Текст книги "Междумир"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Алли окинула взглядом мебель в помещении.
– И этот жалкий складной стол, по-твоему, имеет непреходящую ценность?
– Значит, кому-то он был очень дорог.
– Или, – не сдавалась Алли, – он проник сюда через какой-нибудь случайный междуворот. – Она кивнула на одну из книг Мэри. – Ты сама писала, что такое случается.
Мэри вздохнула.
– Да, писала.
– Поправь меня, если я неправа, но не противоречишь ли ты сама себе?
И опять Мэри сохранила самообладание. Алли должна была признать, что её оппонентка хорошо держит удар.
– Как я погляжу, ты достаточно сообразительна, чтобы понять – простых ответов не существует. Действительно, такое случается – вещи совершают переход по чистой случайности.
– Ага! Значит, может статься, что то, что мы угодили сюда – никакое не благословение, а чистая случайность.
– Даже случайности происходят согласно божественной воле.
– Но тогда они уже не случайности, разве не так?
– Думай что хочешь, – отвечала Мэри. – Вечность такова, какова она есть, и ты ничего не сможешь изменить. Ты теперь здесь, и должна извлечь из этого максимальную пользу. Я могла бы тебе помочь, если ты не будешь против.
– Хорошо, но ответь мне на один вопрос: есть ли выход из Междумира?
Мэри ответила не сразу. На мгновение у Алли даже мелькнула мысль, что вот сейчас ей откроют нечто, чего нет ни в одной из книг Мэри. Но всё, что она услышала, было:
– Нет. И когда придёт время, ты сама убедишься, что это истина.
***
Прошло всего несколько дней, а Ник, Любисток и Алли уже узнали всё о том, как протекает жизнь в месте, где царила Мэри. Ничего сложного. День за днём с утра до вечера дети играли в мяч, пятнашки, прыгали через скакалку на площади, а когда становилось темно, собирались на семьдесят третьем этаже и слушали рассказы старших ребят, или играли в видеоигры, или смотрели единственный телевизор, который Мэри удалось раздобыть. Как поведала им Мидоу, существовали люди, странствующие по всему свету в поисках перешедших вещей, которыми они потом торговали с Мэри.
Один из этих людей, которых все называли Искателями, и принёс сюда телевизор. Вот только показывал он лишь те шоу, что передавали в тот день, когда он перешёл: каждый вечер, в самое лучшее время шли одни и те же старые серии «Корабля любви» и «Счастливых дней», и так будет продолжаться, по всей вероятности, до конца времён. Удивительно, но находились ребята, которые смотрели их – каждый день без исключения. Как заведённые.
Несколько дней Ник тоже смотрел телек. Больше всего его привлекали старые рекламы и новости. Это было сродни путешествию на машине времени. Но даже путешествия во времени приедаются, если ты всё время попадаешь в один и тот же день – 8 апреля 1978 года.
Алли предпочла не смотреть телевизор. Она уже ощутила: не всё, ох не всё ладно в Мэрином королевстве! – хотя ещё и не могла толком определить, что именно в нём не так. Что-то в том, как маленькие девочки прыгали через скакалку, что-то в том, как одни и те же детишки каждый день смотрели одни и те же передачи по телеку, было не то...
А Ник? Если он и ощущал, что что-то не в порядке, для него это не имело значения: всё затмевала Мэри. Мэри, которая прежде всего пеклась о других, и только потом о себе; которая окружала малышей заботой, и те чувствовали, что их любят и охраняют; которая приняла живейшее участие в его, Ника, судьбе...
Мэри никогда не упускала случая подойти к нему и расспросить, как дела, как самочувствие, о чём он размышляет, что нового узнал. Они вместе обсуждали книгу, над которой она в настоящее время работала, вместе строили догадки, почему в Междумире нет семнадцатилетних – ведь всем известно, что официальный возраст, после которого человек считается взрослым – восемнадцать.
– Вообще-то это не совсем верно, – рассуждал Ник. – Это возраст, когда разрешается избирать, но для алкоголя установили другую планку – двадцать один. А евреи считают, что взросление начинается в тринадцать. Кстати, я точно знаю – здесь есть несколько еврейских ребят, которым четырнадцать.
– Всё равно – это не объясняет, почему детям старше, чем мы, не разрешён доступ в Междумир.
«Разрешён доступ в Междумир...» Звучит куда лучше, чем «Заблудился по дороге в царствие небесное». Ник по своему характеру был склонен к мрачному настроению и пессимизму, поэтому позитивный ход мыслей Мэри был для него радостным откровением.
– Может быть, – предположил он, – всё дело в самой личности? Ты становишься взрослым тогда, когда перестаёшь думать о себе как о ребёнке?
Вари, неизменно торчащий у двери, фыркнул. Он постоянно фыркал, что бы Ник ни сказал.
– Вари, будь любезен, – одёрнула его Мэри. – Здесь каждый вправе высказывать любые мысли.
– Даже дурацкие? – съязвил Вари.
Ник никак не мог понять, почему Мэри терпит постоянное присутствие этого клопа. Нет, он, конечно, обладал музыкальным талантом, но характерец у недоростка был невыносимый.
Мэри повела Ника показать, как делаются её книги. Издательство располагалось на шестьдесят седьмом этаже. В обширном помещении за партами сидело человек тридцать – словно здесь проходил школьный урок каллиграфии.
– Печатный станок нам пока ещё не попался, – пояснила Мэри. – Но это ничего. Им нравится переписывать книги от руки.
Судя по всему, так оно и было. Дети, казалось, с головой ушли в свою работу и делали её на совесть – как писцы в старину, переносящие текст на пергамент.
– Работа вошла у них в привычку, – сказала Мэри. – Жизнь, организованная по определённому, раз навсегда установленному образцу, даёт им покой и радость.
Ник просто принял информацию к сведению, не особенно задумываясь над тем, что увидел и услышал.
А вот Алли – совсем наоборот. Она начала проникаться пониманием природы этой «привычки».
Как-то однажды она поймала Ника в один из тех редких моментов, когда он не таскался повсюду следом за Мэри.
– Пойдём, я хочу, чтобы ты понаблюдал за одним пацаном, – сказала она.
– Чего ради?
Нику было неохота, но он всё равно как раз бездельничал, так что какая разница – посмотрим, что за развлечение придумала Алли, решил он. Но для девочки это вовсе не было развлечением. Дело казалось ей весьма и весьма серьёзным.
Мальчик лет семи, о котором шла речь, вместе с десятком других детишек гонял мяч на мраморной площади внизу.
– Ну, и на что тут смотреть? – Нетерпение Ника росло с каждой минутой.
– Подожди, – отозвалась Алли. – Его команда проиграет. Семь – девять.
Так и случилось. Игра закончилась, когда счёт стал девять – семь.
– Ну и что ты хочешь этим сказать? Что можешь предвидеть будущее?
– Что-то вроде, – сказала Алли. – Могу предвидеть – в тех случаях, когда будущего вообще нет.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Молчи и следи за пацаном!
Вот теперь Ник был заинтригован. Следуя за мальчиком на некотором отдалении, они прошли за ним в фойе башни номер два, где группка детишек собралась поиграть в карты.
Алли с Ником спрятались за пилоном, но их конспирация была излишней – детишки их не замечали, а если и замечали, им, по-видимому, было всё равно, что за ними наблюдают.
– Сейчас он спросит про тройки, – пророчествовала Алли.
– У тебя есть тройки? – спросил мальчик у своей соседки.
– «В пролёте», – прошептала Алли. – «У тебя есть семёрки?»
– В пролёте, – сказала девочка. – У тебя есть семёрки?
Вот теперь Нику стало слегка не по себе.
– Откуда ты знаешь, что произойдёт?
– Да оттуда, что то же самое происходит всё время. Каждый день. Та же игра в мяч, те же карты!
– Не может быть!
– Смотри! – сказала вместо ответа Алли. – Через минуту пацан, за которым мы следим, бросит карты и обвинит соседку в жульничестве. А потом выбежит в третью вращающуюся дверь слева.
Всё произошло в точности так, как предсказала Алли.
Впервые за всё время пребывания в царстве Мэри Ник почувствовал некоторый дискомфорт.
– Это как будто... как будто...
Алли закончила за него:
– Это как если бы они были привидениями.
Чем они, собственно, и являлись.
– Ты помнишь, что рассказывают про привидений? – продолжала Алли. – Что видят их постоянно в одном и том же месте, и они делают одно и то же, одно и то же, и так каждый день. Понимаешь?
Ник не мог так этого оставить. Он погнался за мальчиком и настиг его у вращающейся двери.
– Эй! – окликнул Ник. – Почему ты вышел из игры?
– Они мухлюют!
– Вернись!
Мальчик смотрел теперь на Ника с некоторой опаской.
– Не-а, не пойду. Не хочу.
– Но ты же играл в ту же самую игру вчера! – настаивал Ник. – Вчера они разве не мошенничали?
– Ну да, – сказал мальчик как ни в чём не бывало. – Ну и что?
Он выскочил в дверь и был таков.
Алли подошла к Нику.
– Я присоединилась к их игре пару дней назад. Это совершенно сбило их с толку. Но на следующий день они вернулись к тому же старому порядку.
– Но ведь это полная бессмыслица...
– Вовсе не бессмыслица, – возразила Алли. – Я много думала об этом. Понимаешь, это как когда ты слушаешь музыку, а пластинка начинает заедать. Ну вот. Наша жизнь – это пластинка, заедающая на самой последней ноте. Мы так и не можем дослушать музыку до конца, мы вроде как застряли. И если мы не остережёмся, то впадём в рутину и будем делать одно и то же, одно и то же, и так без конца.
– Потому что «жизнь, организованная по определённому, раз навсегда установленному образцу даёт покой и радость» – повторил Ник слова Мэри. – Неужели то же самое случится и с нами?
– Я сделаю всё, чтобы со мной этого не произошло.
*** *** ***
«Мы не такие, как живые, – пишет Мэри в своей книге «Первые сто лет». – Мы за пределами жизни. Наша смерть лучше, чем их жизнь. Нам не нужно захламлять своё существование тысячью бесполезных и бессмысленных занятий. С нас достаточно одного-единственного. Гениальность – в простоте, это знают все величайшие художники человечества. Так и мы, Послесветы, должны стремиться к простоте. С течением времени каждый из нас находит одному ему присущий порядок жизни, приобретает то, что я называю Ритуалом. Ритуал – это наша ниша в пространстве и времени, такая же неизменная, как восход и закат солнца.
Это нормально и естественно. Ритуал делает жизнь приятной и спокойной. Он даёт ей цель и смысл, вплетает нас во всеобщий мировой порядок и ритм. Те Послесветы, которые не могут найти своей ниши, воистину достойны жалости».
ГЛАВА 9
Бесконечная петля
Следующиенесколько дней Ник провёл, наблюдая за другими Послесветами. То, что он увидел, лишь подтверждало догадки Алли: для этих ребят каждый день был точным повторением предыдущего. Он хотел расспросить об этом Мэри, но не стал, зная, что при её позитивном образе мышления она обязательно найдёт возможность придать происходящему положительный, оптимистический смысл. Нику хотелось посидеть и самому подумать, без вмешательства Мэри.
Что, однако, не мешало ему проводить с нею так много времени, как только возможно.
Мэри не впала в Ритуал. Для неё каждый новый день отличался от предыдущего – она проводила время с разными детьми и занималась самой разнообразной деятельностью. Нику стало полегче: значит, силе настойчивого повторения одного и того же можно сопротивляться! Если ты достаточно твёрд духом, ты сможешь уйти от Ритуала.
Они с Мэри никогда не оставались наедине, и это служило для Ника источником постоянного раздражения. Куда бы Мэри ни направилась, за нею везде увязывался Вари, как будто был её адъютантом. Или послушной собачонкой. Эх, жаль – то, что он неотрывно следовал за Мэри, уберегало мальчишку от впадения в Ритуал. Вот было бы здорово, если бы Вари забежал куда-нибудь подальше и ближайшие несколько сотен лет играл бесконечные сонаты Бетховена стенам!
– И чего ты вечно таскаешься за ней? – спросил его как-то Ник. – Тебе не хочется заняться чем-то другим?
Вари пожал плечами.
– А мне и так хорошо. – Он изучающе-холодно уставился на Ника. – Ты и сам провёл с Мэри более чем достаточно времени. Может, это тебепора заняться чем-нибудь другим?
Ник не мог точно определить, какие эмоции испытывал Вари; понял только, что весьма негативные.
– Это свободный мир, и я могу делать, что хочу! – заявил Ник.
– Ты ей надоешь, – сказал Вари. – Ты ей интересен только потому, что новенький, но ведь так будет не всегда. Скоро ты станешь самым обычным Послесветом, одним из множества, и она забудет даже, как тебя зовут. А я – я буду по-прежнему при ней.
От подобного предположения Ника передёрнуло.
– Она не забудет, как меня зовут!
– Забудет. Ты и сам забудешь.
– Ты о чём это вообще?
– Твоя одежда и шоколад на физиономии перешли вместе с тобой, но твоё имя – нет. Оно померкнет, как и все другие воспоминания. Скоро все начнут звать тебя просто Шоколад. Или Херши [19]19
Марка шоколада, если кто вдруг забыл.
[Закрыть]. – Вари состроил улыбку, больше похожую на оскал. – Точно. Быть тебе Херши!
– Ничего подобного! Я никогда не забуду своё имя!
– Да что ты? И как же тебя зовут?
Ник собирался сходу ответить... и вдруг споткнулся. Замешательство длилось не больше секунды, но ведь секунда – это слишком долго, когда дело касается твоего собственного имени! Вот это да! Он здорово испугался.
– Э... Ник! Моё имя Ник!
– О-кей, – протянул Вари. И задал следующий вопрос: – А фамилия?
Ник открыл рот и... закрыл, так ничего и не сказав. Он не помнил.
Когда появилась Мэри, она мгновенно уловила, что Ник расстроен.
– Вари, ты что – плохо вёл себя с нашим новым другом?
– Мы всего лишь разговаривали. Если он чем-то недоволен – это его проблемы.
Мэри лишь покачала головой и поцеловала Вари в белокурую макушку. Вари при этом кинул на Ника торжествующий взгляд.
– Спустишься со мной в фойе? Там один Искатель, говорят, принёс на продажу что-то очень интересное, – сказала Мэри.
Вари с готовностью шагнул вперёд.
– Нет, не ты, Вари. Ты уже видел Искателей. Думаю, Нику будет полезно узнать, как вести с этим народом переговоры.
Настал черёд Ника торжествовать.
Как только дверь лифта закрылась, и Вари исчез из поля зрения, Ник выкинул мальчишку из головы вместе со всеми его подначками не только по поводу его, Ника, имени, но и насчёт того, что он в конце концов надоест Мэри. Вари, как бы там ни было, всего девять лет – малявка, и ревность у него малявочная. Вот и всё.
Ник не принимал во внимание одной весьма существенной детали: Вари был девятилетним мальчиком в течение ста сорока шести лет. В таком солидном возрасте нет места детским обидам. Если бы Ник сообразил это, всё дальнейшее, возможно, обернулось бы по-другому.
***
Любисток стоял в комнате игровых автоматов и неотрывно смотрел на экран, не осмеливаясь даже моргнуть. Джойстик вправо. Вверх. Влево. Съесть большой белый шар. Маленькие волосатые штуковины синеют. Съесть волосатиков, а то замигают. Убежать.
Любисток пристрастился к Пак-Ману.
Трудно сказать, почему много лет назад старый Пак-Ман перешёл в Междумир. Мэри выменяла его у одного Искателя, специализировавшегося на поисках электроники. Такие находки случались нечасто. Конечно, люди постепенно привязываются к своим граммофонам, потом радиолам, или магнитофонам, или айподам, но всё-таки никто не любит эти устройства с той душевной отдачей, которая обусловила бы их переход в Междумир. Ну право – кто будет горевать над сломанным CD-плэйером? Его попросту выбрасывают, покупают новый, а про старый забывают. Поэтому появление электроники в Междумире – по большей части результат вспышек на солнце.
Мэри гордилась тем, что следила за достижениями новейшей технологии – таким образом вновь поступающие Зелёныши чувствовали себя в более привычной обстановке. Это требовало терпения и труда, но в течение многих лет Мэри удалось собрать неплохую коллекцию видео-игр. Шестьдесят четвёртый этаж был превращён в комнату игровых автоматов. Здесь находилось также огромное количество чёрных виниловых пластинок – потому что люди по-настоящему любили записанную на них музыку. Вот только проигрывателем ещё предстояло обзавестись.
Вверх. Влево. Съесть Большой белый шар. Маленькие волосатые штуковины синеют. Съесть волосатиков, а то замигают. Убежать.
И опять. И опять. Бесконечное повторение не столько давало Любистку чувство комфорта, сколько подчиняло его своей воле. Он не мог остановиться. Он не хотел останавливаться. Никогда.
Там, в лесу, он, конечно, тоже подчинялся силе привычки, одиноко кувыркаясь в древесных кронах, играя в игры – одни и те же день за днём. Но там это было как-то по-другому. Радостно, непринуждённо. Здесь же непрекращающаяся стимуляция со стороны новой, электронной, игрушки требовала от него предельного сосредоточения. В лесу такого не было. Ребята говорили Любистку, что этот игровой автомат давно устарел, но ему было всё равно. Для него все подобные игры были внове.
Вверх. Вниз. Налево. Направо. Съесть. Убежать.
– Любисток, что ты делаешь? Сколько времени ты уже здесь торчишь?
Голос Алли доносился до него словно издалёка. Он ответил, даже не повернув головы:
– Давно. – Вверх. Влево. Вниз.
– Мне кажется, ты не отходишь от этой машины уже пять дней подряд!
– И что?
– Так нельзя! Я заставлю тебя убраться отсюда! И вообще – нам всем надо отсюда убираться!
Но Любисток больше её не слушал – смешная волосатая штуковина посинела.
***
Уже давно Зелёныши не оказывали такого воздействия на Мэри, как в этот раз. Речь не о Любистке – он-то как раз не представлял собой проблемы, вызвав, как и положено, лишь материнские чувства, с которыми она относилась ко всем детям, находящимся на её попечении. А вот Алли с её бесконечными вопросами и напрасными надеждами пробуждала в Мэри эмоции, о которых она бы хотела забыть и которые, как ей казалось, давно канули в прошлое: сомнение, досаду и сожаление – столь же глубокие, сколь высокими были её башни.
А тут ещё и Ник. Чувства, которые он возбуждал в ней, хоть и были другого свойства, но хлопот доставляли не меньше. Он был таким... живым! Его телесная память о жизни, его трепет и румянец в присутствии Мэри зачаровывали и пленяли её настолько, что она готова была проводить с ним всё своё время. Вот где таилась опасность, такая же страшная, как и зависть к живым людям. Она слыхала передаваемые шёпотом страшилки о Послесветах, чья зависть к живым превратила их в инкубов [20]20
По средневековым представлениям, инкуб – это демон, нападающий на спящих женщин и совокупляющийся с ними. Само собой разумеется, здесь это слово имеет другой смысл.
[Закрыть]– эти души потеряли свою свободу и безвольно следовали за своими живыми хозяевами. Конечно, с Ником было совсем не так, но всё равно – это слабость, а Мэри не могла позволить себе быть слабой – слишком многие нуждались в ней. Она стала рассеянной и подверженной резким перепадам настроения. Поэтому когда никто за нею не наблюдал, даже Вари, она тайком спускалась на пятьдесят восьмой этаж – место, где всегда могла побыть в покое и уединении.
В день, когда башни перешли в вечность, пятьдесят восьмой этаж никто не снимал, и поэтому здесь не было ни стен, ни ширм, разделяющих пространство на отсеки; так что если не считать лифта, ничто не нарушало пустоту обширного помещения.
Кроме Ника. Он нашёл Мэри и здесь.
– Один из малышей сказал, что ты, возможно, пошла сюда.
Она удивилась – оказывается, все знали, куда она направилась! Но опять же – зная, уважали её потребность побыть наедине с собой и не беспокоили.
Ник шёл к ней. Она отчётливо различала его мягкое свечение – хотя окна были расположены по всему периметру стен и в них проникал яркий дневной свет, но помещение было так велико, что большая его часть постоянно находилась в тени. Нику явно было не по себе в столь огромном открытом пространстве.
– Тебе не страшно здесь? – спросил он. – Тут так пусто...
– Ты видишь пустоту. Я вижу возможности.
– Думаешь, тебе когда-нибудь понадобятся все эти этажи?
– Там, за этими стенами – множество Послесветов, и с каждым днём их становится всё больше. Возможно, на то, чтобы заполнить все эти помещения уйдёт целое тысячелетие, но приятно сознавать, что у нас достаточно места на всех.
Мэри уставилась в окно, на тусклый живой мир, надеясь, что Ник уйдёт, желая, чтобы он остался, и проклиная себя за то, что не в силах держаться от него подальше.
– Что-то не так?
Мэри сначала хотела уклониться от ответа, но, подумав, решила, что не стоит.
– Алли уходит, не так ли?
– Это не значит, что и я уйду.
– Она опасна. Прежде всего для себя самой, но не только. Для тебя тоже.
Но Ника её предупреждение ничуть не обеспокоило.
– Она всего лишь хочет отправиться домой и узнать, выжил ли в аварии её отец. Что в этом такого опасного?
– Уж кто-кто, а я знаю, что значит «отправиться домой», – проговорила Мэри. Одно лишь упоминание об этом печальном опыте так живо возродило неприятные воспоминания, что ей стало больно.
Должно быть, Ник догадался о её состоянии.
– Если тебе не хочется говорить об этом, то не надо.
И именно потому, что он не настаивал, Мэри неожиданно рассказала ему всё – честно и без утайки, словно на исповеди. Эти воспоминания она отчаянно пыталась вычеркнуть из своего сознания, но, как пятна шоколада на лице Ника, чем сильнее она старалась забыть, тем ярче они становились.
– Я умерла в среду. Но я умерла не одна. Как и у тебя, у меня был компаньон.
– Вообще-то, – возразил Ник, – мы с Алли не были компаньонами. До аварии мы понятия друг о друге не имели.
– Я тоже погибла в катастрофе, но мой компаньон не был мне чужим человеком. Это был мой брат.
Несчастье произошло исключительно по нашей собственной вине.
Мы с Майки возвращались из школы. Стояла весна, и день был прохладный, но солнечный. Холмы уже начали одеваться в зелень. Я до сих пор помню аромат полевых цветов – это единственный запах из живого мира, который я не могу забыть. Не правда ли, это странно?
– Так это случилось в поле? – спросил Ник.
– Нет. Тропинку, по которой мы шли, пересекали два железнодорожных пути. По ним ходили в основном грузовые составы. Время от времени, без всякой на то причины, поезд вдруг останавливался прямо поперёк тропинки и торчал там часами. Ужасная досада – ведь чтобы обойти поезд, приходилось делать лишних полмили.
– О нет! – воскликнул Ник. – Вы что же – полезли под поезд?
– Нет, мы же не окончательные дураки. Иногда поблизости случалась открытая платформа, так что мы могли перебраться через поезд поверху. Так и в тот день. Мы с Майки поссорились, уже не помню, по какому поводу, но, должно быть, речь шла о чём-то важном, потому что я жутко вышла из себя и кинулась на него с кулаками. А он, хохоча, побежал от меня. Поперёк тропинки стоял вагон, двери на обе стороны были открыты, так что получился сквозной проход. Майки взобрался в поезд, я за ним, чуть не поймала его за рубашку, но промахнулась. Он всё смеялся, что злило меня ещё больше. Он спрыгнул на землю по ту сторону вагона и повернулся лицом ко мне.
Мэри закрыла глаза. Картина, вставшая перед её мысленным взором, была необыкновенно ярка – как будто на внутренней стороне века прокручивалось синематографическое шоу. Кинофильм, как это теперь называют живые.
– Тебе не обязательно всё это рассказывать, – мягко сказал Ник, но Мэри зашла уже слишком далеко, чтобы остановиться.
– Если бы я не была так разъярена, то увидела бы, как в глазах Майки вспыхнул внезапный ужас. Но куда там! Моим единственным желанием было надавать ему. Я спрыгнула на землю и двинула его по плечу, а он, вместо того, чтобы дать сдачи, вцепился в меня. И только тогда я сообразила, что кое-что упустила из виду: путей-то было два! На одном уже несколько часов стоял товарняк. А по второму на полной скорости шёл другой поезд, которого с той стороны вагона не было видно. Мы оказались прямо на его пути. Когда я увидела несущийся на нас локомотив, было уже поздно. Я так и не успела почувствовать удар. Вместо него вдруг возник тёмный туннель, а в конце него – свет. Он был далеко, но постепенно приближался. Я летела по туннелю ему навстречу, и летела не одна.
– Я помню этот туннель, – сказал Ник.
– Не долетев до света, я почувствовала, что Майки тянет меня куда-то. Он закричал: «Нет, нет!» – и дёрнул; мы закрутились. Я всё ещё была так зла на него, что начала осыпать его ударами. Он тоже в долгу не остался – колотил, таскал за волосы, а я отталкивала его, словом, толком не успев ничего сообразить, я проломилась сквозь стену туннеля и потеряла сознание, ещё не долетев до земли.
– Ну в точности то же самое, что случилось со мной и Алли! – сказал Ник. – Мы спали девять месяцев.
– Девять месяцев... – эхом отозвалась Мэри. – Мы с Майки проснулись в середине зимы. Деревья стояли голые, пути занесло снегом. Конечно, как и многие Зелёныши, мы не могли понять, что с нами произошло. Мы не отдавали себе отчёта в том, что мертвы, но знали, что произошло что-то ужасное. И в нашем неведении мы совершили самую ужасную ошибку, которую только может совершить Послесвет. Мы отправились домой.
– Но разве вы не заметили, что тонете в земле, когда идёте?
– Так ведь земля была покрыта снегом! Мы думали, что это просто ноги проваливаются в снег. Наверно, если бы мы догадались обернуться, то заметили бы, что не оставляем следов, но мы не догадались. И только добравшись до дома, я сообразила, что что-то не так. Во-первых, дом оказался перекрашен – не голубой, каким всегда был, а тёмно-зелёный. Всю нашу жизнь мы жили с отцом и экономкой – мама умерла, когда давала жизнь Майки. Отец так и не нашёл себе другую невесту. Однако теперь всё изменилось! Да, отец по-прежнему жил в этом доме, но с ним там жила какая-то женщина и двое её детей. Они были в моёмдоме, сидели за моимстолом вместе с моимпапой! Мы с Майки стояли, как громом поражённые. Тогда-то мы и заметили, что уходим в землю, и сразу догадались, что произошло. Папа разговаривал с этой женщиной, она поцеловала его в щёку... Майки принялся кричать: «Отец, что ты делаешь? Ты меня слышишь? Я здесь!» Но отец ничего не слышал и ничего не видел. И тут на нас словно что-то навалилось. Это было и земное притяжение, и тяжесть ситуации, всё разом слилось в единую, необоримую силу, которая потянула нас вниз. Видишь ли, Ник, когда ты возвращаешься в свой бывший дом, само твоё не-существование начинает так тяжко давить на тебя, что ты попросту тонешь, как камень, брошенный в воду. И ничто не может остановить твоё падение.
Майки ушёл в землю первым. Вот в эту секунду он стоял рядом со мной, а в следующую уже погрузился по самую шею, а ещё через мгновение его не стало. Исчез. Провалился сквозь пол.
– А ты?..
– Последовала бы за ним, но я успела дотянуться до кровати. Понимаешь, когда я начала тонуть, у меня проявился тот же рефлекс, что и у всех – ухватиться за что-нибудь. Я как раз была в дверях родительской спальни и в тот момент, когда ушла в землю по пояс, ввалилась в саму комнату. Пыталась дотянуться хоть до чего-нибудь, но мои руки проходили сквозь предметы, и только когда я ухватилась за ножку кровати своих родителей, оказалось, что она – твёрдая. Солидная, прочная латунь. Призрачно-солидная, как в Междумире. Я вцепилась в столбик и вытащила себя из земли, потом взобралась на кровать, свернулась клубочком и заплакала.
– Но как...
– Моя мать, – ответила Мэри, не дожидаясь окончания вопроса. – Помнишь – она умерла при родах. Она умерла на этой кровати.
– Мёртвое пятно!
Мэри кивнула.
– Я лежала долго – пока не пришёл отец и, не зная, что я здесь, не улёгся в постель со своей новой женой. Этого я перенести не смогла и ушла. К этому моменту я опомнилась настолько, что тяжесть родного дома уже не угнетала с такой силой. Я выскочила на улицу, и хотя продолжала по-прежнему тонуть в земле, но всё-таки не так глубоко. И чем дальше я уходила от дома, тем легче было идти.
– А как насчёт твоего брата? – тихо спросил Ник.
– Я больше никогда не видела его, – ответила Мэри. – Он провалился в центр Земли.
Она замолчала. В том месте, где у неё когда-то находился желудок, образовался тяжёлый комок, но зато во всём остальном теле была странная, эфирная невесомость. Души – обитатели Междумира не плавают в воздухе, как воображают живые люди, но в этот момент Мэри казалось, что она способна взлететь.
– Я никогда и никому об этом не рассказывала. Даже Вари.
Ник осторожно положил руку ей на плечо.
– Я понимаю, это ужасно – так потерять брата, – сказал он, – но может быть... может быть, я мог бы стать тебе вместо брата? – И он придвинулся чуть ближе. – Или... не знаю... Я имею в виду, может, не совсем вместо брата, а... как-то иначе...
И, наклонившись, поцеловал её.
Мэри не знала, как ей к этому отнестись. В течение всех тех лет, что она провела в Междумире, не раз встречались парни, пытавшиеся приставать к ней с нежностями. Эти парни её не интересовали, и она была достаточно сильна, чтобы дать им отпор. Однако здесь перед ней был мальчик, поцелуям которого ей вовсе не хотелось противиться. Но с другой стороны, она не собиралась позволить незнакомым эмоциям одержать верх над рассудком. И потому не ответила на поцелуй.
Ник смешался, приняв отсутствие реакции с её стороны за проявление равнодушия.
– Извини, – прошептал он, смутившись.
– Не надо извиняться.
Мэри больше ничего не сказала. Она закрыла свою душу на замок, спрятав все свои чувства в её глубине; теперь они не могли вырваться оттуда – так же, как сама она не могла вырваться из своего бархатного платья.
Отказ так же горек в посмертии, как и при жизни.
«Наверняка это из-за дурацкого шоколада, – думал Ник. – Нет, это потому, что я на год младше. Хотя стоп, я лет на сто младше!»
Он не стал дожидаться лифта, а устремился вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Войдя в свою комнату, он плотно затворил двери.
Конечно, у Ника это было не первое подобное переживание. Та девочка на уроках физики... нет, истории... он не помнил, да это и не важно. Главное – те, прежние чувства давно утихли. Здесь же, в Междумире, любовь не кончается. Ник раздумывал: может быть, если он как следует постарается, ему удастся просто-напросто исчезнуть? Ведь со стыда он больше никогда не сможет показаться Мэри на глаза, уже не говоря о том, чтобы провести вечность с этим стыдом...
Мэри, Мэри, Мэри... Её лицо, её имя – вот что переполняло его ум. И вдруг он осознал, что ни для какого другого имени в его голове больше нет места. А ведь оно должно там быть! Имя, которое, по словам этого маленького негодяя Вари, он скоро позабудет. Другие ребята называли его «Херши», но ведь это не его имя! Или его? Нет, его имя начиналось на «н». Нат. Ноэл. Норман. Точно, оно начиналось на «н»!
***
Мэри обнаружила, что мастерская игра Вари помогает ей избавиться от мрачного настроения. Этот мальчик умел извлекать невыразимо сладостные звуки из своего Страдивариуса – скрипки, в честь которой получил своё междумирное имя. Сегодня он играл «Времена года» Вивальди – одно из любимейших произведений Мэри. Собственно, «Времена года» предназначены для струнного квартета, но других музыкантов-струнников среди трёхсот двадцати Мэриных подопечных не было. Инструментов-то у них хватало: люди любят свои музыкальные инструменты, так что многие из них удостоились вечности, как, например, труба, которую переехал автобус, или рояль, упавший с шестнадцатого этажа. Несколько раз Мэри пыталась организовать оркестр, но способные дети попадали в Междумир редко, да и те не всегда выражали желание заниматься музыкой.
