Текст книги "Цветные открытки"

Автор книги: Нина Катерли

До пяти часов Полина стирала. В прачечной всё рвут, и она решила сама прокипятить с отбеливателем простыни, пододеяльники и наволочки. На чердак идти было неохота, и, натянув веревки, она завесила бельем всю комнату, а сама уселась на кухне перед телевизором.

Передача была неинтересная, Полина задремала, а проснулась оттого, что услышала – кто-то ключом отпирает дверь. Это мог быть только грабитель. Или Женька. Полина сжала губы и уставилась на экран.

– Пришел взять книги, – объявил Евгений, входя. Он был уже без пальто и в домашних туфлях. – «Петербург» Белого и шестой том Бунина…

– На полке, – Полина с интересом смотрела телепрограмму. – Бери и отваливай. Без задержки.

– Как ты н-не-гос-тепри-и-и-мна, – старательно выговорил Евгений.

Полина быстро взглянула на него и вскочила:

– Надрался, да? Говори – пьяный? И посмел еще – ко мне в таком виде!..

– Да, я выпил, – гордо отчеканил он. – И-имею п-право. Художник… А по-вашему – графоман!

Евгений качнулся и ухватился рукой за дверь.

– Я тебе покажу графомана! Идиот! Черт гороховый! В дурдом захотел? Тебе же нельзя, врач что сказал?! Шутки шутишь? Невроз…

Невроз – удел стервоз! – глупо ухмыляясь, возгласил Евгений и поднял указательный палец. – Пойдем в к-комнату, тут ж-жара…

– Тьфу! Чтоб ты пропал, наказание, теткина жизнь! Иди на диван. Живо, понял? Сейчас чай заварю, чтоб ты пропал.

Полина металась по квартире, срывала с веревок пододеяльники и простыни. Евгений сидел на диване и, сонно помаргивая, смотрел на нее.

Когда, бросив белье мокрым комом в ванну, она с кипящим чайником в руках появилась на пороге, он спал, лежа поперек дивана. Полина сняла с него тапки, подумала, стащила и носки, а потом, валяя и ворочая его с боку на бок – джинсы и свитер. Подсунуть простыню не составило труда, этому она научилась еще дома, в Калуге, во время материных сердечных приступов. Положив голову Евгения на подушку и укрыв его одеялом, Полина села к столу, выпила со зла подряд две чашки чаю и почувствовала, что прямо умирает с голоду, – не удивительно: со вчерашнего вечера крошки во рту не было.

В одиннадцатом часу в дверь позвонили и зачем-то сразу постучали. Полина как раз кончала жарить картошку, телевизор исполнял арии из оперетт.

На площадке стоял Лащинский. Пахнущий одеколоном, с гвоздиками в руке.

Быстро выскользнув на лестницу, Полина прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.

– Ко мне сейчас нельзя, Алешенька, – полушепотом сказала она. – Ко мне приехали, понимаешь? Дядя из Уфы. Брат покойного папы. Двоюродный. Его нельзя беспокоить. Никак. Невроз, понимаешь? – Она старалась не смотреть в лицо Лащинского, не видеть, как выражение недоумения сразу сменилось разочарованием, а потом обидой.

– Ты, Алешенька, не сердись, – шептала Полина. – Мне самой жалко, что так вышло, приехал без предупреждения, с вещами, и вот…

Почему-то Лащинский поверил.

– Печально, – сказал он. – Главное, и ко мне нельзя, мать пришла. Жалеть и воспитывать. Утром, только я за тобой дверь закрыл, – идет. Вы могли на лестнице столкнуться…

– Знаешь что, – решила Полина, – ты меня подожди. Внизу. Хорошо? Я сейчас оденусь и выйду. Провожу тебя до метро, поговорим, то-се. Ты только не расстраивайся, хорошо?

Войдя в квартиру, она заперла дверь, кинулась на кухню, ухватила со сковородки горсть жареной картошки и затолкала в рот. Потом на цыпочках пошла в комнату переодеваться.

– Кто там? – сонным голосом спросил Евгений.

– Спи, спи, – она нагнулась и поцеловала его в голову. – Там знакомые приехали. Из Уфы. Проездом. Торопятся в аэропорт. Я сейчас, только до автобуса доведу.

Но Евгений уже заснул. Обычно он спал тихо, а тут вдруг захрапел, и Полина повернула его на бок.

Лащинский ждал ее у парадного. Снег уже не шел, деревья стояли вдоль улицы тихие и тяжелые. Полина выбежала в распахнутом пальто с пакетом в руках.

– Вот! Бери, тут порошок ванну чистить и щавелевая, – она совала пакет Лащинскому. – И банка грибов, сама собирала, сама солила. Мы тем летом дачу снимали в Тосно. На троих, с работы. Так я – каждую пятницу, можешь себе представить?..

– Спасибо тебе, Полинка, – перебил ее Лащинский. – Я пойду, а ты не провожай, поздно. Беги домой. К дяде… из Уфы.

– Ой, да брось ты, не бери в голову, – она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, – ты, главное, знай, я ведь тебя тогда очень долго любила, вешаться хотела, правда! Вот странно, сколько потом было всего, я ведь и замуж выходила, и… еще, а всегда, как расстанусь – точка. Забыла и кончено. Иногда даже хочу вспомнить, ведь была влюблена, с ума сходила, – не могу. А как с тобой – все помню. Интересно, да? Наверное, я тебя одного по-настоящему любила, а остальное так, веники…

– Врешь ты все, Полинка! Хороший ты человек.

– Ну да! Я, наоборот, очень жестокая, если хочешь знать. Я из жалости – ничего не могу. Понял? И вообще… Да ты у нас еще мужчина – будь здоров! Такую девочку себе оторвешь, все упадут! Я вот до сих пор вспоминаю: прибегу к метро, к тебе на свидание, я всегда за полчаса приходила, терпежу-то нет, вот прибегу, стою, морозище, а я в капроне, в туфельках замшевых, и как издали увижу – ты идешь, так и обалдею. Ты тогда ходил зимой без шапки… А Ритка еще пожалеет, вот посмотришь…

– Я с тобой, конечно, поступил как скотина.

– Вот еще! Сто лет прошло, а он все выдумывает. Ты лучше кислоту не пролей, там пробка плохая. И по-, проси мать, чтобы рубашки погладила, а то пересохнут, слышишь?

– Тебе позвонить?

– Да я тут собралась в командировку. Завтра или послезавтра. На месяц. Я ведь работаю по внедрению.

– В Уфу? – Лащинский усмехнулся.

– В солнечный город Сухуми. Синее море – белый пароход. Ладно, я пошла. Замерзла тут с тобой. Держи хвост пистолетом!

Полина опять чмокнула Лащинского в щеку и исчезла в парадной.

…Евгений как спал на правом боку, так и продолжал спать. Стараясь не шуметь, Полина расставила раскладушку. Матрац был в диване, вторая подушка тоже. Она завернулась в плед, легла прямо так, без матраца. И сразу заснула.

Снилась Полине решетка Летнего сада. Не та, знаменитая, настоящая, а совсем другая. Сделана она была из прямых металлических веток. От каждой ветки симметрично вправо и влево – сучья. А на сучьях плотно, прямо впритык друг к другу – железные листья, по форме – точь-в-точь лавровый лист. Сон был цветной, и белые, выкрашенные эмалью, эти листья на фоне ярко-синего неба выглядели очень красиво. Уже проснувшись, Полина все вспоминала свой сон и удивлялась, почему это никто не додумался до такой художественной решетки.

В командировку она уехала не на другой день, а как и было намечено, через два месяца, в феврале.

А до этого был еще Новый год, и встречать его Полина по обыкновению собиралась у Синяевых. Накануне она допоздна мыла квартиру, уже в первом часу украсила елку, совсем крошечную, зато живую. Осталось сделать свекольный салат, – завтра в лаборатории намечался сабантуй. В общем, легла в полвторого, а заснула только под утро, последнее время мучила бессонница, а тут еще бигуди: так повернешь голову – неудобно, так положишь – тоже давит. Тридцать первого, едва вошла в дом, сразу завалилась спать. Но ненадолго – пришел Евгений. Неделю назад они опять поругались, он не показывался, а тут явился как ни в чем не бывало, притащил шампанское и сказал, что решил, так и быть, встретить Новый год в семейном кругу, вдвоем, то есть с Полиной.

– Может быть, Петр еще заглянет, – пообещал он.

– Даже не подумаю портить себе Новый год! – взвилась Полина. – Он решил! А меня ты спросил? От твоего Петра у меня и по будням-то заворот кишок. Что за дела? Я обещала Майке и пойду. Хочешь встречать со мной, идем вместе.

Полина уверена была, что он откажется. Заранее же презирает всю компанию, хоть никого в глаза не видел. Ну, как же: технари, буржуа, а он – первый поэт России. Да и Синяевы навряд ли ему обрадуются, чужой человек, а Майка от одного его имени вскидывается до потолка.

– А что? – сказал Евгений вяло. – Пойти, нешто? В конце концов, литератор обязан знать все социальные слои.

Он уехал домой переодеваться: «Не будем пугать филистеров. Придется надеть фрак. А это тебе подарок, взгляни на досуге». Сперва Полина решила позвонить Майе, предупредить ее. Но тут же раздумала – другие приводят мужей и жен, разрешения, небось, не просят, а она что, хуже всех? С Евгением договорились встретиться в метро «Площадь Восстания» и оттуда пешком – к Майе. Полина опаздывала – наряжалась, красилась, собирала сумку. Уже в дверях вспомнила про Женькин подарок. Это был плоский белый пакет, перевязанный бечевкой. В пакете оказалась папка, а в ней листок. С посвящением: «Полине Колесниковой».

 
Что же молчали вы, светлые сосны и темные ели, —
Эльфы и тролли в ту ночь подменили меня в колыбели,
Вместо крещения в море кидали, к черному змею.
Я и любить не умею и не любить не умею.
Белые вороны в небе – не то облака снеговые.
Тысячу лет на свете живу, а такое – впервые,
Чтобы не углей на сердце ожог, не щипцов раскаленных —
Моря белесого, неба далекого, веток зеленых.
Тихие дети холмов, вам – молитвы мои и проклятья!
Где моя родина, кто мои прадеды, кто мои братья?
Видно, и сами своей вы на свете не знаете роли,
Сосны и ели, боги и звери, эльфы и тролли.
 

Полина пробежала стихи глазами – очень спешила. Кажется, хорошие, только при чем здесь она? Что он хотел сказать словами «я и любить не умею и не любить не умею»? Нет, вот так, в дверях, ни в чем не разберешься! И, решив завтра прочесть все внимательно, Полина помчалась к метро, опаздывать она ненавидела.

Но опоздал Евгений. Она простояла на условленном месте в конце платформы четверть часа и уже обещала себе: «через пять минут не явится – ухожу». Он пришел через четыре минуты.

– Прошу прощения, потерял галстук.

– У тебя всегда причины, то одно, то другое. Бери сумку, рука отваливается!

Всю дорогу до Майкиного дома Полина молчала. Евгений вопросительно посматривал на нее, потом сказал:

– У тебя какая-то страсть к стопудовым грузам. Что в этой сумке? Фамильное серебро?

– Не фамильное, а твое шампанское. Еще – банка грибов, капуста, брусника моченая, майонезу две банки.

– Ясно. Продовольственная помощь неимущим слоям, – подлизывался он. – А в мешке-то что?

Огромный пластиковый мешок Полина несла сама.

– Подарки! Новый же год! В двенадцать часов всем раздадим.

Он опять взглянул на нее, будто хотел о чем-то спросить, но не спросил.

– Ты посмотри, какая красота! – продолжала Полина. – До чего уютно, у нас в новостройке как-то не так…

Все окна старого Майкиного дома светились, на форточках висели сетки с апельсинами, на одной даже торт, – не влез, видать, в холодильник.

– …А помнишь, раньше? Когда еще абажуры были? Каждое ведь окошко – другого цвета, розовые, оранжевые. От всех этих люстр и рожков не дом, а контора. Вот летом сделаю ремонт и закажу себе абажур. С кистями!

– Я поэму захватил, мало ли… – небрежно сказал Евгений.

Когда, войдя в квартиру Синяевых, Полина громко заявила: «А вот и мы!» – голос ее звучал слегка вызывающе. Но Майя Андреевна и бровью не повела, с Евгением поздоровалась приветливо, сказала, что давно хотела встретиться: «друзья наших друзей – наши друзья, а мы с Полиной – с первого курса…»

Евгений галантно поцеловал руку Майе, помог раздеться Полине и, окинув взором ее новое голубое платье из модного материала «мокрый трикотаж», похвалил:

– Мадам, вы сегодня чертовски элегантны.

Сам он был в новом темном костюме и при галстуке.

– Что, сильно похож на клерка? – спросил Евгений, когда Майя Андреевна, извинившись, убежала в комнату, к телефону. – Это мой похоронный костюм.

– Что-о?!

– Матушка в прошлом году приобрела по случаю кончины кузена. Дескать, неприлично в джинсах торчать у тела.

– Ну, знаешь! Ты… вообще… – докончить Полина не успела, вернулась Майя Андреевна.

– Не уединяться! Прошу, прошу, Евгений Валентинович, пусть Полина покажет вам квартиру, библиотеку. А я сейчас, только приведу себя в порядок. Извините, ради бога, весь день кручусь, ни разу не присела. Лара, Лара! – закричала она, заглядывая в дверь столовой. – Я же говорила – не эти фужеры, ставь чешские, те, что папа привез!

– Мама, не возникай, он скоро придет, – послышался спокойный голос Ларисы.

– Игорь куда-то пропал, не знаю, что и думать, – пожаловалась Майя Андреевна. – Звоню на работу – не отвечают…

– Секретаршу пошел провожать. А ты, чем попусту звонить, лучше переоденься. Мы с Ларкой пока стол накроем.

Полина уже расставляла посуду. Евгений уселся в кресло к телевизору, склонив голову к плечу, положил ногу на ногу – ни дать, ни взять приличный гость, завсегдатай гостиных. Полине даже стало смешно.

Минут через десять появился Игорь Михайлович, розовый, свежий, энергичный, с громадным, разбухшим портфелем.

– Приветствую дорогих гостей! С наступающим! Игорь, – оживленно говорил он, пожимая руку Евгению. Полину поцеловал, жену потрепал по щечке, дочь щелкнул по носу. – Прошу пардону за задержку, но – ноблесс оближ. Посиделки в дирекции, дело нешуточное, а затем… весь город обегал, и вот! – Игорь Михайлович открыв портфель. – Любимой супруге! – он протяну» Майе Андреевне небольшой сверток. – Французский, заметьте себе, парфюм. «J'ai ose». В переводе на отечественный означает: «Я рискнула». Далее. Любимой подруге любимой супруги – духи «Визит» на парижской эссенции, вещь дефицитная, идет к голубому платью и синим глазам…

– Вот не знала, что ты такой специалист в области парфюмерии, – с улыбкой сказала Майя Андреевна.

– Ты вообще меня никогда не ценила, – горестно вздохнул Игорь Михайлович. – И не мешай раздаче слонов. А вот это – обожаемой дочери. Колготки финские. Одноразовые. С учетом выдающихся способностей обожаемой дочери вдребезги рвать чулки. Зато шикарно. Для сильного пола подарков, увы, нет, но могу угостить рюмкой коньяку и сигаретой. Коньяк армянский, сигареты на выбор: «Винстон», «Честерфилд» или «Данхилл».

– Можно, – сказал Евгений, – хотя вообще-то я курю «Астру».

– Мужчины, идите в кабинет, при ребенке курить не позволю, – предупредила Майя Андреевна.

– Как вам понравился наш новый замечательный телевизор? – вдруг спросила Лариса, повернувшись к Евгению, когда тот был уже в дверях. – Вы так смотрели на экран, будто там ползет что-то на редкость омерзительное!

– Правда? – удивился он. – Вообще-то, должен признаться, я цветной телевизор вижу впервые. Весьма ультрафиолетово, но это, по-моему, делает пошлость еще более обаятельной!

Евгений вышел вслед за Синяевым, Майя Андреевна, хмурясь, раскладывала вилки.

– Тетя Полина, а он ничего. Мне нравится, – задумчиво произнесла Лариса.

Гостей собралось немного – кроме Полины с Евгением, еще Поликарпов, главный технолог, подчиненный Игоря Михайловича, его жена Любочка и какой-то Дорофеев из Москвы, про которого Майя во всеуслышание объявила, что это ее идеал мужчины. Выглядел этот Дорофеев лет на сорок пять, сухой, поджарый, волосы темные, виски седые.

Встреча Нового года прошла как положено – пили шампанское, кричали «ура», Любочка лаяла собакой – наступающий год, сказала она, год Собаки, поэтому надо лаять и быть одетым в коричневое и серое. Сама она была как раз в светло-сером, немыслимо декольтированном платье с кусочком коричневого меха, приколотым у плеча, всем остальным повязали на шею коричневые ленточки. Посреди стола Лариса поставила ушастую игрушечную собачку.

Евгений вел себя исключительно. Молчал, улыбался, передавал салаты, внимательно слушал, что говорили другие. Говорили же, в основном, о предстоящей в скором времени защите Поликарпова (Дорофеев вроде чем-то мог тут помочь), и всё жалели какого-то Нетужилова: накидали мужику «черных шаров», а при обсуждении хоть бы кто выступил против.

– Ни одна скотина! – сказал Игорь Михайлович. – Совершенно беспрецедентный случай. Мне тут звонил из Москвы Саша… – он назвал фамилию известного академика, – так, оказывается, в ФИАНе…

– Ничего беспрецедентного! – вмешалась Лариса. – Точно такой случай описан в «Открытой книге».

Полина собрала со стола грязные тарелки и понесла в кухню. За ней вышла Майя Андреевна.

– А твой-то – прямо джентльмен, я его как-то иначе себе представляла… – начала она.

– На том стоим, – гордо откликнулась Полина, намыливая тарелку.

– … и все-таки лучше бы именно сегодня ты пришла одна, – Майя понизила голос. – Я ведь Севу Дорофеева для тебя пригласила.

– Брось, не льсти. Для Поликарпова. Что я, не вижу?

– Поликарпов – само собой. Кстати, у него отличная работа, ему протекции не нужны. А вот ты… Между прочим, Дорофеев разведенный, физик, профессор, теннисист и вообще настоящий человек во всех отношениях.

– Красавчик он! – отрезала Полина.

– Смотри, пробросаешься. Ты думаешь, твой поэт со своими неврозами…

– Да что ты понимаешь про моего поэта? – вдруг вся покраснев, вскинулась Полина. – Невроз, к твоему сведению, излечивается. И уж лучше пусть невроз, чем такое благополучие, что смотреть тошно. Лично я…

– Ну, как знаешь, – перебила подругу Майя Андреевна и вышла из кухни.

Когда, перемыв тарелки, Полина вернулась к столу, компания уже разбилась на группы. Майя смотрела «Голубой огонек», Игорь Михайлович с Поликарповым, сидя рядом с ней в креслах, склонились друг к другу и вполголоса обсуждали что-то свое. В противоположном углу на диване с бокалом в руке устроился Евгений, справа и слева от него – Любочка и Лариса. Дорофеев слонялся по комнате. Увидев входящую Полину, кинулся ей навстречу, взял из рук тарелки и понес на стол.

Полина подошла к дивану и села возле Ларисы.

– Мы тут пьем за великое искусство, – кокетливо сообщила Любочка и чокнулась с Евгением, – только никак не можем прийти к единому мнению – зачем оно. Я, как пустая мещанка и баба, считаю – все-таки для отдыха и развлечения. Ларочка вот уверена – чтобы сеять разумное, доброе, вечное. Их, как она утверждает, так учат в средней школе. А Евгений Валентинович загадочно молчит.

К Полине подошел Дорофеев и подал ей бокал шампанского.

– По этому поводу есть одна притча, – угрюмо сказал Евгений. – Когда господу богу надоело возиться с людьми, погрязшими в грехах, и когда он все испробовал, все, вплоть до потопа и атомного взрыва в Содоме и Гоморре, то решил применить последнее средство…

– Как интересно, просто мурашки бегают, – Любочка повела голыми плечами.

– Здесь, между прочим, довольно жарко, – хмуро заметила Лариса.

– …так вот, – продолжал Евгений, – в один прекрасный день господь сотворил зеркало, люди посмотрели в него и увидели себя. Себя и свою жизнь. И пришли в такую бешеную ярость, что стали бросать в зеркало камни. Оно разбилось на миллионы осколков, а осколки рассыпались…

– Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, – продекламировала Любочка. Лариса бросила на нее гневный взгляд. Дорофеев наклонился к Полине и коснулся ее бокала. Полина кивнула, выпила.

– …и тогда господь отвернулся от людей, а они спокойно продолжали делать мерзости. Но однажды кто-то сказал: «Если так будет продолжаться, мы всё погибнем. Надо собрать осколки». С тех пор, вот уже много веков, люди ищут осколки зеркала. Один находит большой, другой – крошечный, многие вообще ничего не находят, а большинство и не пробует искать. Считает это занятие глупым. Или вредным. Зато уж тот, кто нашел..

– Ну-у.,. – капризно протянула Любочка, – это, конечно, очень интересно, но мы так и не выяснили, зачем искусство – для развлечения или для воспитания.

– Чтобы узнать правду, – сказала Лариса. – Верно?

– Правда, к несчастью, понятие относительное и субъективное, – вмешался Дорофеев, – я имею в виду, конечно, ту правду, которая содержится в произведениях искусства, даже великих, не говоря уж…

– А если все настоящие, великие произведения собрать вместе, то и получится!.. – кричала Лариса, влюбленно глядя на Евгения. Полине стало скучно, и она отошла к телевизору. Игорь с Поликарповым уже бросили свои разговоры, смотрели передачу, Майя сидела какая-то тихая. Полина села рядом. Известный эстрадный певец исполнял романсы тридцатых годов.

– Ретро, – заметил Поликарпов, – это теперь модно. Наш Колька приволок от бабки патефон и целыми днями терзает машину. Хрип страшный, жить невозможно.

– Сдает Леша, полысел, обрюзг, – Игорь Михайлович имел в виду певца, – мы ведь с ним были вместе в Чехословакии в прошлом году, – пояснил он. Полина кивнула и обернулась. Евгений что-то говорил, размахивал руками, вид у него был возбужденный, Лариса смотрела ему в рот преданным взглядом единомышленника, Любочка хихикала, Дорофеев вежливо улыбался. Полина встала и пошла к ним.

– Что же, лучше было бы до сих пор ходить в звериных шкурах? – щебетала Любочка. – Лучше, да?

– Я не шучу! – глядя почему-то на Дорофеева, тотчас откликнулся Евгений. – Все эти ваши фазотроны и циклотроны добром не кончатся. Что вам самим прекрасно известно. Но будет это гораздо раньше, чем мы думаем!

Дорофеев молчал. Выражение лица у него было терпеливое.

– Ребята! Завтра конец света! – Любочка вскочила с дивана. – А мы сидим как дураки! Выключайте ящик, веселиться!

– А вам пошла бы звериная шкура, – вдруг негромко, произнес Дорофеев, поворачиваясь к Полине.

– У меня такой первобытный вид?

– Естественный. Впрочем, именно поэтому вам, очевидно, идет все. Вот и это голубое платье со «стрелкой». Изумительная брошка. Старинная?

– О, господи! Что же делать? – вдруг закричала Любочка. – Смотрите, снег пошел! Я люблю, когда снег! Все белое, а небо в полоску.

– Это еще бабушкина брошка, потом была мамина. Золотая, а жемчуг натуральный.

– А вам нельзя носить дешевые подделки. – Дорофеев смотрел Полине прямо в глаза. – Подобное притягивается подобным…

Полина, быстро взглянув на Евгения, пожала плечами.

Когда Майя Андреевна позвала пить чай, Евгений рядом с Полиной не сел, ушел на другой конец стола к Поликарпову. Место возле Полины занял Дорофеев. Чай пили с «наполеоном», Майя жаловалась: вчера весь день убила на коржи, то есть это теперь уже позавчера и вообще в прошлом году. Поликарпов заявил, что каждый последующий год всегда короче предыдущего.

– Вы лучше посмотрите, какие конфеты. Вкуснятина! Вот, жалуемся: того в магазинах нет, сего… А войди в любой дом – стол ломится! – перебила его Любочка.

Потом заговорили о том, кто как заваривает чай. Игорь Михайлович утверждал, что надо непременно в спецчайнике из тончайшего фарфора, у него такой есть, привез из Японии Ванюша, кстати, он только что избран в членкоры – читали? Нужно бы позвонить, поздравить… Дорофеев вспомнил анекдот про старого еврея, который заваривал чай лучше всех в местечке, но технологию скрывал, и только перед смертью завещал: «Евреи, не жалейте заварки!» Все смеялись, кроме Евгения и Ларисы. Евгений, поставив перед собой игрушечную собачку, что-то сосредоточенно писал на листке, вырванном из записной книжки, Лариса стояла у него за спиной и смотрела.

– Тихо, ребята, мы присутствуем при творческом акте, – строго сказал Игорь Михайлович.

– Экспромт? – догадалась Любочка и захлопала в ладоши.

Евгений молча протянул листок Ларисе.

– Никаких секретов. Нам тоже интересно. Лара, читай всем, – велела Майя Андреевна.

– Вслух, вслух! – закричала Любочка.

Лариса мялась, держа листок в руках.

– Евгений Валентинович, вы разрешаете? – спросил Игорь.

Евгений развел руками.

 
Голодной собаке костей накидали,
Костей накидали, а мяса не дали.
И супа не дали, и хлеба не дали,
А целую миску костей накидали… —
 

начала Лариса.

– «Дали – кидали». Смелая рифма, – на ухо Полине сказал Дорофеев.

 
…А сами себе принесли на обед
По полной тарелке горячих котлет,
По чашке бульона из жирного мяса,
Бифштексы, ромштексы и даже колбасы!
 

– Очень актуально: год Собаки, – вставила Любочка. – Женя у нас конъюнктурщик!

 
…Собака не стала ни ахать, ни охать,
Она укусила хозяйку за локоть,
А сына хозяйки – за пухлую щечку,
А мужа хозяйки – за «пятую точку»,
И больно, за палец, хозяйскую дочку.
И были в тот день у нее на обед
Четыре тарелки горячих котлет,
Бульон из чудесного, жирного мяса,
Бифштексы, ромштексы и даже колбасы.
Собака решила, что миску с костями
Разделят сегодня хозяева сами,
А если хозяйка не любит костей,
Пускай она ими накормит гостей!
 

– А что? Вполне профессионально, – одобрил Игорь Михайлович. – Вы не пробовали предлагать свои стихи в «Искорку»? Если хотите, я мог бы показать, у меня там работает жена приятеля.

– Не стоит, – сказал Евгений.

– А я понимаю, почему все хотят быть писателями. Не надо каждый день в семь часов на работу вставать, – веско заметила Любочка.

Евгений допил чай, поставил чашку и поднялся.

– Я, пожалуй, откланяюсь. Поздно. Весьма признателен, – он церемонно кивнул всем сразу и быстро пошел из комнаты.

Майя рванулась было следом, но Полина ее опередила, выбежала в переднюю, притворила за собой дверь.

– Что за демонстрации? В какое ты меня ставишь положение?! Это же просто неприлично! – шептала она, обеими руками вцепившись в куртку Евгения.

Он отнял куртку и оделся.

– На ваши приличия мне наплевать. Наелся досыта, – отчеканил он. – Надутые убожества! Фармацевты! Что ни слово, то глупость и пошлость. А рожи!. «Одна девчонка ничего, так и ту скоро…»

– Ни стыда, ни совести! – обозлилась Полина. – С ним как с человеком… И еще всех подряд поливает! Никто силком не тащил. Сам напросился.

Она начала одеваться тоже, но Евгений не дал, взял из рук пальто и повесил.

– А ты-то куда, собственно? – надменно спросил он. – Нет уж, сударыня, оставайся, это твои друзья-единомышленники. Тебе же как раз такие нравятся, особенно супермены с учеными степенями. Здоровенные… самцы!

– Сволочь! – Полина изо всех сил ударила Евгения по щеке.

Секунду он смотрел на нее, приподняв брови, потом дернул ртом, вышел и захлопнул дверь.

– Баба с возу! – сказала Полина ему вслед и разревелась.

Через полчаса она вышла из ванной комнаты с густо намазанными ресницами и блестящими глазами. Встретили ее так, будто ничего не случилось. Только Лариса сидела надутая и вскоре отправилась спать.

Полина пила ликер, коньяк, смеялась, плясала русскую, а потом все танцы подряд с Дорофеевым. И в шесть часов вместе с ним ушла.

Вечер накануне отъезда в командировку Полина провела у Майи. Игорь Михайлович, закрывшись в кабинете, писал какой-то доклад, Лариса уехала к репетитору, а они пошли на кухню пить чай. Кухня у Синяевых была большая, как комната, вся в розовом кафеле, на полках – сверкающая медная посуда, на шкафчике, в ряд – пустые бутылки из-под заграничных вин.

– Этих в прошлый раз не было, – сразу заметила Полина.

– «Бордо». Финны приезжали, принесли, а это вот «Божоле», тоже французское. Ничего особенного, обычное сухое, не лучше нашего «Цинандали».

– Боже, лей «Божоле», не жалей, – продекламировала Полина;

– Тоже в поэзию ударилась? Смотри, дурные примеры заразительны. Кстати, как он там, твой гений?

– Нормально, – пожала плечами Полина. – Работает, пишет.

На самом деле она ничего про Евгения не знала, он с самого Нового года исчез и не звонил. Пару раз она сама набирала его номер, но подходила мамаша, и Полина клала трубку. Как-то в конце января она встретила на улице Петю Кожина, и тот сообщил, что Евгений ушел из звериной «скорой помощи».

– И где же он теперь? – спросила Полина.

– Служба для него – вопрос сто тридцать второй. Он поэт. Его дело – писать стихи, – высокомерно ответил Петр. Сам он уже второй год работал проводником на поезде «Ленинград – Свердловск», но Евгений утверждал, будто Петя очень крупный философ, блестящий ум. Пишет эссе, максимы и афоризмы. В Полининой голове все это как-то не укладывалось…

– А как у тебя с Дорофеевым? – Майя Андреевна налила себе вторую чашку чая.

– Никак. Уехал в свою столицу, и слава богу. Я его не хочу. И уж тем более не люблю. Понятно?

– Нет, не понятно! Да очнись ты! В нашем возрасте смешно требовать какой-то там безумной любви! Чуть не с первого взгляда. Союз двух взрослых, симпатичных друг другу людей…

– Ага! Брак по расчету, да? По-твоему, раз он профессор, так я уж и должна за ним бежать, как бобик? Сама в своего Игоря, небось, до сих пор влюблена, а как другим, так, видите ли, «союз двух взрослых»…

– Да, влюблена, – перебила Полину Майя, – да, мне повезло. Только ведь везение-то не просто так дается, а заслуживается. Я это свое семейное счастье, если на то пошло, каждый день строю. Даже собственную любовь к Игорю – тоже строю. И охраняю.

– Это от кого же?

– Не от соперниц, не волнуйся. От самой себя. Господи, до чего ты бестолковая! И инфантильная. Думаешь, просто – сохранить в себе такую любовь, живя с человеком рядом двадцать лет, видя все недостатки?

– Если видишь недостатки, это уже не любовь. В общем, так: строить любовь с профессором Дорофеевым я не собираюсь, хоть повесь! Пускай он там лауреат или кто. И встречаться больше не буду, так и передай, чтобы не приезжал и не звонил попусту.

– Ну и дура. Вот скажи, для чего ты живешь? Для кого? Кому от этого тепло?

– Греть твоего Севочку не собираюсь.

– Мне тебя просто жалко! Ты себя знаешь как ведешь? Как женщина легкого поведения…

– Ну и пусть! А объявится твой профессор, так ему и скажи: дескать, не угодил!

Полина улетала следующей ночью. Вылет задерживался, она слонялась по зданию аэропорта из конца в конец. Высоко, под самой крышей, урчали голуби, бог знает как залетевшие сюда. На запертом киоске «Союзпечати» дремал черный кот.

Полина нашла работающий буфет, выпила две чашки черного кофе, потом направилась в автомат и позвонила.

«Разбужу бабку, и черт с ней!»

Но трубку снял Евгений.

– Привет! – сказала Полина. – Что новенького?

– Полнолуние, – радостно ответил он. – А у тебя?

– У меня? Как всегда – полный порядок.

– Знаешь, кто ты?

– Ну?

– Ты Мария.

– Какая еще Мария?

– Которая не Марфа. Ладно, не суть, когда-нибудь объясню. Я вот сейчас глядел в окно на луну и сочинил одну штуку.

– Давай! – велела Полина.

Стихи были странные – о том, что луна движется не по орбите, а летает в небе, как хочет. Вроде бабочки.

 
А утром, повернувшись обратной стороной,
Оранжевые крылья смыкает за спиной.
 

– Здорово, – сказала Полина, когда Евгений замолчал.

– Нравится? Тогда я этот стих посвящаю тебе. Войдешь в мировую литературу… Хотя я тебе один уже посвятил, а ты даже спасибо не…

По радио объявили посадку на Полинин рейс.

– Спасибо за оба! – крикнула она. – Ну, салют! Я полетела. Я из аэропорта звоню. Ты сейчас ляжешь спать, проснешься, а я уже в Сухуми… Не знаю… Через месяц… Напишу…

Когда самолет набрал высоту, оказалось, что небо уже светлеет. Но луна была еще хорошо видна. Большая, полупрозрачная, она летела за самолетом. Как ночная бабочка.