Текст книги "Поезд для Анны Карениной"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Ну есть один бульдог, его зовут Харитон. Я к нему еще не подобрался. Есть кошка Маркиза. Еще этот... Удав Мамацуи. Это все.

– Мама... как? – Карпелов достал листок и подчеркнул в нем Харитона – «Черемушкинский рынок и проститутки Юго-Запада», и Маркизу – «рулетка и карточные игры». Никакого Мамацуи в его списке известных внутренним органам кличек преступного мира не было.

Пеликан смотрел на Карпелова не моргая, бледный, с синими кругами под глазами.

– Удав Мамацуи, – сказал он громко, думая лихорадочно про себя, правильно ли делает, раскрывая свои карты.

– Ну что, давай до конца договорим. Удав, значит, Мамацуи. Откуда ты знаешь эти клички? – Карпелов не хотел смотреть в лицо Пеликана после этого вопроса, специально отвернулся. Он почувствовал, что мальчик устал и ему все труднее и труднее изображать необходимое выражение лица. Пусть расслабится и хорошенько подумает. Он назвал кличку, которая неизвестна органам, а когда понял, что неизвестна, очень испугался. Что это, черт возьми, значит?!

– Где что услышал, – почти шепотом проговорил Пеликан, – еще в газетах иногда бывает.

– Не бывает. – Карпелов повернулся, и ему стало жалко Пеликана. Журналист выглядел ужасно. Больше всего на свете он не хотел отвечать на этот вопрос, и Карпелов понял, что ответа не будет. – Не бывает, потому что ты назвал такие клички, включая, кстати, и Пикассо, которые не проговаривались по телевидению и радио и не печатались в газетах. Потому что эти люди на свободе. Информация идет, когда кто-то из них арестован или убит. Кстати, похоже, что никого из них ты лично не знаешь и фотографии эти тебе раньше не попадались.

Почему... – Пеликан потянул на себя журнал «Плейбой» со стола Карпелова. – Эту знаю. Классная тетка. Кличка Апельсин.

Три дня Ольга Антоновна заставляла себя не отвечать на телефонные звонки, не выходила в город, не ужинала с друзьями, не смотрела на себя в зеркало. Она валялась на смятой огромной постели, выпила, впрочем без особого желания, полбутылки водки, искусала и разбросала по комнате яблоки и персики. Изредка, медленно и плавно скользя по коврам и паркету легкими ступнями, она ловила границу света и сумерек, но определить, день ли сменял ночь или ночь светлела наступающим утром, не могла.

Испуганный ее состоянием, муж посетил психиатра. Психиатр сказал, что помогать нужно не жене, а ему, мужу женщины, не сумевшей справиться с возрастным приступом самопереоценки, усугубленным отсутствием детей. На вопрос, что же теперь делать и как реагировать на полную отстраненность жены от происходящего вокруг, ему было предложено несколько вариантов на выбор.

Не обращать внимания на поведение жены, разговаривать с ней так, словно ничего не случилось, потому как велика вероятность того, что подобное поведение спровоцировано для привлечения к себе внимания. Подарить цветы.

Завести хорошенькую девушку, с которой посетить театр, концерт или ресторан, переходить или не переходить с ней к интимным отношениям – по обстоятельствам.

Еще можно было предложить жене немедленно сменить обстановку. Например, уехать на недельку в тундру. Или в Африку на охоту.

Самому заболеть и потребовать к себе внимания.

Врезать жене как следует, потом помириться и провести вместе сутки в постели.

Получилось так, что муж Ольги Антоновны выполнил все, что ему предложил психолог, и сразу.

Он повел в обед свою секретаршу Милу в дорогой ресторан. Откушав в уединенной кабинке и все время натыкаясь взглядом на выпученные от удивления и испуга глаза секретарши, муж Ольги Антоновны вытер рот и руки салфеткой и сосредоточенно расстегнул на секретарше блузку, обнаружив, что она не носит лифчик. Разглядывая девичью острую грудь, уловил себя на том, что обдумывает, как именно следует врезать жене, поскольку никогда этого раньше не делал. Вздохнул, блузку запахнул, перед Милой извинился и немедленно отправился домой, купив розы.

Он постучал в комнату жены, она крикнула: «Нельзя!» – он вошел в полутемное пространство, с ужасом разглядывая перевернутую мебель и раскиданную повсюду одежду. Осторожно обходя опрокинутые кресла и журнальный столик, муж Ольги Антоновны вдруг обнаружил перед собой странное существо. Существо это стояло на четвереньках, покачиваясь вперед-назад, и было равномерно раскрашено черными и белыми полосами, более широкими, чем у зебры. Оно имело голову его жены, лицо тоже было полосатым, существо открыло рот и закричало визгливо и очень громко: «Нельзя-а-а!!» – отчего муж дернулся, отступая назад, споткнулся, упал и ударился головой, потеряв сознание.

Он пришел в себя оттого, что Ольга Антоновна брызнула изо рта холодной водой, подумала, наблюдая за скривившимся от боли лицом мужа, и вылила все из стакана ему на голову. Муж открыл глаза. Комната была та же, мебель раскидана, одежда разбросана. Но Ольга Антоновна открыла шторы, яркий свет резал глаза, очень болел затылок и кружилась голова. Ольга Антоновна убедилась, что муж жив, и равнодушно отошла к кровати, упав на нее навзничь. На ней был махровый халат, под мокрыми волосами растекалось на простыне темное пятно. Муж понял, что она только что вымылась. Получается, когда он упал и потерял сознание, она спокойно ушла в ванную смывать полосы.

– Мне плохо. – Он попытался сесть, это получилось с трудом, тогда он отполз к стене и прислонился спиной. – Принеси льда, у меня затылок...

– В хо-ло-диль-ни-ке, – по слогам сказала жена.

– Мне надо выпить. – Муж ощупывал голову, его мутило.

– Там же.

– Помоги мне встать!..

– Не могу, – ответила Ольга Антоновна и перекатилась на живот. – Я пьяная и плохо орипи... орини... о-ри-ен-ти-ру-юсь в про-стран-с-с-с...

– Что же это такое. – Муж с трудом стал на четвереньки и медленно встал, держась за стенку. Он пришел через десять минут с маленькой чашечкой, сел рядом с Ольгой Антоновной. – Выпей. Нам надо поговорить. – Ему пришлось просунуть руку ей под спину и приподнять тяжелое податливое тело, скривившись от боли в голове. – Это кофе с лимоном. Крепкий.

Ольга собралась сделать глоток, но что-то ее так рассмешило, что она прыснула, забрызгав ему лицо и рубашку. Муж дернулся и медленно провел ладонью по лицу.

– Ты в этом тюр-ба-не очень хорош! – Она показала рукой, в которой была чашка, на его голову, замотанную полотенцем, и залила коричневой жижей кровать. После чего попробовала выпить свой кофе, с удивлением таращилась несколько секунд в пустую чашку, отбросила ее на пол, выползла из халата, свернулась калачиком и заснула.

Муж Ольги Антоновны сделал несколько звонков и отключил телефон, выпил пару таблеток, внимательно рассмотрел себя в зеркале и решил дать жене поспать часик. Он лег рядом, устроив подушку под шеей, чтобы голова свешивалась, и хотел все спокойно обдумать, но вдруг тоже заснул, словно еще раз потерял сознание.

Странно, но он очень хорошо отдохнул во время этого сна. Открыв глаза, он опять с удивлением огляделся вокруг, потому что сон бережно зализал последние тяжелые минуты. Ольга сидела рядом, голая, со стаканом сока, и так изучающе разглядывала лежащего возле нее далеко не молодого мужчину, словно тоже заблудилась во сне.

– Больно? – Она показала рукой на его голову.

– Я плохо упал, – сказал муж. Со словами пришла боль и легкая тошнота.

– Я же сказала, что нельзя! – В голосе жены слышались истерические нотки, но она была трезвой.

– Сейчас вечер? – спросил муж, покосившись в сумеречное окно и стараясь не поворачивать голову.

– Не знаю. По-моему, утро. На часах четыре. Темно – значит, не день.

– Не может быть. – Муж медленно сел. – Я шел поговорить с тобой. Уже утро, какой кошмар!

– Неужели, – равнодушно сказала Ольга.

– Ольга! Поговори со мной.

– Я не могу. Ты не поймешь.

– Ну ты хотя бы согласна, что с тобой не все в порядке? – Мужу удалось встать, он осторожно ходил туда-сюда по комнате, обходя препятствия.

– Это как сказать. Может, я только сейчас и устраиваю порядок в своей жизни.

– Подожди, ты понимаешь, что у тебя это возрастное? – Он тут же пожалел о сказанном, рассмотрев ее лицо, и поспешил загладить промах:

– Слушай, каждый человек должен заниматься своим делом. Согласна? Ты заболела, не занимайся самолечением, иди к врачу! Это же очень просто. У тебя же есть психиатр, он тебя консультирует, давай его вызовем.

– «Своим делом», – кивнула Ольга, соглашаясь, – а какое у меня дело, а? Таскаться возле тебя красивой пристежкой, по выставкам шастать, жаловаться массажисткам, учить японский, на кой черт он мне нужен! Ведь я даже переводить с тобой ездить не могу никуда!

– Ольга, роди ребенка. Нет, я серьезно. Уже пора.

Ольга задохнулась, словно налетев на препятствие:

– Ты что... Ты действительно понимаешь, что со мной происходит?

На него смотрели почти безумные глаза в красных прожилках воспаленных белков.

– Я все понимаю, я тебя очень люблю и предлагаю тебе поехать куда-нибудь отдохнуть. А что, пошлю все к черту, все эти комиссии, государственные интересы, давай махнем рыбу ловить или тигров стрелять. Слушай... – Он вдруг резко повернулся к ней и встревоженно спросил:

– А ты не беременна?

Ольга безучастно смотрела в темнеющее окно. Ее глаза угасли, как только муж заговорил о поездках.

– Нет. Я только влюблена жутко, а больше ничего интересного.

– Что ж ты сразу не сказала? – с облегчением почти крикнул муж. – Ну как же ты меня напугала!

– Ты не понял. Я как-то неудачно на этот раз вляпалась. Я без него жить не могу. Я решила посмотреть, сколько выдержу. Мне хватило и двух дней. Потом пришлось напиться, чтобы не побежать к нему.

– Какие проблемы, только подумайте! Он кто – официант? Сантехник? Да беги, только охраняйся получше, а то лечиться придется, когда вернешься. Беги, только не пей и не ползай тут раскрашенная в полоску!

– Вот так, да? – крикнула Ольга, заводясь. – Не зарази, значит, нас, уважаемых, а то мы люди очень важные для государства! Я не пойму, как же я рожу от него ребенка, если должна «охраняться» и заботиться о твоем здоровье?!

– Не обязательно рожать ребенка от мойщика окон, детей рожают от мужа! – Руки у мужа тряслись, он подошел к Ольге близко и с ненавистью, смешанной с удивлением, разглядывал эту совершенно незнакомую бешеную женщину.

– Детей рожают от любимого! – крикнула Ольга, а муж, плохо соображая, что делает, ударил ее кулаком в лицо.

Ольга упала на кровать навзничь, но потом вдруг закинула ноги и кувыркнулась назад. Пока ее муж, застыв на месте, пытался обрести способность соображать и как-то извиниться, Ольга схватила с пола поднос, размахнулась, подбегая, голая, растрепанная и ужасная в гневе, как древнегреческая богиня. Он был настолько заворожен ее видом, что даже не поднял руки, чтобы закрыть голову. Раздался длинный, чуть вибрирующий металлический звук. По ковру покатились оранжевые замшевые персики.

Приходящая домработница обнаружила в девять утра совершенно разоренную спальню и две неподвижные фигуры на кровати. Хозяин был одет и даже в галстуке. Хозяйка – абсолютно голая. Домработница заметалась по квартире и пыталась звонить, но телефоны молчали. Когда она, подвывая от страха, засовывала трясущейся рукой вилку телефона в розетку, кто-то взял ее за локоть и не дал это сделать. Обмирая, она медленно повернулась и успела закрыть себе рот другой рукой. Крик получился придушенный. Перед ней стояла хозяйка – босая, она подошла неслышно по коврам. Хозяйка высоко поднимала голову и смотрела на нее одним полноценным глазом, правда довольно бессмысленным, и другим, совершенно заплывшим и плохо открывающимся.

– Пошли на кухню, – сказала она, еле ворочая языком, – наклюкаемся вдрабадан...

Хозяину тоже сделали коктейль. Он пил из высокого стакана водку с лимонным соком и желтком, а две женщины держали его по бокам. Муж Ольги Антоновны вдыхал молча, а выдыхал со стоном.

– Как я рада, господи, ну как же я рада! – чуть не плакала домработница. – Я думала, что вас убили!

Она, пошатываясь, немного убрала комнату, но мебель трогать не стала, чтобы не будить уже раздетого хозяина и слегка одетую – кружевная рубашка – хозяйку. Выпив, те спали, отвернувшись друг от друга. Домработница закрыла окна шторами, проверила плиту и сигнализацию, но, дойдя до двери, обнаружила, что передвигается с трудом. Погрозив себе пальцем, благоразумно прилегла в гостиной на диване в огромных подушках с желто-золотыми разводами холодного скользкого шелка.

Муж Ольги Антоновны проснулся поздним вечером, и они поужинали с домработницей, которую он разбудил и вытащил из дивана за руку, потому что диван этот совершенно засасывал любого, кто в него попадал. Домработнице было неловко спрашивать, где Ольга Антоновна. Хозяин жевал молча и сосредоточенно, а после еды заперся в кабинете работать. Домработница почти два часа тщательно убирала спальню. Она сгребла ладошкой в кучку разорванную на мелкие клочки бумажку. Это была записка, на некоторых кусочках были видны буквы, уже потерявшие всякий смысл. Когда она одевалась, в коридор вышел хозяин.

– Кофейный ликер остался? – спросил он. – Или водки хотите?

– Мне бы домой, поздно уже.

– А как вам наш... мой диван? – Он смотрел на нее поверх очков.

А вы меня завтра из него вытащите? – спросила пожилая женщина, медленно расстегивая плащ и почувствовав – восьмым? девятым? чувством – страх стоящего возле нее пожилого мужчины остаться одному.

Майор Карпелов и оперуполномоченный лейтенант Январь перелопатили уйму донесений, протоколов и газет, отыскивая все подробности жизни красавицы из «Плейбоя». Карпелов сначала ошибся, услышав от Пеликана кличку «мисс Июнь», и искал следы в преступном мире. Но первый же звонок в поисках женщины по кличке Апельсин дал такую странную информацию, что Карпелов ошарашенно разглядывал несколько секунд трубку телефона, прежде чем ее положить.

– Что-то горяченькое? – поинтересовался Миша Январь.

– Она из органов, – сказал Карпелов и показал на журнал, – ничего не понимаю.

И через два дня Карпелов все еще плохо понимал, а еще меньше верил в собранную информацию. Получалось, что в отделе убийств Центрального округа работала обалденная баба, профессиональный снайпер, офицер и красавица одновременно. Она убила на допросах парочку плохих дядей, за что была отстранена от работы. Убийства плохих дядей на этом не закончились, бог знает как ее занесло в публичный дом в Турции, где она зарезала ножом авторитета по кличке Самосвал. Предположительно, перед этим ей удалось свернуть шею напарнику Самосвала, большому Максу Людоеду. Потом она перешла на офицеров федеральной службы и застрелила в подвале одного банка офицера Денисова.

– А на вид нормальная! – озадаченно сказал Миша Январь, выслушав Карпелова и любуясь фотографией, где роковая женщина сидела на стуле в шляпе. – И дальше что? Ушла в манекенщицы?

– А дальше – бред, да и только. Застрелилась. Обнаружена у себя в квартире застрелившейся в голову. В ванной. Ищи, Миша, ищи, посмотри внимательно протоколы с места самоубийства. Самое незначительное, хоть какую-нибудь зацепочку! Почему Пеликан знает ее кличку? Кто такой Мамацуи? На кой черт такой бабе стреляться?

– Что именно искать? Ты думаешь, ее убрали федералы?

– Просто выдерни все, что тебя зацепит, любую ненормальность!

К вечеру Миша Январь выдернул две ненормальности. Первую – из отчетов о слежке за Евой Николаевной Кургановой, старшим лейтенантом милиции, объявленной в розыск после убийства Денисова, офицера ФСБ. Вторую – из протокола об осмотре места самоубийства – квартиры Евы Кургановой.

– Получается так, – азартно шлепал ладонью по бумажкам Январь, – вчера, допустим, квартиру осмотрели, слежку установили, а завтра ее обнаруживает в ванной подруга, и, судя по запаху, – недельный покойничек.

– Перенесли труп из другого места? – спросил сам себя Карпелов.

– Дальше – еще интересней. Я прогнал по компьютеру адрес ее квартиры. И что я вижу! В тот день, когда ее обнаружили, в этом же месте задержан раненый Хрустов Виктор Степанович, офицер в отставке. Прогоняю Хрустова. Убийство женщины в Турции с отделением головы.

– Подожди, не путай меня с этой головой. Значит, вместе с Кургановой в квартире был раненый по фамилии Хрустов?

– А вот тут неувязочка номер два. Он потом появился. Сначала нашли Курганову. Вызвали «скорую» и милицию. Пока ждали, в квартире появился подстреленный Хрустов.

– Так, – Карпелов стукнул по столу ладонью, – данные на Хрустова! Он же где-то сидит?

Что?! – закричал майор, видя, как Миша Январь отрицательно качает головой. – Умер?

– Никак нет. Хрустов сбежал месяц назад из тюремной больницы. У него было прострелено легкое. Объявлен в розыск.

Карпелов нервно меряет шагами кабинет. Он почти ощущает напряженную и прочную паутину, в которую влезает. Паутина сопротивляется, да ведь это только дело времени.

– Помните побег Слоника, товарищ майор? Через день после этого был убит подполковник Хорватый из прокуратуры.

– Слушай, Январь, ты уж совсем, это уже миф какой-то! Здесь-то она при чем?

– Он был с ней в отношениях. Это сплетни. Но убили его в перестрелке с турками, а Курганову перед этим турки похитили. Это по факту.

– А Слоника ты к чему приплел?

– Так ведь Хрустов этот женщине голову отрезал в особняке Слоника в Турции, а не где-нибудь. И Самосвала Курганова в Турции зарезала. За что была закована в сундук и брошена в море.

Карпелов смотрит безумными глазами на задумавшегося Мишу Января.

– Знаешь, что в этом деле плохо? – спрашивает он, а когда Январь не реагирует, толкает его легко в спину. – Очень много информации, ну просто очень много, так не бывает. Поэтому мы сделаем так. Работа у нас идет по Пеликану. Он назвал кличку этой женщины и несколько других, из которых одна – полная неожиданность. Не проходит у нас нигде эта кличка. Я теперь с него не слезу, но и давить сильно не хочу, потому что собираюсь через него выйти на снайпера с ВДНХ. Получается, что в «Пчеловодстве» он к Пеликану подошел, он, зараза! А мы ведь его даже не сфотографировали!

– Кого? – удивился Миша.

– Туляка этого в плаще! Отпечатки пальцев взяли, а фотографий нет, потому как отпущен после выяснения личности!

– Вы думаете, это он – крокодила?..

– Ты писал отчет. Опрос продавцов.

– Они не слышали, о чем Пеликан говорил с этим в плаще.

– Тоже верно, – кивнул Карпелов, – может, попрошайничал или просил закурить. А Пеликан опять грузит. Стоп. Что ты говорил про компьютер только что?

– Искал по адресу, есть ли информация.

– У Пеликана при задержании было несколько дискет. Быстренько проверь их. Пленка в фотоаппарате должна быть. Проявить. Обыск на квартире. Свяжись с родителями. Прогони информацию на слово «мамацуи» или «мама цуи»

Слушаюсь. – Январь собирал на столе бумаги, задержался взглядом на обложке. – Такая! – сказал он мечтательно. – И мертвая..

Ева Николаевна Курганова вышла из скорого поезда на Курском вокзале. Одета она была в потрепанные джинсы и футболку. На голове кепка с козырьком, через плечо – спортивная сумка. В прорези кепки сзади задорно подскакивал при ходьбе маленький хвостик темных волос. Она взяла такси, назвала адрес, а когда подъехала к знакомому зданию управления, надела черные очки.

В приемной у кабинета начальника отдела по особо тяжким преступлениям Гнатюка народу было много. Ева сидела почти два часа, не двигаясь и жадно рассматривая сквозь темные стекла проходящих знакомых и незнакомых работников управления.

– Вы ко мне? – Гнатюк наконец вышел из кабинета. – По какому вопросу?

Ева встала и, не говоря ни слова, прошла мимо него в открытую дверь.

– Минуточку, – сказал Гнатюк настырной женщине, не собираясь закрывать дверь, но женщина сдернула в кабинете очки и сняла кепку. Гнатюк словно споткнулся на полуслове под взглядом грустных глаз цвета слегка разбавленных чернил.

Они пили чай и молчали. Ева отказалась от печенья и очень серьезно сообщила:

– Худею. Плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят.

Гнатюк смотрел на нее, загорелую, с отличными накачанными бицепсами и тонкими крепкими кистями рук, на чуть заветренные – полоской по краям – губы, на выступающие и почему-то поцарапанные скулы, потом стал улыбаться, словно наконец с ее появлением кончились милицейские будни и вот-вот начнется что-то совершенно невероятное.

– Зачем тебе пролезать в такое окно?

– Ну как же. Ваш друг, который ведет спецподготовку, капитан Борзов, считает, что я должна прыгать рыбкой головой вперед в такое окно с автоматом Калашникова.

– Замучили тебя служивые, – улыбнулся Гнатюк. – Ты сама хотела поупражняться в стрельбе и позаниматься со специалистами. И я тебе скажу, ты так выглядишь!..

– Ну да, ну да. Месяц этой спецподготовки я выдержала, но думаю, что с личным составом десантников теперь у капитана Борзова проблемы. По утрам у нас пробежка минут тридцать, жарко... Так что потом во время построения первая команда у него: «Отставить эрекцию!» Остальное время в спецодежде кувыркаемся, ничего... Я получила вашу телеграмму. – Ева решила, что светская часть беседы закончена. – Как умерла Лариска?

Голосом, не выражающим никаких эмоций, Гнатюк сказал, что старший лейтенант Комлева Лариса умерла после родов три дня назад, что Ева Николаевна на похороны успела, что дети Ларисы живы и здоровы, чувствуют себя хорошо, а вот муж, наоборот, очень плохо.

Гнатюк заметил, что глаза Евы расширились, словно она испугалась и удивилась одновременно. Она хотела что-то сказать, но вдруг прикусила нижнюю губу, отошла к окну и там вдруг спросила:

– Дети?

– Ну как же. Она же рожала. Двойня... – Гнатюк не успел договорить, как Ева почти крикнула:

– Мальчик и девочка?!

– Мальчик и девочка, – кивнул Гнатюк. – Да ты в порядке?

– Что с мужем? – не ответила Ева на его вопрос.

– Ну что с мужем... Работаем пока, но очень упертый.

– То есть он здоров? – Она наконец повернулась, и полыхнувшие огнем скулы выдали ее волнение.

– Здоров, вполне здоров. Только вот детей оформляет как сирот.

– Он не берет детей, ну конечно! – Ева словно наконец что-то поняла или разгадала. – Он не хотел ребенка, Лариска говорила, а тут – двойня, он не берет детей...

– Ну как не берет, он хитро не берет. Совсем он не отказывается, а оформляет на три года в дом ребенка, а там, мол, посмотрим.

– Еву и Сережку на три года в дом ребенка? – Ева Николаевна подошла к столу и стукнула кулаком. Тренькнули, соприкоснувшись при сотрясении, стакан и пузатый графин на подносе.

– Ты это... Ты поосторожней. Мне Борзов рассказывал по телефону, что ты кирпич раскалываешь запросто. Эта мебель хоть и старая, но тоже, знаешь!.. Какую Еву и... Сережу?

– Детей зовут Ева и Сережа. Лариска сказала, если будет девочка... – Ева замолчала и сжала зубы.

– Хорошие имена. Сядь. Успокойся. Ты успела на похороны.

– Я не хожу на похороны. – Ева села и тяжело, судорожно вздохнула. – Я хочу поговорить с мужем Лариски.

– Бесполезно. Все уже говорили. Мы ему обещали зарплату ее переводить и оплачивать год няню. Ни в какую.

– Я буду с ним говорить. Давайте сменим тему.

– Давай сменим, – согласился Гнатюк. – По работе полный завал. Но дел интересных мало, так, в основном бытовухи или с наркотиками. Правда, вчера был день с сюрпризом. Мне принесли журнал «Плейбой». Ты уже видела?

– Что видела? – не поняла Ева.

– Не видела, значит. А я целый день над этим работал. Тогда тебе – тоже сюрприз. – Гнатюк открыл сейф и, доставая журнал, доверительно сообщил:

– Я в сейф прячу, а то такая картинка на столе, сама понимаешь. Смотри.

Еве пришлось еще раз вытаращить глаза.

– Там на развороте еще интересней. – Гнатюк вертелся в кресле туда-сюда и получал удовольствие.

Ева открыла разворот.

– Какая толстая и развратная тетка, – проговорила она наконец.

– Да. «Мисс Июнь» будешь. Откуда эти снимки, знаешь? Ева кивнула.

– Тогда тебе интересно будет знать, что журнал завален письмами и звонками. Ты нарасхват. Такая жалость, приходится отвечать, что модель умерла.

– Что, все еще умерла?!

– Ты даже похоронена. На том же, кстати, кладбище, где будут хоронить Лариску.

– Ну спасибо! Значит, убийство Денисова навесили на меня! У вас что, следователей нормальных нет? Хрустова допросили? Он еще тогда в квартире, когда я «застрелилась», сказал, что убил Денисова!

– Хрустов сбежал.

– Специалист! Который раз он у вас бежит? Я работать хочу! – закричала вдруг Ева, прижав ладони к вискам.

Ева кричала еще минуты три, потом устала и выпила воды. За эти три минуты Гнатюк узнал, что теперь она пробегает пять километров за шестнадцать и две, из десяти выстрелов десять выбивает в десятку, преодолевает с разбега при полном снаряжении и с оружием препятствие высотой два пятьдесят, сидит под водой минуту двадцать восемь секунд, а на прошлой неделе единственная из отряда поймала в степи мышь-полевку и что эта мышь была совершенно здорова, что бы там ни говорил зануда Борзов.

– В роддом поедешь? – спросил Гнатюк, когда она затихла.

Ева кивнула ему молча, а глаза налились слезами.

Я и на похороны, пожалуй, приду. Дело есть. – Она моргнула, и ресницы намокли.

– Господи, что с тобой сделали?! – закричала Далила, открыв дверь на длинный звонок.

– Ты тоже прекрасно выглядишь, особенно хороши круги под глазами. В тон маечке. Выпить есть? А то буду реветь и ругаться. – Ева толкнула ногой дверь и открыла ее пошире. Далиле пришлось посторониться, она держала перед собой на весу руки, запачканные мукой. Ее голубая майка тоже была в муке.

Ева бросила сумку на пол и пошла к ванной, стаскивая через голову футболку. В ванной, ощерившись, разглядывал свои зубы незнакомый ей мужчина с мокрыми прилизанными волосами.

– Отличные зубы, – похвалила Ева, сняла джинсы вместе с трусиками, бросила все это на пол и, голая, открыла кран с холодной водой.

– А вы, простите?.. – Мужчина смотрел на нее испуганно. Ева стала под душ и застонала от удовольствия.

– Я – подруга, – сказала она, согнав воду с лица ладонью, – а почему Далила в муке? Мужчина словно очнулся и резко отвернулся.

– Она готовит. Ну да, пельмени.

– Это как понимать, вы уже потрахались или только собираетесь? – Ева закрыла воду, поэтому вопрос получился громким.

– Уже, – сказала Далила из кухни.

– А почему ты возишься на кухне, а он разглядывает свои зубы и изнывает от скуки?

– Да я... Я пожалуйста, я тоже могу! – неестественно радостно сказал мужчина и пошел на кухню.

– Ты не будешь вытираться? – Далила шла по мокрым следам Евы в комнату.

– Нет.

– Ты не обнимешь меня?

– Нет.

– Если бы ты точно указала в телеграмме день...

– Пустяки. – Ева потрошила свою сумку. – Не обращай на меня внимания, у меня с головой не в порядке.

– А что с твоей головой? – Далила села на подлокотник кресла и улыбнулась.

– Я плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят в экипировке и с автоматом, поэтому и приземлилась плохо на пол. Головой получилось. Надо худеть.

– Да ты же почти дистрофик, посмотри на себя! На кой черт тебе пролезать в это окно с автоматом?

– Действительно, – задумалась Ева. – Вот странно. Там все имеет совершенно другой смысл. Пожалуй, пельмени – это то, что надо. А какая бутылка стоит на столе в кухне?

– Токайское.

– Фантастика. Можно я голой похожу? Целый месяц не ходила голой.

Далила расхохоталась громко и счастливо, закинув голову, а мужчина крикнул из кухни, что пельмени готовы.

– Вы, девочки, кушайте, а я пойду. – Он старался смотреть только в пол.

Захлопни дверь! – крикнули девочки хором, посмотрели друг на друга и засмеялись. Далила – легко и громко, Ева – неуверенно, словно забыла, как это делается.

– Отряд специального назначения, воинская часть семнадцать тридцать два. Двадцать девять дней активного отдыха и подготовки. Один раз я потеряла сознание от переутомления. Меня несли четыре километра на руках все восемнадцать кабанчиков, которые считают себя гордостью спецназа.

– Наверное, ты потеряла сознание в танке и они не смогли его открыть. – Далила разлила остатки вина из бутылки.

– Нет, по очереди. Это было единственным моим сексуальным приключением за двадцать девять дней. И вот что я тебе скажу. Я здорова. Я хочу работать. У меня отличные физические показатели, прекрасная реакция – только я смогла поймать мышь. Мои фотографии в журнале «Плейбой», я там в шляпе, в милицейском кителе, еще с пистолетом. У Лариски Комлевой родились дети, их двое, мальчик и девочка. Я очень боюсь новорожденных детей. – Ева смотрела перед собой, проводя пальцем по ободку тонкого бокала.

– Да-а-а... – протянула Далила, подперев руками голову, – начинается сумасшедший дом. Стоило тебе появиться, как начинается. Зачем ты снялась для «Плейбоя»? Почему ты должна бояться новорожденных детей? Почему ты ловила какую-то мышь? И вообще, где этот сексуально озабоченный подросток, которого ты вытащила из турецкого публичного дома?

– Илия? С ним все в порядке, он в Бельгии. Учит языки и историю искусств. Надеюсь, что полгода он там просидит. Потом придется отыскивать деньги на оплату.

– Значит, сексуально озабоченных, избалованных роскошью и недоразвитых подростков ты не боишься, а новорожденных посмотреть боишься? – Далила заставила себя встать и убирала тарелки со стола. Ева продолжала сидеть словно в оцепенении и проводить пальцем по ободку бокала.

– Ладно, я ошиблась, когда свела вас вместе. Тебе и Илии нельзя быть рядом. Но я не думаю, что он сделал с тобой уж что-то очень плохое.

– Это потому, что я сопротивлялась! Я бы на твоем месте поинтересовалась в этой школе в Бельгии, все ли у них в порядке. Может, уже и Бельгии никакой нет в помине.

– Я не боюсь смотреть новорожденных. Я боюсь их кормить, пеленать, лечить.

– Это что-то новенькое. Давай по порядку. Зачем ты снялась в этот журнал?

– Я не снималась. Я отсиживалась у Стаса Покрышкина несколько дней, помнишь, когда Денисова убили. В счет оплаты за бутафорию у меня на голове он меня снимал. Я не знала, куда он денет то, что снял. А когда я лежала в ванне с развороченной головой, помнишь, у меня еще тогда глаз потерялся, он говорил, что сделает клип про несчастную любовь.

– Ладно, Стас Покрышкин заработал деньжат, а мышь ты ловила?..

– Проверка реакции. Отличная у меня реакция.

– Остались новорожденные. Зачем тебе их кормить, лечить и так далее?

– Да, – кивнула Ева, – мальчик и девочка. Им сейчас неделя. Я должна все обдумать. Я не смогу вот так, ни с того ни с сего, только потому, что Илия зимой сказал про близнецов, взять их себе... Боже! – воскликнула она и вытаращила глаза. – Чем же их кормят, недельных?!

– Я поняла, – Далила оттянула осторожно веко у Евы вниз и рассмотрела перепуганный фиолетовый глаз, – ты переутомилась. У тебя бред. И выглядишь ты очень замученной. Давай в постельку, а?