Текст книги "Поезд для Анны Карениной"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Так и сделали через десять минут. Дима не стал наклоняться, он легко поднял Ирину вверх и перед поцелуем подышал на близкие губы, словно хотел растаять пойманную снежинку.

– Приходите завтра в оперу, – сказала Ирина, покачала головой, словно не веря во все это, и побежала к машине.

Дима дождался, пока отъедут подальше два красных огонька, и быстрым шагом пошел в гостиницу.

Не переодеваясь, постучал к Хрустову. Два раза, потом еще один.

– Получилось? – спросил он, когда дверь открылась.

– Финансовый клуб, – сказал Хрустов, приглашая его жестом проходить.

– Нет, ты – ко мне.

Хрустов расположился в кресле, а Дима раздевался во время разговора перед зеркалом, аккуратно развешивая на плечиках одежду.

– Что такое финансовый клуб? – Он осмотрел воротник рубашки и бросил ее, подумав, на пол.

– Богатые люди за определенный взнос вступают в клуб, который гарантирует либо сохранность их капитала, либо его преумножение. Выбирается староста, он ведает основными фондами. По типу бандитского общака. Если у кого-то из членов проблемы – ему выделяют деньги под проценты или залог. Советы, юридические консультации, адвокаты в случае непредвиденных обстоятельств и так далее. У них все схвачено – банки, кредиты.

– А что про портовиков? – Дима стоял перед ним в плавках и носках.

Хрустов, немного оторопев, рассматривал белые носки и черные плавки.

– Предположительно, город контролируется так называемыми центровиками и портовиками. За центровиками – дележ прибыли крупных предприятий, незаконные сделки с ресурсами и военной техникой, за портовиками – море, рыба, перевозки. Если исходить из той информации, которую вы дали, данный финансовый клуб под вывеской поэтического салона относится больше к центровикам.

– Есть еще в городе такие клубы? – Дима отжимался от пола одной рукой.

– Да. Есть что-то подобное в клубе моряков. Соответственно там управляют портовики. Особой вражды между клубами не замечено, но в прошлом году пристрелили заместителя отдела эксплуатации пассажирских судов и двух директоров коммерческих банков. Какая-то война идет, нужно ли влазить так глубоко, чтобы выдергивать имена? Это дорого.

– Нет, спасибо. Отличная работа. С завтрашнего дня веди меня. Поедем в оперу.

– Не люблю оперу, – сказал Хрустов. Дима удивленно посмотрел на него.

– А еще? – спросил он.

– Что – еще?

– Еще что ты не любишь?

– Еще я не люблю дождь, макароны и вредных женщин. – Хрустов сам не понимал, почему его потянуло на разговоры.

– Насчет дождя не обещаю, от макаронов ты точно будешь избавлен, но вот вредных женщин в опере хоть отбавляй. – Дима смотрел серьезно, даже грустно. Хрустов не сразу понял, что это смешно.

Вечером следующего дня Хрустов дремал в дорогой ложе, а Дима рассматривал в бинокль женщин в партере. Надрывалась на сцене певица, умоляюще протягивая руки в оркестровую яму. Хрустов почему-то подумал, как ей трудно вот так петь, ослепленной, не видя ни одного лица. Певица была в возрасте и в теле, а изображала страдающую проститутку, как Хрустов понял из программки. Потом она поубивает всех детей и напоследок – себя. Он зевнул. Еще два акта. Хрустов заметил, что его клиенту нравится слушать музыку и певицу, он сидел рядом совершенно расслабленный, в некоторых местах удовлетворенно кивал головой, словно соглашаясь, что именно так и надо петь это место.

В антракте Дима нашел Ирину, подошел к ней и, целуя руку сквозь тонкую перчатку, наткнулся взглядом на насмешливо-угрожающий взгляд коротко стриженного седого мужчины.

– Знакомьтесь, мой муж.

Ирина представила Диму как странного редактора, балующегося пародиями, взяла его под руку и увела в буфет.

– У вас неплохие голоса в опере. – Дима чуть прижал к себе локтем ее руку.

– Да. Музыка прекрасна, а вот мадам Баттерфляй так искусственна, так раскрашена, что скорее представляет собой условный образ. Да и голос низковат. – Ирина увела Диму в угол, где стоял небольшой красный диванчик.

– Вообще образ женщины-бабочки странно вечен. – Дима вдохновенно смотрел в женское лицо – Помните рассказ японца, как его?.. Он хотел, чтобы его жена стала очень маленькой, и он бы прятал ее в карман и носил с собой. А она стала бабочкой и улетела.

– Я – только бабочка в пространстве цветочного непостоянства, я – только воздух, только всхлип рассвета, тронутого ветром. Я только бесполезный клип, мой сочинитель вдруг охрип, оглох и стал ужасно нервным. – Ирина грустно усмехнулась в лицо Димы над нею. – Из всех цветов он хочет брать лишь только черный или белый и виноватого искать, как все мужчины любят делать.

– Отличные стихи, – сказал Дима, помолчав.

– Что, и пародию не сделать? – засмеялась Ирина. – Ну, обыграть про всхлип, например. «Я – только насморк, только чох!..»

– Вы меня принимаете за зловредного обывателя, но стихи-то действительно хороши!

– Это не мои, – пожала Ирина плечами, – офицер один написал, у мужа служит. Я не представляю, как мужчина такое может написать, это настолько не свойственно мужской натуре. Это стихи женщины. Да-да, не смейтесь.

– Женщины, которые так самоуверенно говорят про мужскую натуру, вызывают у меня смех. Вы что, считаете, что только женщины непредсказуемы? – Дима смотрел серьезно.

– Ну, я бы сказала, что мужчины все же более... логичны, что ли. – Ирина чуть замешкалась, выбирая слово. Она разглядывала Диму так же, как вчера у окошка, – с легкой оторопью и недоумением.

Дима сегодня оделся в черный строгий костюм, но под ним была полыхающая красными и желтыми разводами шелковая рубашка с жабо. Что уж говорить про узконосые лакированные туфли на сужающемся каблуке, огромный перстень с рубином и дорогие часы на массивном золотом браслете. Растерянность Ирины он заметил сразу, как только подошел к ней.

– Даже в полной нелогичности любого поступка скрывается определенная логика, – уверенно заявил Дима, – все относительно! Допустим, я сделаю сейчас совершенно нелогичный, с вашей точки зрения, поступок. Брошусь при всех на колени и громко объяснюсь в чувствах к вам. Глупая сцена, скажете вы. Предположим. Но кто-то, увидевший эту сцену, сделает для себя определенные выводы и выстроит на этом какую-то свою логику поведения.

– Да уж, эту логику поведения я могу предсказать! – засмеялась Ирина.

– Вот видите. Вы сами согласились, что даже из самого странного поступка может получиться вполне предсказуемый результат.

– Вы себе противоречите. Нелогичные поступки импульсивны, необдуманны. А вы только что предложили вполне сложившийся сценарий. – Ирина перестала смеяться и посмотрела в холодные серо-зеленые глаза. – Хотя предлагать что-то, чего никогда не будет, – это ли не странное для мужчины поведение? Это чисто женский каприз.

– Вы меня дразните? – шепотом, склонившись к уложенной белой головке, спросил Дима.

– Нет. Я думаю, что вы вполне логичны и всегда знаете, чего хотите. Тот поступок, который вы... рассказали, вам несвойствен. Пора идти. Третий звонок.

– Значит, если я так сделаю... – Дима задумался, словно решил оговорить условия сделки.

– Вы так не сделаете, – перебила его Ирина. – Никогда.

В третьем акте Хрустов заснул. Он так легко и спокойно задремал, полностью закутавшись в музыку, что удовольствие переросло в напряжение.

Напряжение – в беспокойный сон, когда происходящее рядом участвует в нереальных событиях сна. Он видел свои руки, нанизывающие на длинную позолоченную нить с тонкой иголкой прозрачные бусины. Под хлопки и крики в зале руки сбились, бусины посыпались, иголка упала, уводя за собой вниз нитку.

Включили свет. Дима не стал отбивать ладони, увел Хрустова из зала. Они стояли внизу у огромной лестницы и ждали кого-то. Хрустов заметил, что его клиент нервничает, теребя идиотское жабо. У отстрельщика сразу сработало профессиональное чутье. Он даже подумал, что, наверное, ему до сих пор везло: он жив и почти здоров только потому, что сам клиент всегда чувствует опасность и нервозностью своей предупреждает.

На верху лестницы показались первые зрители. Дима дождался, когда покажется блестящее зеленое платье Ирины, и, пока она спускалась, не спеша, переговариваясь с мужем и пожилой парой, прикидывал расстояние, отходя назад на несколько шагов.

Когда Ирина Акимовна шагнула открытой серебряной туфлей на предпоследнюю ступеньку, Дима разбежался и бросился на колени, скользя по мраморному полу. Он остановился точно перед ней, стоящей в оцепенении на последней ступеньке, обхватил колени, затянутые узким шершавым платьем, и забормотал, подняв голову вверх в перепуганное бледное лицо с приоткрытым ртом:

– Глупо, глупо, я знаю, глупо и нелогично, но что же делать, если это так!.. Вы – моя жизнь и смерть, а любовь – это полная ерунда. Любви далеко до того, что я чувствую сейчас.

Хрустов решил, что его клиент повредился мозгами. Он стоял сбоку и видел напряженное лицо, поднятые безумные его глаза и как Дима прикусил нижнюю губу и зажмурился, словно приказав себе замолчать. Потом стали собираться люди полукругом, перешептываясь; Хрустову пришлось пробираться сквозь них.

Ирина Акимовна, застыв, смотрела, как стекает по подбородку темной полоской кровь из прокушенной губы Димы Куницына. Ее увел муж, она спотыкалась и оглядывалась, Дима не поднимался с колен и низко опустил голову, как только перестал видеть перед собой ее лицо.

Хрустов проводил взглядом уходящих супругов, а когда муж шепнул несколько слов отирающемуся возле него высокому человеку, дернул на себя Диму за руку, протолкался сквозь шепчущихся людей и побежал по длинному коридору мимо раздевалки, небольшого бара и туалетов, пока не нашел узкую дверь. Дверь была закрыта, Хрустов выбил замок ногой и проволок Диму за собой вниз несколько ступенек. Они оказались в подвальном этаже.

– Да все нормально, я в порядке. – Дима освободил от его пальцев рукав пиджака. – А как ты узнал про этот подвал? – Он оглядывался. Слабого накала лампы освещали огромное пространство, чуть светилась полоска рельсов на бетонном полу.

– Я в туалет сходил перед спектаклем, – пробормотал Хрустов, не веря глазам: лицо Димы было совершенно спокойно, он промокал тыльной стороной ладони кровь на губе и подмигнул, заметив удивленный взгляд охранника. – Это помещение для реквизита, декораций всяких. Ты действительно в порядке?

– Я же сказал.

– А что это было там? – Хрустов показал вверх.

– Трудно вот так с ходу объяснить, – задумался Дима. – Скажем, это было пари. Женщина думала, что я не сделаю это при всех.

– Я так понимаю, ты пари выиграл? – поинтересовался Хрустов.

– Вот выберемся из театра живыми, тогда точно скажу. – Дима улыбался. – Работай, Хрустов.

Хрустов осмотрел выход, на улице он выбрал наугад машину, разбил стекло и завел ее, сцепив провода; подъехал к темному прямоугольнику двери, дождался Диму Куницына, медленно отъехал от театра, увеличил скорость и петлял по незнакомому городу, отслеживая погоню, а когда успокоился и оглянулся назад, чтобы сообщить Диме, что все в порядке и слежки нет, он увидел спящего на заднем сиденье молодого человека примечательной внешности, голова его запрокинулась назад, рот был приоткрыт, слабо шевелилось от ветра из открытого окна жабо безумной расцветки.

В парке было многолюдно – суббота. Ева Николаевна медленно катила по дорожке коляску с близнецами, солнце пробиралось сквозь листву старых деревьев яркими пятнами, слепило глаза. Ева устроилась поудобней на скамейке, достала папку с документами и стала просматривать скрепленные листы. В пруду рядом плавали три серые непримечательные уточки, конвоируемые целым выводком селезней, переливающихся на спокойной воде черно-синим перламутром.

Ева вздохнула, прислонилась спиной к ребристой деревянной поверхности лавочки, вытянула поудобней ноги. Казалось, что она задремала, прикрыв глаза ресницами. На самом деле Ева напряженно думала.

Покончившие с собой женщины, их приблизительно одинаковый возраст, перед несчастьем – молодой красавец рядом, неизвестно куда исчезающий потом. Предположим, он выполняет задание и получает необходимую информацию. Сложность этого дела в том, что никто не знает, какую и для чего! За что уцепиться? Разве что три трупа в лесу недалеко от дачи убитого женой генерала? Генерал был начальником Димы Куницына, у жены генерала могла быть связь с ним, муж пришел домой пораньше... Ничего подобного, генерал сам пригласил Диму в разговоре по телефону – это слышал его адъютант, – приглашал и раньше, души в нем не чаял, берег и ставил в пример сослуживцам. Исходить надо из того, что трое убитых – профессионалы, двое – из НН – наружное наблюдение, один из частного агентства – супружеская неверность и разводы. Предположим, именно они следили за последней женщиной Димы, мог ли бравый офицер просто убрать слежку, когда узнал, что женщина покончила с собой? Если это так, то, по имеющимся у нее материалам, это первое убийство Димы Куницына. Мужает юноша.

Ева выпрямилась, с удовольствием потянулась и засмотрелась на светло-голубые огромные глаза девочки и мальчика в коляске. Они лежали тихо-тихо, словно замерев от восхищения, и рассматривали двигающиеся над ними листья. Ева постаралась покатить коляску как можно тише, чтобы не спугнуть, близнецы несколько секунд еще провожали глазами то место на дереве, которое их заворожило, потом дернулись вместе, толкаясь и суча ножками в ползунках.

Ева подождала у подъезда, посматривая на часы. Минута в минуту спустился Илия, взял себе мальчика.

– Ты не спеши, но там на телефоне Далила, она кричит, визжит и плачет.

– Что-то случилось? – Ева старалась идти медленно и правильно ставить ногу на ступеньку.

– Я толком не понял, она сегодня приехала к себе в квартиру, а в ее постели что-то валяется.

– Говори, что там еще у нее в постели!

– Я не могу, при детях нельзя употреблять такие выражения. Да ты не беспокойся, она же психованная, может, ничего страшного и не произошло, – пока не наорется, она это не может определить. Она как раз там орет в трубку, а я спустился к тебе.

– Ты бессовестный, бессердечный и вредный, вот кто ты. – Ева прошла в открытую дверь, положила девочку в кроватку и подбежала к телефону на тумбочке в коридоре.

Трубка надрывалась.

– Далила, Далила! Замолчи, я ничего не слышала, только что взяла трубку. Перестань орать и спокойно скажи, что случилось?

– У меня в кровати... У меня на постели, в моей квартире!.. Я не знаю, что делать!

– У тебя в кровати! – Ева уже кричала. – Дальше!

– У меня в кровати лежит вонючий, скользкий и мокрый кусок дерьма!

– Далила, успокойся, это человеческое дерьмо?

– Да, это скорее всего особь мужского пола, но так воняет и хрипит, я ничего не понимаю!

– Далила, послушай, замолчи и послушай меня. Слушаешь? Выйди на лестничную клетку и посмотри на номер квартиры, в которую ты зашла.

– Умная, да! Я уже пять раз бегала туда-сюда и смотрела на этот номер! Я позвонила соседям, это мои соседи!

– Ты знаешь этого мужчину? Он жив?

– Я его не знаю!.. Хорошо бы перевернуть и рассмотреть, а вообще он кашляет и матерится! Что мне делать? Только не говори, что надо вызвать милицию!

– Далила, вызови милицию, я сейчас приеду.

– Разговаривай сама со своей милицией, чтоб ее черти побрали!

Ева удивленно услышала, как кто-то рядом с Далилой говорит басом, потом в трубку выдохнули и сочный мужской голос сказал: «Алло, капитан милиции Окуркин».

Капитан Окуркин без всякого выражения сообщил, что лежащий на кровати гражданки Мисявичус неизвестный мужчина знает гражданку Мисявичус по имени, называет ее ласково «сердце мое» все время, пока не кашляет. Документов при нем не обнаружено, а вот нервозность гражданки Мисявичус капитану Окуркину непонятна. Дверь вышеназванной гражданки не имеет никаких намеков на взлом, в квартире ничего не повреждено, а что неизвестный издает непотребный запах, так если все жильцы охраняемого им сектора будут вызывать милицию каждый раз, когда в их постели укакается и сблюет мужчина!..

Ева уже выбегала из квартиры, прихватив сумочку с ключами от машины и деньгами.

– Ева! – крикнул с балкона Илия. – Муся ушла гулять. Если не вернется через час, я позвоню, объявим всесоюзный розыск!

– Я тебе говорила – не давай ей денег! – кричала Ева уже от машины. – Я ее вчера возила гулять!

– Конечно, – бормотал худой и длинный подросток, закрывая балконную дверь и задергивая занавески, – не давай. Знала бы, что она делает, когда ей денег на прогулку не дают.

Когда в прошлый раз Мусе не дали денег на прогулку, мороженое и зоопарк, она пела час в переходе метро, пристроившись к безногому инвалиду с баяном. Часа пения ей хватило на зоопарк, мороженое, воздушный голубой платочек и две иностранные конфеты в труднораздираемой упаковке.

– Я набрала ванну, – сказала Далила, сидя на лестнице у своей двери.

– «Скорую» вызывала? – Ева подняла рукой лицо Далилы за подбородок, нашла перепуганные глаза.

– Вызывала...

– Ну и?

– Воспаление легких. Бронхит. Подозрение на туберкулез. Истощение. Асфиксия кишечника. Чесотка и вши. Меня называет дочкой, красавицей, сердцем, цветочком, душечкой и золотой пчелкой.

– Пошли, – тащила ее за руку Ева, – почему его «скорая» не забрала?

– Они сказали, как мне не стыдно, сказали, что в больницах нет мест, что стариков все бросают умирать, сказали, что меня надо под суд отдать за то, что я довела до такого, и спросили, умею ли я делать уколы.

– А ты что? – Ева толкнула от себя дверь в комнату, откуда особенно сильно воняло.

– Я сказала, что умею. – Далила выглядела покорной и несчастной.

– Бери за простыню покрепче. – Ева спокойно наклонилась, захватывая концы простыни, над воняющим человеком в плаще. С длинными волосами и бородой, он неподвижно лежал на кровати и тяжело дышал. Далила отворачивала голову, сглатывая тошноту.

Они протащили тяжелую ношу по коридору, подняли над ванной и бросили в воду с пеной, заливая пол.

Ножницы, – сказала Ева.

В номере Димы Куницына провели тщательный и не особо аккуратный обыск. Номер Хрустова не трогали. На вопрос Хрустова, не пора ли уже приобрести оружие, Дима отрицательно покачал головой.

– Вот твой номер отшмонают, тогда приобретешь. Ее муж еще ничего толком не понял. Я скажу, когда пора.

Ева разрезала одежду на мокнущем в ванне мужчине. Далила помогла вытащить его тело из лохмотьев. Тело было белым, почти безволосым и очень худым. Каждые тридцать секунд оно содрогалось в утомительных попытках прокашляться. Ева вздохнула и взяла в руку длинную прядь волос. Далила выгребала то, что было одеждой, в помойное ведро. Они стояли уже совершенно мокрые, в голубоватой воде перед ними плавало странное существо, напоминающее дистрофично-го снежного человека, – огромные руки и ступни, косматая заросшая голова. Ева отрезала первую прядь. Мужчина вдруг открыл глаза и совершенно осмысленно осмотрел склонившиеся над ним два женских лица. На Еву он таращился с испугом, а Далилу словно узнал, обрадовался и сказал: «Милая».

– Ты все-таки вспоминай, не расслабляйся! Родственник из Урюпинска, знакомый пациент с нарушенной психикой, брат-близнец? – Ева отстригала волосы от самых корней. – Почему это ты – милая, а я нет?

– Замолчи. Я уже сказала, что не знаю этого человека.

– Подожди, мы его обстрижем, высушим, тогда и будешь так категорично заявлять.

– Я думаю, – задумалась Далила, – вдруг это Ангел Кумус сделал себе пластическую операцию...

– Не расслабляйся. Ты Ангела, как сейчас помню, из ванной на руках вынесла. А этот дядя очень длинный, видишь, как у него коленки торчат! И руки. Огромные руки. Кумус был поизящней.

– Знаешь что! Ты у нас специалист. Ну-ка определи побыстрей, кто это такой и что он делает в моей квартире!

– Стели простыню на полу в коридоре. Приготовь место. Я приступаю к бороде. – Ева стряхивала с ладоней мокрые длинные пряди. – Вытащим в коридор и замотаем в простыню.

Сначала они уронили мужика в воду, уже почти вытащив его. Отдышались, сидя на краю ванны и глядя друг на друга. Первой улыбнулась Ева. Далила ответила на ее улыбку, но отвернулась и махнула рукой. Через несколько секунд они хохотали, совершенно мокрые и уставшие.

Далила показала жестом, что все, хватит, – выставила перед Евой ладони, перестала смеяться и подхватила ноги мужчины за щиколотки. Ева просунула руки ему под мышки. Мужчина застонал.

Они опять бросили его, тяжелого и скользкого, в воду. Озабоченно осмотрели.

– У тебя что, ни одного мужика нет на примете? – Далила мыла руки под краном. – А лучше – двух. Например, твой муж. Позвони, пусть приедет и поможет вытащить.

– Слушай, а пусть живет здесь, в ванне. Будешь подливать ему теплой водички. Кстати, в таких случаях зовут соседей.

– Нет, – сказала Далила, – не могу, я и так их перепугала. Сначала спрашивала, живу ли я здесь, узнают ли они меня. Потом кричала, что в моей постели изгаженный мужчина. Теперь пойду и позову голого мужика из ванны вытащить, да?

– У меня есть одна мысль, – задумчиво сказала Ева, вытирая руки и направляясь к телефону.

– Два мужика лучше! – крикнула Далила из кухни. Она разбивала ампулы с лекарством и набирала шприц.

Во Владивостоке шел дождь. Дима сказал, что это не дождь, а тропический ливень. Хрустов смотрел в окно: по стеклу стекали струи воды, ему вспомнилась мокрая стамбульская зима, сильный дождь, он – в машине едет по городу за двумя женщинами и прослушивает их, и вдруг – на грани воображения и реальности – темные тяжелые волосы прохладным крылом по щеке и губам. А ведь она в его квартире не распускала волосы. Они были стянуты. Назад, он это точно помнит.

– Женщину вспомнил? – спросил Дима. Он видел лицо Хрустова в зеркале, пока завязывал галстук.

– Я не люблю дождь.

– И я не люблю. Я люблю жару и открытое пространство. Ну что, готов?

– Какие-нибудь конкретные указания будут? – поинтересовался Хрустов, запирая дверь номера.

Просто будь рядом.

В районном отделении милиции Западного округа Москвы полтора десятка футбольных фанатов сидели на скамейках, на полу, плевались, ругались матом и иногда вдруг начинали дружно и громко петь. Один наряд выехал снимать самоубийцу, который стоял на крыше шестнадца-тиэтажки и ждал чего-то. Другой – на звонок о стрельбе по джипу, в котором теперь «лежат трое мужиков, кажись мертвые». Майора Карпелова полчаса искал дежурный, а Карпелова не было. Дежурный передал сообщение оперуполномоченному Январю, но за эти полчаса забыл, как женщина назвалась. То ли ананас, то ли арбуз. Но на букву «а» – это точно.

Январь выдернул Карпелова из разграбленного среди бела дня продовольственного магазина. Народ спокойно и чинно, без суеты и криков, нагребал продовольствие в тележки, проходил мимо пустых касс и выезжал с тележками на тротуар, разбредаясь в разные стороны. Карпелов в оцепенении некоторое время смотрел на серьезных и озабоченных людей, больше всего его поразило, что народ не просто набрасывал в тележки все, что попадется, а выбирал каждого продукта по две-три упаковки и совершенно не спешил. Цены на упаковках были в «у, е.». Магазин оцепили, из подсобки вытащили два десятка перевязанных и залепленных скотчем кассиров, грузчиков, буфетчиц из отдела «кафе-бар», двух охранников, крикливого худого главного бухгалтера и молчаливого толстого директора. На вопрос Карпелова, кто их всех связал, один из охранников пожал плечами, осмотрел плененный штат, который он должен был охранять, и уверенно произнес: «Люди!»

В этом интересном месте Карпелова утащил с собой Январь. В машине возбужденный опер в двух словах объяснил, куда они едут. Карпелов выслушал, провел у себя по ежику на голове туда-сюда ладонью и сказал: «Не понял».

– Ну включитесь, нам позвонила женщина, которая из журнала, ну! Ева...

– Николаевна, – тут же сказал Карпелов, – а мужик в ванне живой?

– Не знаю. Его надо вытащить из этой ванны и узнать, как он туда попал.

Через пятнадцать минут Карпелов осматривал квартиру Далилы Мисявичус. Осмотрел дверной замок, полы в коридоре, окна, а потом ему надоело изображать опытного сыщика, он пошел в ванную. Миша Январь к этому времени справился с удивлением, которое его охватило, когда он увидел голого худого мужика со странно общипанными волосами на голове и на лице в области бороды. Мужик лежал в ванне с закрытыми глазами, хрипел при каждом вздохе и трясся.

– Жив, – сказал Карпелов, подхватил обмякшее тяжелое тело под мышки, как недавно пыталась сделать Ева, кивнул Январю, и они вытащили дистрофика в коридор на расстеленное на полу одеяло.

Заматывая дрожащего и хрипящего мужика, Карпелов ощутил смутное беспокойство, но оно сменилось странным затишьем у него в груди, когда Ева, помогая, приблизилась к нему лицом.

– Лежи, болезный, – пробормотал Карпелов, укладывая кокон на диване. Мужик чуть-чуть приоткрыл один глаз, и глаз этот посмотрел в майора напряженно и испуганно. – Ну, девочки, времени нет, давайте по фактам пробежимся. Когда последний раз были в квартире?

– Я уже вспоминала, – задумалась Далила, – недели две назад... Двадцать дней, может, тому.

– Одна живете?

– С сыном.

– Сегодня на кухне что-нибудь готовили? – Карпелов прошел на кухню, достал мусорное ведро и понюхал его.

– Нет, – Далила покачала головой, – я только пришла, а тут воняет... Этот чай не мой, – она показала на открытый пакетик чая, – я такой не пью.

– Ключи в коридоре?

– Не мои. То есть они подходят к двери, но это не мои.

– Майор, – позвал из комнаты Январь. – Приборчик включен. – Он показывал на компьютер.

– Ах свинья! – завелась Далила, нажимая клавиши.

– Кем работаете? – Карпелов просматривал бумаги на столе.

– Психоаналитик. Нет, вы только посмотрите, он копался в моих файлах!

– Я не понял, вы людей лечите?

– Нет.

– Значит, это не псих, который вам слишком много наболтал, а потом пожалел и залез в ваши записи. Что тогда?

– Я не знаю. Моя диссертация, слава богу, цела. Но он ее открывал!

– Психологические проблемы адаптации умственно отсталых детей... – прочел с экрана Карпелов. – Да. Проблемка. Ева... Николаевна, – он опять словно спотыкнулся перед отчеством, – а вам этот человек не знаком?

Ева покачала головой, задумавшись. Потом решительно сказала «нет».

– А где его одежда? Какие-нибудь вещи?

– Одежду мы разрезали и выбросили, а вот это точно не мое. – Далила протягивала Карпелову грязную газету, скомканный носовой платок, крестик на бечевке.

– Объявления в газету давали? – поинтересовался майор, Ева заинтересованно придвинулась к нему и встала на цыпочки, заглядывая через плечо.

– Нет. Хотя постойте. Я действительно дала объявление о няне. Я хотела нанять няню двойняшкам, – обратилась она к Еве.

– Это ваш телефон? – Карпелов зажал ногтем мелко набранный номер в обведенном карандашом объявлении.

– Мой! – обрадовалась неизвестно чему Далила.

– Все поняли или объяснить? Человек вычислил ваш адрес по номеру телефона, проверил квартиру, узнал, что она пустая, и пробрался в нее. Январь, возьми на всякий случай его пальцы, вдруг в розыске. – В этом месте Карпелов оглянулся и внимательно посмотрел в близкое притягательное лицо под челкой темных волос. Ева ответила ему открытым спокойным взглядом. Похоже, она действительно не знает этого болезного, подумал про себя Карпелов и продолжил:

– Здесь он заболел и изгадил вашу постель. Нам пора.

– Как это пора, как это – вычислил мой адрес?! Что мне с ним делать? – Далила вцепилась в рукав пиджака Карпелова. – Его надо лечить, он болен! У меня ребенок, я не могу этим заниматься.

– Вот тут я вам не помощник. Позвоните в местное отделение милиции, они приедут, составят протокол, ключики, кстати, на станочке подрабатывались, покажите им, установят личность и заберут этого бездомного! Хотя, по-моему, ему надо вызвать «скорую». Так что, если чего, звоните! Куда-нибудь чего-нибудь перетащить – всегда пожалуйста. Январь, уходим!

– Спасибо тебе, – сказала Ева в дверях. Карпелов и Январь повернулись одновременно. – И тебе. – Ева смотрела в глаза Январю и смеялась.

Будь осторожна, – попрощался Карпелов. Январь промолчал.

Дима Куницын встретился с Ириной Акимовной на выставке цветов. Она стояла, задумавшись, у крошечного дерева в тарелке. Дима подошел потихоньку и еще некоторое время ходил следом незамеченный. Она оглянулась, вздрогнула и показала жестом идти за ней.

Они прошли мимо стоек с семенами и луковицами, потом по длинному коридору мимо подсобных помещений. Узкий, огороженный со всех сторон двор имел один выход на улицу – запертые ворота.

– Ну вот что, – начала Ирина решительно, а Дима нагнулся и прикоснулся очень осторожно губами к ее губам. – Не мешайте мне говорить. – Она осталась совершенно бесстрастна. – Я не понимаю вашего поведения, а когда я чего-то не понимаю, я пытаюсь объяснить это. Вы молоды, красивы, имеете, вероятно, неплохой доход. – Тут она провела рукой, призывая в свидетели строгий дорогой костюм Димы. Дима еще раз наклонился и прижался недвижными губами к ее рту. – Подождите же! Я старше вас, я совершенно не имею самостоятельных средств, взять с меня нечего, у меня взрослая дочь, которая скоро станет матерью. Как понимать эту вашу демонстрацию чувств?!

– Как демонстрацию чувств, – сказал тихо Дима и опять наклонился, потянувшись к губам.

– Нет. – Ирина отталкивала его, уперевшись руками в плечи.

Дима с силой развел ее руки, поднял женщину в воздух и поцеловал сильно и очень откровенно.

– Не смейте, – прошипела Ирина, когда он ее опустил на землю. Она вытирала влажные губы, прислонившись спиной к стене.

– Я всегда беру то, что хочу. Ты что, не можешь представить, что я хочу тебя? – Дима посмотрел мимо Ирины в небольшую щель в воротах, зацепив боковым зрением какое-то движение.

– Я тебе не верю. Ты... Ты странный, я не верю. Эти твои спектакли, меня этим не взять, хочешь ты или не хочешь!

– Скажи, как тебя взять? – спокойно спросил Дима. Он узнал там, у ворот, Хрустова.

– Сначала ты скажешь зачем.

Дима удивился. Женщина перед ним не дрожала от поцелуев, не бледнела, смотрела в глаза открыто.

– Просто я так хочу. – Дима разозлился: ее невозмутимость раздражала.

– Врешь!

Тут Дима размахнулся не очень сильно и залепил ей пощечину. Получилось, как он и хотел, – звонко, но бесследно.

– Я – мужчина, не смей так со мной разговаривать! – Он с удовольствием отметил ее растерянность и злые слезы в распахнутых глазах, поднял легко руками, посадил на себя, расставив ноги, и разорвал сзади юбку – от застежки вниз.

– Нет, – шептала она, извиваясь, – не здесь, не надо... В гостинице. Вечером. У тебя. Отпусти.

Дима осторожно и медленно отпустил ее. Она дрожала, была бледна и растерянна, рассматривая порванную – полотном – юбку.

– Я жду, – сказал он и прошел к воротам. Перелез через них. Спрыгнув, оглядел длинную пустую улицу и присевшего на корточки у ближайшего дерева Хрустова.