355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нина Воронель » Тайна Ольги Чеховой » Текст книги (страница 8)
Тайна Ольги Чеховой
  • Текст добавлен: 17 марта 2022, 11:35

Текст книги "Тайна Ольги Чеховой"


Автор книги: Нина Воронель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Оленька

Оленька улыбнулась, глядя вслед удалявшейся Ольге:

– Наша дорогая тетечка вечно будет молодой!

Матильда поднялась из-за стола:

– Ладно, молодежь, оставайтесь, а я пойду займусь своим хозяйством, – и ушла, цокая каблучками.

– Справная дамочка! – сказала Оленька. – И вторая ей под стать!

– Ты бы еще больше восхитилась, если б знала о них то, что знаю я.

– Что же ты знаешь, мыслитель? Поделись!

– Это долгая история, сестричка. Начинается она где-то между Новороссийском и Симферополем. Я был белогвардейским офицером, пусть низкого ранга, но главное – белогвардейским. И такого навидался! За это мне полагается суровое наказание в родной стране.

– Ну и что? Ты же в Берлине, а не в родной стране!

– Но я хочу вернуться. Я устал от скитаний, бездомности, от чужих языков, которых я толком не знаю!

– Подумай, Лёва! Ты себе не представляешь, что там творится! Я счастлива, что вырвалась из этого ада, а ты туда стремишься!

– Я хочу домой!

– Там уже нет твоего дома – большевики его разрушили и помочились на развалины!

– А кроме того, я обещал Ольге вернуться вместе с ней. Я не могу ее подвести. Ты ведь не знаешь, из какого ада она меня вытащила. Может, я бы не выжил, если бы не она!

– Но, слава Богу, ее пока еще никто не позвал в Россию!

– Ты должна тетю пожалеть, она очень тоскует. И при любой возможности передает слезные письма Станиславскому. Так что в какой-то момент он сделает все для возвращения театра в Москву, и я уеду вместе с Ольгой.

– Но разрешение получит театр, а не ты!

– Вот для этого мне и нужны эти дамы!

– Эти дамы? Ты имеешь в виду двух милашек, с которыми мы пили коньяк?

– Я имею в виду именно их, но они далеко не милашки. Просто умело прячут клыки и когти.

– Ты хочешь сказать, что они ведьмы?

– Хуже! Агенты ОГПУ!

– Откуда ты знаешь?

– Меня привели к красотке Полине под дулом пистолета и предложили на них работать.

– Надеюсь, ты отказался?

– Отнюдь нет. Они обещали обеспечить мне безопасное возвращение.

– А они могут?

– Я все больше и больше убеждаюсь, что могут. У них не Контора, а агентурная сеть.

– И что они хотят от тебя?

– Ты не поверишь – они хотят, чтобы я свел их с тобой!

– Только под дулом пистолета!

– От тюрьмы и от сумы не зарекайся.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, Оля, но мне кажется, что ты еще обратишься к ним за помощью.

– Когда жизнь заставит, может, и обращусь! А пока нет.

– А если я попрошу сделать это для меня? Чтобы они знали, что я с тобой говорил.

– Чего я ради тебя ни сделаю, – вздохнула Оленька. – Но при условии, что ты отведешь меня туда.

И он проводил ее в агентство по сдаче жилплощади – так это у них тогда называлось.

Хорошо, что Лёва показал Оленьке дорогу к Полине Мюллер. Очень скоро Оленька сама к ней придет и предложит свои услуги в обмен на помощь.

Станиславский был в отчаянии. Совсем недавно он числился главным реформатором многовековой театральной традиции, и его система была признана всем миром. Но нынешние российские революционеры не считали его своим – теперь он вынужден ходить по улице в расстегнутом пальто, показывая приколотый к пиджаку красный бант. А главное, они конфисковали его семейную фабрику, на доходы которой он содержал свой театр. Когда его актеры начали голодать, им назначили социалистическую зарплату, которая разве что не давала умереть с голоду. И вот с группой его лучших актеров, отправившейся под руководством Василия Качалова из голодной Москвы на гастроли в хлебосольную Украину, чтобы хоть несколько недель сытно поесть, произошло нечто невообразимое и непредвиденное. Вместо того чтобы, как положено, вернуться через месяц, артисты неизвестно почему пустились в длительное путешествие на юг в фарватере белой армии, пока не причалили в Константинополе. Станиславскому страшно было хоть на минутку представить, какие именно побуждения привели их в Турцию, потому что возврата назад не предвиделось, разве что под расстрел. Мало того, далее труппа перебралась через Балканы во враждебную большевикам Европу, делая невозможным благополучное возвращение.

А театр без них медленно угасал, и возможно, угас бы окончательно, если бы Миша Чехов не пришел в себя после нервного срыва и не вернулся на сцену. Он получил две главные роли: в «Гамлете» и «Ревизоре», и потряс театралов гениальным их исполнением. Сам вождь большевиков Владимир Ленин, который по-прежнему любил пьесы Чехова в исполнении Ольги Книппер-Чеховой, высоко оценил новые спектакли «буржуазного», по оценке деятелей Пролеткульта, театра. Станиславский воспользовался этим и получил разрешение на возвращение на родину блудных гастролеров Качалова, главной звездой среди которых была Ольга Книппер-Чехова.

Вместе с артистами такое разрешение получил и Лёва Книппер – не без участия агентства Полины Карловны Мюллер. В ее ходатайстве о помиловании белогвардейца Льва Книппера было сказано, что он может стать ценным приобретением ОГПУ.

И он им стал.

Ольга

Группа Качалова вернулась в Москву в мае 1922 года. Ленин очень интересовался, какой нашла столицу после трех лет отсутствия возвращенная им лично любимая актриса, вдова великого Чехова. А она была потрясена тем, сколько близких людей ушли из жизни за время ее скитаний. И самое страшное – брат Константин, смертельно больной отец Оленьки и Лёвы, лежал в одной из спален ее квартиры. Его жена Лулу спасалась от отчаяния только тем, что воспитывала маленьких внучек – Мариночку и Адочку.

Лулу была так погружена в заботы о больном муже и двух практически осиротевших девочках, что неожиданное для всех увлечение сына Лёвы прошло мимо ее внимания. А Лёва отверг все житейские занятия ради полного погружения в мир музыки. Ко времени возвращения в Москву ему исполнилось двадцать три года, и он никогда не учился музыке, но решил посвятить ей отныне всю свою жизнь.

В семье это решение было встречено в штыки. Родные Лёвы были шокированы его нежеланием поступить в университет, чтобы приобрести нормальную гражданскую профессию, обеспечивающую ему средства к существованию. А он объявил, что никакая нормальная гражданская профессия его не интересует, поскольку он намерен стать композитором и ни на шаг от этого решения не отступит.

Более того, Лёва устроился секретарем в училище Гнесиных, за что ему было позволено в нерабочие часы играть на рояле, а в рабочие слушать лекции по гармонии. В результате его рабочий день простирался до двадцати часов в сутки, он страшно похудел, и родные стали опасаться возвращения его детского костного туберкулеза.

Возмущенные и встревоженные родственники создали домашний комитет-тройку, состоявший из Ольги, Константина и их младшего брата, оперного певца Владимира. Все трое были людьми музыкальными, но в данном случае необъективными. Они прослушали Лёвины произведения в его же исполнении и постановили, что их нельзя считать новым словом в музыке, а значит, он должен найти другое призвание. Лёва пожал плечами и отверг суждение старых дураков, имея в виду отца и дядю, а вот тетю Олю он к их числу не приписал – она втайне от братьев его одобрила и поддержала.

Она даже убедила Станиславского включить Лёву в список группы, приглашенной на гастроли в Америку. Ее не удивило, что ему, бывшему белогвардейцу, беспрепятственно дали разрешение на эту поездку. А должно было бы удивить! Ведь она не знала о его фее-благодетельнице Полине Карловне Мюллер, которая в ответ на запрос московского ОГПУ дала заключение: «Умен, находчив, может быть весьма полезен».

Лёва

Зато Лёва удивлен не был. Твердую руку Полины Карловны он постоянно чувствовал на своем плече. Его несколько раз приглашали, а пару раз даже приводили в секретное помещение московского отделения ОГПУ, замаскированное скромной вывеской «Районное бюро по найму». С ним говорили уважительно, даже когда выспрашивали подробности службы в белой армии, и он был рад, что ему нечего особо рассказывать. Записавшись в семнадцать лет в добровольцы и желая попасть на фронт Первой мировой, Лёва закончил артиллерийское училище и стал бы военным, если бы вся военная иерархия не рухнула под напором сменявших друг друга революций. О том, что сожалеет об этих революциях, разрушивших привычный уклад жизни, он не говорил допрашивавшим, да никто этим и не интересовался. Они хотели знать, где Лёва скрывался после бегства из армии Деникина и до присоединения к частям Врангеля. Их нисколько не удивило его признание, что несколько месяцев он провел на Белой даче своего покойного дяди Антона Павловича Чехова, похоже, это уже было им известно. Вообще, они знали о нем слишком много и допрашивали не столько для того, чтобы проверить факты, а скорее, чтобы убедиться в его правдивости. Он понял это быстро и ничего не скрывал, тем более что особо скрывать было нечего.

Лёва даже признался, что, хотя ему позволили участвовать в гастрольном турне МХАТа, в Америку он с театром не собирается ехать, а останется в Германии для лечения вернувшегося туберкулеза. И там, в Германии, намерен продолжить изучение современной музыкальной культуры. Его боссы из ОГПУ одобрили эту программу, понимая, что она даст ему возможность проникнуть в слои деятелей культуры немецкого общества, где угнездились многие беглецы из России.

Оленька

Многие жильцы пансиона на Висбаденерштрассе имели отношение к бывшей знати Российской империи. Некоторые из них были знакомы друг с другом еще в те давние времена, когда одни являлись хозяевами жизни, другие – ее прислужниками, но эмиграция уравняла всех. И, сидя за одним столом, они иногда вступали в отчаянные споры, в основном о политике. Оленька политикой не интересовалась, и имена многих из фигурантов этих споров были ей неизвестны. Однако некоторые из них запали в ее память надолго, если не навсегда, и всплывали много раз в дальнейшей жизни.

В тот день съемки закончились раньше обычного, и она поспешила в пансион к ужину – ведь за него было заплачено. Когда она вошла в столовую, все обитатели пансиона уже сидели за столом и были так увлечены спором, что даже не заметили ее появления. А обычно они при виде ее расплывались в улыбках – как бывшие белые, так и бывшие красные, навечно очарованные ее красотой. Некоторые даже вскакивали с места и целовали ей ручку, тем более что, занятая работой, она нечасто осчастливливала их своим присутствием.

Не вслушиваясь во все нарастающий рокот противоборствующих голосов, она села на свое место и придвинула тарелку с остывшим гуляшом. Первый же глоток отозвался затхлым запахом, но во времена бешеной инфляции не стоило быть слишком переборчивой. Стараясь не поперхнуться холодной слизкой картофелиной, она услышала громовой голос бывшего генерала Свиридова:

– Бенито Муссолини ведет своих фашистов победным маршем на Рим. И он победит, потому что король и все его правительство, дрожа от страха, спрятались за мощными стенами дворца.

– А что они должны делать? – полемически спросил эсер Ольховский, случайно переживший путч 6 июля[6]6
  Восстание левых эсеров (в советской историографии – левоэсеровский мятеж) – события в июле 1918 года, связанные с убийством германского посла Мирбаха и вооруженным выступлением левых эсеров против большевиков.


[Закрыть]
.

– Как что? Ударить по ним всей мощью королевской артиллерии!

– Вы уже ударяли по демонстрациям всей мощью королевской артиллерии! И где вы в результате оказались? За этим нищенским столом!

Генерал побагровел:

– Марш Муссолини ничем не похож на мирную демонстрацию! – выкрикнул он.

Тут поднялся общий шум, и Оленька отключилась. Но имя Муссолини зацепилось за какой-то крючок в ее памяти, и ей еще не раз пришлось его вспомнить.

Еще одно имя всплыло за тем же обеденным столом ее пансиона через несколько недель после дискуссии о Муссолини. Это произошло при странном стечении обстоятельств. Поскольку Оленька жила в центре Берлина, а киностудия находилась возле Потсдама, у нее уходило много времени на дорогу. А ездила она на съемки каждый день, не отказываясь ни от одной предложенной ей роли, даже самой невыигрышной. Вконец замученная поспешными пересадками из трамвая на троллейбус и из троллейбуса на пригородный поезд, Оленька решила научиться водить машину, которую еще предстояло купить, но проект покупки машины пугал ее меньше, чем овладение искусством вождения.

Приняв такое смелое решения, она стала брать уроки вождения два раза в неделю по утрам до съемок. В тот злополучный день она уже довольно умело вела машину по Ке-нигсаллее, когда мимо нее со свистом промчался открытый шестиместный автомобиль. «Корсар!» – уважительно отметил автоинструктор. Оленька имени марки не заметила, но ухватила только тени двух зловещих фигур в черной коже на заднем сиденье. «Корсар» скрылся из виду – в этом месте Ке-нигсаллее делает крутой поворот направо и идет дальше перпендикулярно самой себе.

Осторожный автоинструктор велел Оленьке не следовать за ними, а свернуть налево и ехать по Эрднерштрассе. Поворот налево был ее слабым местом, но на этот раз получилось не так уж плохо. Она не успела себя похвалить, как у нее за спиной раздался треск выстрелов, а через минуту прогремел мощный взрыв. Узнавать, что там произошло, не стоило, и так все было ясно – в Берлине шли непрерывные вооруженные разборки между коммунистами-спартаковцами и национал-социалистами.

Но когда Оленька возвращалась со съемок, ей повстречались на улице молчаливые толпы, накатывавшие волна за волной, и в этом молчании было что-то пугающее и значительное. Люди несли плакаты, на которых было написано одно обведенное черной рамкой слово «Ратенау».

В столовой пансионата кипели страсти – кричали все, даже самые сдержанные, повторяя одно и то же слово: «Ратенау».

Оленька предположила, что это географическое название, и спросила своего соседа, где Ратенау находится. Ее сосед, очень молодой человек, называвший себя писателем, потому что нигде не работал, а, по его словам, жил на гроши и целые дни писал гениальный роман с таинственным заглавием, уставился на нее с изумлением:

– Вы не знаете, кто такой Ратенау?

И объяснил, что еврей Вальтер Ратенау вчера еще был министром иностранных дел Германии, а сегодня утром убит в автомобиле какими-то антисемитами в черных кожаных плащах. Они застрелили его на полном ходу почти в упор, ему снесло челюсть и часть носа…

– На Кенигсаллее? – бледнея, задала вопрос Оленька, вспоминая треск выстрелов за спиной.

– Откуда вы знаете? – удивился будущий гениальный писатель.

– Стреляли из другого автомобиля? – пересохшими губами уточнила Оленька.

– Да, из большого шестиместного авто неизвестной марки. Сначала застрелили, а потом вывернули все внутренности гранатой.

– «Корсар!» – воскликнула Оленька и выскочила из-за стола, подавляя подступавшую к горлу тошноту. Писатель изумленно смотрел ей вслед.

C того дня имя Ратенау присоединилось в ее памяти к имени Муссолини.

Лёва

У Лёвы не было настоящего детства. Он никогда не участвовал в играх сверстников, а первые годы своей жизни провел прикованным к постели и связанным ремнями по рукам и ногам – так врачи учили его несчастных родителей бороться с неизлечимой болезнью сына.

Когда мальчик каким-то чудом стал ходить, все его силы сосредоточились на укреплении слабых мышц и борьбе против возвращения страшной болезни. И детство прошло мимо.

У Лёвы не было юности. Он только начал разбираться в себе и своих склонностях, как случилась война, в которую он влез сдуру, а потом эпоха революций, укравших у него радости молодости.

Не имел Лёва и родного дома. Из-за его болезни легкомысленные родители часто отправляли мальчика к тете Оле, а потом войны и революции бросали его из страны в страну, и всюду он чувствовал себя изгнанником. И сиротой.

Так что не положенное ему по закону благополучное возвращение в Москву расположило его к той организации, которая любезно помогла ему в этом сложном деле. Ему даже понравилось предложенная ему роль секретного агента – ведь он в детстве не доиграл в игру про сыщика-разбойника. А главное, она открывала перед ним невероятные возможности постигать тайны создания музыкальных шедевров. Он верил, что сможет учиться у лучших музыкантов-новаторов мира и сумеет в своем творчестве обойти несносные запреты Пролеткульта.

Лёву несколько раз приглашали в Контору для бесед. Были вежливы и любезны, хотя настойчиво и подробно расспрашивали о его службе в белой армии – и у Деникина, и у Врангеля. Но он чувствовал, что это для них не главное – и о Деникине, и о Врангеле, все, что можно, они знали от других. Они изучали его, Лёву, вычленяли какой-то образ и искали, чем именно он может быть им полезен. Ему это даже льстило – похоже, его готовили к какому-то серьезному делу.

Его не просто отпустили в гастрольную поездку с Ольгиным театром. Ему предложили поехать, правда, только в Германию, а в Соединенные Штаты нет. Потому что Берлин полон русскими эмигрантами, а в Америке их значительно меньше. Именно русские эмигранты были его целью – он должен был для начала найти таких, которые мечтают вернуться на родину, но не решаются. Ну и еще раз попробовать привлечь к делам Конторы сестричку Ольку, что было, пожалуй, самой трудной задачей.

Но прежде всего пришлось заняться решением практических проблем. Хотя Лёва приехал в составе гастрольной труппы МХАТа, на театральное довольствие его не поставили, не дали ни жилья, ни карманных денег.

Квартирную проблему помогла решить Олька. Хоть она не клюнула на крючок, брошенный Конторой, зато предложила Лёве поселиться в ее пансионе – там как раз освободилась приятная комната с видом на парк. Это было ему очень кстати – ведь в этом пансионе скопился неплохой букет русских эмигрантов – от отставного генерала до подающего надежды молодого писателя. Так что можно будет сразу приступить к выполнению задания.

За деньгами пришлось обратиться к Полине Карловне. Она встретила Лёву приветливо, как родного, и зачислила его на должность секретаря-администратора своего агентства по съему жилплощади со скромным жалованьем. Неизбалованный роскошью молодой человек был вполне доволен и поспешил в Берлинскую Академию музыки, чтобы узнать условия поступления туда вольнослушателем.

В директорате Академии благосклонно отнеслись к его неординарной справке из Гнесинского училища и согласились провести вступительное прослушивание его композиций. Реакция приемной комиссии на Лёвино творчество превзошла все его ожидания: две элегантные дамы, входившие в комиссию, были в полном восторге и разве что его не целовали. Вредная Оленька, правда, высказала предположение, что их восхитила не столько сомнительная его музыка, сколько несомненная красота. «По себе знаю», – сказала она со смехом.

«Ну и ладно, пускай за красоту, но приняли на двухмесячный подготовительный курс», – о большем он и не мечтал.

Из Академии Лёва отправился в пансион на трамвае, за зоопарком предстояла пересадка, и нужно было покупать новый билет. Лёва прикинул в уме, что получится, если цену двух билетов умножить на число ежедневных поездок, – выходило слишком дорого. Если прибавить к этому оплату пансиона, от жалованья ничего не остается. А Олька учила его выходить не возле зоопарка, а проехать две лишних остановки и там сесть на трамвай, делавший круг, – тогда можно использовать тот же самый билет.

Решив эту пустяковую проблему, Лёва задумался над вопросом посерьезнее: как приступить к выяснению настроений соседей по пансиону? Похоже, они оказались довольно любопытными с точки зрения задания Полины Карловны.

В первый же день его пребывания в пансионе Ольга успела к ужину и пококетничала с каким-то не слишком старым старичком, чтобы он уступил Лёве свое место между нею и будущим великим писателем, так по крайней мере тот себя отрекомендовал. Его зовут Виталий Лидин. «Нужно запомнить, – подумал Лёва, – а вдруг он и вправду станет великим писателем».

Предполагая, что начинающий писатель обычно больше всего интересуется собой, он спросил Лидина, как движется его работа над романом. Лидин, который за минуту до Лёвиного вопроса с отсутствующим взглядом что-то жевал, не замечая, что именно, сразу оживился и объяснил, что он временно отвлекся от романа и сосредоточился на поэзии, пишет сейчас серию стихотворений, которые, возможно, войдут в роман.

– О чем же ваша серия? – задал вопрос Лёва.

Писатель, явно страдающий от того, что никто не интересуется его творчеством, ответил, что он пишет о детстве. Это странным образом задело Лёву, у которого детства не было.

– У вас было счастливое детство? – полюбопытствовал он.

– При взгляде назад вижу, что очень счастливое! Хоть тогда я этого не сознавал.

И тут Лёве представилась возможность направить разговор в нужное русло.

– И вы хотели бы вернуться туда, где были счастливы?

– Хотел бы, но некуда. Отец погиб, бедную маму из жалости приютили дальние родственники, родительский дом захвачен и загажен товарищами. Куда же возвращаться?

– Но ведь не все так трагически воспринимают ситуацию?

– Конечно, не все! Хотите пойти со мной на литературный вечер? Там вы встретите разных людей, очень разных, объединенных только тем, что они пишут стихи!

– Конечно, хочу! – воскликнул Лёва. Это было именно то, что ему нужно!

Русский литературный вечер в Берлине состоялся недели через три после первого знакомства Лёвы с будущим великим писателем Виталием Лидиным, с волнением готовившимся к выступлению на этом вечере. По этому поводу Лидин оделся как положено поэту – в светлые брюки и золотистый бархатный блузон поверх светло-коричневой шелковой рубашки. Выглядел он великолепно, но Лёва уже был знаком со стесненными финансовыми обстоятельствами писателя и не мог представить, на какие деньги тот приобрел этот роскошный наряд. Сам Лёва был одет, как обычно, в студенческую тужурку, зато под ней сверкала белоснежная крахмальная манишка из реквизита МХАТа.

Поэтов в берлинской русской общине оказалось гораздо больше, чем Лёва предполагал. Он сосредоточился на тех, кто страстно описывал тоску и ностальгию. По странной случайности большинство из тоскующих были дамами и девицами. Лёва исподтишка записал их имена и названия стихов, а Лидин так волновался перед своим выступлением, что ничего не заметил. Наконец настала его очередь, он вышел на сцену, руки у него тряслись, но он преодолел дрожь и прочел, слегка подвывая:

 
Здесь все так плоско, так непрочно,
Так плохо сделана луна,
Хотя из Гамбурга нарочно
Она сюда привезена.
 

«О, так и он ностальгирует! – восхитился Лёва, – начну завтра с него». Дальше зазвучали стихи о загородной даче, улетевшем воздушном змее, об убежавшем в овраг мячике. Закончив чтение, Лидин сбежал по ступенькам и, не останавливаясь, выскочил из зала. Лёва заколебался, бежать ли за ним, и решил, что лучше дать ему остынуть. Оказалось, что Лидин был последним, и после вялых аплодисментов публика стала медленно расходиться. Но не по домам, как обнаружил Лёва, попав в фойе. Многие вовсе не ушли, а столпились в узком пространстве между входом в зал и застекленной стеной, выходившей в сквер. На низком прилавке то ли бара, то ли буфета был сервирован скромный фуршет – маленькие сэндвичи с сыром и селедкой и бокалы с местным белым вином, кстати, довольно вкусным.

Лёву осенило – вот замечательная возможность завести знакомства! Он подошел сперва к двум ностальгирующим девицам и заявил, что ему понравились их стихи и что он собирается создать новый журнал «Наша поэзия». Девицы были весьма польщены и охотно дали ему свои адреса. А самым удачным оказалось знакомство с немолодой, но эффектной дамой, Аллой Сергеевной, которая стояла у окна с бокалом в руке, окруженная группкой поклонников.

Лёва втерся в их круг, и Алла Сергеевна немедленно переключила на него все свое внимание. Сестра сказала бы, что красота сворачивает горы, – ну и пусть! Услыхав легенду о предполагаемом новом поэтическом журнале, она просияла – надо сказать, что хотя она была не первой молодости, но все же интересней всех других поэтических девиц. Она сказала, что хотела бы подробнее обсудить детали Лёвиного проекта и назначила ему встречу на следующей неделе в модном кафе на Курфюрстендам, который в те дни берлинцы называли не иначе как Невский проспект из-за господствовавшего там русского языка.

Лёва решил вернуться в пансион пешком и по дороге догнал встрепанного Лидина, который, громко подвывая, бормотал под нос нечто, похожее на стихи. Лёву он сначала не узнал, а потом дрожащим голосом пожаловался, что публика в зале не оценила его поэзию. Лёве стало жалко будущего великого писателя, и он объявил, что лично ему эта стихи Виталия очень пришлись по душе. Тот чуть не расплакался от радости и всю оставшуюся дорогу допытывался, а что именно ему понравилось. Лёва слегка напрягся, чтобы вспомнить строчки Лидина, но быстро нашелся и для убедительности даже перешел на «ты».

– Меня тронуло, что почти все твои стихи посвящены потере – улетевшему воздушному змею или убежавшему в овраг мячику. Ведь мы все носим в душе глубокую рану утраты.

Неделя пронеслась быстро. Лёва, по уши погруженный в изучение атональной музыки, с трудом вырвал пару часов, чтобы смотаться к Полине Карловне с добытым на литературном вечере списке тоскующих по родине. Потом отправился в кафе на «Невском проспекте» на встречу с Аллой Сергеевной.

Когда он вошел в кафе, поэтессы там еще не было. Лёва ждал ее так долго, что уже решил уходить, но тут она появилась в дверях – сияющая и нарядная. Сердце Лёвы дрогнуло, и он испугался, не влюбился ли, ведь это не входило в его планы. Не успела она присесть к его столику, как к ней, словно мотыльки на свечу, потянулись поклонники. Расселись, заказали кофе и прославленные мини-пирожные. И попросили Аллу Сергеевну почитать стихи, они оказались очень даже впечатляющими. Вот одно из них:

 
Горькое поле прощаний,
поле обид и прощений
Жизнь перепашет, как плуг,
Жизнь мы себе облегчаем
жесткой ценой отречений,
Трудной ценой разлук.
Отречение – это прощание с совестью у порога,
Отречение – это крещение еврея во время погрома,
Разлука – это разруха, развалины среди пепла, окон дыры пустые,
Разлука – это пустыня, бессилия мертвая петля.
Заново день изменит, и заново день настанет,
Готовый для новых разлук,
Горькое поле прощаний, поле обид и прощений
Жизнь перепашет, как плуг.
 

Лёва охотно присоединился к общему восторженному хору. Ему самому было неясно, что ему нравится больше, стихи или поэтесса – во время чтения лицо ее вспыхивало и освещалось внутренним светом, от которого оно становилось не просто молодым, а даже юным. Сидевшие за соседними столиками немцы искоса поглядывали на них – русские, на их вкус, говорят слишком громко, сами же они почти шепчут.

В разгар дискуссии о сути поэзии к их компании присоединился сухопарый парень, странно одетый в мундир российской царской армии – в кругах русских эмигрантов в Германии было не принято носить такую форму, чтобы не напоминать приютившим их немцам о тяжелой кровавой войне, унесшей миллионы жизней с каждой стороны. Парень в мундире щелкнул каблуками и представился:

– Поручик кавалерии Алексей Саврастин!

– Какой армии вы поручик? – не удержался съязвить Лёва.

– Армии его величества императора всея Руси! – без тени сомнения ответил тот.

– А она еще существует?

– Мы все мечтаем когда-нибудь вернуться на родину, но Алеша готов вернуться не иначе, как на белом коне, – пытаясь смягчить нараставший конфликт, засмеялась Алла Сергеевна.

– И где вы намерены заарканить белого коня? – полюбопытствовал Лёва, почуяв, что именно такого поручика ему и надо. – На асфальте Курфюрстендам?

– Отнюдь не на асфальте! – вспыхнул Саврастин, похоже, был он весьма чувствителен к вопросу о возвращении на родину. – Мы готовим настоящий прорыв в стране товарищей!

– Мы? – уточнил Лёва. – И много вас?

– Пока немного, – признался поручик. – Но чем больше народ узнаёт про их зверства, тем больше и больше нас становится.

– Может, и меня в свою команду возьмете? – неожиданно для себя вызвался Лёва. – Я тоже не прочь въехать в страну товарищей на белом коне.

Услышав предложение Лёвы, Саврастин оживился и пригласил его на собрание боевой группы, как он ее назвал, которое состоится в здании классической гимназии в Вильмерсдорфе, где один из членов группы служил ночным сторожем.

– Форма одежды парадная! – объявил он перед уходом. – То есть в форменном мундире, – пояснил он на вопросительный взгляд Лёвы.

Участники литературной дискуссии начали расходиться, и, сунув в карман адрес школы, Лёва собирался было откланяться, но Алла Сергеевна напомнила ему, что он обещал рассказать ей подробней о проекте задуманного им журнала. Он, конечно, остался, но это было неловко, потому что он сам этих подробностей не знал и знать не мог, так как идея создания нового журнала как приманки посетила его внезапно и безответственно. И все же природная изобретательность позволила ему не ударить в грязь лицом, в большой степени потому, что Алла Сергеевна склонна была отнестись к нему весьма снисходительно. Приходилось признать: эффектная поэтесса давала Лёве понять, что она к нему неравнодушна, как – о, ужас! – и он к ней. Действительно, в присутствии этой женщины у Лёвы впервые в жизни сладостно кружилась голова.

Да, у него не было детства и юности, но и любовной жизни у него тоже не было – с ранних лет его мотало и швыряло из одной невыносимой ситуации в другую, пока его не отыскала Ольга. Тетя, по сути, усыновила его и открыла дорогу в ту судьбу, о которой он мечтал, и он остерегался вступать в любовную связь, тем более что женщину, которая поразила бы его воображение, он до сих пор не встречал. Но сейчас – эта женщина сидела перед ним, а Ольга через несколько дней собиралась отбыть с театром на гастроли в Соединенные Штаты и впервые за два года предоставить ему свободу действий. И Лёва очертя голову ринулся в разверзшуюся перед ним пропасть.

Для начала он пригласил ее послушать сочиненную им музыку. У него это получилось совершенно случайно, он проговорился, что вечером ему разрешено четыре часа практиковаться на рояле в Академии музыки. Алла – а они к тому времени уже избавились от докучливого российского обычая называть собеседника по имени-отчеству – изъявила желание присутствовать при этом. Лёва сразу согласился. Ведь он давно страстно желал, чтобы кто-нибудь заинтересовался тем, как и что он играет, тем более что Алла закончила Московскую консерваторию и преподавала в музыкальной школе. Как выяснилось, она и в Берлине зарабатывала преподаванием музыки – ясно, что не поэзией!

Лёва привел Аллу в Академию и целый час играл ей свои композиции, после чего, выслушав ее вполне обоснованные восторги, он попросил ее уйти, так как собирался разыгрывать этюды, предложенные ему преподавателем. Уходя, она пригласила его назавтра на легкий ужин перед тем, как он отправится в Академию. А дома у нее все у них получилось так внезапно, что он опоздал в Академию на полчаса, чего с ним раньше никогда не случалось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю