Текст книги "Икона"

Автор книги: Нил Олсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

2

Андреас вцепился в узкие подлокотники, молясь, чтобы земля восстала и поймала его. Казалось, самолет выпрыгнул из-под него, увлекая за собой его внутренности и предоставив пустой оболочке тела парить в эфире. Открыв глаза, он обнаружил себя целым и невредимым, сидящим на кресле справа от прохода и слева от постоянно ворочавшегося толстого бизнесмена. Ему предстояли беспокойные дни, и время в полете над Атлантикой можно было бы провести с большей пользой, однако он понял, что не в состоянии сконцентрироваться. Он уже давно не летал и с неудовольствием отметил, что возраст во весь голос заявлял о себе. В ушах звенело, шея болела, ноги похолодели. Ему больше не удавалось не отвлекаться на посторонние мелочи. Ладно, это не важно. Все равно он ничего не узнает, пока не окажется на месте, а кроме того, он всегда больше полагался на внутренний голос.

Самолет снова нырнул, и внизу показалась бухта Ямайки. Двадцать секунд спустя они приземлились в аэропорту Кеннеди. Бизнесмен улыбнулся Андреасу:

– Добро пожаловать в Содом и Гоморру.

Его чемодан первым вынырнул из пасти багажного желоба – предзнаменование, не иначе. Сняв его с ленты транспортера, Андреас отправился искать Мэтью в зал прилета. Его глаза привычно оглядывали пространство вокруг него – нет ли чего-нибудь настораживающего. Просто старая привычка. Уже очень давно он перестал представлять интерес для кого бы то ни было.

– Отец?

Он обернулся, несмотря на всю свою осторожность: обращались явно к нему. В трех метрах от него стоял крепкий молодой человек с квадратным лицом. Под дешевым, неловко сидящим пиджаком Андреас не увидел, а скорее почувствовал оружие.

– Андреас Спиридис? – произнес молодой человек уже менее уверенно.

Неужели сейчас? Сколько раз за последние пятьдесят лет случалось с ним подобное, и тогда приходилось только догадываться, не настало ли время платить по старым счетам. Тело его напряглось, но сознание оставалось спокойным.

– Я Спиридис.

– Мистер Драгумис послал меня встретить вас.

Андреас немного расслабился. Сомнительно, чтобы Фотис захотел пристрелить его прямо в аэропорту.

– Как вас зовут?

Этот вопрос всегда заставал их врасплох, этих посыльных. Важно было ввести другого в замешательство, при этом самому сохраняя присутствие духа. Он не сообщал Драгумису о своем приезде, но это ничего не значило. Фотис знал все.

– Николас. Я работаю у Драгумиса; он вас ждет. – Английский язык для него явно не был родным. Какой же в таком случае? Не греческий, но какой-то из знакомых Андреасу. – Мне поручено доставить вас на ужин.

– Я должен кое с кем встретиться.

– Мистер Драгумис договорился по телефону с вашим внуком. Он тоже там будет.

Русский. Почти наверняка.

– Понятно. Ну что ж, похоже, он обо всем позаботился.

Николас кивнул.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Сопровождаемые грохотом реактивного самолета, раздававшегося прямо у них над головами, они прошли на стоянку к большому голубому седану, разумеется, американскому. Николас открыл правую заднюю дверь, но Андреас заколебался:

– Я бы предпочел сесть впереди.

Русский нахмурился. Это пожелание явно нарушало его понятия о профессионализме. Захлопнув дверцу, он открыл пассажирскую дверь впереди. Сняв серую шляпу, Андреас скользнул внутрь, в мягкий уют кожаного кресла.

Куинс всегда действовал на него депрессивно. Клубок хайвеев, месиво складов и дешевых многоквартирных домов, брошенные машины, ржавеющие на разбитых дорогах. Только время года слегка улучшало впечатление: грязная слякоть и ядовитый смог предыдущих визитов сменились чистым весенним воздухом и кустами форзиции, тянущими свои ветки через сетчатые изгороди вдоль кварталов кирпичных домов.

– Вы здесь живете? – спросил Андреас.

– Подальше. В «маленькой Одессе», как ее называют.

– Вам здесь нравится?

Николас пожал плечами:

– Лучше, чем там, откуда я родом.

– Давно здесь?

– Два года.

– Английский выучили до приезда сюда?

– Немного. В основном здесь.

– По-гречески говорите?

– Не очень. – Он свернул на бульвар Астория. – Почти не говорю. Нет.

– Мистер Драгумис предпочитает нанимать людей, не говорящих по-гречески, не так ли?

Николас едва заметно улыбнулся.

Они свернули на Двадцать первую улицу, затем сразу налево и остановились около белого, обшитого досками здания. Место ничем особым не выделялось, за исключением множества розовых кустов на узкой полоске земли перед домом. С улицы дом казался небольшим, хотя на самом деле он выдавался далеко в глубь участка. С одной стороны его находилось здание склада, с другой – ресторан, пользовавшийся некоторой известностью. И тем и другим владел Фотис. Андреас уже бывал здесь. Осмотрев розовые кусты, на которых еще даже не появились бутоны, он прошел за Николасом по бетонным ступеням в дом. Навстречу им из гостиной в узкий холл вышел человек с бочонкообразной грудью, почти прижав Андреаса к стене. Молодые люди обменялись несколькими словами на своем языке, и второй повел Андреаса по темному коридору. Черная борода, черные глаза, полные затаенной жестокости. С таким по душам не поговоришь. Легкий стук в дверь, несколько слов – и они прошли в кабинет, святая святых Фотиса. Сам Фотис, серый, как призрак, с большими седыми усами, приветственно поднялся и двинулся им навстречу большими шагами, ступая по восточному ковру. Андреас обратил внимание, что это стоило ему некоторых усилий.

– Друг мой, – заговорил Фотис с искренней теплотой, – мой старый, дорогой друг.

Здороваясь, они сжали друг другу обе руки: так делают счастливые дети – и немощные старики. Андреаса всегда удивляла теплота, которую испытывал к нему его старый босс, его союзник и соперник. Уголки глаз Фотиса увлажнились. Обнажив в широкой улыбке зубы, вероятно, стоившие ему целого состояния, он осмотрел своего товарища с головы до ног. Вдруг лицо его стало жестким, он метнул яростный взгляд на русского:

– Ты, осел, не мог пальто у него взять?

Чернобородый, бормоча извинения, помог Андреасу снять тяжелое серое пальто. Фотис оценивающе посмотрел на черный костюм и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы.

– Ты выглядишь как священник.

– Твой человек принял меня за священника.

– Конечно, неудивительно – в такой одежде. Садись, садись. Кофе, коньяк?

– Просто воды.

Не дожидаясь указаний, чернобородый выскользнул через заднюю дверь кабинета.

С выражением удовлетворения на лице Фотис уселся в скрипнувшее кресло, откинувшись на спинку и сжав руки перед собой. Теперь Андреас мог как следует его рассмотреть. Великолепного покроя красно-коричневая куртка, простеганная затейливым узором, скрывала худобу тела Фотиса. На ногах тапочки, коробка турецких сигарет на столе около локтя. За его спиной, приставленные к стене, стояли несколько полотен в рамах. Вообще, похоже, картин в комнате значительно прибавилось со времени последнего визита Андреаса, и, несмотря на скудное освещение и свою неосведомленность в живописи, он был удивлен, что многие из них представляют значительную ценность. Зимний пейзаж. Небольшого размера, по виду очень старая работа религиозного содержания – Благовещение или что-то в этом роде. Из темного угла бросал отблески золотой оклад – это могла быть только православная икона. Его друг был многолик, ему нравилось примерять разные роли: Фотис – шпион, Фотис – подвергающийся гонениям политический деятель, Фотис – респектабельный бизнесмен. Теперь, похоже, он играл в коллекционера.

– Как долетел? – спросил Драгумис, перейдя на их родной язык.

Андреас пожал плечами:

– Долетел – это главное.

– Старикам трудно летать, а ведь ты моложе меня. Теперь для меня и раз в год слишком много. Возможно, этой весной я уже не увижу Грецию.

– Мне кажется, ты все-таки решишься.

Чернобородый вернулся со стаканом прохладной воды – как раз такой, какую любил Андреас.

– Все, Антон, – сказал Фотис, и русский снова вышел.

– Как ресторан? – поинтересовался Андреас.

– Ресторан, – проскрипел Фотис, – вполне успешно. У нас постоянные клиенты – из местных, заглядывает и молодежь с Манхэттена. Наверное, где-нибудь написали, что у нас лучшая греческая кухня во всей Астории.

– Поздравляю.

Фотис махнул рукой:

– Что эти люди могут понимать в еде? Да и в последнее время я мало занимаюсь рестораном.

– Мало?

– Нанял великолепного менеджера, и он даже не ворует. У меня другие заботы.

Это было приглашением к разговору, который Андреасу был неинтересен. Он знал, что его друг подвизается во многих сферах, и если сейчас появились новые – что ж, это не имело никакого значения. Его не волновали ни амбиции, ни даже дерзость их удовлетворения. В грязноватых сделках Фотиса он чувствовал печальное отчаяние, ведущее к безрассудству, отчаяние уходящего человека, пытающегося своими свершениями побороть судьбу.

– Мой сын болен, – сказал Андреас.

Фотис бросил на него тяжелый взгляд, в котором сочувствие смешивалось с раздражением из-за смены темы.

– Я знаю.

Разумеется, он знал. Мэтью, внук Андреаса, был крестником Фотиса. Ирини, мать Мэтью, приходилась ему племянницей. Круг был тесен.

– Мэтью говорит, что дела обстоят неважно, – продолжал Андреас, – лечение пока не дало результатов.

– Может быть, попробовать других врачей – получше?

– Врачи больницы «Гора Синай» считаются здесь лучшими.

– В Бостоне лучшие врачи. Но наука может только то, что может.

– В нашей семье никто не страдал этим заболеванием.

– Ты должен надеяться на лучшее.

Это что, насмешка? Так мягко, участливо – нет, скорее стариковская забывчивость.

– Не думаю, что в моем возрасте можно этим заболеть.

Фотис смотрел на него, чуть слышно перебирая свои вечные нефритовые четки, и на его лице ничего нельзя было прочесть.

– Мой бедный Андреу.

Несколько минут они сидели в желанной для обоих тишине. Отпив воды, Андреас наконец решил доставить удовольствие собеседнику.

– Я вижу здесь новые полотна.

Глаза Фотиса загорелись.

– В последнее время я стал больше внимания уделять коллекционированию, – с готовностью заговорил он. – Мне кажется, это мое настоящее призвание.

– Понятно.

– Да ладно, я знаю, о чем ты думаешь. Только дурак будет тратить деньги на искусство. Слишком ненадежно. Но мне нравится. Нравится следовать своему особому вкусу, нравится находиться в окружении красивых вещей.

– А этот пейзаж?

Фотис повернулся, чтобы взглянуть на картину.

– Голландия. Мне сказали, что это ученик Брейгеля. Красивая, правда?

– Очень красивая. Я вижу, у тебя и икона есть.

– Несколько. Не очень старые, не слишком ценные. В последние века их написали слишком много. Вот эта – из России.

– Тебе наверняка хочется иметь в своей коллекции старые византийские иконы.

Драгумис снова повернулся к собеседнику. Удовлетворенная и в то же время холодная улыбка блуждала по его узкому породистому лицу.

– Их мало на рынке. В частных коллекциях они почти отсутствуют. В основном в музеях и церквях, так что о цене не договориться. Их истинная ценность – в их духовности. – Фотис Благочестивый.

– Безусловно.

– Ты слышал о смерти Кесслера?

Андреас вздохнул. С самого начала он подозревал, что этот принудительный визит связан со смертью Кесслера и иконой.

– Слышал.

– Связей не теряешь. Молодец.

Андреас пожал плечами. Не говорить же, что он прочитал об этом в «Нью-Йорк таймc». Фотис был уверен, что Андреас получал информацию по каким-то своим каналам. Ладно, пусть думает, что Андреас все еще часть этой сети.

– Итак, что же думает наше чудесное греческое правительство об этом событии?

– А что им думать? Они знают о Кесслере только то, что рассказал им ты.

– Ты так думаешь? В таком случае их досье совершенно пусто, поскольку я ровным счетом ничего не рассказывал им о Кесслере. Да и с чего бы?

– Я тоже. Может, они пользуются другими источниками? От меня они ничего не могли узнать.

Они снова помолчали. Андреас стал думать, где тут мог быть туалет.

– Душеприказчиком назначена его внучка. – Драгумис вытащил из пачки длинную коричневую сигарету и закурил. – Она собирается произвести оценку всей коллекции.

– Ты предложил ей свои услуги?

Выпустив струю дыма, Фотис засмеялся:

– Я еще слишком молодой коллекционер. Думаю, она обратится в один из аукционных домов.

– Логично.

– Похоже, у нее далеко идущие планы. Ее адвокат уже связался с крупнейшими музеями. Представляю себе: Кесслеровский зал музея «Метрополитен».

Андреас насторожился.

– Почему «Метрополитен»?

– Ну это так, к примеру, но скорее всего его она и выберет. Кесслер коллекционировал Средневековье. В этой стране не так много мест, где могли бы по достоинству оценить работы этого периода. Во всяком случае, ни один из других нью-йоркских музеев на это не способен.

– А почему именно Нью-Йорк? Почему не Европа?

– Возможно, попробуют оценить в Европе, хотя все-таки его домом был Нью-Йорк. Да и следы нехорошие остались в Европе. Швейцарцы его не тронут, как, вероятно, и немцы. Да ладно. Ни за что не отгадаешь, кому «Метрополитен» поручил осмотреть коллекцию.

Андреасу не надо было догадываться.

– Твоему внуку, – продолжал Фотис. – Мир тесен, не так ли?

Андреас пытался скрыть беспокойство, хотя нервы его были на пределе. Драгумис был старше, и у него оставалось меньше сил, но ему всегда лучше удавались эти игры, потому что он был жестоким, безжалостным и всегда умел найти слабое место противника.

– Фотис, – сказал он спокойно, в его голосе не слышалось ни угрозы, ни мольбы. – Не втягивай в это дело Мэтью.

– Мой дорогой Андреу, при чем тут я? Ты что, думаешь, они спрашивали моего совета?

– А как ты узнал об этом?

– Мэтью сам мне сказал. Слушай, их главный специалист по Средневековью уже пожилой человек, отнюдь не стройный, красивый юноша, как наш мальчик. Мэтью специализируется на Византии – это результат твоего воспитания, я тут ни при чем. Все эти годы ты возил его по церквям и музеям. Ясное дело, что они выбрали Мэтью. Девушке он понравится, музей получит икону, а наш мальчик заработает очки. Что здесь плохого?

– Ничего плохого нет, если все дело только в этом.

– Честно? Я начинаю сомневаться. – Старик сделал неопределенный жест рукой. – Потому что ты здесь.

– Мой сын болен.

– Твой сын болен уже несколько месяцев. Кесслер же умер десять дней назад.

Андреас откинулся в кресле, отчаянно желая оказаться где угодно, но не в этом логове зверя, замышляющего недоброе.

– Ты слишком долго живешь, Фоти. Тебе везде мерещатся заговоры. Единственная причина моего приезда – желание увидеть сына. – С этими словами он встал. – Пусть твой человек проводит меня до отеля. Здесь никогда такси не найдешь.

Драгумис загасил сигарету и посмотрел на старого друга большими водянистыми глазами. Казалось, он сейчас заплачет. Можно подумать, его обидели. Андреас едва удержался от аплодисментов при виде этого спектакля. Фотис обиженный!

– Я обидел тебя, извини. Пожалуйста, сядь. Мой друг, давай не будем расставаться с обидой.

Андреас сел, преодолевая желание уйти.

– Забудь о моем вопросе, – продолжал Фотис. – Если я и выразил сомнения, то у меня были на это основания. Я думаю, и у тебя есть основания не посвящать меня в свои планы. Теперь ты знаешь, что в этом деле участвует Мэтью, и сможешь так спланировать свои действия, чтобы не нанести вреда его интересам.

– Да какие, черт возьми, действия? Ты что, думаешь, правительство Греции хочет заполучить эту икону? И для этого подослали меня?

– Что ты слышал о Мюллере?

Ну вот, теперь Мюллер. Какая низость!

– Только то, что он мертв.

– Правда? А я слышал, что он здесь, в Нью-Йорке.

Андреас неловко повернулся в кресле, безуспешно пытаясь заставить себя не развивать эту тему.

– От кого ты это слышал?

– Полагаю, что источник ненадежный. И все-таки я хочу, чтобы ты знал и об этом. Вполне вероятно, что он появится. Ты ведь никогда не верил в то, что он умер.

– Я не хочу говорить о Мюллере. Я хочу увидеть Алекса.

– Да. Я дважды был в больнице. Первый раз он отказался со мной встретиться.

– Мне жаль.

– Но ты не удивлен. Он может отказаться и от встречи с тобой. Ты готов к этому?

Готов к этому. Как можно быть готовым к тому, что больной сын отказывается от встречи с тобой? Возможно, смертельно больной. В своей жизни Андреас прошел через многие испытания, но не мог представить себе ничего хуже, чем нежелание сына увидеться с ним. Он запретил себе думать об этом.

– Я думаю, Мэтью сумеет его убедить.

– Превосходно. Слушай, давай на часок забудем этот удручающий разговор. Пойдем в гостиную, выпьем коньяку.

– Мне нужно немедленно увидеть Алекса.

– Посещения разрешены только вечером. Мы все поедем после ужина.

– Нет. Я поеду только с Мэтью.

– Конечно. Он ужинает с нами. Потом вы оба поедете к Алексу.

Старый интриган все продумал. Ну ладно, в любом случае еда будет вкусной, а присутствие Мэтью скрасит вечер. Обычно непьющий, Андреас согласился на рюмку коньяка с Фотисом. Это, похоже, именно то, что ему было сейчас нужно.

– У тебя есть «Метакса»?

– Лучше. «Реми Мартин ХО».

3

Накануне ночью Мэтью снова приснился этот сон. Исчезло полотно, шедевр из коллекции музея, и ему предстояло его найти, но он никак не мог вспомнить, как же оно выглядело. Перед пустой стеной стояла группа людей, рассуждая о достоинствах картины, губах, глазах, неземных оттенках тела, а он пытался воспроизвести образ в своем сознании, но тот ускользал, не давался, как это бывает с лицами во сне. Музей, в котором он прекрасно ориентировался, вдруг превратился в лабиринт, и даже Ариадна не смогла бы ему помочь. Стало совсем темно. Незнакомые звуки сбивали его. Он продолжал искать повсюду, одержимый желанием найти. Вдруг на дальней стене мрачного полуподвального помещения он увидел то, что могло быть образом, но не знал, как туда пробраться. Помощи ждать неоткуда, он совсем один. И вдруг уже не один; его сознание заполняется чьим-то ужасающим присутствием. На этом месте он всегда просыпался.

Они ехали в молчании. Мэтью сидел за рулем позаимствованного у его коллеги Кэрол «тауруса»; Андреас расположился рядом на пассажирском сиденье. Жизненные силы покинули его в тот момент, когда они вышли из дома Фотиса на свежий вечерний воздух, и стало очевидно, что вся его оживленность за ужином была напускной, только ради Фотиса. Они всегда друг перед другом бравировали. Съехав с моста Триборо, Мэтью заплатил дорожный сбор и понесся дальше, поглядывая на деда. Шляпа и воротник скрывали его лицо, черты которого были едва различимы в красноватых отблесках светофоров. Мэтью видел Андреаса в Афинах два года назад и теперь был поражен тем, что тот почти не изменился. Все еще острое зрение, ясный ум, железное рукопожатие. В свои семьдесят семь он вполне мог сойти за шестидесятилетнего. Однако сегодня вечером дед казался постаревшим, ссутулившимся, шаркающим. Взгляд его блуждал, как, впрочем, и мысли. Машина послушно следовала изгибам улицы, приближаясь к проезду Франклина Рузвельта, затем Мэтью свернул на Сто шестнадцатую улицу. И почти сразу же до них донеслись крики и удары мяча о щит на плохо освещенной баскетбольной площадке. Их окружали высокие башни муниципальных многоквартирных домов.

– Это Гарлем? – спросил Андреас.

– Испанская часть Гарлема.

– Уродство.

– Ну, в общем, да.

– Это вообще уродливый город.

– Такой же, как Афины.

– Странное сравнение. Я что, задел твои патриотические чувства?

– Большинство современных городов уродливы. В Нью-Йорке есть красивые места.

– У Афин есть история.

– Ее слишком много.

– Да, это так. Действительно, собственная история греков действует против них. Это обычный в Европе феномен. У американцев больше старания, желания к чему-то стремиться. Это их сильная сторона, но иногда именно поэтому они делают глупости. Они постоянно меняют друзей, забывают старых союзников. Поэтому мир и не верит Америке.

Мэтью слышал все эти рассуждения и раньше и был рад, что дед наконец становится самим собой.

– Каковы последние новости? – спросил Андреас.

Слева появились очертания черного монолита больницы «Гора Синай», оживляемого квадратиками освещенных окон. И сразу на Мэтью навалилась отупляющая сознание тоска.

– Количество кровяных клеток у него стабилизировалось, почему – неизвестно. Оно может снова снизиться в любой момент. Уколы, похоже, больше не действуют.

– Значит, они не могут ему помочь?

Мэтью пожал плечами, оставив вопрос без ответа. Его можно не задавать. Его мать даже слышать ничего не желала о долгосрочном прогнозе. Она просто молилась Отцу, Сыну, Богородице – всей этой бесполезной компании. Но в то же время это был вполне естественный вопрос, и отец его отца имел право его задать.

– Они достигли некоторых успехов, но лечение наносит вред организму. После каждой процедуры он просто… Я начинаю сомневаться, стоит ли их делать вообще.

– Им следует отправить его домой. Человек должен встречать такие вещи дома.

– Все не так просто, Papou. – Резкость собственного тона удивила его. – Мы не должны терять надежды на улучшение. И я не уверен, что у него достаточно сил, чтобы вернуться домой. Мама сделает для него все – это, собственно, она и пыталась делать, но сейчас она сама очень плоха.

Андреас погладил его по плечу:

– Не думай слишком много о том, что еще не случилось.

Пятая авеню была уже почти пуста, и им удалось припарковаться рядом со входом в больницу. Длинные спутанные ветки вязов тихонько поскрипывали у них над головами. На какое-то мгновение Андреас засмотрелся на них. Мэтью взял его под руку, и они вошли в здание.

Его побрили, но свинцовая щетина отросла снова. Вместо волн густых черных волос его голову покрывал сероватый вьющийся пушок. Щеки впали, под простынями угадывалось похудевшее, лишенное массы тело. Было бы неверно сказать, что Андреас не узнал сына. Лоб, длинный нос, суровые очертания рта, маленький шрам на подбородке – все это было знакомое, родное, но болезнь ужасающе изменила его тело. Что, ему сейчас пятьдесят три? В их семье жили до девяноста, и Андреас решительно был настроен на то же. Сын не должен уходить раньше отца.

Старик застыл в дверях. Если бы Алекс не спал, он бодрыми шагами зашел бы в комнату и ничто не выдало бы его чувств. Но поскольку сын спал, Андреас дал себе несколько минут, чтобы прийти в себя. Последний раз он смотрел на спящего сына, когда тот был еще ребенком. Пять лет он вообще не видел Алекса. В последнюю их встречу им удалось преодолеть некоторую горечь, тянувшуюся из прошлого. Но перемирие еще не дружба. Тогда, много лет назад, они не сделали шага навстречу друг другу, не захотели узнать друг друга, и теперь невозможно было одним махом преодолеть разделяющее их расстояние. Океан, пролегший между ними, еще больше разъединил их. Возможно, и Фотис, и Ирини, жена сына, кое о чем рассказали. А возможно, все еще помнились старые обиды.

Мэтью обошел вокруг кровати и встал около окна. Андреасу не было видно того, что видел внук, но, если Андреас правильно сориентировался на поворотах по пути в больницу, тот смотрел на восток, на реку. Со спины его внук напоминал отца – широкие плечи, круглая голова, черные волосы. Но на этом сходство заканчивалось. Правда, Мэтью не был похож и на мать. «В бабку, – подумал Андреас уже не в первый раз. – Он похож на мою жену». Внук был похож на любимую, дорогую Марию.

– Babàs, – донесся от кровати сухой шепот. На старика смотрели чуть раскрытые глаза сына. Неужели он не спал все это время?

– Ne, – ответил Андреас. Не доверяя своему телу и боясь быстрых движений, он подошел к постели шаркающей походкой инвалида.

Алекс попытался сесть. Старик отчаянно хотел помочь ему, но побоялся, что сыну это не понравится. На помощь пришел Мэтью. Он подтянул отца вверх, помогая ему сесть. Андреас быстро подложил подушки, и Алекс откинулся на них. Больной указал на чашку, стоявшую на тумбочке, и Мэтью налил в нее воды из белого пластикового кувшина. Алекс взял ее твердой рукой и стал медленно пить, молча, не глядя на них. Ноги Андреаса задрожали, но он не стал садиться.

– Как там поживает моя тихоня-сестра? – спросил наконец Алекс по-английски – из-за Мэтью, хотя тот неплохо владел греческим.

– Ну, дети ей не дают скучать, а муж в этом деле не помощник.

– Ты всегда ее защищаешь. – Легкое подрагивание в уголках губ – Алекс улыбнулся.

– Когда я с ней, я защищаю тебя. – И после паузы: – Она скоро приедет тебя навестить.

– Да, как только ты сообщишь ей, в каком я состоянии. Не сомневаюсь, что все сбегутся к моему одру, со святой водой и священником. Надеюсь, ты поможешь уладить это дело без священника. – Алекс перевел взгляд на сына: – Ты встретил его в аэропорту?

– Фотис встретил, – ответил Мэтью.

– Конечно. Конспираторы.

– Он шлет свои наилучшие пожелания.

– Передай ему мои – на следующей планерке.

Мэтью засмеялся.

– А что мы планируем?

– Бог знает, – проскрежетал Алекс. – Спроси своего Papou.

– Он прислал своего человека встретить меня в аэропорту, – сказал Андреас. – Неожиданно для меня. Мы не виделись уже много лет.

– Как ты сегодня себя чувствуешь? – тихо спросил Мэтью.

Рука Алекса повернулась ладонью вверх, потом вниз – жест, понятный всем троим.

– Так же. Делали какие-то исследования. Врачи говорят, что скоро можно домой. Babâs, сядь.

Андреас упал на жесткий стул. Расстегнув пальто, он положил шляпу на колени.

– Отличная новость, – ответил Мэтью. – Значит, анализ крови уже лучше?

– Немного. Во всяком случае, не хуже.

– Но в таком случае они должны продолжать лечение. Может быть, улучшение будет продолжаться?

– Может быть. Так они говорят, хотя сами этому не верят. А я не верю им. – В голосе Алекса сквозь бесконечную усталость слышались нотки раздражения. – В любом случае я не в состоянии больше переносить эти сеансы. Мне нужно отдохнуть. А здесь я не отдыхаю.

– Конечно, нет, – поддержал его Андреас. – Тебе лучше быть дома.

– Ну ладно. По-моему, тебе тоже нужно отдохнуть. Ты выглядишь хуже, чем я.

Андреас смотрел на сына, как смотрят на аварию на дороге – не в силах отвести глаз, понимая, что на его лице отражаются все его эмоции, – и все-таки не мог совладать с собой.

– Со мной все в порядке. Это из-за перелета. Никогда не смогу привыкнуть к самолету.

Лицо Алекса стало более мягким, чем в детстве, и именно в этот момент прошлое захлестнуло Андреаса оглушающей волной. Он попытался расстегнуть пальто и обнаружил, что оно уже было расстегнуто. Он ослабил воротник белой рубашки.

– Мэтью, дай деду воды, – скомандовал Алекс.

– Нет, – сказал Андреас. – Там, в холле, я видел кофейный автомат.

– Ты уверен, что хочешь кофе? Уже очень поздно. – Внук проговорил это с мягкой заботой, но в Андреасе мгновенно вспыхнуло раздражение.

– Ты думаешь, я что, старый идиот? Сам как-нибудь разберусь.

– Хорошо, сейчас принесу.

– Черный, без сахара, – послышался голос Алекса.

– Да, – ответил Андреас. – Вот видишь, твой отец все помнит. Спасибо, сынок.

Мэтью вышел, и они остались одни. Андреас уже не понимал, зачем он устроил это, зачем дал себе этот шанс, что он собирался сказать сыну.

– Фотис сказал мне, что ты не захотел его видеть, когда он пришел в первый раз. – Теперь Андреас перешел на греческий.

– Тебя это удивляет?

– Прошло уже так много времени. Зачем цепляться за прошлые обиды?

– Ты думаешь, время стирает такое? Тебе бы хотелось так думать, не так ли? Что есть какой-то срок твоим грехам и по истечении времени…

– Мы не обсуждали мои грехи. – В голосе Андреаса помимо его воли появилась твердость.

– Нет? Что же вы обсуждали? Я теряюсь в догадках.

– Твое благополучие.

– Ах да, мое благополучие. Тебя всегда это беспокоило. Ну что ж, в любом случае я же увиделся с ним в конце концов, так что ж теперь об этом говорить?

– Рини сделал тебя.

– Я стал слишком слаб, чтобы бороться с этим, так же как сейчас у меня нет сил спорить с тобой.

– Я не хочу спорить с тобой. Я благодарен, что ты согласился встретиться со мной.

Алекс выглядел потрясенным – или сделал вид, что потрясен.

– Ты мой отец. Мы семья.

– Фотис тоже семья.

– Фотис – просто родственник. А ты – это узы крови. Ладно, что мне сказать Мэтью? «Попроси своего дедушку подождать в холле»?

– Когда-то ты был способен на такое.

– Тогда я был сильнее.

– Так я потому здесь? Из-за Мэтью?

– Понимаешь, дело не в тебе. Не в твоем прощении. Дело во мне. Ты приехал, Бог знает почему. Я не хочу знать никаких других причин. Ты здесь. Правильно, тебе следует быть здесь. Давай на этом остановимся, не требуй ничего большего.

Алекс откинулся на подушки. «Старый идиот, – выругался про себя Андреас, – дурак, хватит тянуть из него силы. Действительно, оставь все как есть».

– Фотис пытается втянуть его во что-то, – сказал Алекс. – Что-то связанное с этой чертовой иконой. Тебе что-нибудь известно?

– Узнал сегодня.

– Ты не имеешь к этому отношения?

– Нет.

– Откуда мне знать, говоришь ли ты правду?

– Это правда.

– Не дай втянуть его в это дело. Оставьте моего сына в покое. Скажи этому старому интригану, чтобы не трогал моего сына.

– Речь идет о музее. Я не вижу в этом никакого вреда.

– Ты думаешь, Фотис непричастен к этому назначению? У него везде своя рука.

– Не вижу здесь никакой выгоды для него. Если икона станет собственностью музея, это положит конец всем его надеждам заполучить ее.

– Так ли все просто на самом деле? Кто рассказал тебе об участии Мэтью?

– Фотис.

– И что он по этому поводу думает?

Алекс мыслил как ученый, неискушенный в интригах, заведомо ложных движениях, преднамеренном запутывании. Без сомнения, это была одна из причин, по которой он отвергал и отца, и дядю: не только потому, что лицемерие составляло значительную часть их жизни, но и потому, что его самого легко было ввести в заблуждение.

– Он доволен, – ответил Андреас.

– Я, конечно, не тайный агент, но начинаю беспокоиться, когда этот человек чем-то доволен. Не втягивай в это дело Мэтью.

– Но это его работа. – Для Андреаса работа была почти священным понятием.

Из коридора послышался голос Мэтью. Он что-то негромко говорил сестре. Выпрямившись, Алекс подался вперед:

– По крайней мере поговори с ним. Расскажи ему всю историю.

У Андреаса пересохло во рту. Что знает Алекс об этой истории? Кто мог рассказать ему? Не Фотис. Мария? Или он сам, в какой-то давний, выпавший из памяти вечер? Его сын пристально смотрел на него.

– Нет, этого ты не сможешь сделать, не так ли? Тогда просто скажи ему, чтобы держался подальше от этого дела. Он не станет слушать своего отца, но к твоим словам прислушается.

– Не уверен.

Мэтью вошел в комнату.

– Так что, сделаешь это для меня, отец?

Тысяча проблем одновременно столкнулись в мозгу Андреаса – и ни одна из них не имела решения, когда его сын вот так смотрел на него.

– Я поговорю с ним.

Мэтью дотронулся до плеча Андреаса и, когда тот обернулся, протянул ему бумажный стаканчике кофе. Старик почувствовал, как сжался его желудок и вверх пополз противный кислый вкус. Он поставил стаканчик на подлокотник стула, придерживая его рукой, отогревая свои закоченевшие пальцы.