Текст книги "Икона"

Автор книги: Нил Олсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

12

Возле дома крестного все было спокойно. Мэтью поднялся по ступенькам с плохим предчувствием. Отец Иоаннес последовал за ним, по пути успев кинуть взгляд на цветочные клумбы, а лысому Джимми пришлось остаться в машине, в связи с чем он выразил сильнейшее неудовольствие.

Мэтью громко постучал в дверь, подхлестывая себя мыслью о том, что имеет право злиться. Его обманули, или, во всяком случае, так сейчас казалось. Из-за двери не доносилось никаких звуков. Он постучал громче.

– Попробуй открыть дверь, – предложил священник.

Похоже, ни один из них не удивился тому, что дверь оказалась незаперта, но Мэтью обуял ужас, парализовавший способность думать. Он вошел в дом. В гостиной никого не было. Через окна проникал слабый свет. «История Византийской империи» лежала на кресле у двери, раскрытая на девяносто первой странице. На столе стоял недопитый стакан воды. Сквозь тонкие занавески Мэтью было видно, как Джимми быстрым шагом прошел по садовой дорожке и исчез из виду на тропинке, пролегавшей между домом и складом. Смысл происходящего ускользал от него. Где Николас и Антон? Где Фотис? Выйдя в коридор, отец Джон подошел к лестнице, и Мэтью хотел было последовать за ним, но затем решил вначале зайти в кабинет. Он повернул ручку, и тяжелая дверь отворилась. Он почти ничего не видел в темноте. Не зная, где находится выключатель, Мэтью направился к лампе, стоявшей на огромном письменном столе. Его нога задела что-то мягкое, податливое, и в тот же миг раздался голос, старческий голос – но не тот, который он ожидал услышать.

– Стой спокойно, мой мальчик, – сказал дед. Неожиданно комната заполнилась светом от лампы у дальней двери кабинета. Там стоял Андреас в плаще, перчатках, шляпе и пристально смотрел на него, высокий и спокойный. – Смотри под ноги.

Мэтью взглянул вниз. То мягкое, обо что он споткнулся, было телом человека. Николас, один из русских сотрудников Фотиса, лежал у его ног бледный и, похоже, не дышал. Глаза его были закрыты, рот перекошен. Глаза Мэтью приспособились к темноте, и он увидел большое темное пятно на ковре. Резкий сладковатый запах ударил в нос, он инстинктивно попятился и наткнулся на вошедшего отца Джона.

– Боже милостивый, – прошептал священник и начал быстро молиться по-гречески.

– Ничего не трогай, – предупредил Андреас. Не обращая внимания на его слова, Мэтью склонился над Николасом. Преодолевая ужас, он потрогал холодную шею, поднес руку к губам. Ему показалось, что он почувствовал дыхание.

– По-моему, он жив.

Правая рука русского, прижатая к животу, сжимала насквозь пропитанный кровью носовой платок. Неожиданно над ним возник Андреас. Он вытащил из кармана носовой платок и стал наматывать его на руку.

– Дай мне, – сказал Мэтью, желая сделать хоть одно полезное дело за этот день. Андреас без возражений передал ему платок.

– Хорошо. Крепко прижми его к ране. Попробую найти полотенце. Вы вдвоем?

Мэтью подождал, предоставляя Иоаннесу ответить на этот вопрос, но поскольку тот молчал, он заговорил сам:

– Там, у склада, еще один парень, по-моему, его зовут Джимми. Он вооружен.

– Я вызову «скорую». Вы оба оставайтесь здесь.

Старик исчез так быстро и бесшумно, словно его здесь и не было.

– Надеюсь, они не причинят друг другу вреда, – сказал священник, опускаясь на колени рядом с Мэтью.

– Ваш человек опасен? – спросил Мэтью, стараясь не смотреть на руку и не обращать внимания на противную теплую влагу, пропитывавшую платок. Запах крови вызывал у него дурноту.

– Он просто хочет, чтобы ты так думал, но на самом деле опасен как раз не он, а твой Papou.

– Вы его знаете?

– Чуть-чуть, виделись очень давно. Он меня и не вспомнит.

Мэтью огляделся. Мольберт, на котором еще двадцать часов назад стояла икона, исчез. Самой иконы тоже нигде не было видно. Исчезли и некоторые полотна со стен. Какие? Кого еще ранили или убили? Ему надо осмотреть дом, но он не может бросить раненого. Хотя его дед, наверное, уже сделал это – если, конечно, он не явился сюда минуту назад. Или если…

В кухне раздался шум, и на пороге дальней двери появился Джимми. В руках у него не было оружия. Андреас следовал за ним в нескольких шагах. Оба казались спокойными, хоть и слегка раскрасневшимися.

– Теперь все собрались? – спросил Андреас.

– Где Фотис? – вопросом на вопрос ответил Мэтью.

– Исчез.

– Куда?

– Мы поговорим об этом потом. Кто эти люди?

– Они из греческой церкви. Они сами все расскажут.

– Мистер Спиридис, – ровным голосом заговорил Иоаннес, – нам необходимо поговорить.

– Да? – Андреас внимательно посмотрел на священника. – Возможно, но сейчас не лучшее время для этого.

– Если не сейчас, то когда?

Наступившую тишину разорвало завывание сирен. Звук приближался.

– Возможно, завтра.

– Вы думаете, что не понадобитесь завтра полиции? – Священник подошел к Андреасу вплотную. – По-моему, им покажется подозрительным ваше пребывание здесь.

Мэтью ожидал, что дед выдвинет какие-нибудь убедительные объяснения своего появления, но тот только пристально смотрел на Иоаннеса.

– Посмотрим, отец. Возможно, они взглянут на эту ситуацию по-другому.

Андреас положил руку на плечо Мэтью. Они молчали, прислушиваясь к нарастающему вою сирен. Джимми робко приблизился к Андреасу, превозмогая смущение:

– Верните мне пистолет, пожалуйста.

Они стояли на тротуаре вдвоем. «Скорая» уже уехала, полицейские осматривали дом. Мэтью не знал, куда делись священник и Джимми, не знал, что следует и чего не следует говорить полицейским во время допроса. Дед стоял рядом с ним, глядя на пустую улицу, глубоко погруженный в раздумья.

– Мне жаль, что тебе пришлось все это увидеть, – наконец тихо произнес он. – Думаю, до этого ты ни разу не видел раненых.

– Papou, ты что-нибудь понимаешь?

– Ты меня спрашиваешь? Я думал, это ты мне все объяснишь.

– Единственное, что мне сейчас ясно, – это то, что никто, ни один человек не сказал мне правду.

– И это все? – Андреас жестко взглянул на него. – Значит, ты никак не способствовал тому, чтобы Фотис заполучил икону?

– Теперь я уже не знаю, чему я способствовал. Я думал, что Фотис выступает в роли посредника. Он помогал каким-то людям из греческой церкви.

– Этим людям?

– Нет, другому священнику, который представлял афинский Синод. Правда, теперь оказывается, что он его не представлял.

– Как его звали?

– Отец Томас Захариос.

Андреас кивнул:

– Понятно.

– Ты ведь знаешь, кто он? – Мэтью пытался справиться с эмоциями, но не смог. – Вы все знакомы друг с другом, а я не знаю никого и ничего. Ты играешь со мной, как когда-то играл с моим отцом.

– Не говори чепухи и не обвиняй в своей глупости других.

Слова деда обожгли своей справедливостью. Он действительно был полным идиотом, и пора было это признать.

– Да, я скрывал от тебя некоторые вещи, – продолжал Андреас. – Я пытался защитить тебя, а не причинить вред. Я никогда не сделаю ничего во вред тебе. Я не знаком с этим отцом Томасом, хоть и слышал о нем. Он хорошо образован и пользуется большой популярностью среди прихожан. Он был посредником между американской и греческой ветвями церкви. Но есть подозрения, что он мошенник, шантажист и вор. Уже не говоря о том, что он друг твоего крестного. Несколько дней назад он исчез, прихватив с собой значительную сумму из церковной казны.

– То есть, как и сказал отец Джон, они с Фотисом действовали в этой истории заодно. – Это тоже могло оказаться ложью. Но все совпадало. Случайностей не бывает.

– Похоже на то.

Без всякой видимой причины Мэтью вдруг изменил направление разговора:

– А Ана Кесслер? Ей грозит опасность?

– Не вижу причин. Она уже сыграла свою роль в этом деле. У тебя есть какие-то основания считать, что ей что-то угрожает?

– Нет, просто я… Нет. Мне надо с ней поговорить. Я ввел ее в заблуждение. Она не знает о причастности Фотиса.

– Скажи мне, а как он вообще оказался замешанным в этом деле? Зачем понадобился посредник?

– Он сам это все подстроил. Вся сделка было организована им. Скорее всего он попросил Захариоса обратиться к церкви – чтобы придать правдоподобие всей этой истории. А где сейчас Фотис?

– В Греции. Или на пути туда.

– Он уехал сегодня?

– Рано утром. Отправился туда на Пасху.

– Он никогда не ездил так рано.

– В этом году он решил провести там всю пасхальную неделю. Филипп, администратор его ресторана, только что сообщил мне об этом.

– Мне он несколько дней назад говорил, что не уедет раньше среды.

– Он передумал. Вчера. По словам Филиппа, сразу после того, как вы с отцом от него уехали. – Старик помолчал, ожидая реакции на свои слова. – Ты знаешь почему?

– Даже не представляю. Но он выглядел возбужденным. Я думал, что он разволновался в присутствии отца.

– А зачем ты привозил к нему отца?

Мэтью так трясло, что ему пришлось придержать челюсть рукой, чтобы унять дрожь.

– Давай-ка зайдем внутрь, – сказал Андреас.

– Нет, на воздухе мне лучше. Мне надо с тобой поговорить.

– Почему ты помогал Фотису?

– Я считал, что икона должна быть возвращена в церковь. И Ана тоже этого хотела.

– Но почему через него?

– Говорю же тебе, он все так подстроил. Мне кажется, я смог бы это предотвратить, но ему очень нужно было подержать икону у себя. Ты же знаешь, что он болен.

Андреас покачал головой:

– Я подозревал, но не знал наверняка.

– Он не любит распространяться об этом. Не важно. Считается, что икона обладает целительной силой. Ее хозяева живут очень долго, а больные излечиваются одним прикосновением к ней, как будто их коснулась сама Богородица. – Он посмотрел старику прямо в глаза. – Но ты сам все это знаешь.

Андреас ухмыльнулся:

– Бедный старый дурак. – Затем выражение его лица изменилось, и Мэтью понял, что за этим последует. Дед подошел ближе и положил сильную руку ему на плечо. – Ты поэтому повез туда отца?

Мэтью не отвечал.

– Об этом трудно судить, – пожав плечами, уже мягко продолжал Андреас. – В этом и состоит загадка. Ты веришь во все эти вещи?

– Конечно, нет, – вяло отозвался Мэтью.

Некоторое время старик продолжал пристально на него смотреть, потом отпустил его и отошел на несколько шагов.

– И я еще называю его идиотом. Я никак не мог понять, почему ты ему помогаешь. Теперь мне все ясно. Ты делал это не ради Фотиса и даже не ради самого себя.

– Все не так просто.

– Нет. Вот он, недостающий кусочек. Теперь все встает на свои места. Ответ лежал на поверхности, а я не замечал его. Тебе нечего стыдиться, мой мальчик, это мне должно быть стыдно.

– Как ты думаешь, почему он так внезапно уехал?

Андреас обдумывал ответ, обводя глазами улицу.

– Наверное, чтобы не быть здесь, когда будут разворачиваться события.

– Что ты имеешь в виду? Он что, знал, что его собираются ограбить?

– Не просто знал. Он сам все организовал.

– Украл икону у самого себя? Зачем?

– Наверняка я этого не знаю, но есть много оснований для такого утверждения, если проанализировать всю цепь событий. Как он мог оставить ее у себя, если он был всего лишь посредником?

– Ты думаешь, это он убил Николаса?

– Не исключено. А может, его интересы столкнулись с интересами другого лица.

– О чем еще ты мне не сказал?

– Потом, Мэтью. Я даже не знаю всего, только предполагаю. Я понимаю, что ты не доверяешь мне, и в этом моя вина. Потребуется время, чтобы восстановить доверие. Так же, как и понимание.

Мэтью перестал дрожать, шок и замешательство сменило какое-то другое ощущение. Холодная решимость. Доверие. Действительно, пройдет много времени, прежде чем он снова сможет доверять деду, и это неплохо. Пора перестать отвечать на многочисленные вопросы. Пора начать их задавать. Надо расхлебывать кашу, которую он сам заварил.

– Фотис мне кое-что рассказал.

– Уверен, что он много чего тебе рассказал. Кое-что из этого даже может оказаться правдой.

– Он сказал, что ты убил священника.

Андреас был потрясен.

– Во время войны, – убедительно продолжал Мэтью. Сердце его колотилось. – Он сказал, что у тебя была кличка Змей и что ты убил священника из-за иконы.

При этих словах лицо старика исказилось от гнева. Это произошло так стремительно, что Мэтью забеспокоился, но продолжал стоять на своем.

– О, ему этого очень хотелось, – прошептал Андреас. – У него язык чесался, так ему хотелось рассказать тебе об этом.

– Значит, это неправда?

– Смерть священника на моей совести, но я не убивал его.

– А почему я должен этому верить?

Старик пристально посмотрел на внука:

– Он был моим братом.

– Твоим братом?

– А Змеем, – продолжал Андреас, и с его лица постепенно исчезло жесткое выражение, а из голоса – звенящие ноты, – Змеем мы называли Фотиса, за его спиной.

Вот и снова все перевернулось.

– А как называли тебя?

– Тогда меня звали Элиасом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эпирос, 1944 год.

Склеп под церковью был намного старше самого здания. Он служил вместилищем останков многих поколений жителей деревни. Некоторые старики утверждали, что знают, какому роду принадлежит та или иная полка, заполненная черепами, костями и пылью, но большинство считало, что все перепуталось еще несколько поколений назад и останки складывали как придется. Говорили, что в дни гонений склеп становился убежищем для молящихся, укрытием для гонимых. Но то же самое говорили обо всех склепах, пещерах и подвалах в этой местности. В последние годы люди, принявшие хотя бы мысль о том, что они смертны, избегали сырых лабиринтов подземных переходов склепа. Но для молодежи это место продолжало оставаться притягательным.

Мальчишкой Андреас не выказывал никакого интереса к религии, но склеп был совсем другое дело. Он брал себе в спутники любого храбреца, отважившегося сопровождать его, даже своего угрюмого сводного брата, а после путешествия по склепу пугал остальных выдуманными страшилками. Микалиса, воспитанного матерью на мрачных библейских историях, не так легко было испугать. Даже много лет спустя Андреас часто представлял себе лицо брата, в свете фонаря впившегося взглядом в череп, лежащий в темной расщелине. Эти воспоминания не давали ему покоя. И только когда Микалис поступил в семинарию, Андреас понял, что отражалось тогда в глазах его девятилетнего брата: это было не отвращение, а благоговение.

Где-то рядом раздался выстрел – немецкий «маузер» – и капитан пригнулся к земле. Он лежал под высокими деревьями, росшими позади дома его двоюродной сестры Гликерии. Неподалеку прогремело еще несколько выстрелов. Может, коммунисты? Нет, скорее всего у кого-то из солдат сдали нервы. Опасная вещь. Один случайный выстрел испуганного восемнадцатилетнего австрийского призывника в жителя деревни – и вся рота начинает палить по всему, что движется. К утру от деревни останутся лишь дымящиеся руины, а на улицах будут лежать трупы женщин и детей. Вот и новые Комено или Клизура. Андреас – сейчас его звали Элиас – должен был предотвратить это. Но сначала ему нужно добраться до склепа. Это был наиболее вероятный путь отхода из горящей церкви.

Навстречу ему попадались немцы, и капитан продвигался с большой осторожностью. Это Фотис дал ему кличку Элиас, что означало «предвестник Мессии». Идиотская шутка, но прозвище прилипло к нему намертво. Большинство бойцов называли друг друга вымышленными именами, чтобы их семьям или даже всей деревне не пришлось расплачиваться за действия партизан. Кто же мог знать, что для немцев это не имело никакого значения: они просто расстреливали первых попавшихся жителей – по пятьдесят, по сто человек. С таким же успехом капитан мог называть себя не Элиасом, а Фрицем из Берлина: если его поймают с пистолетом за поясом, убьют не только его, но еще и половину деревни вместе с ним.

Расположение входа в склеп не было тайной. Каждый ребенок знал тропинку, которая, ответвляясь от основной дороги, вела к церковному двору. За последними домами – полуразвалившимися лачугами, убежищем бродяг и монахов – у кромки леса, в самом низу откоса находился лаз. Вокруг буйствовали высокая трава и полевые цветы, но найти вход было нетрудно. Чтобы войти внутрь, приходилось нагибаться, тем более такому высокому мужчине, как капитан Элиас. Ему придется некоторое время пробираться ощупью, пока он не достигнет того места, где хранится фонарь. Первые двадцать ярдов он ощущал под рукой поверхность стены, неровной, готовой вот-вот обвалиться. Когда нога его нащупала небольшую ступеньку, а земля под рукой сменилась камнем, он понял, что достиг склепа.

До него доносился гул пламени, но в склеп проникал только легкий запах дыма. Он направился по часовой стрелке к нише, где хранился фонарь: одно стекло разбито, внутри огарок свечи. Но фонарь сможет ему послужить, только если он найдет спички. К счастью, они были здесь. В кромешной темноте зажженная спичка вспыхнула как молния. Фонарь медленно разгорелся, осветив полки с желтыми костями. За полками была лестница, ведущая наверх, в помещение за горящим алтарем. Лежащих в темноте человеческих останков не касалось то, что происходило вокруг. Они были праведными в своей безжизненности, пройдя очищение смертью. «Хотя, – подумал Элиас, – их владельцы были такими же, как и я: эгоистичными, злыми, невежественными дураками; они ели, пили, хвастались, воровали, убивали, умирали, – и так поколение за поколением. Смерть не очистила их. Это всего-навсего останки. Обломки».

В дальнем конце прохода нарастал шум огня. Элиас видел клубы дыма, нависавшие над лестницей. Значит, дверь наверху открыта. Кем? Тем, кто пытался воспользоваться ею для побега? Прикрыв шарфом рот, капитан приблизился к лестнице, нагибаясь почти до пола: в колеблющемся свете фонаря он увидел кровь, темные лужи крови на нескольких ступеньках. Удушающий запах становился сильнее. Он не сможет здесь долго оставаться. Элиас быстро осмотрел другие проходы и обнаружил то, что больше всего боялся увидеть. В пространстве у южной стены, где хранились кости, он наткнулся на лежащего на полу человека в белой рясе. Элиас осторожно опустил фонарь, его движения стали медленными, он уже свободно вдыхал отравленный воздух. Он опустился на колени и перевернул тело. Правая рука окрасилась кровью, вытекавшей из раны в спине. В слабом свете фонаря бледное лицо брата казалось белым пятном, глаза неподвижно смотрели перед собой, открытый рот искривлен болью. Элиас машинально закрыл его свободной рукой. Он сделал глубокий вдох и только после этого отважился вновь взглянуть на брата. Вот она, ужасная рваная рана на шее, в области гортани. Такой удар наносят не чтобы убить, а, скорее, чтобы заставить жертву замолчать. Капитан был хорошо знаком с такими ударами. Он сам наносил их не один раз и обучил этому своих бойцов. Ему опять вспомнился тот странный многозначительный взгляд, который бросил на него Коста, и теперь он понял его по-другому.

Горе, нахлынувшее на него жгучей болью, было несоразмерно той любви, которую он испытывал к Микалису при его жизни. Они были рождены от разных матерей, и каждый из них избрал свой путь, поклонялся своим богам. Они не были особенно близки – кроме разве тех случаев, когда к этому призывал их голос крови. Элиас был готов умереть, защищая Микалиса, но он не мог бы поклясться, что любит его. «Готов умереть, чтобы спасти». Но не он ли позволил разжаться своим пальцам, когда брат ринулся навстречу смерти? Капитан закрыл глаза, пытаясь прийти в себя. Смерть от ножа лучше, чем смерть от выстрела. Но убийца плохо сделал свою работу: брат умер не сразу, он успел перед смертью приползти сюда, истекая кровью.

Его руки задрожали от ярости, но эта ярость скрывала охватившее его чувство вины. Он мог сколько угодно обвинять Мюллера и Змея в том, что они придумали этот обмен, но он не мог обвинить их в том, что сделал он сам. Он один придумал план операции. Его не интересовала икона, ему нужно было оружие. Но с самого начала все пошло не так. Одна жизнь уже принесена в жертву, и впереди будет еще много смертей, если ему не удастся выяснить, кто же стал предателем, если он не сумеет все же довести до конца это скверное дело. Если бы он мог возложить вину на Мюллера – что ж, тогда бы он имел все основания прийти в ярость. Но он знал, что Принц был не менее его удивлен, увидев пылающую церковь, и, уж конечно, он, заполучив икону, не стал бы здесь оставаться – к этому времени он уже был бы в Ионине со своей добычей. Капитан еще раз взглянул в лицо брата. Микалиса убил не немец. Нет, предатель был значительно ближе.

Элиас снял с шеи брата маленький золотой крест на цепочке и опустил его в карман. На теле больше не оставалось ничего ценного. Взяв Микалиса под мышки, капитан оттащил его в угол склепа, поближе к выходу из тоннеля. Там он придал телу должное положение, прикрыл лицо своим шарфом, и только сейчас заметил черные волдыри на руках Микалиса и обожженные края рясы. Борясь одновременно с огнем и преодолевая боль от раны, священник приполз сюда, чтобы найти успокоение рядом со своими предками. Капитан положил два пальца на холодный лоб брата, как бы благословляя его, но слова не шли с губ. Затем, взяв фонарь, он загасил свечу и поставил его на место. Чувствуя головокружение от ядовитого дыма и почти ничего не видя, он стал пробираться назад, в ночь.

Зарево разгоревшегося пожара освещало долину. Засунув руки в карманы, опустив подбородок, пристально вглядываясь в темноту, Элиас пробирался в деревню. На тропинке перед церковным двором собралась небольшая толпа. Женщины и дети держали в руках ведра с водой. Четыре немецких солдата загораживали им путь. Отблески огня падали на их каски и лица, и Элиас видел, что они раздражены и готовы пристрелить любого, кто осмелится сделать хоть шаг вперед. Мюллер ни в коем случае не позволил бы партизанам ускользнуть, смешавшись с толпой добровольных пожарных, он бы дал церкви сгореть до основания. Не в этом ли разгадка? Если бы был шанс, что икона все еще находится внутри, немец заставил бы всех, детей и взрослых, да и своих солдат, таскать воду, чтобы погасить огонь. Что он увидел, прежде чем дым выгнал его из церкви? Вынесли ли Богородицу из церкви до пожара, и знал ли об этом Принц? Если он был уверен, что икона в безопасности, тогда все было возможно.

Элиас выбрался из толпы незамеченным. Теперь только Коста мог ответить на его вопросы. Надо было решить, куда идти – в дом или в магазин. Если парню удалось спастись и если капитан прав в своих подозрениях, Коста вряд ли повел бы того, кто мог его преследовать, к своему дому. Значит, остается магазин. Элиас направился в центр деревни, пользуясь извилистыми боковыми улочками. Вот показалась площадь. На ней тоже собралась толпа, но здесь, похоже, преобладали люди в касках, выкрикивающие какие-то команды. Несколько человек стояли у таверны Цамакиса под охраной часовых. Деревенские старейшины. Среди них был отец Гликерии, но отца Косты, Стаматиса Маврудаса, не было видно.

Магазин Маврудаса выходил на площадь, но капитан не собирался входить через переднюю дверью. Вместо этого он нырнул в узенькую боковую улочку, невидимую в ночной темноте. Через несколько ярдов проход еще больше сузился, затем открылся в небольшой дворик площадью около четырех квадратных ярдов, и вот он уже перед задней дверью. Занавески на крошечном окне были задернуты, но Элиас мог различить свечу, горящую внутри. Вытащив из-за пояса пистолет, он приложил ухо к двери. Ничего не слышно, тишина. Но минутное терпение было вознаграждено: раздался сердитый громкий голос. Элиас узнал его.

Встав сбоку от двери, Элиас громко постучал. Опять тишина.

– Кто там? – наконец послышался слабый голос. Старик Стаматис.

Элиас, не отвечая, постучал еще раз. Медленно отодвинулась щеколда, и дверь приоткрылась на ширину ладони. Очевидно, Маврудас был испуган.

– Что тебе надо?

Элиас смотрел в глаза старику, но говорил так, чтобы слышно было у него за спиной.

– Фотис, это я.

Долгая пауза. Затем свечу погасили, дверь раскрылась шире, и Элиас вошел внутрь. Дверь за ним захлопнулась, со свечи сняли большое ведро, заглушавшее свет, и у стола появилась знакомая фигура. Большие черные усы, орлиный нос, непроницаемый взгляд, высокий покатый лоб – от Фотиса всегда исходило ощущение спокойствия, но сейчас складки на лбу и плотно сжатые челюсти говорили о внутреннем напряжении Змея. Он был рассержен.

– Ты не должен был называть мое имя.

Элиас проигнорировал это замечание. Стаматис хорошо знал их обоих.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросил капитан. С командиром не говорят таким тоном, но это его уже не волновало. Фотис должен был находиться с группой, посланной за оружием, пока Мюллер забирал икону из церкви. Именно Элиас, единственный из партизан знавший, где спрятана икона, настоял на таком распределении ролей. Он никогда не забывал, какой алчностью светились глаза Фотиса, когда он впервые увидел икону, с какой нежностью он поглаживал кипарисовую доску – так, словно это было тело его любимой. Он не мог допустить, чтобы во время изъятия иконы Фотис находился где-то поблизости. Возглавить же группу, которой поручено захватить оружие, было честью, от которой Фотис не смог бы отказаться, не выдав этим своей тайной цели проведения этой операции. Капитан продумал весь план. Микалиса под каким-то предлогом надо выманить из церкви. Немецкие часовые у полуразрушенного дома, где хранится оружие, – три-четыре человека, которым платит Мюллер, – для виду сделают несколько выстрелов и уберутся. Обе стороны получат свое. И только Принц, Змей и он сам будут знать, что случилось на самом деле.

– Допрашиваю этого сукиного сына, – ответил Фотис.

Воспользовавшись приходом Элиаса, Маврудас кинулся через маленькую кладовку – сейчас она была свободна от обычно загромождавших ее банок с оливками, фигами и сыром – в переднее помещение магазина. В два скачка преодолев разделявшее их расстояние, Фотис швырнул сжавшегося в комок торговца обратно в кресло, застонавшее под неожиданной тяжестью. Моток веревки и шестидюймовый нож лежали на столе по обе стороны от толстой свечи. Фотис тщательно разложил эти предметы, чтобы Стаматису было о чем задуматься.

– Почему ты не с группой?

– Они в безопасности, – небрежно ответил Фотис.

– Что там произошло?

Драгумис твердо посмотрел на него:

– А ты как думаешь? Принц не получил своего подарка и соответственно не отозвал своих людей, охранявших дом.

– Вы не смогли их нейтрализовать?

– Смогли бы, но у них был пулемет, и это стоило бы многих жизней. Видит Бог, они были готовы сражаться, но это не мои люди, и я не мог положить их просто так.

«Мы все твои люди, и ты распоряжаешься нами так, как тебе заблагорассудится», – подумал Элиас.

– Так почему ты здесь? – продолжал давить он на Фотиса.

– Потому же, почему и ты. Чтобы узнать, что произошло.

– Похоже, ты и так знаешь.

– Я мог бы сказать то же самое. – Фотис кругами, как акула, ходил вокруг стола. – Мы оба здесь.

– Коста вошел в церковь во время перестрелки. Не знаю, зачем ему надо было входить и вышел ли он оттуда. – Элиас не нашел в себе сил рассказать про Микалиса – слишком свежа была рана.

– Сын? Да, он участвовал во всем этом.

– А этот? – Элиас пнул ножку стула, и Стаматис испуганно вздрогнул.

– Этот, – ровным голосом ответил Фотис, держа руку на плече старика, – был замечен выходящим из церкви еще с одним человеком. Они несли какой-то сверток.

– До пожара?

– Во время пожара.

– Кто их видел?

– Это ложь, – просипел старый вор. – Это ложь. Они все меня ненавидят, эти крестьяне. Они за корку хлеба что угодно наврут. Капитан Элиас…

– Достаточно.

Ударом по лицу Драгумис заставил Маврудаса замолчать, и Элиас понял, что слова отчаявшегося старика адресовались ему одному. Между этими двумя уже существовало какое-то молчаливое, если не враждебное, взаимопонимание. Их не волновали такие ничтожные понятия, как вина или невиновность; предметом торга сейчас были жизни других людей и то, как умрут те, кому придется умереть. Элиас подошел ближе к столу. На лбу Стаматиса выступили капли пота. На нем была чистая одежда, вероятно, он успел переодеться до прихода Фотиса, но концы его огромной бороды были обожжены, а седые волосы пахли дымом. Капитан наклонился над трясущимся стариком.

– Где Коста? – спросил он.

– Да, где он? – повторил Фотис. – Ты отослал его со своей добычей, не так ли? Куда он мог пойти? Ты же знаешь, мы контролируем здесь всю местность. Где он решил спрятаться?

Стаматис энергично затряс головой, хотя было неясно, что он отрицал. Возможно, все происходящее. Мошенник запутался в собственных сетях. Это было невыносимо. Что он замыслил? На что надеялся? Во-первых, видимо, на то, что не попадется, но ведь не мог же он не знать, что подозрение падет на него. Может, он рассчитывал быстро убраться из деревни? Продать икону? Кому? Или он собирался хранить ее до конца войны? И как получить от него ответы на эти вопросы? Они могли делать вид, что договариваются, он все равно бы им никогда не поверил. Но сейчас, когда на столе лежал нож, у него не было выбора. Кроме того, времени почти не оставалось.

– Я хочу написать признание, – заявил торговец.

Фотис глубоко вздохнул. Голос его оставался спокойным.

– Послушай, что я тебе скажу. Я буду отрубать тебе пальцы, один за другим, пока ты не скажешь мне, где прячется твой ублюдок и что ты сделал с иконой.

– Я хочу написать признание, – настаивал Стаматис дрожащим голосом. – Я все вам расскажу, но я хочу, чтобы это было на бумаге. И пусть она хранится у капитана, тогда хоть один честный человек будет знать правду.

– Я буду ее знать, если ты наконец заговоришь, – ответил Элиас, почувствовав при этом, как Змей пронзил его взглядом – за то, что тот посмел ввязаться в разговор.

– Нет-нет, это должно быть на бумаге. Чтобы вы могли доказать, что я это сказал. Люди сейчас не доверяют словам.

Старый вор затеял какую-то игру. А может, просто тянул время. Элиас решил согласиться на этот блеф.

– Ладно, пиши.

Фотис с отвращением фыркнул, но не стал спорить со своим подчиненным. Может, решил, что капитан лучше его знает, как расколоть торговца. А может, боялся того, что расскажет Маврудас в присутствии Элиаса, если слишком сильно на него надавить. Элиас понимал, что если бы не пришел сюда вовремя, ситуация с допросом уже приняла бы скверный оборот – хотя и сейчас такая возможность все еще оставалась. И может быть, это было бы правильно. Стаматис тянет время: Коста – если Фотис не ошибся на его счет – еще не успел далеко уйти.

Стаматис вытащил из стакана огрызок карандаша, а из-под стола замусоленный кусок коричневой бумаги и начал писать. Фотис рискнул выглянуть из окна, и Элиас придвинулся к нему совсем близко:

– Быстро ты сюда добрался.

– Да. – И больше ни слова. Это было одним из основных правил Змея: никогда не оправдываться, никогда не переходить в оборону. Этот ответ, как его ни толкуй, ничего не значил. В то же время было совершенно естественно, что коллеги-офицеры обсуждают провал операции, не говоря уже о выработке новой стратегии, и Элиаса не могла не беспокоить молчаливая сдержанность Фотиса.