец принялись обсуждать общественную работу. Геннадий Николаевич даже снял пиджак и повесил его на спинку стула, будто закончилась торжественная часть и начиналась художественная.

Мы так здорово орали и спорили (Геннадий Николаевич орал и спорил не меньше нас), что в класс заглянул директор. Он с минуту постоял в дверях, послушал, о чем мы орем, и осторожно вышел. Вячеслав Андреевич понимал, что шум бывает бесполезный и бывает необходимый.

Потом Геннадий Николаевич схватился за голову и сказал, что опаздывает на тренировку.

– Ну вот! – закричали мы разочарованно. – Только самое интересное началось.

Геннадий Николаевич недоверчиво посмотрел на нас и просиял.

– Ладно, – поколебавшись, сказал он. – Гуреев, сбегай, пожалуйста, в канцелярию, позвони вот по этому номеру и скажи, что Козлов заболел.

– Сашка, ты скажи, что у Геннадия Николаевича грипп.

– Температура 38.

– И не грипп, а ангина, – сказала Ира Грушева, у которой мать была врачом. – Фолликулярная ангина.

– А разве врать можно? – невинно спросил Серёга.

Но мы набросились на него всем классом.

– Заткнись!

– Знай, когда шутить.

– Беги, Саш!

А Геннадий Николаевич подошел к Серёге, дернул его за ухо и сказал:

– Врать, конечно, нельзя. Но уж больно уходить не хочется.

После собрания мы всем классом пошли провожать Геннадия Николаевича. По дороге мы вспомнили, что забыли про боксерский кружок. И тут выяснилось, что все наши мальчишки мечтают стать чемпионами.

Геннадий Николаевич, засмеявшись, сказал, что он нас понимает. Но организовать боксерские тренировки в нашем спортивном зале очень сложно. Лучше нам записаться в юношескую секцию того общества, где тренируется сам Геннадий Николаевич. Принимать туда начнут с первого января. Тем, у кого не будет четвертных двоек и троек, Геннадий Николаевич даст рекомендации.

Ждать до первого января было невозможно. Кобра предложил все-таки создать тринадцатый кружок – боксерский. Пока мы будем изучать только теорию: Костя показал нам растрепанный учебник бокса, который он выменял на «Трех мушкетеров». Что же касается практики, то с ней придется подождать до первого января.

После собрания мы ходили очень гордые и наперебой хвастались перед «ашками», какой разнообразной станет теперь наша внеклассная жизнь.

Но – увы! – она так и не стала разнообразной. Каждый из нас хотел участвовать лишь в том кружке, который был предложен им самим. Несколько человек угрюмо заявили, что они нигде не хотят участвовать (их предложения были единодушно отвергнуты на классном собрании).

Потом началась ссора в труппе классного театра (мы решили создать у себя театр, а не какой-то там драматический кружок, как в восьмом «а»).

Я предложил поставить «Гамлета». Чудесная пьеса! (Я надеялся, что мне дадут сыграть принца датского. Он близок мне по духу. Я уже декламировал дома перед зеркалом: «…как сорок тысяч братьев…») Серёга заявил, что будет участвовать только в «Острове сокровищ» или, на худой конец, в «Графе Монте-Кристо». Он бегал по партам, кричал: «Билли Бонс! Пей, и дьявол тебя доведет до конца!» – и приставал к Мишке, который, попав в непривычную творческую атмосферу, смущался и краснел.

Деева – ее избрали режиссером – требовала, чтобы мы выбрали пьесу о лесосплаве. Лариска снималась в фильме, поставленном по этой пьесе, и говорила, что точно знает все мизансцены и ручается за успех.

Аня утверждала, что нужно ставить Островского, потому что он входит в программу. Когда она училась в Монголии, ей уже приходилось играть Катерину в «Грозе».

Кончилось тем, что наш театр развалился, еще не начав существовать.

Такая же участь постигла и «Клуб хороших манер». Учредить его предложила Аня. Все мы ее горячо поддержали, но уже на первом собрании не смогли договориться о какой-то чепухе.

Я где-то читал, что Лев Толстой терпеть не мог Вильяма Шекспира. Вероятно, им было тесно на одной планете.

Наш восьмой «г» состоит тоже из ярких индивидуальностей. В одном классе нам попросту тесно. Никто из нас не хочет подчиняться другому. Именно по этой причине все наши общие начинания остаются на бумаге.

Геннадий Николаевич изо всех сил старался сохранить хоть два-три каких-нибудь кружка. Он приходил на каждое занятие. А фотокружок даже вызвался вести сам.

Он принес свою «лейку», на которой было выгравировано: «Чемпиону Москвы такого-то года». Каждый хотел прочитать эту надпись своими глазами. И мы буквально вырывали фотоаппарат друг у друга. Кончилось это тем, что Соломатин уронил «лейку» на пол и у нее треснул объектив. Мы испуганно притихли. Кто-то нервно хихикнул. Геннадий Николаевич немного покраснел и стал рассматривать объектив. А нам сразу захотелось домой.

Геннадий Николаевич, видимо, заметил это. Он качал нас уговаривать, чтобы мы не расстраивались, ничего страшного не произошло. К следующему занятию он купит другой объектив, и «лейка» будет как новенькая. Но на следующее занятие мы не пришли. Нам было достаточно.

После этого Геннадий Николаевич ловил нас перед уроками, на переменах, после уроков и спрашивал, почему мы не ходим на кружки. Он успокаивался только тогда, когда мы давали честное слово, что на очередное занятие уж обязательно придем. Тогда он быстро говорил:

– Учти, я тебе верю.

(У нас в классе даже появилась такая игра:

– Дай честное слово.

– Даю.

– Учти, я тебе верю.)

А Геннадий Николаевич стал по очереди посещать наших родителей. Наверное, для того, чтобы объяснить, как важна внеклассная жизнь. Чтобы папы и мамы призвали нас к порядку. Костиному отцу, который иногда писал статьи на спортивные темы, Геннадий Николаевич даже пожаловался, что с тех пор, как сделался классным руководителем, начал меньше тренироваться (как будто мы его заставили сделаться классным).

На очередном классном собрании, посвященном тому, что наши кружки разваливались один за другим, Геннадий Николаевич сказал, что снова перестает нас уважать. Серёга невозмутимо проговорил со своего места:

– Левер-понч.

Геннадий Николаевич вдруг очень обиделся.

– Спасибо тебе, Иванов, – сказал он, надувшись. – Большое спасибо. Кстати, я давно хочу поговорить с твоей мамой. Передай, что я зайду сегодня. – И, заметив, что Серёга собирается что-то сказать, добавил торопливо: – Всё, Иванов. Об этом мы больше не говорим.

Вечером он действительно пришел к Серёге. Но, увидев, как живут Ивановы, он не стал жаловаться на Серёгу. Он сказал, что очень хотел познакомиться с Анной Петровной и что сын у нее хороший парень, хотя и сорванец.

Анна Петровна накрыла стол клеенкой и начала жарить картошку. Геннадий Николаевич с Серёгой сходили в магазин и купили пирожных.

После ужина Геннадий Николаевич спросил:

– Уроки-то на завтра приготовил?

– Задачку вы трудную задали, – сейчас же ответил Серёга.

Он и сам бы решил эту задачу, но кто откажется, чтобы за него это сделал учитель?

– Да, нелегкая, – с удовольствием сказал Геннадий Николаевич. – Ну, давай ее посмотрим.

Анна Петровна торопливо убрала со стола и даже вышла из комнаты, чтобы им не мешать.

– С чего же ты начинал решение? – спросил Геннадий Николаевич, придвигая к себе задачник и развинчивая авторучку.

Серёга лихорадочно придумывал, что бы такое соврать.

– Видимо, с этого? – задумчиво сказал Геннадий Николаевич, перечитывая условия (Серёга потом рассказывал, что Геннадий Николаевич, увидев задачу, забыл про него).

– Точно, – с облегчением сказал Серёга, который сегодня еще не открывал учебник.

– А где же ты застрял? Видимо, здесь?

– Ага, – сказал Серёга. – Здесь.

Он даже не следил за строчками, которые Геннадий Николаевич быстро писал в его тетради.

Визит классного был очень удачен. Пирожные поел – раз. По алгебре завтра уж наверняка не вызовут – два. И не придется сидеть над задачей – это три. Можно будет пойти к Сперанскому и заняться футболом.

– А ведь тут у нас теорема Виетта, – лукаво сказал Геннадий Николаевич. – Не сообразил?

– Не сообразил, – охотно согласился Серёга.

– Применяем теорему Виетта и сразу получаем ответ, – сказал Геннадий Николаевич и написал в Серёгиной тетради ответ.

– Здо́рово, – с искренней радостью сказал Серёга, готовясь встать из-за стола. – Главное, быстро.

Это восклицание погубило Серёгу.

– Это что, – сказал Геннадий Николаевич, любуясь решенной задачей. – Есть способ еще короче.

– Не может быть, – уныло сказал Серёга.

– Если мы применим здесь вот эту, уже известную вам формулу, то получим что?

– Ответ? – наугад спросил Серёга.

– Совершенно точно, – сказал Геннадий Николаевич. – Остроумно?

– Очень, – сказал Серёга, вставая.

– Между прочим, – вдруг сказал Геннадий Николаевич, – тут как будто есть еще один способ решения. Ну-ка, ну-ка садись, посмотрим.

– Геннадий Николаевич, – взмолился Серёга. – А вы слышали этот анекдот про пьяного?

– Угу, – сказал Геннадий Николаевич. – Смотри-ка…

Серёга так и не попал к Мишке. Он целый вечер просидел рядом с Геннадием Николаевичем и пересчитал все трещины на своем потолке. Зато Геннадий Николаевич успел написать в Серёгиной тетради семь способов решения проклятой задачи.

На следующий день произошло вот что.

Первым, кого вызвал Геннадий Николаевич, был Серёга.

– Иванов сейчас нам расскажет, – с гордостью сказал Геннадий Николаевич, – семь способов решения домашней задачи. Отметку, Сергей, ты, конечно, не заработаешь, поскольку трудились мы вдвоем. Или, может, разделим пятерку пополам?

– Не надо, – сказал Серёга, который почувствовал себя увереннее, узнав, что отметку ему ставить не будут.

– Итак, – сказал Геннадий Николаевич, – мы слушаем.

– Способов есть семь, – сказал Серёга, беря мел.

– Правильно. Дальше.

Серёга попытался тут же решить задачу. Он помнил, что в первом способе применяется теорема Виетта. Но где именно?

– В первом случае применяется теорема Виетта, – на всякий случай сказал он.

Геннадий Николаевич нахмурился.

– Ну, а второй способ? – сухо спросил он.

– Второй способ еще короче, – сказал Серёга. Это он тоже помнил.

– Садись, – вдруг вспыхнул Геннадий Николаевич. – Двойка.

– За что? – рассердился и Серёга. – Вы же сказали, что отметку ставить не будете.

Мы тоже зашумели. Это было несправедливо.

– Обещали – держите слово.

– Педагогу не полагается нарушать слово.

– А он не педагог. Он – боксер.

– Чемпион! Левер-понч.

Геннадий Николаевич лютовал весь урок. Мы едва вконец не рассорились.

Мы готовы были даже посмеиваться над тем, что Геннадий Николаевич чемпион. Планы же его насчет кружков и общественной работы никого не интересовали. Никто уже больше не хотел никакой внеклассной жизни.

Меня это очень пугало. По некоторым соображениям мне необходимо было участвовать в общественных мероприятиях. Дело в том, что я очень боялся, как бы история с Перцем все-таки не получила огласки.

Перец куда-то уехал (Марасан сдержал свое слово!), но на всякий случай я решил подготовиться к самому худшему. И придумал отличный план.

Я сделаюсь самым образцовым человеком в восьмом «г».

Допустим, что меня начнут судить за обман общественного мнения, тогда в зале, где будет происходить товарищеский суд, один за другим прозвучат голоса наших ребят:

– Позвольте, но Верезин – отличный комсомолец!

– Чудесный товарищ.

– Участвует во всех кружках.

Может быть, мне вынесут даже не выговор, а только порицание!

Теперь этот отличный план трещал по всем швам. Как я могу стать образцовым активистом, если в нашем классе нет никакой общественной работы?

С горя я решил регулярнее заниматься со своими пионерами. (Меня уже давно назначили вожатым в третий «а». Но я не любил туда ходить. Едва завидев меня, третьеклассники обычно разбегались и кричали: «Очки идут!» Так они прозвали меня, хотя я вовсе не ношу очков.)

Для начала я заявил третьему «а», что нам необходимо провести сбор. Однако сбор пришлось отложить: я никак не мог придумать, о чем говорить с пионерами.

Не знаю, что бы я придумал, если бы Володя Мякишин не предложил, на мое счастье, очень интересную идею.

Володя недавно был на районной комсомольской конференции. Там говорили, что комсомольцы должны по-хозяйски относиться ко всему окружающему. Володе пришла в голову отличная мысль. Пусть каши комсомольцы шефствуют над школьными микрорайонами: следят, чтобы никто не хулиганил, чтобы дети не играли в орлянку и карты, чтобы им не продавали табак и вино. Кроме того, комсомольцы будут охранять зеленые насаждения, наблюдать за порядком на троллейбусных остановках, помогать старушкам таскать тяжелые сумки, делать замечания дворникам, если скользко на тротуарах.

Предложение Мякишина очень понравилось секретарю райкома комсомола. Заручившись его твердым согласием, что инициаторами нового дела будут именно наши комсомольцы, Володя помчался в школу. Вскоре было решено, что по микрорайону будут ходить патрули. Два-три человека. Они будут сменяться каждый час (надо же все-таки делать уроки!). На особенно трудных объектах – пивной ларек, кинотеатр, танц-веранда – будут установлены посты… По пять человек.

Идея Мякишина была для меня настоящим спасением. Теперь я знал, чем должен заниматься со своими пионерами.

Едва дождавшись перемены, я помчался в третий «а» и заявил, что сбор будет проведен немедленно. Сразу же после уроков.

II

Итак, я объяснил своим ребятам, чего ждет от нас микрорайон.

– Кто хочет участвовать в патрулировании? – спросил я.

Третьеклассники зашумели. Один из них внятно сказал: «Очки». Я грозно посмотрел в его сторону и повторил:

– Кто же все-таки хочет быть хозяином микрорайона?

Как я и ожидал, руки подняли самые дисциплинированные: члены совета отряда, звеньевые. И, к моему огорчению, Васька Миронов. Это был зачинщик всех каверз в моем отряде, хулиган и насмешник. При каждой встрече он, как мог, издевался надо мной. Но руководительница третьего «а» откосилась к нему с непонятной мне мягкостью и говорила, что Васька – вылитый Том Сойер.

Когда он поднял руку, я сейчас же понял, что Васька хочет позабавиться.

– Может быть, Миронов не пойдет, – сказал я. – Думаю, что из него вряд ли получится хороший член патруля.

– Ну почему, Гарик? – притворно захныкал Васька. – Чего он говорит, что не получится, когда, факт, получится.

Я махнул рукой и согласился.

На троллейбусной остановке, где мы решили следить за порядком, было пусто. Мы остановились возле столба, на котором висела большая жестяная буква «Т», и стали выискивать беспорядки. К моему полному замешательству, их не было. Наш участок жил такой жизнью, к которой решительно нельзя было придраться. Никто не скандалил у табачного ларька. Никто не перебегал улицу в неположенном месте. Никто не обижал старушек.

Наконец мимо прошла женщина, комкая на ходу пустой бумажный кулек. Мы с надеждой уставились на нее, но она аккуратно положила кулек в урну.

Кроме того, за порядком следил милиционер, который, изредка потирая уши, мерз на углу.

К нам подошел мужчина в нахлобученной шляпе и, закуривая, спросил:

– Вы на троллейбус?

– Нет, – сказал я и немного посторонился.

– Чего вы тут мешаетесь? – вдруг разозлился мужчина. – Отойдите в сторонку!

Мы отошли в сторонку. По-моему, ребятам сделалось скучно, и они сразу замерзли. Милочка, председатель совета отряда (ее выбрали за то, что она круглая отличница), подняла руку в варежке и грустно спросила:

– Игорь, скажи, пожалуйста, что, если мы начнем с завтра? А то я еще не обедала.

– Ха-ха! – ядовито сказал Миронов. Припрыгивая на одной ножке, он пропел: – Завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы говорят.

Я оборвал его и строго сказал Милочке:

– Как тебе не стыдно? Председатель совета! Какой ты подаешь пример? Вон видишь, идет троллейбус? Этот дядя сейчас обязательно бросит папиросу. Для начала ты и заставь его поднять.

– А если он не послушает? – робко спросил кто-то из пионеров.

– Это уж мое дело, – с достоинством сказал я.

– Что же ты смотрел, когда он спичку бросил? – спросил Васька и от удовольствия даже перестал прыгать.

Я вскипел. Оказывается, случилось происшествие, а этот отвратительный мальчишка ничего мне не сказал.

– Сейчас же марш домой! – закричал я. – А то я тебе уши надеру.

Миронов отбежал на несколько шагов и крикнул:

– Очки!

– Бросает, бросает! – заволновались за моей спиной пионеры. – Гарик, смотри, бросает!

Подошел троллейбус. Мужчина в шляпе, как я и предполагал, бросил окурок.

– Теперь мне ему сказать? – спросила Милочка.

– Конечно же! – воскликнул я. – Быстрее!

Милочка торопливо подошла к троллейбусу и, постучав в уже закрывшуюся дверь, вежливо сказала:

– Вы бросили папиросу. Так нельзя. Поднимите, пожалуйста.

Троллейбус осторожно тронулся с места. Мужчина, конечно, не расслышал Милочкиных слов.

– Посмотри, Николай Сергеевич, какая прелесть! – сказал за моей спиной женский голос.

Я обернулся.

У подъезда стояла невысокая пожилая женщина, держа под руку щуплого, очень морщинистого мужчину в широком зимнем пальто. Глядя на нас, он весело смеялся.

– Чего вы смеетесь? – сердито сказал я. – Вы бы лучше взяли у своей дамы сумку.

Мои ребята смущенно притихли.

– Дяденька, не слушайте его! – крикнул издалека Миронов. – У нас в отряде его никто не слушает!

– А я вот возьму и послушаюсь, – сказал Николай Сергеевич. – Соня, давай сумку.

Женщина засмеялась и сказала:

– Вы уж помилуйте его, ребята. Он мой муж.

– Это не имеет значения, – строго сказал я.

– Мой папа всегда носит сумки, – робко сказала Милочка и покраснела.

– Вот видишь? – сказал Николай Сергеевич. – Давай сумку!

– Не дам! Нечего мужчинам хозяйственные сумки таскать!

Против этого трудно было возразить. Я замялся. Но вконец расхрабрившаяся Милочка закричала, что это неправильно и что, если мы патруль, нас надо слушаться.

– Ну-ка, ну-ка! – загорелся Николай Сергеевич. – Какой это вы патруль?

– Пионерский патруль, – уверенно ответила Милочка. Запнувшись, она жалобно спросила меня: – Гарик, а дальше как?

– Мы хозяева микрорайона, – пояснил издалека Миронов и сделал осторожную попытку приблизиться.

– Не вмешивайся, Миронов, – сказал я. И начал рассказывать сам.

Николай Сергеевич и его жена Соня здорово умели слушать. Незаметно для себя я выложил им все. И про Мякишина, и про то, что каш восьмой «г» будет следить за тремя дворами и промтоварным магазином, и про то, что я мечтаю вовлечь весь свой отряд в пионерские патрули.

– Я тоже хочу быть патрулем, – приближаясь, сказал Миронов. – А он говорит, что я не могу.

– Смотри, девочка, – негромко сказала жена Николая Сергеевича. – Гражданин прошел и бросил папиросу. Догони-ка его!

Едва услышав, в чем дело, Миронов сорвался и побежал за рослым парнем спортивного типа, только что швырнувшим окурок на тротуар.

– Не смей! – крикнула Милочка, бросаясь вслед за Васькой. – Велели мне.

Миронов на бегу показал ей язык и, подобрав окурок, схватил парня за хлястик пальто.

– Вот, – сказал он, когда парень обернулся. – Подберите и положите в урну. – И он аккуратно положил окурок на тротуар.

– Ты что? – поразился парень. – Очумел?

Отстранив Миронова, он попробовал продолжить свой путь. Но Васька, подхватив окурок, снова вцепился ему в хлястик.

– Отстань ты, репей! – раздраженно сказал парень.

– Подбери! – потребовал Миронов и опять бросил окурок на тротуар.

– Мы пионерский патруль! – подбегая, прокричала Милочка.

– «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно», – терпеливо сказал парень. – Ну-ка, пустите!

Две женщины, проходившие мимо, остановились, и одна из них сказала парню:

– Подберите немедленно! Мальчик абсолютно прав. Стыдно, молодой человек!

Другая, достав из свертка конфету, погладила Миронова по голове и сказала:

– Умница. Бери, бери, не стесняйся.

Парень хмыкнул и, подобрав окурок, очень ловко бросил его в урну.

Миронов уже без опаски подошел ко мне.

– Здо́рово я его? – хвастливо проговорил он, уплетая конфету.

– Как тебе не стыдно! – чуть не плача, сказала Милочка. – Это был мой нарушитель.

Николай Сергеевич, подмигнув мне, вынул папиросу и, несколько раз затянувшись, бросил ее под ноги.

– Ага! – закричала в восторге Милочка, забыв про свою обиду. – Вот и вы бросили! Поднимите, сейчас же поднимите!

– Неужели бросил? – сокрушенно спросил Николай Сергеевич. – Ай-ай-ай! Придется поднять.

Он покорно поднял окурок и бросил его в урну.

– Смотри, Гарик, он меня послушался! – с радостным удивлением воскликнула Милочка.

– Конечно, – сказал я снисходительно, переглядываясь с женой Николая Сергеевича. Мы-то с ней понимали, в чем дело. – Ты молодец!

Милочка просияла и победоносно посмотрела на Миронова.

В эту минуту я неожиданно сделал важное педагогическое открытие. Детей надо хвалить! Почему меня не признают мои пионеры? Я их только ругаю. Великий дрессировщик Дуров не ругал своих зверей (то есть не бил). Он их только хвалил (то есть подкармливал). Это я вычитал еще в детстве, когда собирался стать клоуном. И звери проделывали ради него такое, на что и не каждый человек способен.

Вот Васька Миронов. С каким удовольствием он ест конфету! Я ни капли не сомневаюсь, что он видит в ней не просто лакомство. Это награда. Очевидно, у женщины, которая похвалила Васю, педагогическое дарование.

Я уже не говорю о нашем патруле в целом. Ведь что с нами происходило? Мы мерзли, скучали, не могли заметить ни одного непорядка. Но стоило Николаю Сергеевичу похвалить нас, как мы словно ожили!

Отныне я буду только хвалить своих пионеров. Когда же они уж очень провинятся, я только укоризненно взгляну на них и слегка покачаю головой. Они поймут. Хотя бы потому, что на этот раз я не буду их хвалить.

В это время подошел еще один троллейбус.

Загоревшись, Миронов дернул меня за рукав и спросил:

– Гарик, а патрули в троллейбус пускают?

– Конечно. Тебе, видно, понравилось? – с улыбкой сказал я, твердо помня свое решение хвалить во что бы то ни стало.

– Ничего, – согласился Миронов. – Вроде казаков-разбойников. А в троллейбусах бесплатно, да?

Все-таки он был неисправим. Но я ничего ему не сказал, потому что заметил маленькую старушку, спешившую к остановке. Она совсем запыхалась и махала рукой, чтобы троллейбус ее подождал.

– Ребята, помогите гражданке, – распорядился я. – А я задержу машину.

Подойдя к троллейбусу, я сказал:

– Товарищ водитель, к вам бежит пассажир. Подождите несколько секунд, пожалуйста.

Водитель, не ответив, закрыл дверь перед моим носом. Тем временем ребята уже подскочили к старушке и, подхватив ее под руки, волокли к троллейбусу.

– Товарищ водитель, они уже близко, – строго проговорил я.

– Опаздываю, – сухо ответил водитель и взялся за свои рычаги.

– Милочка! – крикнул я подбежавшей девочке. – Запиши номер машины, мы сообщим куда надо.

Старушка была уже совсем рядом. Я даже слышал, как Васька ей говорил:

– Дыши глубже, бабка. Три шага – вдох, три – выдох.

Милочка забарабанила кулачками в дверь и воскликнула:

– Как вам не стыдно! (Я просто не узнавал смирную председательницу совета отряда.) Бабушка вспотела, а вы хотите оставить ее на морозе. Она же простудится!

Дальше все случилось одновременно. Водитель тронул машину, и тут же Васька Миронов, отпустив старушку, бросился под троллейбус. Я закричал. За моей спиной закричали Николай Сергеевич и его жена. Водитель резко затормозил. Силуэты в окнах сильно качнуло вперед.

Но Васька вовсе не лежал раздавленный, а стоял очень довольный и упирался обеими руками в фару. Я понял, что навсегда запомню его маленькие, в чернильных пятнах пальцы с обгрызенными ногтями, лежавшие на выпуклом граненом стекле.

– Тебе уши надо надрать, негодяй! – прошипел я.

– Гарик, здорово я его затормозил! – захлебываясь от гордости, сказал Васька. – А ты говоришь, из меня патруля не получится!

Водитель выскочил из машины.

– Товарищ милиционер! – крикнул он, хватая за шиворот меня и Ваську.

– Уберите руки, – с достоинством сказал я.

Вокруг стала собираться толпа. Подошел милиционер. Он взял под козырек и холодно сказал мне:

– Ваши документы, молодой человек.

– Пожалуйста, – проговорил я, доставая комсомольский билет.

– Можно вас на минутку? – позвал милиционера Николай Сергеевич. Он стоял в стороне и курил, поглядывая на нас своими внимательными и чуть насмешливыми глазами. – И вас, товарищ водитель.

Милиционеру и водителю, по-моему, совсем не хотелось с ним разговаривать, но он показал им какое-то удостоверение и стал что-то негромко объяснять. Милиционер и водитель вдруг посмотрели в нашу сторону и заулыбались. Я постарался не обращать на это внимания и сказал:

– Граждане, мы пионерский патруль. Кто из троллейбуса, прошу сесть в машину: она сейчас пойдет. Остальные будьте любезны разойтись.

Водитель, попрощавшись с Николаем Сергеевичем, побежал на свое место, на ходу подмигнул нам и поднял руки, как это делают, когда сдаются. Уже взявшись за рычаги, он высунулся и спросил:

– Бабушка-то села?

– Мы ее уже посадили, – веско сказала Милочка.

– Порядок. На обратном рейсе я вас с собой захвачу. Будете следить, чтобы мужчины женщинам места уступали.

Машина тронулась.

– Факт, будем! – закричал Васька вслед. И далее сделал попытку догнать троллейбус. Вернувшись, он объяснил мне: – Нас бесплатно повезут. Посмотришь!

Люди, задержавшиеся возле остановки, не расходились. Какая-то женщина, присев на корточки перед Милочкой, стискивала ей щеки ладонями и сюсюкала:

– Такая маленькая, а уже патруль. Тебе не страшно?

Я подошел к Николаю Сергеевичу и милиционеру и сказал им:

– Вы знаете, товарищи, я уверен, будет такое время, когда невежливость станет ЧП. Допустим, мужчина не уступит места женщине. Зазвонят телефоны. Помчатся машины. Объявят по радио. Чрезвычайное происшествие! Обнаружен случай невоспитанности.

– Очень хорошо, – сказал Николай Сергеевич и весело рассмеялся.

Милиционер тоже засмеялся и проговорил:

– Так вот, товарищ Гарик. В дальнейшем учтите: я дежурю на углу. В случае чего обращайтесь без стеснения.

Я рассеянно поблагодарил.

– Ребята, продолжаем дежурство! – крикнул я.

– Сейчас, – отозвался Миронов. – Погоди минутку.

Возле него стоял красивый парень в светлом коротком пальто с меховым воротником. Нахлобучивая Ваське на лоб шапку, он насмешливо спросил:

– Мечтаешь покататься, а финансов нет? Худо дело. Ну, держи. Есть на свете добрые люди.

Он протянул Ваське пять рублей.

Мне показалось, что Николая Сергеевича передернуло. Я нахмурился и так строго окликнул: «Миронов!», что Васька не успел взять ассигнацию.

– Уберите ваши деньги! – сердито сказал я парню в светлом пальто. На его месте я бы хоть смутился. Но он только развел руками и непринужденно сказал, не глядя на меня и обращаясь к Николаю Сергеевичу:

– А чего? Пусть покатается.

Николай Сергеевич недружелюбно отвернулся.

– Сонечка, – вдруг спохватился он, – еще две минуты, и мы опоздаем на сеанс.

Он схватил жену под руку, и они, помахав нам, побежали. Через несколько шагов Соня остановилась и крикнула:

– Ребята, приходите в гости! Подъезд вы видели, а квартира девять. Обязательно!

Теперь люди стали расходиться. Кроме нас, на остановке остался только парень в светлом пальто. Он посмотрел на свои часы (такие же золотые и плоские, как у Геннадия Николаевича) и сказал мне нравоучительно:

– Никогда не приходи на свидание раньше времени. – Он зевнул и спросил: – Ты из какой школы, юноша?

Я ответил.

– Ну? – поразился парень. – А Гену Козлова знаешь?

– Он у них классным руководителем, – хором сообщили мои пионеры, которые, окружив нас, прислушивались к разговору. – Боксер!

– Потише вы! – досадливо поморщился парень. – А ты, юноша… (Почему он так называет меня? Сам-то от силы на пять лет старше!) передай Гене привет от Званцева.

Так это Званцев! В каждой статье о Геннадии Николаевиче говорилось и о Званцеве, самом способном противнике Козлова. Он был даже несколько раз сфотографирован во время боя с Геннадием Николаевичем.

– Я вас знаю, – сказал я. – Вы проиграли Геннадию Николаевичу на последнем первенстве.

– И в последний раз, – усмехнулся Званцев. – Ты что же, боксом увлекаешься?

– Как вам сказать… – осторожно проговорил я. – Мы собираемся организовать кружок.

– А настоящую секцию ты видел? – лениво спросил Званцев. – Нет? Ну приходи. Спросишь меня.

– Геннадий Николаевич нас никогда не приглашал, – усомнился я.

– А я приглашаю. Приходи, юноша, не робей.

Я хотел спросить, можно ли мне прийти с друзьями из класса, как вдруг Званцев встрепенулся, поднял руку над головой, показывая, что он здесь, и заспешил навстречу тоненькой девушке, вышедшей из-за табачного ларька.