Текст книги "Поезд для Анны Карениной"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Он... он ребенка носит по комнате за ноги вниз головой!..

– Прекрати. – Ева зачесывала мокрые волосы.

Далила только глотала ртом воздух и делала движения руками.

Ева вздохнула и прошла в комнату близнецов. Илия положил одного ребенка на пол манежа, осторожно захватил ноги у щиколоток другого и медленно поднял вверх. Ева сразу угадала, что это была девочка: у нее уже был свой, отличительный от брата жест – она засовывала в рот не большой палец, а мизинец, что и продемонстрировала в такой необычной позе.

– Только не заори, а то испугаешь! – Илия говорил спокойно, немного раскачал, потом опустил девочку на пол манежа. – Чего это твоя подруга такая нервная, все время орет? Это детям вредно.

– А таскать их вниз головой – не вредно? – просипела все еще бледная Далила.

– Представь себе – нет, специалист по уходу за маленькими детьми! А как ты их подмываешь? Ты сделаешь из них сексуальных маньяков!

– Минуточку, – решила вмешаться Ева, но ее оттеснили в коридор. Далила, резко покраснев и агрессивно заматывая свои волосы в крученый канат, пожалуй, собиралась врезать противному мальчишке как следует. Это чувствовалось на расстоянии, Илия прятался от нее за манежем.

– Ну у тебя же должно быть медицинское образование! – почти заискивающе говорил он. – Разве я тебе не говорил, что главное в человеке – это его половые органы. Таких маленьких надо подмывать изо рта! Не рукой, не струей воды, пусть Муся скажет. Муся!

Муся, застыв, смотрела не моргая репортаж с места какой-то аварии на кольцевой.

– А писать ты на них еще не писаешь? – закричала Далила. – Изо рта, вы только послушайте!

– Она опять орет, дети не должны жить в такой обстановке! – Илия обратился к Еве. Ева посмотрела на детей. Радостные и толстопузые, они изучали друг друга, повернувшись головками.

– Люди, – сказала Ева, – я вас люблю, честное слово, ну как же я вас люблю!

Она подошла к телевизору и выключила его. Муся дернулась и осмысленно осмотрела очищенную картошку и нож в руке.

– А чего к картошке будет? – спросила она, вставая. – Рыбу я уговорила еще в обед.

– Я так рада, что вы все со мной. У меня дом, дети, мне так хорошо с вами! Я даже мечтать о таком не смела раньше. – Ева обняла одной рукой Далилу, другой прижала к себе Илию.

– Или он – или я, – заявила Далила.

– Она угробит детей, – зловеще изрек Илия.

– Ты же только что вещал, что до семнадцати лет с ними ничего не случится, великий прорицатель! – съехидничала Далила.

– И пирога никакого нет, – крикнула Муся из кухни, – чего с чаем будем прикусывать?

– Ну хотите, я никуда не пойду сегодня вечером, будем пить чай, разговаривать? – спросила Ева невинно.

Илия и Далила освободились от ее рук и только тут заметили, что она одета в обтягивающий черный трикотажный костюм, волосы тщательно зачесаны, а на животе под грудью маленьким рюкзачком висела кожаная сумка – лямки перекрещены на спине.

– Слушай, – угрожающе выставила вперед указательный палец Далила, – не делай этого, мы с ним справились сегодня только потому, что он был ошарашен! Теперь он в курсе, где ты и как, он успокоился и опять стал специалистом, это я тебе как психолог заявляю, он все обдумал и готов к действиям!

– Да ничего с ней не случится! – махнул рукой Илия. – Пусть прогуляется.

– Заткнись! Ева, я серьезно! Обороняясь, ты хотя бы перед собой будешь чиста! Ну пристрели своего Хрустова, когда он опять сунется, сразу, без разговоров! Просто будь готова.

– Твоя подруга – маньячка, – доверительно сообщил Еве Илия.

– Или он – или я, – вздохнула Ева, надевая легкую ветровку.

– Не надо за ней ехать, – сказал Миша Январь Карпелову, но у того уже загорелись азартно глаза, он смотрел, напрягшись, в темное пространство двора, – там почти невидимый силуэт копался возле дорогой иномарки.

Ева выключила в салоне машины свет, но Карпелов узнал ее, когда она появилась в ярком освещенном прямоугольнике двери, выходя из подъезда.

Выехав на дорогу, Ева рванула легко и плавно среди горящих фонарей. Карпелов знал, что сильно превышать скорость она не будет, чтобы ее не остановили, поэтому особенно не беспокоился.

– Не надо за ней ехать, – сказал Миша второй раз.

– Звездочка тебе как минимум, если Хрустова возьмем, – пообещал Карпелов.

– Тормозит, – показал пальцем Январь.

Ева мигала правым поворотом, прижимаясь к бордюру. Она остановилась, и Карпелов с Январем проехали мимо с глупейшими минами, стараясь не смотреть в ее сторону.

– Отъезжает, – сообщил Январь, глядя в зеркальце. – Не надо нам за ней...

Он не договорил. Ева уже ехала рядом, в опущенное боковое стекло хорошо был виден ее профиль. Она достала какой-то предмет, и Карпелов резко выдохнул «ложись!» до того, как в ее руке определился пистолет. Миша Январь быстро опустил голову между колен, а Карпелов, словно в оцепенении, смотрел на высунувшуюся из окна женскую руку с пистолетом, на неподвижный профиль женщины – она не повернулась, а продолжала смотреть перед собой на дорогу, стреляя по шине почти вслепую. Не веря, что все это происходит на самом деле, Карпелов услышал, как дрогнула машина и пошла, петляя и не слушаясь руля. Он надавил на тормоз, от чего Январь стукнулся сильно головой и застрял внизу.

Отборный мат в открытое окно «джипа», который внезапно выплыл сзади, стоны и чертыха-ния Января, странная ватная тишина окружающего мира, незнакомые дрожащие руки на руле – оказывается, это его, Карпелова, руки, – и плавно уходящая вдаль, словно парящая над дорогой в золоте фонарей ее «тойота».

Они смогли поменять колесо только через полчаса, когда слегка успокоились.

– У меня дома есть виски, – на всякий случай сообщил Январь, потирая шею. Сидел он скособочившись.

– Нет, ну какая!.. – начал в сердцах Карпелов.

– Не надо, – перебил его Январь.

– Почему это не надо? Могу я сказать все, что думаю об этой заразе?

– Не надо было за ней ехать. Еще я кофе купил. «Президент».

– Не иначе как ты программки свои продаешь, богатенький старлей! – Карпелов был злой и противный сам себе.

– Так точно, товарищ майор, от вас ничего не скроешь, – судорожно зевнул Январь.

– Ты что, не понимаешь, куда она поехала? Хрустова ловить!

– Я вас поздравляю.

– Или предупредить!

– А может, – предположил Январь, – на секретную встречу с белопогонниками. Тогда она нас по делу притормозила, государственная тайна все-таки!

– Да что ты ее защищаешь, она же могла в тебя попасть!

– Ну уж, вы скажете. Вы что, не помните, что я вам читал про нее? Снайпер!

– И чего ты тогда, такой уверенный, себе шею свернул?! – Карпелов уже не сдерживался, кричал во весь голос, пряча улыбку.

– А я исполнительный очень, товарищ начальник. Как прикажут, так и делаю. Еще есть два куриных окорочка – на полторы минуты в микроволновку – и готово!

– Не размораживая? – удивился Карпелов.

– А то!

– Ты поведешь. Не больше сорока.

– Слушаюсь. – Январь вышел из машины, обошел ее и сел за руль. Он повернул ключ зажигания, а далеко от них в квартире отстрельщика Хрустова в этот момент прозвенел звонок в дверь.

– Несите детей! – крикнул Илия из ванной. Далила, не понимая, заглянула в открытую дверь и увидела его, лежащего в воде голым.

Илия протянул руки, Далила прижала к себе посильней маленькую Еву, которую раздела для купания. Ее обошел Кеша, он нес мальчика и, не обращая внимания на Далилу, положил его в воду на Илию.

– Не надо, – прошептала она, прижав девочку так сильно, что та пискнула.

Мальчик вдруг сгруппировался, а потом сильно, по-лягушачьи дернул ногами и опустил под воду лицо. Далила, пошатнувшись, увидела, как изменилась его мордочка, он чуть прищурился и надул щеки, она поняла, что ребенок задержал дыхание под подои. Илия поддержал его за живот, не давая опускаться слишком глубоко.

Ева заплакала, вырываясь.

Илия видел бледное расстроенное лицо Дали-лы и пожалел ее:

– Хочешь, ты ляжешь в воду? Они любят плавать, они еще помнят.

Далила как в страшном сне протянула руки и отдала маленькую Еву. Ноги не держали ее, она села на коврик, ухватившись за край ванны. Илия поддерживал руками лысые головки, близнецы блаженно улыбались, от чего их лица становились одинаково бессмысленными.

– Мама, – прошептал стоящий рядом Кеша, – а почему я ничего не помню?

Кеша не умел плавать и панически боялся опустить голову под воду.

– Пошли, красавица, пошли, – Муся тащила Далилу за руку, – умаялась, беспокойная наша, иди спать, иди. – Далилу подвели к кровати, и она свалилась, плохо соображая, что происходит. Комната кружилась вокруг нее и изгибалась, как отражение в елочном шаре.

– Не ешь ничего, опять же, волнуешься, – бормотала Муся, поднимая ее ноги и выдергивая из-под них покрывало.

– Муся, – шепотом спросила Далила, – где твой ребенок?

– Так ведь помер, лапушка маленький, месяц уже, как помер.

– От чего же он... помер? – Далила закрыла глаза и неожиданно почувствовала слезу под ресницами на щеке.

– Ну, от чего они маленькие помирают? Может, сглазил кто. Кричал, кричал – и помер. А ты и плачешь? – забеспокоилась она и вдруг заревела громко, сиреной.

Далила в ужасе открыла глаза.

– И-и-и что ж ты такой маленький, не находился, не нагулялся!.. И-и-и не наговорился с мамушкой, не намиловался с девушкой!.. – кричала Муся, обхватив голову руками и покачиваясь. – Света белого не видел, по рекам-морям не ходил, по небам не лета-а-ал! – Она вдруг замолчала, словно выполнив положенное, и утерла рукой под носом. – Безотцовский он у меня был, – сообщила она спокойным голосом. – Но это жуткая история.

– А где... Как ты Илию встретила?

– А на вокзале и встретила. Иду, молоком заливаюсь, плачу, вот и встретила. Я в Москву приехала узнать про поезд.

Далила уже не слышала. Она спала.

Ева звонила в дверь, прислушиваясь. Подъехав к пятиэтажке и осмотрев ее, расцвеченную желтыми, зелеными и красными окнами, она вздохнула и вошла в подъезд, в который утром вошел Хрустов. По четыре квартиры на каждой площадке как минимум. На первом этаже на окнах двух квартир не было решеток, Ева сразу отмела их. Потом она просто пошла, звоня в каждую дверь, если за этой дверью: не кричали дети, не лаяли собаки, не стоял дружный гомон веселого застолья, – так что получалось, что на площадке она звонила по одному-два раза, крича на вопрос «Кто там?» – «Это я». Ее рассматривали в глазок и говорили, что все дома. Если спрашивал детский голос или дверь просто распахивалась, Ева сразу бормотала извинения.

Она звонила в хорошо укрепленную дверь на третьем этаже длинным требовательным звонком второй раз. За дверью кто-то был, Ева, не дожидаясь вопроса, крикнула: «Это я!» – физически ощущая, что ее рассматривают в глазок.

Хрустов, лежа на кровати в майке и цветных широких трусах, слушал музыку в наушниках, а Пеликан возился на кухне, когда в дверь позвонили.

Пеликан подошел к двери на цыпочках и посмотрел в глазок.

Он на цыпочках прошел в комнату и тронул Хрустова за ногу. Отстрельщик сдернул наушники. Пеликан показал рукой себе за спину.

Хрустов легко скользнул с кровати и прошел к двери. Наклонившись и взглянув в глазок, резко отвернулся от двери и выпрямился. После чего схватил Пеликана за шкирку и затащил в шкаф, завалив его сдернутыми вешалками с одеждой, вынул свое оружие из навесного шкафа над входной дверью, крикнул: «Минутку!» – подбежал к кровати и запрятал тяжелый «кольт» под подушку. Вздохнул, выдохнул, подошел к входной двери и открыл ее.

– Руки, – тихо сказал он.

Ева подняла руки и показала ему ладони. Сдерживая улыбку, она рассматривала внимательно его бесподобные трусы и сильные волосатые ноги.

Хрустов оставил дверь открытой, шел задом, стараясь не спешить; прошел в комнату. Подошел к кровати и бросился на нее с облегчением, подложив руки под голову.

– Стой у двери, – сказал он, когда Ева вошла за ним в комнату.

Ева послушно остановилась.

– Снимай куртку, только медленно. Потом повернись спиной.

Ева расстегнула молнию и сбросила на пол ветровку, поворачиваясь.

Отстрельщик осмотрел ее, удовлетворенно кивнул:

– Сними рюкзак с живота и отбрось подальше. Молодец. – Он немного расслабился, но руки засунул теперь под подушку, как бы поудобней устраиваясь. На женщине был только облегающий ее достаточно откровенно черный костюм, цепочка на талии вместо ремешка, легкие кроссовки.

– Сними обувь.

Ева осмотрелась. В комнате стояли два кресла, телевизор на тумбочке, шкаф, кровать и раскладывающийся диван. Хрустов лежал на кровати, немного странной и не вписывающейся в настроение этой комнаты для случайного проживания. Кровать была металлическая, с сеткой, ближайшая к Еве спинка в ногах кровати была низкой, а в изголовье высокой – с металлическими блестящими трубками и шишечками.

Она присела и стала медленно расшнуровывать кроссовку.

– Зачем ты пришла? – спросил Хрустов, усаживаясь повыше и успокоившись.

– Я пришла тебя убить – Ева распрямилась и помогла обутой ногой сдернуть расшнурованную кроссовку.

Хрустов не смог сдержать улыбку.

Ева медленно присела, развязывая другой шнурок.

«Раз!» – сказала она себе, начав отсчет, «два» – шнурок развязан, «три» – она бросилась на пол кувырком, расстегивая на животе защелки цепочки, «четыре» – еще один перекат, в этом месте Хрустов, продолжая улыбаться, поднял руки вверх и взялся за металлическую короткую – сантиметров двенадцать – перекладину-трубку, выдергивая ее из боковых стоек, «пять» – Ева оттолкнулась от пола и упала плашмя на отстрельщика. Он удивился странному звуку – лязгнуло что-то металлическое, – а когда захотел сделать резкое движение рукой и махнуть выдернутой и зажатой в правой руке металлической трубкой, чтобы обнажить спрятанное там лезвие, обнаружил, что руки его захвачены цепочкой, как наручниками, и пристегнуты к спинке кровати.

Он не успел испугаться или подумать о смерти. Просто несколько секунд соображал, как именно должен быть устроен этот ремешок-цепочка, чтобы стать наручниками. Элементарно, – он кивнул головой и с силой дернул руками, пытаясь порвать, – просто с двух сторон цепочки должны быть специальные захваты. Захваты крепишь в любое кольцо.

Ева расслабилась, позволила себе отдышаться. Он видел над собой ее напряженное лицо, капельки пота над верхней губой, между полуоткрытых губ светилась полоска зубов. Чуть шевельнулись тонкие ноздри, Ева нахмурилась. Отстрельщик почувствовал, что его обнюхивают. Он закрыл глаза и тоже совершенно откровенно глубоко вздохнул, втягивая в себя запах женщины.

Ева чуть шевельнулась на нем и вдруг удивленно уставилась в лицо мужчины, почувствовав телом его возбуждение.

– Встань, – процедил сквозь стиснутые зубы отстрельщик.

Ева опустила руку и провела по его животу и ниже.

– Я тебя убью, – сказал он, бледнея. – Ненавижу.

– Я тебя тоже убью, – задумчиво пробормотала Ева, стягивая вниз резинку его трусов.

Она встала над ним на колени и осмотрела седую поросль волос у него на животе и то, с чего сдернула цветные трусы.

Отстрельщик в это время, не открывая глаз, исступленно дергал руками, стараясь разорвать цепочку. Он слышал, как Ева возится над ним, но глаза открыть боялся, а когда она опять бросилась на него, вообще отключился, не веря в происходящее.

Когда Ева тихо застонала, из разжатой руки отстрельщика на пол упала металлическая трубка и покатилась, звеня и щелкая.

Ева сползла с него и легла на пол, глядя в потолок. Ее трясло.

– Ты не в моем вкусе, – пробормотал отстрельщик, когда смог говорить. – Какого черта ты выделываешь?! Ты меня достала!

– Заткнись, – пробормотала Ева, встала и оправила одежду.

Она прошлась по комнате, тронула ногой трубку, подняла ее и осмотрела. Потом подошла к кровати.

– Не подходи ко мне! – закричал Хрустов.

Ева засунула руку под подушку и нащупала оружие, но доставать не стала. Она села рядом с ним, задумавшись, и вертела трубку.

– Обхвати поудобней ладонью, – сказал Хрустов, – другим концом, потом резко взмахни, как будто хочешь что-то вытряхнуть.

Ева дернула рукой, и в линолеум пола, звеня, уткнулось длинное тонкое лезвие.

– А теперь убирайся. – Хрустов отворачивался.

– Извини, – Ева надевала рюкзак, – сама не знаю, как это все...

– Уберешься ты или нет?!

Ева ушла, не зашнуровав кроссовки.

Из шкафа вылез на четвереньках Пеликан. Он прошел в ванную, облил лицо холодной водой и спросил, есть ли у Хрустова ножовка.

Ножовки не было. Пеликан помог выдернуть из нижних углублений в спинке две металлические стойки-трубки, Хрустов отцепился от кровати и стал осматривать цепь.

Она была, конечно, толстовата, теперь-то отстрельщик отметил ее грубость. Две дужки, которые просунулись в кольца цепочки, сомкнулись замками. Минут десять они с Пеликаном пытались открыть их отверткой. Потом отстрельщик ругнулся и надел джинсы. Придется идти в майке.

Пеликан терся рядом с ним, боясь что-то спрашивать. Наконец, когда Хрустов взял деньги и ключи, он выдохнул, съежившись:

– Вы идете на дело?..

Хрустов смотрел несколько секунд в перепуганное молодое лицо, сдерживаясь изо всех сил. Потом он сглотнул свое раздражение, покачал головой и сказал медленно и тихо:

– Я. Иду. В мастерскую. Металлоремонта. – Подумал немного и добавил:

– Собери вещи, отключи все, что может загореться, и будь готов бежать отсюда через полчаса. Я вернусь.

– Металлоремонт, – пробормотал Пеликан, когда дверь закрылась, – в полдвенадцатого ночи?

Но отстрельщик пришел точно через полчаса. Он быстро помылся и оделся, не говоря ни слова. На его запястьях висели браслеты металлической цепочки. Он попросил соседа из мастерской на первом этаже оставить так. На память. Сосед не удивился. Но длинную часть цепочки, соединяющую браслеты, попросил себе.

– Очень хитро спаяно, – объяснил он. – А от замка я вообще балдею, это спецзаказ какой-то, вам его не открыть ни за что. Может, распилим один браслет? Я за день узнаю, как замок открывается.

Хрустов сказал «нет».

– Уберешься от меня сейчас? – спросил отстрельщик Пеликана на улице возле машины.

– А можно с вами? – Пеликан смотрел в землю.

Хрустов промолчал, но, заведя мотор, открыл ему переднюю дверцу.

Ева открывала дверь, замок не поддавался, она стала нервничать, а дверь распахнулась, – оказывается, это Илия с той стороны открывал ее, услышав возню с замком.

Она прятала глаза, стараясь не смотреть на него, но успела заметить улыбку на совсем не; детском лице.

Ева раздувала ноздри, вдыхая запах дома, где есть маленькие дети, хорошая еда и выстиранные пеленки. Она заперлась в ванной, не разрешая себе думать о том, что произошло, но как только закрывала глаза!.. Пришлось таращиться в рисунки цапель и лягушек на бледно-желтом кафеле. Она высунула руки из пены и держала их на весу. Руки тряслись. Это очень ее разозлило.

– Чуть не убила, идиотка, – пробормотала Ева, вставая в пене и заматываясь в простыню.

Она обошла квартиру, не зажигая света, и обнаружила, что Кеша и Илия устроились в одной комнате, возле детской кроватки разложена постель, а Муся и Далила разговаривают, лежа вместе на тахте. Близнецы дышали так тихо и легко, что Ева ничего не услышала, сколько ни старалась. Они были одеты в комбинезончики и лежали далеко друг от друга головами в разные стороны. Ева стала думать, как бы она себя чувствовала, если бы всегда видела перед собой свою копию, живое отражение.

– Я бы все время боялась потеряться, – сказала она шепотом сама себе.

Она открыла дверь в комнату, где разговаривали Далила и Муся, а легла рядом с близнецами на пол.

Сначала Ева не вслушивалась в то, что говорила Муся, ей даже показалось, что она читает, – так размеренно и без всякого выражения рассказывала та свою историю. Потом Ева вдруг поняла, что история эта страшная, и пошла к ним.

– Муся, – попросила Далила, – расскажи с начала, а то она потом не поверит мне.

Это жу-уткая история, но интересная, – сказала Муся. – Да ты ложись вон туда, на кровать, я все расскажу.

ЖУТКАЯ ИСТОРИЯ МАРУСИ ЛЕБЕДА ПРО ПАРОВОЗ

Маруся жила на маленьком полустанке, далеко от большого города, в лесу. Мужское население полустанка – все, кто мог работать, – работало на железной дороге. Но населения этого было так мало, что на работу охотно принимали и женщин: они редко впадали в запой, поддерживали здоровый дух соперничества в мужском коллективе и кормили мужиков как могли.

Однажды Муся несла домой шпалу. Шпала, просмоленная и тяжелая, давила на плечо, Муся уже пожалела было, что поволокла ее, но остановиться и бросить такую тяжесть можно было один раз – потом взять ее и тащить дальше тело ни за что не уговоришь. Муся старалась идти быстро, сзади нее по железке проехал, громыхая, товарняк, и в страшном грохоте, заглушившем все другие звуки, она услышала, как кто-то рядом сказал совершенно ясно: «Брось шпалу».

– Щас! – ответила Муся. – Размечтался... – И скосила глаза, стараясь разглядеть чьи-нибудь ноги рядом.

«Брось шпалу, дура!» – сказали ей уже грубо, Муся рассердилась и бросила шпалу на землю.

Она повернулась, но никого рядом не было. Товарняк отгрохотал, обнаружив после себя тишину и покой; Муся стояла совсем одна на неровной дороге, ветер шевелил деревья, далеко на поляне паслись козы.

Так Муся и ушла домой без шпалы. И даже не сердитая совсем, потому что пожалела себя. А вечером она сменила дежурную на переезде.

Ночь прошла спокойно – три скорых и один порожняк в полпятого утра, все как обычно. С утра один за другим пошли южные поезда, Муся стояла с флажком, читая надписи, которые знала уже наизусть. Больше всего ей нравилась «Пивдэнный Буг». У кого ни спрашивала, никто не знал, что это за место такое.

В обед Муся разогрела на маленькой электроплитке свою жидкую кашу, достала закопченный кусок свининки, луковицу и четвертинку черного хлеба. Как всегда при виде еды, настроение у Муса поднялось, она запела, сидя возле станционного домика на лавочке, а проезжающие тяжелые грузовики, притормаживая возле переезда, определялись в открытых окнах мужскими особями и предлагали ей бог знает что.

Муся сходила в лес по нужде, сорвала по дороге несколько крепких белых. Она развесила их сушиться на солнечной стороне, прибрала в домике и услышала, как зазвенел сигнал, предупреждающий, что сейчас опустится шлагбаум. Муся удивленно уставилась на часы с кукушкой. Полшестого. Время полного затишья. «Может, симферопольский спешит на Москву?» – удивилась Муся, потому что никаких поездов в это время быть не должно, электричек тоже, а ремонтная коптилка только что пробухтела.

Муся вышла на рельсы. Напрягая глаза, посмотрела в одну сторону и в другую. Никого. Автоматика могла сломаться, но машин тоже на дороге не было, торопить ее было некому. Далеко-далеко вдали показался черный дымок над плавающей в теплом воздухе светящейся полоской рельсов.

«Коптилка возвращается, чего-то забыл», – решила Муся. Коптилкой назывался маленький ремонтный паровозик, который ездил на угле по срочному ремонту путей, возил железнодорожников на обед и в ближайший город на станцию, если туда привозили отруби или комбикорм.

Она потянулась, вдыхая запах влажного леса с душком отхожего места: вдоль полотна щедро разбрызгивалось содержимое туалетов скорых и пассажирских. И тут острый глаз Маруси заметил, что вдали – не коптилка. Что-то большое и черное ехало, коптя небо дымом. Муся достала флажок. Потом подумала и пошла в домик позвонить. Она кричала и кричала: «Алло, седьмая!..» – но сильный треск в трубке и обрывки чужого спокойного разговора мешали, ей никто не отвечал. Муся звонила и звонила, пока совсем рядом, испугав ее, не закричал незнакомым звуком поезд. Муся выскочила из домика и, раскрыв рот, смотрела, как медленно проезжает в сторону Москвы самый настоящий паровоз, черный, с длинной коптящей трубой, увешанный флажками и фонариками. Она хорошо рассмотрела небольшие, отделанные деревом окна, некоторые были открыты, в них двигались от легкого, при неспешном ходе ветра, занавески, но людей она не видела. Муся оцепенела, разглядев огромные колеса, странные вагонные двери, но что сразило ее наповал – круглая тарелка антенны на предпоследнем вагоне, такую тарелку часто предлагали купить по телевизору и обещали весь день кино без перерыва или футбол с концертами, если ты не любишь кино.

Поезд ехал медленно, он уже уходил, туманя небо над собой растворяющимся дымом из трубы. Зазвонила, поднимаясь, стрелка шлагбаума, Муся очнулась от длинного гудка: она стояла на дороге, ей сигналил грузовик. Муся подбежала, размахивая рукой; шофер высунулся из окна, но заглушать мотор не стал.

– Мужик, слышь, мужик, ты видел? Ты паровоз видел? С антенной! – кричала Муся.

Шофер покачал головой, усмехнулся и уехал.

Она пошла в домик звонить и дозвонилась сразу, слышно было хорошо.

– Поезд прошел у меня без расписания! – кричала Муся в трубку. – С паровозом и антенной, жуткий такой!

– Ну и чего ты орешь? – поинтересовалась седьмая.

– Сейчас у тебя будет, – притихла Муся, – позвони потом, когда проедет. Красивый...

Но поезд мимо седьмой не проехал.

Муся вдруг успокоилась, расслабленно наблюдала, как далеко за дорогой солнце уходит в землю, а сменщице своей ничего не сказала.

На другой день она была выходная, но на переезд пришла. Сидела, грызла семечки с напарницей с пяти до семи. В полшестого зазвенел, опускаясь, шлагбаум, Маруся застыла, боясь пошевелиться, когда рядом с ними неспешно пропыхтел паровоз, а ее сменщица посетовала, что придется вызывать ремонтную: опять шлагбаум барахлит, опускается впустую.

В свое дежурство она выходила на каждый перезвон автомата у шлагбаума, потом случилась авария на дороге, она занервничала и совсем забыла про этот паровоз.

И вдруг уже в сумерках, около десяти часов, что-то словно толкнуло ее. Муся вышла, кутаясь в платок от вечерней сырости, посмотрела в ту сторону, откуда приезжал поезд, и сразу зазвенело и шлагбаум опустился.

С трудом разглядев в темнеющей дали черный дым, Муся опустилась на колени и приложила ухо к рельсу. Идет. Она вдруг, неожиданно для себя, перекрестилась и встала поудобней, расставив ноги.

Паровоз надвигался, горя фонариками, и гудел. Муся оцепенела: он двигался очень медленно, и казалось, что на нее плывет светящаяся громадина с чух-чухающим звуком. В последний момент Муся испугалась и отпрыгнула в сторону, вдохнув запах мазута и горящего угля. Теперь она стояла сбоку, задрав голову, насчитала шесть вагонов и бросила в шестой свой флажок, размахнувшись изо всех сил. Муся чуть отвернула голову, ожидая, что флажок отскочит в нее, но крепкая деревянная ручка, отшлифованная множеством женских рук, с прикрепленной к ней желтой тряпкой прошла сквозь вагон. Муся следила за ней пристально, вагон будто слегка растворился, и ей был виден флажок – вращаясь, он упал по ту сторону полотна.

– Ага! – закричала Маруся. – Вот ты какой!

Поезд уехал. Она, сдерживая дрожь, спустилась с железнодорожного полотна и шарила в траве, отыскивая флажок. Нашла, ощупала и даже понюхала его.

Муся решила поймать паровоз.

Изготовила ловушку – два тяжелых металлических креста, связанных веревкой. Веревку ей щедро обмочила святой водой баба Шура из деревни Рыжики, что рядом со станцией. Дождавшись в другое свое дежурство паровоз, Муся бросила перед ним на другую сторону рельсов один крест с привязанной к нему веревкой, сама схватилась за другой и закричала заговор: «...нечистая сила меня носила, носила устала, чтоб ей было мало! так мало – не видно, не видно – не слышно, нигде не найти!»

Поезд проехал как ни в чем не бывало.

Муся смотала веревку с крестами, дождалась другого дежурства, встретила поезд, проводила его, стоя у домика и жадно вглядываясь в окна. Ей показалось, что она видела женское смеющееся лицо, но наутро все потерялось как сон.

Ее тянуло к поезду странной силой, казалось, что все тело начинало свербить, маяться и скучать. Муся гладила его руками, щипала за живот и ноги над коленками. Она жила одна, родители умерли. Прижилась, правда, к ней чужая бабушка, которую выгнали дети из московской квартиры, два года они хозяйничали вместе, но бабушка как-то тихо померла, и Муся теперь ела дома одна.

Наконец Муся решилась. В тот день она не развеселилась, как всегда, от еды; выскакивала каждые полчаса на рельсы, а к вечеру вообще словно заболела: ей стало страшно и горько, что поезд не придет.

Но вот поезд крикнул издалека, Маруся сразу узнала его. Она вышла в темнеющий вечер, встала на рельсы и потрогала отполированное блестящее железо. Железо было теплым и вибрировало. Звенел опущенный шлагбаум. Быстро темнело, а поезд светился развешанными разноцветными фонариками, дышал громко и дымил вовсю.

Было ветрено, Муся смотрела в приближающуюся огромную черную морду, от напряжения ее глаза слезились, и два огня внизу черной махины расплывались бесформенно золотом. Муся расставила руки в стороны, ее платок раскрылся большими цветными крыльями бабочки, и она вошла в наехавший поезд. Она слышала, как стучат на стыках внутри нее колеса, тело стало невесомым, потом содрогнулось, словно ему подарили что-то редкое – то ли боль, то ли фантазию, – стало горячо внизу живота, и вдруг все кончилось. Тяжело дыша, она повернулась. Поезд уходил, тело болело, а на душе было стыдно, как будто она блудила ночь напролет.

Маруся позвала свою подругу к ней на дежурство в домик вечерять вместе, обещала бутылку и закуску, песни под гармошку, а утром на опохмелку – росу до колен. Подружка Вера пела так, что сердце останавливалось, даже баба Шура из Рыжиков сказала, что от Веркиного голоса ей становится не по себе, как будто ей в это самое место соли насыпали.

Сидят они, значит, под фонарем у домика, вокруг – темень, будто фонарь вырезал у ночи только себе кусочек. Верка поет, Маруся млеет, а тут шлагбаум опускается, звонок звенит, и Маруся чувствует, не глядя, что сейчас подъедет поезд. Встает она спокойно, становится между рельсами и ждет, распахнув платок крыльями. Сначала еще слышит сильный высокий голос Верки, а потом – помутнение, бешеная радость и стыд.

Верка Марусю дождалась, гармонь отложила и сказала, что пить больше не будет, потому как у нее начались видения. Ей вроде показалось, что сквозь Мусю поезд проехал. И не поезд даже, а какая-то хренотень – буржуйка на колесах. Маруся тут обрадовалась, Верку целовала и к врачу, который лечит от помутнения рассудка, решила не идти.

Так получилось, что к врачу ей идти пришлось через две недели, и врач этот – совсем не стыдный мужик – сказал, что у Муси будет ребенок.

Ребенок так ребенок, Муся и рада, а на вопросы деревенских, баб отвечала весело и беспечно. А Верка проговорилась. И вот приходит, значит, к Марусе одна жалейка – старая дева, значит, и говорит, что тоже хочет к ней в гости, что бутылку и закуску принесет сама, петь не умеет, но кофту шерстяную к сентябрю Мусе сработает, если все получится.