Текст книги "Тайна Ольги Чеховой"

Автор книги: Нина Воронель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Оленька

Для Оленьки смерть отца не стала такой страшной трагедией, как для Лёвы. Она была очень обижена неадекватной реакцией отца на ее скоропалительный брак с Мишей Чеховым. Хоть прошло уже много лет, он так и не простил ее, а главное – отказывался помогать не только в трудные месяцы ее беременности во время крушения замужества, но и в мучительные годы послереволюционного московского голода, когда у нее не было денег даже на молоко для новорожденной дочери. И самое важное – смерть отца давала ей возможность увидеть рядом с собой дорогих ее сердцу мать и дочь.

Оленька давно мечтала о такой возможности. И два последних года истощала себя напряженнейшим рабочим графиком, не отказываясь ни от одной роли. Благо, успех ее фильмов обеспечивал непрерывный поток предложений.

Когда она пыталась уснуть после изматывающего рабочего дня, ее преследовала тоска по покинутой в России дочечке: ей снилось, что мама уже привезла Адочку и она пытается обнять малышку, но та ускользает от нее и расплывается в хлопьях тумана. Ольга просыпалась в слезах и с еще бол ьшим усердием отдавалась работе, зарабатывая на прекрасное будущее.

Отсчитав положенное после смерти отца время, она отправилась в советское посольство, чтобы подать заявление на воссоединение семьи. Слава Богу, Оленька еще не разучилась писать по-русски. Пышногрудая секретарша внимательно изучила заполненные анкеты:

– Так когда вы покинули СССР?

– Тут же написано – в 1920 году.

– Вы прибыли в рядах армии барона Врангеля?

– Почему в рядах? Я приехала сама по себе.

– Что значит сама по себе? Из СССР никто не выезжает сам по себе.

– У меня была виза на выезд, подписанная Надеждой Крупской.

Хорошо обученная секретарша умело вела допрос, так, чтобы заставить собеседника проговориться:

– На основании чего была вам выдана виза на выезд?

Оленька, полагая, что ей готовят какую-то ловушку, не знала, как защититься. И она проговорилась:

– Я выехала как жена венгерского подданного Ференца Яроши.

Секретарша возликовала: назойливая просительница проговорилась.

– Почему же не указали в анкете, что вы замужем за венгерским подданным?

– Потому что мы с тех пор развелись.

– Вы и об этом должны были написать. Предъявите, пожалуйста, выездную визу!

Оленька намеренно не собиралась показывать визу, выданную всего лишь на шесть недель, срок которой истек больше трех лет назад.

– Я столько раз переезжала уже здесь с квартиры на квартиру, что не знаю, куда девались некоторые документы.

– Что ж, заполните анкету, как следует, со всеми подробностями, о которых вы рассказали, и ждите ответа.

– И долго ждать?

– Это зависит от обстоятельств, которые вы укажете. Боюсь, в вашем сложном случае это будет нескоро.

Оленька послушно дополнила анкетные данные сведениями о расторгнутом браке с венгерским графом и о выездной визе, подписанной лично Крупской, и вышла из посольства в слезах. Из разговора с секретаршей ей стало ясно, что вряд ли она получит разрешение на выезд ее семьи из СССР. При этом ей было совершенно непонятно, зачем они столь великой стране нужны.

Лёва

Но Лёве, которому Оленька отправила истерическую, почти бессвязную телеграмму, все было совершенно понятно: к тому времени он имел солидный опыт общения с Конторой и знал, что она охотно поощряет людей, с ней сотрудничающих, и не скупится на средства давления, если надо этого сотрудничества добиться. С другой стороны, он понимал, что прямо сообщать об этом Оленьке неразумно, тут нужен особый подход.

А пока ему предстояло выполнить две задачи: утвердить свое место в современной музыке и уговорить овдовевшую мать переехать к дочери в Берлин. И неизвестно, какое из этих заданий труднее осуществить. Свое место в музыке Лёва начал завоевывать, создавая неординарные музыкальные произведения, нарушавшие предписания Пролеткульта, требовавшего делать музыку по принципам классической гармонии, основанной на трех аккордах. Он мог позволить себе такое нарушение правил, поскольку пользовался благосклонным покровительством Конторы. Один из столичных композиторов так описал Лёвину ситуацию в письме своему провинциальному другу:

«Лёвушка Книппер утверждает, что нельзя больше писать музыку, как пишем мы, следуя указаниям Пролеткульта, и подтверждает это своими элегантными немецкими брюками и щегольскими теннисными туфлями с кожаными фестонами. А мы, одетые убого и ободранные, как мартовские коты, вынуждены поверить, что музыке, основанной на трех аккордах, пришел конец».

Чтобы Контора и дальше покровительствовала Лёве, необходимо было уговорить Оленьку заключить с ней соглашение о выезде матери и дочери из СССР в обмен на мелкие услуги, которые она может Конторе оказать. А до этого следовало заручиться согласием Елены Книппер уехать из родного гнезда в чужую страну, где у нее не было ни одного друга. И получался замкнутый круг.

Первой дрогнула Лулу, после того как Лёва в который раз объяснил ей, что Оленька все равно заберет дочь в Берлин, даже без бабушки, если та решительно откажется покинуть Россию.

Приходится расшаркаться перед прозорливостью ОГПУ, так настойчиво желавшего завербовать Оленьку уже в начале двадцатых годов. Кем она тогда была? Начинающей звездочкой немого кино? В то время кинематограф еще не был тем могучим оружием, каким стал уже в следующем десятилетии. А Контора настойчиво добивались Оленькиной руки даже без участия сердца, рассчитывая, что любовь придет со временем.

Первым сигналом о предложении руки без сердца стало письмо из советского посольства, полученное через полтора месяца после визита туда Оленьки, в котором сообщалось об отказе в просьбе, поскольку выяснилось, что в 1920 году ей была выдана выездная виза на шесть недель, но она не вернулась ни через указанный срок, ни позже и потому считается невозвращенкой. А для невозвращенцев в СССР ответ один – не воссоединение семьи за рубежами родины, а расстрел. Это письмо перечеркнуло все надежды Оленьки.

Теперь настал момент выступить Лёве. Получив очередную отчаянную телеграмму от сестры, он позвонил в Контору и попросил срочно назначить ему встречу с координатором. Его пригласили к Марату Семеновичу на следующий же день, что не удивило Льва Книппера. Он понимал, что в Конторе решили добиться согласия Оленьки на сотрудничество любой ценой. Поскольку Лёва не видел в совместных действиях с Конторой ничего дурного, он готов был выступить посредником в сложившейся ситуации, что и сказал Марату Семеновичу, а также предложил тому срочно отправить его в Германию, следуя принципу «куй железо, пока горячо».

– Давай подумаем, зачем и куда мы тебя отправим, – согласился Марат Семенович. – Не забывай, что организация белых офицеров еще не отказалась от идеи найти тебя и наказать.

Честно говоря, эта идея совсем не нравилась Лёве, и потому он заранее подготовил предложение, в какой-то мере обеспечивающее ему безопасность. Через две недели в Потсдаме состоится творческий конкурс композиторов, переложивших народную музыку в симфоническую. А он, Лев Книппер, занимается этим и заслужил признание коллег не только в СССР.

– Я уже послал заявку в оргкомитет, но хорошо, если бы вы, я имею в виду не вас лично, а Контору, нажали на кнопки, чтобы меня включили в список конкурсантов, и тогда я отправлюсь в Германию и встречусь с Оленькой.

Лёва не мог не восхищаться Конторой – она, как всегда, оказалась на высоте, и вскоре он прибыл в Потсдам как официальный участник конкурса. Его поселили в уютной маленькой гостинице. Номер был просторным и светлым, стоявшая на столе ваза с яблоками прижимала короткую записку «Завтра с 10-ти до 11-ти».

На следующий день Лёва встал ни свет ни заря и в ожидании телефонного звонка не отходил от регистратуры. Он уже начал нервничать, как вдруг отворилась входная дверь и в холл впорхнула Оленька собственной персоной, выглядевшая так, что сердце Лёвы дрогнуло. Когда-то она была красивой девочкой, потом красивой девушкой, а теперь стала прекрасной женщиной. В ней все было совершенно: глаза, волосы, кожа, овал лица, руки, талия, походка. От Лёвы не укрылось, что сестричка имеет возможность тратить время и деньги на уход за своей красотой, – она была отлично причесана, по новейшей моде подстрижена под мальчика, одета в элегантное короткое платье, открывавшее восхитительные ножки в изящных туфельках, в руке – дорогая сумка.

Не боясь смять наряд, она бросилась брату на шею:

– Лёва? Ты? Как я счастлива тебя видеть!

– А ты не ожидала увидеть меня?

– Нет, Полина только сказала мне, что для положительного решения моей проблемы я должна быть сегодня в этом отеле между 10-ю и 11-ю утра. Ты правда можешь решить мою проблему?

– Могу, если ты будешь делать то, что я тебе скажу.

– А что ты мне скажешь?

Лёва заметил, что несколько человек, читавших газеты или ожидавших почту, оторвались от своих занятий и уставились на Оленьку.

– Пойдем отсюда, найдем укромное место, где не будут глазеть на тебя.

Оленька засмеялась:

– Такого места нет. Куда бы я ни пришла, все на меня глазеют.

– Тогда поднимемся ко мне, – предложил Лёва, – я закажу кофе и бутерброды в номер. Там на тебя глазеть буду только я.

Они поспешили в Лёвин номер и закрыли за собой дверь. Вопросы душили Оленьку, и она не знала, с чего начать. Опустившись в кресло и глотая слезы, спросила:

– Почему такая секретность?

Лёва заколебался – он не знал, до какой степени может посвящать сестру в свои дела, и боялся ее спугнуть страшной правдой о смерти Аллы. Поэтому начал осторожно:

– Ты ведь знаешь, что в Берлине за мной охотятся опасные люди. Они ведь и тебя пытались запугать?

– Ах эти? Трусы! Одного выстрела было достаточно, чтобы их как ветром сдуло!

– Но не без помощи Полины. Она тебя тут же переселила из пансиона.

– Ты хочешь сказать, что она из-за них так быстро нашла мне новую квартиру?

– Конечно, из-за них! Я ведь сказал, что они опасные люди!

– А чем ты этих опасных людей так рассердил?

«Осторожно, – сказал себе Лёва, – главное, не сболтнуть лишнее!» И вслух произнес:

– Они каким-то образом пронюхали, что я приехал в Берлин из Москвы.

– И все? Этого достаточно, чтобы человека преследовать?

– Для них – достаточно. Они готовят переворот в СССР и живут в страхе.

– Так ты боишься их, а они тебя?

– Те, что боятся, – самые опасные. Они могут наломать таких дров, мало не покажется!

– Ладно, бог с ними, ты лучше расскажи мне, как там наши.

– Неважно. Мама после папиной смерти еле-еле тянет. Денег на прислугу нет, да ей еще и лечиться надо. Не знаю, как и быть, я должен учиться, чтобы обеспечить себе будущее…

– Они мне навсегда отказали, да?

– Почему навсегда?

– Они написали, что для невозвращенцев один приговор – расстрел!

– Мало что они написали! Ты меня послушай, Олька!

– Что ты можешь сказать?

– Я могу сказать, что наша Контора очень хочет с тобой сотрудничать.

– В каком качестве? Им нужны кинозвезды для пропагандистских фильмов?

– Гораздо проще – им нужны кинозвезды на роль секретных агентов.

– Я еще не играла роль секретного агента в кино, но могу попробовать для вас.

– Для нас ты должна сыграть не в кино, а в жизни.

– А что я могу сделать в жизни в роли секретного агента?

– У нас в Конторе почему-то верят, что в своей карьере ты взлетишь до самых высот и сможешь добывать для них тайны верхушки германских властей.

– А если я не взлечу до таких высот?

– Взлетишь, еще как взлетишь! – И Лёва подсунул ей пачку газет и журналов, подобранных для него Полиной Карловной. – Погляди, чего я, ожидая тебя, нарыл: три интервью и все с портретами, и рекламная статья тоже с портретом, как тут не взлететь?

– Из опыта знаю, что жизнь может подсунуть жестокие шутки.

– Если жизнь подсунет, наша Контора тебе поможет!

– Так пусть она поможет мне забрать маму с Адочкой из СССР!

– Честно говоря, она готова тебе помочь прямо сейчас, если ты согласишься, это ведь такая мелочь!

– А что я должна делать?

– Для начала раз в три месяца писать доклад о новейших сплетнях и слухах из высших сфер.

– И все? Интересно, для чего им это нужно?

– Они считают, что очень скоро именно Германия будет играть главную роль в европейской политике и здесь произойдут большие перемены.

– В какую сторону?

– Вот это тебе и предстоит выяснить!

Оленька

Дальше все свершилось, как в сказке. Не прошло и двух месяцев, а Оленька стояла на вокзальной платформе в ожидании поезда Рига – Берлин, который должен был привезти ей долгожданную дочечку. И хотя она жаждала поскорей увидеть маму с Адочкой, все же пропустила момент, когда их вагон прополз мимо и ей пришлось бежать вслед за ним. Уже подбегая, она увидела, как мама неуклюже спустилась по ступенькам вагона и подала руку маленькой испуганной девочке, которую Оленька не признала своей, – значит, это Мариночка, дочка сестры. Вслед за первой девочкой на платформу спрыгнула более ловкая вторая, и сердце Оленьки дрогнуло: наконец-то она! Обнимая мать, она с ужасом заметила, как та изменилась за прошедшие годы: в этой усталой обрюзгшей женщине невозможно было узнать бывшую красавицу Лулу. Ольга прижалась мокрым от слез лицом к щеке матери и прошептала:

– Мама, теперь у тебя будет совсем другая жизнь.

И правда, за это время не без участия Полины Карловны она приготовила для своей долгожданной семьи роскошную квартиру на Клопштокштрассе недалеко от зоологического сада – из пятнадцати комнат, не более и не менее. Да и штат обслуги наняла немалый, под стать количеству комнат – кухарку, общую горничную, личную горничную, няню и учительниц немецкого и английского языков для девочек, а также шофера.

Еще раньше она купила подержанный «Тальбо», который в основном водила сама, чтобы справиться со своим немыслимым расписанием. Именно накануне приезда семьи ее пригласили на главную роль в театр «Ренессанс» – это было уже не только престижно, но и обещало хорошие деньги. А деньги были нужны, чтобы обеспечить маме и девочкам новую благополучную жизнь. И Оленька закрутилась в безумном беличьем колесе: утром студия в Бабельсберге, там съемки одного, а иногда и двух фильмов, а перед вечером – стремительный переезд в театр, расположенный в центре города, где нужно было быстро переодеться, загримироваться, настроиться на роль и играть.

Первый выход на сцену стал для Оленьки настоящим потрясением, к которому она не была готова, хоть уверяла, что играла в спектаклях МХТ. На репетициях все было в порядке, роль аристократки в эпоху Французской революции вполне подходила ее душевному складу, но, когда она, стоя перед залом, почувствовала на себе взгляды множества глаз, у нее перехватило дыхание. На какую-то пару секунд она замерла, словно ее парализовало, не в силах вспомнить свои первые слова, и слышала только биение сердца, перекрывавшее биение многих сердец в зрительном зале. И вдруг кровь прихлынула к ее мозгу, прорывая сковывающую легкие пелену и приводя в порядок безумное сердцебиение, и она превратилась из Оленьки в аристократку эпохи Французской революции и полетела по сцене как на крыльях.

Успех был мгновенным и невероятным, о ее триумфе написали все газеты, зал был полон из вечера в вечер, и карусель закрутилась.

Только случайные счастливые выходные дни Оленька могла проводить с Адочкой. Поначалу дочь после многолетней разлуки не хотела признавать ее матерью, она говорила: «Моя мама – баба Лулу». Так Лулу получила имя Баба. Постепенно Адочка согласилась называть Оленьку мамой, а Лулу Бабой.

Все было бы хорошо, но оставалась нерешенной одна отнюдь не маленькая проблема: Оленька пообещала раз в три месяца составлять для Полины отчет о том… О чем, черт побери? Первые три месяца подходили к концу, а она все еще не придумала ничего такого, о чем стоило бы написать. Оленька остановила машину у газетного киоска, купила наугад пару газет и со столь неожиданной для себя покупкой – она никогда в жизни не читала газеты – поспешила домой, к своим девочкам, старым и малым. Уже в постели она нехотя развернула одну из газет и полистала. О господи, зачем столько страниц? Кто способен все это прочесть? А может, все и не надо? Глаза упали на заголовок: «Завтра выборы президента». Завтра? Отлично! Вот об этом я и напишу! Хорошо бы знать, как эти донесения пишутся.

Первое донесение Оленьки

Вечером в день выборов президента я отправилась на Потсдамерплац. Погода была унылая, шел мелкий дождик, прохожих было мало, все под зонтиками. На площади, не обращая внимания на дождь, толклись только парни в куртках национал-социалистической партии, все белокурые, с маленькими глазками и тупыми мордами. Они были навеселе и хрипло пели какие-то глупые куплеты.

Я постояла, постояла и пошла по улице, направляясь домой.

Мимо меня пробежал мальчишка, торговец газетами, выкрикивая: «По первым подсчетам выиграл маршал Гинденбург!»

Я остановила мальчишку и купила газету – второй раз в жизни. Через мое плечо протянулась чья-то рука с деньгами и тоже взяла газету. Я невольно обернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной. Он ахнул и воскликнул: «Вы Ольга Чехова! – И тут же поспешно добавил: – Я видел все ваши фильмы, но особенно восхитила меня ваша игра в театре!»

Не скрою, я была польщена. А он представился: «Ваш поклонник, граф Гарри Кесслер! – и, развернув газету, сказал: – Это самый черный день для Германии, а может быть, и для всей Европы».

С Полиной Карловной было условлено, что Оленька вкладывает свое донесение в конверт с деньгами при очередной оплате квартиры. И в первый раз она, нарушая предписания, робко попросила Полину после прочтения донесения сказать, правильно ли она выполнила эту работу, – она ведь до сих пор никогда еще не играла роль секретного агента. Полина засмеялась и утешила Оленьку, что со временем она всему научится, и не только писать донесения, но и многому другому.

А пока Оленьке предложили еще две главные роли в театре, так что времени на что-либо еще совсем не оставалось. Свободные вечера она проводила дома – укладывала девочек спать и устало сидела в столовой, маленькими глоточками потягивая чай, заваренный Бабой Лулу по секретному семейному рецепту, и обсуждая с ней текущие дела. Баба Лулу сильно поседела и располнела, она курила папиросу за папиросой, подливала дочери чай и, наслаждаясь беседой, любовно гладила привезенного по личной визе из Москвы лохматого белого пса. Вся обстановка в доме семьи Книппе-ров была подчеркнуто русская.

Однажды в гримерку Оленьки после спектакля пришел с букетом цветов очередной поклонник, граф Гарри Кесслер, который напомнил ей об их случайной встрече в день выборов президента. Высказав очень квалифицированное мнение об увиденном спектакле, он предложил Оленьке сопровождать его на бал-маскарад к лорду Д'Абернону.

– К лорду Д'Абернону? А кто это?

– Фи, Ольга Константиновна! Как не стыдно! Вы не знаете, кто такой лорд Д'Абернон? Он же каждый день на первых страницах газет!

– Я первых страниц не читаю! Только театральный раздел. Так кто такой ваш лорд?

– Он – посол Великобритании в Германии.

«Бал-маскарад у посла? – подумала Оленька. – Как раз то, что мне нужно». И улыбнулась графу своей всепобеждающей улыбкой:

– С вами на бал-маскарад к лорду д'Артаньяну? Конечно, пойду, если в этот день у меня нет спектакля.

– Нет спектакля, нет, я уже проверил! – махнул программкой граф. – А костюм для маскарада у вас есть?

Назавтра после съемки Оленька поискала в костюмерной что-нибудь подходящее для маскарадного костюма и нашла напудренный парик восемнадцатого века в приличном состоянии.

– Зачем он тебе? – спросила гримерша, и Оленька рассказала ей о приглашении графа Кесслера.

И добавила, что ее страшит, не станет ли граф к ней приставать.

– Граф Кесслер, говоришь? – захихикала гримерша. – Знаменитый балетоман? Не беспокойся, он приставать к тебе не станет.

– Почему? – слегка обиделась Оленька. – Я что, не в его вкусе?

– Именно не в его вкусе. Он предпочитает мальчиков.

– А-а! Это хорошо! Но только непонятно, зачем я ему нужна.

– Я слышала, что на такие балы приходят парами, и ему необходима подходящая дама.

– Что, у него знакомых дам нет?

– Ах, Ольга Константиновна, говорят, что граф Кесслер имеет дело только со знаменитостями. Вот он и захотел показать высшему свету, какая дама готова сопровождать его на бал.

Второе донесение Оленьки

Граф Гарри Кесслер пригласил меня быть его дамой на бал-маскараде у посла Великобритании лорда Д'Абернона. Он одобрил маскарадный костюм знатной дамы восемнадцатого века, который я не без труда умудрилась соорудить. Сам граф был одет в красный фрак и белые бриджи – он объяснил мне, что в такой костюм одевались до войны члены грюневальдского охотничьего клуба. Очевидно, сердцам многих гостей бала этот костюм был мил, и появление графа было встречено аплодисментами.

Он тут же покинул меня и отправился ужинать наедине с женой министра иностранных дел фрау Штреземан. Я не осталась одна – меня тут же окружили поклонники, один из них даже сказал, что я – самая красивая женщина на этом балу. Я уже заметила, что здесь присутствовало мало немцев, в основном только представители министерства иностранных дел, зато дипломатический корпус был представлен в полной мере. Более того, многие дипломаты, одетые в национальные костюмы, выступили со своими народными танцами: итальянцы станцевали тарантеллу, жена голландского посла, наряженная крестьянкой, – безымянный танец, а леди Д'Абернон в таком же платье, как на картине Гейнсборо, тоже исполнила что-то под бурные аплодисменты присутствующих.