Текст книги "Тайна Ольги Чеховой"
Автор книги: Нина Воронель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Ты хочешь сказать, что ты моя тюремщица?
– Ну да, вроде того.
– Так, если ты тюремщица, чего ты ко мне с вопросами пристаешь, как подруга?
– Я подумала, вам веселей будет, если мы о вашем прошлом поговорим. Ведь вам есть что вспомнить?
Конечно, у Оленьки было что вспомнить, но делать это нужно было осторожно, чтобы не сболтнуть лишнего. Поразмыслив, она решила, что на вопрос о Геббельсе можно ответить Тане, которая, небось, записывает все сказанное.
– Нет, он совсем не урод, он скорее даже красивый и очень нравится женщинам.
– А правда, что он часто приезжал к вам в гости?
– Не часто, а иногда – его вилла была рядом с моей. Послушай, Таня, – вдруг спохватилась она. – Я совсем потеряла счет времени. Какое сегодня число?
– Третье мая.
Да, третье мая 194 года, пять дней до конца войны. За эти пять дней Оленьку допрашивали пять разных следователей. Постепенно она пришла к заключению, что они ежедневно сменяют друг друга, чтобы каждый получил возможность рассмотреть и понять ее получше, а также сравнить сказанное ею другим дознавателям. На пятый – в роковой день полной капитуляции Германии, о чем Оленьке никто не сообщал, – ее новый, пятый, следователь чем-то отличался от остальных, она сама не могла бы сказать, чем именно. Высокий, бравый, красивый и молодой, едва ли старше тридцати пяти лет – он был вполне в ее вкусе. Держался непринужденно.
– Давайте знакомиться, Ольга Константиновна, меня зовут Виктор Семенович.
Ольга не вздрогнула, ей это имя ничего не сказало, а жаль! Впрочем, и большинству граждан Страны Советов не было известно имя начальника СМЕРШа, грозного заместителя Лаврентия Берии Виктора Абакумова. И разговор у них тек в уже привычном за эти дни русле – так вы хорошо знакомы с Гитлером? И с Геббельсом? Что вас с ними связывает? К тому времени их уже неделю как не было в живых, но Оленьке никто об этом не сказал – в ее распоряжении не было ни радио, ни газет, откуда ей было знать? Да и, насколько я помню, ни в советских газетах, ни по советскому радио об этом до поры до времени не сообщалось.
Оленька
Наконец этот сегодняшний следователь по имени Виктор Семенович ушел, и Оленька задумалась: чем он отличается от предыдущих? Он расспрашивал о том же, что и остальные, – что за человек Гитлер и на чем держится его власть. А Оленьке уже надоело говорить одно и то же, она уже сто раз это одно и то же повторила, а большего она не знала. Но Виктор Семенович расспрашивал ее не только о Гитлере и Геббельсе, но и о Германе Геринге: чем увлекался, кроме военной службы? Оленька была дружна с женой Геринга, бывшей актрисой Эммой, и знала, что тот страстный коллекционер живописи. Он, не скрывая, заставлял во всех оккупированных странах собирать для него лучшие мировые шедевры, для которых построил два роскошных личных музея – Каринхолл и Эммихолл, названные в честь его жен, покойной и настоящей. Виктор Семенович ушел, очень довольный этой информацией. И она задумала спросить о нем Таню, может, та что-нибудь да расскажет.
Таня в назначенное время явилась с ужином, готовила она неплохо. И Оленька сначала ее похвалила, сказала: «Как вкусно!» – а затем решилась спросить, что за человек этот Виктор Семенович.
– А вы не знали? – ахнула Таня. – Да это ведь сам Абакумов, начальник СМЕРШа!
Таня ушла к себе, и Оленька легла в постель, пытаясь осмыслить услышанное. Она только-только задремала, как за окном вдруг грохнуло и все небо засверкало салютами. «Почему среди ночи, – раздраженно подумала Оленька, – чтобы не дать людям спать, что ли?» Но тут в комнату ворвалась Таня, встрепанная, в ночной сорочке.
– Вставайте, вставайте! – кричала она. – Побежали ко мне! – Она силой подняла Оленьку с кровати и потащила к себе в квартиру.
Там было радио, которое что-то говорило торжественным голосом Левитана, который знали все, кроме Оленьки. Слов она не разобрала, а Таня стала громко рыдать и выкрикивать, перекрывая грохот салютов:
– Война закончилась! Война закончилась!
И Оленька зарыдала вместе с ней, не веря самой себе. Неужели война закончилась? Это значит, что Россия победила Германию, и значит, навсегда закончилась большая часть ее, Оленькиной, жизни. И пора думать, как начать новую.
– Пойдем на балкон! – скомандовала Таня.
Оказалось, в ее квартире был балкон, который выходил на улицу Герцена, до революции называвшейся Никитской. С балкона открылась совершенно невероятная картина: в два часа ночи небо непрерывно освещалось салютами, их яркие сполохи – иногда ослепительно белые, иногда ослепительно разноцветные – освещали ошалевшие от радости толпы, до краев заполнившие улицы и площади столицы. Люди пели, плакали, обнимались и целовались. Господи, война действительно закончилась, правда?
Лёва
На этот раз Таня разбудила Оленьку раньше, чем обычно.
– Вставайте, Ольга Константиновна, у нас сегодня гость к завтраку.
Оленька едва успела принять душ, как дверь распахнулась без стука и в комнату влетел Лёва.
– Ты здесь, в Москве! А я к тебе ездил в Берлин.
– И видел там моих?
– Видел всех – и внучку, и дочку, и дружка твоего. Они там, как ни удивительно, в полном порядке, чего нельзя сказать о тебе. Твою судьбу мы еще не устроили!
– А есть шанс устроить?
Лёва помолчал. А помолчав, спросил:
– А балкон здесь есть?
Услыхав про балкон в квартире Тани, Лёва, не допив какао, выскочил на лестничную площадку. Далеко ходить не пришлось: Таня была тут как тут, подслушивала под дверью. Оленька не расслышала, о чем Лёва с ней говорил, но после завтрака Таня позволила им выйти на свой балкон. Лёва не стал терять время:
– Я слышал, тебя допрашивал сам Абакумов. И как он тебе?
– Интересный мужчина, интеллигентный, особенно для начальника СМЕРШа.
– Ничего себе – интеллигентный! Он даже школу не окончил!
– Но я тоже не окончила, или ты забыл? И вообще, при чем тут школа?
– Так я и думал! Он тебя уже очаровал!
– Не преувеличивай! Ничуть не очаровал!
– Ой, Олька, я тебя я знаю, знаю твою склонность к молодым и красивым мужикам! Но на этот раз остерегись. Он очень опасный человек. И никому никогда не повторяй то, что я тебе скажу. Он не любит оставлять в живых женщин, которых соблазнил. А власть его безгранична.
– А что он с этими женщинами делает?
– Кому как повезет. Некоторые пропали без вести, некоторые попали в автокатастрофу, некоторые умерли в больнице от острого аппендицита. Что тебя больше устраивает?
– Но ведь и оттолкнуть его опасно! А он явно положил на меня глаз, я на этот счет не ошибаюсь. Я уверена, что он опять придет меня допрашивать, хоть ему по статусу это не положено.
– Олька, ты же всегда была мудрой змеей – придумай что-нибудь изысканное. Ты ведь всю нацистскую верхушку вокруг пальца обвела и осталась жива. Главное, сама им не увлекайся и помни об опасности!
– Лёва, милый мой, как мне все эти годы тебя не хватало! Но я ведь и без тебя справилась.
– Главное – помни: не позволяй себе им увлечься.
– Хорошо, пока мы на балконе, расскажи, что произошло в Берлине. Гитлера арестовали?
– О господи, ты ничего не знаешь? Гитлер покончил с собой, и Ева тоже. И Геббельс с Магдой, вместе со всеми детьми!
– Ты хочешь сказать, что они убили своих детей?
– Да, всех шестерых. Отравили.
– Не могу поверить – я ведь иногда бывала у них и знаю, нет, знала, всех этих детей. Я помню, как каждого из них зовут.
– Звали.
– Это же дети! Зачем нужно было их убивать?
В проеме балконной двери показалась головка Тани.
– Дорогие, вам пора отсюда уходить – я слышу на лестнице шаги!
Оленька и Лёва поспешили вернуться в однокомнатную квартирку и, как оказалось, вовремя, чтобы успеть сесть к столу с остатками завтрака и встретить улыбкой вошедшего Абакумова.
– О, Лев, ты такая ранняя пташка! – вскликнул начальник СМЕРШа. Стало ясно, что он не пришел в восторг, увидев своего сотрудника, пусть и брата кинозвезды, в комнате Оленьки.
– Вы же знаете, как я волновался из-за сестрички. И вот, благодаря вам наконец-то убедился, что она жива-здорова. Спасибо.
Таким образом были установлены условия соглашения: Абакумов понял, что Лёва знает о его интересе к Оленьке, и хоть тот был как бы мелкой пешкой, но в силу своих достижений как в разведке, так и в музыке стал пешкой проходной, то есть вхожей к самому Лаврентию Берии. И поэтому с Оленькой следовало вести себя осторожно. Впрочем, можно ведь без насилия, можно и обаянием взять, а уж в нем Виктор Семенович не сомневался.
Как только Лёва распрощался и ушел, Абакумов объявил, что сегодняшний день для Оленьки выходной: пусть займется чисткой перышек и наведением красоты, потому что вечером он приглашает ее в ресторан.
– Меня в ресторан? Но я ведь под арестом!
– Вы под арестом, и ваш охранник я.
– Не охранник, а тюремщик, или я не права?
– Не цепляйтесь к словам, Ольга Константиновна. Лучше подумайте, что вам нужно для чистки перышек – маникюр, педикюр, парикмахер?
Оленька решила не раздражать высокого начальника, от которого зависела ее судьба, и согласилась, а раз согласилась, так уже на все: на маникюр, педикюр, на парикмахера и вдобавок на костюмера, который объяснил бы ей, какие наряды носят советские женщины, когда идут в ресторан со своим тюремщиком.
– Не хочу выглядеть там чучелом.
Приехавшая вскоре костюмерша предложила Оленьке несколько нарядов на выбор. Оленька остановилась на элегантном кремовом костюме от Шанель в сочетании с черной кружевной блузкой, выгодно открывавшей знаменитые Оленькины ключицы. Костюм отлично подходил к хорошо знакомой роли баронессы. К семи вечера она была в полной боевой готовности. Таня прямо задохнулась, увидев преображенную Оленьку:
– Надо же, в ресторан с самим Абакумовым!
– Подумаешь, с Абакумовым! – отмахнулась Оленька. – С кем только я не ходила в ресторан, даже с самим Муссолини!
Ресторан был неплохой, особенно для Оленьки, которая последний год прожила в разоренном Берлине. Зал небольшой, скромно убранный, скатерти белые, хорошо накрахмаленные, как и салфетки, тарелки с вензелем саксонской фарфоровой фирмы, столовое серебро из настоящего серебра. А главное – блюда были очень изысканными, словно не было самой страшной войны в истории человечества. Где-то за кулисами негромко звучала классическая музыка – то ли Моцарт, то ли Бах. Когда они вошли в зал, музыка не перестала играть, но все же было ощущение, что все присутствующие перестали жевать, пить и разговаривать и молча уставились на них.
Очень быстро принесли закуску и вино – вино было отличное, грузинское. Во время еды Абакумов приступил к допросу, его очень занимал вопрос об отношениях между Гитлером и отрекшимся от престола бывшим королем Великобритании, герцогом Дэвидом Виндзором. Говорят, немцы хотели его похитить, даже с применением силы. Оленька напомнила ему, что в своих донесениях она подробно описала все, что знала, или Виктор Семенович их не читал?
– Конечно, читал, даже можно сказать – изучал. Но чего-то мне там не хватает. Есть какой-то пробел, даже не пробел, а прореха.
– Чего же вам не хватает?
– А вот освещения роли немецкого агента Шелленберга мне не хватает. Говорят, он больше двух недель там ошивался, всех слуг в доме Виндзоров заменил на своих эсэсовцев, с десятком влиятельных персон ужинал с целью получить их помощь в похищении. И что в результате? Виндзоры уплыли на Багамы, что, по их словам, было страшней смерти, а агент Шелленберг улетел обратно в Берлин. Как ни в чем не бывало. Так скажите, зачем прилетал?
Оленька задумчиво катала по тарелке идеально круглую печеную картофелину. Война уже закончилась, и все начальство Шелленберга уже отправилось кто за решетку, кто на тот свет. И ни от кого не надо хранить секреты. Тем более что чужим секретом можно откупиться от настойчивых ухаживаний начальника СМЕРШа. И Оленька решилась:
– Вообще-то я с Шелленбергом была знакома. Не близко, но мы относились друг к другу с симпатией – он помог мне уберечь от нацистов Белую дачу моего покойного дяди в Ялте. Мы ехали из «Волчьего логова», ехали долго, это был нелегкий день, и мы оба очень устали. И разговорились. Тогда-то он мне и рассказал, как Риббентроп приказал ему лететь в Португалию, чтобы похитить герцога Виндзора, а чтобы он не отказался, заручился согласием фюрера. Виндзор тогда скрывался в Португалии от Черчилля, который хотел обвинить его в измене за симпатии к нацистам. Риббентроп потребовал, чтобы Шелленберг попытался уговорить Виндзора добровольно уехать с ним в Германию, а если тот не захочет – силой вынудить его на побег. И Шелленберг полетел в Португалию, хотя сразу решил, что он этот приказ выполнять не станет. И постепенно подвел к тому, что Виндзор отправился губернаторствовать на Багамы, а Риббентроп принял оправдания Шелленберга. Особенно счастлив был Гейдрих, когда понял, что Шелленберг не только обвел Риббентропа вокруг пальца, но и подставил его, ловко обрушив на старика гнев фюрера за провал операции.
Абакумов пришел в восторг от рассказа Оленьки:
– Вы просто настоящий психолог, Ольга Константиновна! Вы понимали, кто кого в этом змеином гнезде ненавидит! Скажите, а как Шелленберг относился к Гейдриху? А еще лучше – как Гейдрих относился к Шелленбергу? Подумайте, прежде чем мне отвечать, а я пока закажу чай с пирожными. Что вы предпочитаете, наполеон или эклеры?
Осмелевшая Оленька сказала, что предпочитает и то и другое – она уже пару лет сидела на голодной диете.
– Как они относились друг к другу, я не знаю – с Гейдрихом я даже не была знакома, а видела его иногда издалека на приемах.
– А Шелленберг вам ничего о нем не говорил?
«Стоп, – подсказало Оленьке чутье, – не оступись, идешь по кромке льда».
– Вы что? Это ведь был его босс! И очень опасный босс – такая шла о нем молва!
– Но вы же сами писали о шашнях Шелленберга с женой босса!
– Я передавала только сплетни! И вообще, отчего у вас такой интерес к Шелленбергу? Он был чиновником третьего разряда!
– И потому вы с ним были в дружеских отношениях?
– Дружеские отношения сильно преувеличены. Но я относилась к нему с симпатией – именно потому, что он был не их породы! И никак не пойму, почему вы на нем зациклились.
– Я сейчас открою вам государственную тайну: потому что он умудрился сбежать! Не покончил с собой и не был арестован, а исчез как в воду канул.
– Да ну? Молодец! Но ведь, наверно, не он один?
– Увы, не он один. Но мы почти всех нашли, кроме тех, кого приголубили американцы.
Оленька вспомнила танкистов, которые убежали от «Иванов» к «Джонам», оставив в ее гараже пятьдесят канистр с бензином, и поверила начальнику СМЕРШа.
– А он и от бабушки ушел, и от дедушки ушел?
– Мы его все равно найдем – всегда отыщутся доброхоты нам помочь.
«Только не я!» – чуть не выкрикнула Оленька, но вовремя сдержалась, вспомнив предупреждение Лёвы. Тем более что ее пока ни о чем не просили. Но на всякий случай предпочла прервать скользкий разговор обычной женской хитростью – объявила, что ей надо выйти в туалет, попудриться. Абакумов попытался ее остановить, – мол, носик у нее очаровательный и пудрить его необязательно. Но она посмотрела на него многозначительно: мне лучше знать, в чем я нуждаюсь, и он сдался. Только опять спросил, что заказать ей к чаю – наполеон или эклер. Она опять сказала «и то и другое» и удалилась своей самой красивой походкой, все время памятуя, что спутник смотрит ей в спину.
Туалет, хоть и в роскошном советском ресторане, был самым обыкновенным, с нарезанной газеткой вместо туалетной бумаги. Зато на одном газетном квадратике Оленька прочла, что через неделю во МХАТе состоится торжественное пятисотое представление пьесы А. Чехова «Вишневый сад» с Ольгой Чеховой в роли Раневской. Оленька захватила с собой этот, так удачно обнаруженный листик, но держала его в тайне, пока чай не был выпит и пирожные не съедены.
Похвалив пирожные, Оленька предъявила свой газетный квадратик и произнесла тихо и вкрадчиво:
– Виктор Семенович, я не видела свою любимую тетю двадцать лет. Я не прошу о встрече с ней, но позвольте мне анонимно пойти на этот спектакль – это моя единственная просьба.
Хорошо тренированное лицо Виктора Семеновича не то чтобы дрогнуло, но как-то незаметно изменилось, – если бы можно было сказать о лице, что оно мигнуло и тут же вернулось в обычное состояние.
– Я подумаю, – сказал он кратко.
Оленька не настаивала. Тем временем посетители ресторана начали потихоньку расходиться.
– А не закончить ли нам столь приятный вечер у меня дома? – спросил хозяин. – Там я смогу угостить вас тем, что в советских ресторанах не подают.
«Вот оно!» – ужаснулась Оленька, но собрала все силы, сосредоточилась и вошла в роль баронессы:
– Милый Виктор Семенович, мы с вами взрослые люди и отлично понимаем, что вы мне предлагаете. Я отвечу вам со всей прямотой: вы мне симпатичны, и в другой ситуации я бы согласилась. Но в роли вашей заключенной я не могу принять предложение своего тюремщика. Иначе мне пришлось бы до рассвета покончить с собой. Вот когда вы отпустите меня в Берлин, я с радостью приглашу вас к себе. Надеюсь, вы не откажетесь?
Абакумов обиделся. Он не поехал провожать Оленьку в служебный дом на улице Герцена, а любезно посадил ее в машину и приказал водителю доставить ее к месту назначения в целости и сохранности.
– А я пройдусь пешком, – объяснил он свое поведение, – мне тут недалеко.
– Про спектакль не забудьте подумать! – осмелилась крикнуть Оленька на прощанье. Абакумов не ответил. До того, как машина завернула за угол, Оленька обернулась и посмотрела ему вслед – он шел, слегка сгорбившись, спина у него была обиженная. А что бы случилось, если бы Лёва ее не предупредил?
Больше Абакумов не приходил ее допрашивать. Приходили другие – тихие, вежливые, безликие – и почему-то сосредоточились на Геринге, с которым Оленька была знакома меньше, чем с остальными лидерами нацистов. Если не считать дружбы с Эммой, но Эмма о муже почти никогда не рассказывала, держала язык за зубами. Об ее отношениях с мужем приходилось только догадываться, но похоже было, что она была довольна положением первой леди государства, в котором оказалась на то время, пока Адольф не решился жениться на Еве Браун. Но сейчас, после полного крушения нацизма, трудно было понять интерес следователей к бывшему министру безопасности несуществующего государства, тем более что он уже был арестован. Однако неожиданно после нескольких дней таких несфокусированных допросов Оленьку осенило: «Следователи нащупывают пути к огромной незаконно собранной сокровищнице произведений искусства, умело спрятанной Герингом в заранее заготовленных хранилищах».
Оленька
«Если он заготовил тайные хранилища заранее, – разумно заключила Оленька, – значит, уже предвидел поражение, а вернее, полный разгром Германии. На что же он рассчитывал?» Зная, что Геринг человек умный и предусмотрительный, приходилось только предполагать, что и он надеялся на обещанное фантастическое новое оружие, но ожидания эти не оправдались.
Зато сбылась мечта Оленьки: вечером во МХАТе будет представлен пятисотый спектакль «Вишневого сада», и у нее есть билет в первый ряд. Непонятно, будет ли охранник, должен ведь быть – по протоколу. Но это не ее забота.
Поскольку кремовый костюмчик от Шанель у нее не забрали, она решила, что может опять в него нарядиться; насколько она помнила, в России в театр одевались как на званый обед. И не ошиблась: все сидевшие вокруг нее женщины выглядели роскошно и благоухали духами, в большинстве «Красной Москвой». Кресло, соседнее с Оленькиным, было свободно до последней минуты, и она заподозрила, что оно предназначено для ее охранника. И точно, в последний момент перед подъемом занавеса в рядом оказался не кто иной, как сам Абакумов – это был сюрприз!
Как известно, в пьесе «Вишневый сад» четыре действия, а значит, три антракта, так что у Абакумова была возможность подробно обсудить с Оленькой условия ее благополучного возвращения в Берлин вне поля подслушивающих устройств.
Ей поручалось выяснить, куда Геринг спрятал произведения искусства своей невероятной коллекции. Ольга сказала, что подумает, но думать, по сути, было не о чем: чтобы уехать из Москвы она готова была принять любое предложение, а это предложение было не из самых плохих.
Тем временем подходил к концу последний акт пьесы Чехова, и по окончании спектакля актеры, держась за руки, цепочкой вышли на просцениум.
Оленька не раз играла первые роли и знала, что во время спектакля актеры не различают лиц публики, но, появляясь на просцениуме в прощальном проходе, начинают видеть сидящих в первых рядах. И Оленька приготовилась к тому, что Ольга ее узнает. Это был волнующий момент: она верила, что ее связь с любимой тезкой никогда не прерывалась.
Главным условием ее посещения спектакля был запрет на личные контакты с актерами, но никто не мог воспретить ей вызвать на себя внимание Ольги. Она знала магнетическую силу своего взгляда и сосредоточила в нем всю свою волю. Подчиняясь ее воле, Ольга перевела свой взгляд на Оленьку, и лицо ее дрогнуло.
Не отрывая взгляд от Оленькиного лица, она вырвала кисти рук из ладоней своих соседей и двинулась вдоль занавеса мелкими шажками, скользя спиной по его складкам, пока не добралась до какой-то известной ей точки. Там Ольга чуть-чуть повела плечом, занавес слегка сдвинулся, она с удивительной ловкостью протиснулась за его край и внезапно скрылась из вида.
Абакумов тоже следил за маневрами знаменитой актрисы.
– Куда она делась? – удивился он.
– Это точка, где занавес раздвигается, – любезно объяснила Оленька, портить отношения со всемогущим начальником СМЕРШа не входило в ее планы. – Она проскользнула за занавес.
– Зачем?
– Чтобы упасть в обморок не на глазах публики, – догадалась Оленька и взмолилась: – Виктор Семенович, миленький, позвольте мне хоть на минутку заглянуть за кулисы! Ведь я не видела тетю двадцать лет, а она мне заменила мать! Вы можете пойти вместе со мной и не дадите мне совершить какую-нибудь глупость.
Глаза Оленьки были полны слез, и Абакумов сдался:
– Ладно, но всего на минутку.
И, подхватив Оленьку под руку, поднялся по лесенке на сцену. Дежурный капельдинер попытался его остановить, но он сказал ему что-то свистящим шепотом, и тот почтительно отступил, давая им дорогу за кулисы. Оленька была права: Ольга и вправду потеряла сознание, и костюмерша приводила ее в себя. Оленька бросилась к тете и упала на колени перед креслом, в котором та полулежала. Ольга открыла глаза и, не веря тому, что видела, пробежала кончиками пальцев по ее лицу.
– Ты здесь! Ты жива! Ты выглядишь прекрасно! – прошептала актриса и вдруг заметила Абакумова. – Ты что, под стражей?
Начальник СМЕРШа был не лишен чувства юмора:
– Да, Ольга Леонардовна, вашу племянницу охраняет главный охранник нашей страны!
Ольга притянула племянницу к себе и прошептала ей на ухо:
– Он что, за тобой приударяет?
– Во всяком случае делает вид, что да, – ответила Оленька куда-то в ямочку между глазом и ртом.
– Ой, берегись Олька, он опасный человек!
– О чем вы там шепчетесь, тезки? – полюбопытствовал опасный человек.
Первой отозвалась старшая Ольга – она все-таки была главной актрисой в их семье:
– Ты надолго задержишься в Москве? Я тебя еще увижу?
На что опасный человек отозвался так, словно держал ответ наготове:
– Нет, Ольга Константиновна на днях возвращается в Берлин.
Вот это новость! Интересно, он уже и раньше это знал или только минуту назад придумал? И насколько это правда? Ведь тетечку Олю и обмануть не зазорно – она уже не то что из прошлого, а из позапрошлого века! Вот и сейчас она занервничала от слов Абакумова: Оленьке сразу стало ясно, что ее любимая тетечка не раз с ним встречалась. Хотелось бы знать, в какой обстановке, небось, вызывал на допросы?
– Сразу уже в Берлин? А к нам, на Пречистенский, она не заглянет?
Оленька решила остановить поток Ольгиных опасных вопросов и резко сменила тему:
– Дорогая тетечка Ольга, я должна признать, что ты с годами играешь все лучше и лучше. Я плакала весь спектакль.
– Уж так-таки и плакала?
– Я ведь не надеялась тебя когда-нибудь увидеть, тем более на сцене. Это были такие страшные годы!
– Да, это были страшные годы! Но мы остались живы, и ты, и я. Боюсь, впереди нас ждут другие страшные годы.
За занавес хлынула толпа актеров, завершивших прощальные поклоны. Абакумов умело воспользовался этим:
– Мои дорогие Ольги, вам пора прощаться, пока вся труппа не бросилась выяснять, что случилось с их примадонной, – воскликнул он и быстро увел Оленьку за кулисы.
«Похоже было, что он отлично знаком с закулисной географией», – отметила про себя Оленька.
У служебного театрального выхода их поджидала служебная машина абакумовского ведомства, без водителя и заранее припаркованная там, где стоянки запрещены. Абакумов распахнул перед Оленькой дверцу пассажирского сиденья:
– Куда поедем, моя прекрасная пленница? Ведь нужно воспользоваться случаем!
– Каким случаем? – не поняла Оленька.
– Вы не заметили, что нам удалось сбежать из-под надзора преданной Тани!
– А вы ее боитесь?
– И еще как! Она ведь докладывает лично самому Берии!
– Что ж, если это правда, такой случай упускать нельзя. И что вы предлагаете?
– Я, как всякий зануда, повторяю свое ранее отвергнутое вами предложение: не поехать ли нам ко мне? Там я смогу угостить вас тем, что в советских ресторанах не подают.
– Виктор Семенович, я ведь уже сказала вам…
– Стоп, стоп, стоп! Я отлично помню, что вы сказали про заключенного и тюремщика. И потому постарался изменить ситуацию! – Он сел рядом с ней и вынул из бардачка длинный конверт. – С этой минуты вы не заключенная, а я не тюремщик. Я устроил не только билет на спектакль, но и на самолет – на послезавтра. Москва – Познань, первый класс.
– Первый класс – это хорошо. А из Познани в Берлин как, пешком?
– Пока не знаю, но я все устрою, не беспокойся.
Оленька повертела билет в руках:
– А это не подделка?
– А ты загляни в конверт.
А там лежала справка со многими печатями и подписью Берии. Абакумов обнял ее за плечи – рука у него была сильная и уверенная. Оленька вспомнила предупреждение Лёвы и отмахнулась от него: она всегда сама отвечала за свою жизнь и ни в чьих советах не нуждалась. И до сих пор ни разу не просчиталась.
Она не просчиталась и на этот раз. Когда Оленька прилетела в Познань, у трапа самолета ее поджидал вежливый молодой лейтенант:
– Госпожа Ольга Чехова? Я – лейтенант Дмитрий Смуров. Мне поручено отвезти вас в Берлин.
Дорога от самолета до машины была протоптана, но не асфальтирована, и Оленьке было нелегко по ней идти – она по привычке надела в дорогу туфельки на каблуках. Машина, поджидавшая их, оказалась трофейным «Опель-Кадетом», как, впрочем, и почти все немногие машины на стоянке.
Дорога в Берлин выглядела дорогой смерти. Хотя война вроде бы закончилась, но ее следы были всюду, насколько достигал глаз, – искореженные останки танков, обломки грузовиков и легковых машин, разбитые пушки и пулеметы громоздились среди бесконечных развалин. Можно было подумать, что в Германии не осталось ни одного неразрушенного дома. Оленька подняла с пола газету, она давно не видела немецких газет. Но эта оказалась русской, и не сегодняшней, а полугодовой давности. На первой странице была речь советского генерала, произнесенная на границе с Германией.
«Мы шагали 2000 км и видели уничтоженными все то, что было создано нами за предыдущие 20 лет. Теперь мы стоим перед логовом, из которого напали на нас фашистские агрессоры. Мы остановимся только тогда, когда выкурим их из их логова. Мы никому не должны давать пощады, так же, как они не давали пощады и нам. Страна фашистов должна стать пустыней, как наша страна, которую они сделали пустыней».
Сердце Оленьки стиснулось: что она делает в этой машине, которую прислал за ней начальник СМЕРШа Советской страны, поклявшейся сделать пустыню из Германии? Но разве у нее был выход? И разве она желала нацистам выиграть эту войну? И не лучше ли сегодня оказаться на стороне победителей? Ведь она всегда делала все, чтобы выжить и обеспечить свою семью, – с этой точки зрения ответ был ясен! Постаравшись успокоиться, Оленька позволила усталости победить и задремала.
Проснулась она от того, что машина свернула с большого шоссе и двинулась куда-то вправо по незнакомой узкой дороге. Здесь воздух не так был насыщен гарью и разрушения казались не такие чудовищными: один дом из трех.
– Куда мы едем? – разволновалась Оленька. – Разве не в Глинеке?
– А вам ничего не сказали? – удивился Дима. – Вам предоставили дом во Фридрихсхагене.
– Что значит – предоставили? У меня есть свой дом в Глинеке.
– У вас был дом в Глинеке, но теперь он уже не ваш. Там американская зона, а вы будете жить в советской зоне, во Фридрихсхагене.
– Что такое Фридрихсхаген? Где он, этот Фридрихсхаген?
– Пригород Берлина, где-то в Брауншвейге. Я там никогда не был, но говорят, это чудное место на берегу озера.
– Но у меня же семья и все вещи в Глинеке!
– Не беспокойтесь, все должно быть доставлено во Фрид-рихсхаген, а может быть, уже там.
– Если вы там никогда не были, как вы туда доедете?
– У меня карта – вот, посмотрите, – и он протянул Оленьке карту.
– Ничего не понимаю! Как вы разбираетесь в этой путанице?
– Я привык и сразу вижу, куда надо ехать.
– А адрес вы знаете?
– Конечно. Шпреештрассе, 2.
Оленька не успела решить, этот Фридрихсхаген – награда или наказание, как они туда приехали. Улицы городка были разрушены меньше других и выглядели даже мирно, словно война прошла мимо. Здания, окруженные деревьями, выглядели нарядными, хорошо ухоженными. Дом, предписанный Оленьке, был не хуже соседних, а кое в чем даже лучше: лужайка перед ним так удачно сбегала к озеру, что переходила в уютный песчаный пляж. Оленька быстро обошла дом – он был гораздо больше и благоустроеннее ее виллы в Глинеке. Так что можно было расценивать новое жилище как награду.
Кроме того, дом был меблирован, причем мебель во всех комнатах стояла дорогая, частично античная, что заставило Оленьку задуматься.
– А где хозяева этого дома? На каких условиях они его сдали? – спросила она Диму.
– Они его не сдали. Глава семьи – крупный нацистский преступник, он арестован, и его имущество конфисковано.
– А его семья?
– Я не знаю, что происходит с семьями крупных нацистских преступников, но вряд ли их жизнь устлана розами.
– Ладно, бог с ними, но я бы хотела знать, где моя семья и мои вещи. Вы же обещали их сюда доставить.
– Они вот-вот должны прибыть! – Дима выглянул в окно и закричал: – Да вот они, подъезжают!
Действительно, к дому подъехали два воинских грузовика с вещами, а за ними очередной трофейный «Опель-Кадет», из окон которого выглядывали дорогие личики Адочки и Веры. И к своему удовольствию Оленька увидела, как из кабины одного из грузовиков выпрыгнул ее новый друг Альберт. У него в руке была большая корзина с аккуратно уложенными любимыми горшочками из ее оранжереи.
