Текст книги "Икона"

Автор книги: Нил Олсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Собирался ли он передать ее Мюллеру? Его брат пожертвовал жизнью, пытаясь спасти икону; неужели он не попытается с должным уважением отнестись к этому смелому, но бессмысленному поступку? И что, держать ее у себя? Фотис и Мюллер будут следовать за ней по пятам, куда бы она ни попала. И сорок жителей деревни будут расстреляны. Вот тогда уж действительно получится, что Микалис отдал свою жизнь ни за что. Нет, последнее доброе дело, которое Элиас еще мог сделать, – это обменять икону на сорок жизней. Да еще оружие, нельзя забывать об оружии – первоначальной цели, стоявшей за всем этим безумием.

Неясный звук привлек его внимание: мальчик, Иоаннес, с синяком на голове, с огромными, как плошки, глазами, уставился не на убитого брата, а на Элиаса. Он видел и слышал все, и что теперь с ним делать? Его могут использовать как свидетеля против капитана его бесчисленные враги. Последний отпрыск мужского пола в семье – значит, именно на него ложится обязанность кровной мести. Рассудок подсказывал единственно правильное решение. Фотис бы не колебался ни минуты. Но он не Фотис.

Он вывел мальчика наружу, и тот затрясся всем телом. Затем Элиас вернулся в часовню и завернул икону в старую кожаную куртку, в которой ее сюда и принесли. Коста лежал, глядя вверх широко раскрытыми глазами. Капитан закрыл ему глаза.

– Я вернусь за твоим братом потом, – сказал он мальчику, выходя из часовни. Под мышкой у него была икона. – Я не оставлю его здесь.

Мальчик молча смотрел перед собой, но его дрожь потихоньку проходила.

– Иди, – сказал Элиас, и они вместе зашагали вниз по склону. Дойдя до тропинки, Элиас посмотрел на юг. Вскоре ему придется идти туда, но кое-что пока удерживало его здесь. Надо было пристроить куда-нибудь мальчика, и Элиас знал куда. Он смотрел на юг, мысленно возвращаясь в Катарини. Его родная деревня. Скоро все узнают, что сделали они с Фотисом, и тогда ему придется уйти, скорее всего навсегда. Но это уже не имело значения. Он будет жить в Афинах после того, как оттуда вышибут немцев, – если, конечно, власть не захватят коммунисты. Окружающим вовсе не обязательно знать, что движет его поступками. Мир заселен в основном маленькими людьми. И все-таки ему было грустно. Там, в деревне, жили многие поколения его предков. В этой деревне покоился прах его отца, а теперь – и его брата. Но его там не будет; никогда его родная деревня не станет его последним приютом.

Капитан Элиас прогнал эти мысли, обнял мальчика за плечи и повернул его лицом к северу.

18

Весна, 2000 год.

Окружавшие их столики в тесном баре аэропорта были пусты. В любом случае, подумал Мэтью, никто ничего не поймет из обрывков этой странной истории. Решив воспользоваться случаем, раз уж Андреас приехал встретить его в аэропорт Кеннеди, он потащил того в ближайшее спокойное место и потребовал рассказать всю историю с начала и до конца.

– И как прошел обмен?

Прежде чем ответить, Андреас сделал глоток имбирного эля.

– Стефано передал сообщение. Несмотря ни на что, Мюллер все еще очень хотел заключить эту сделку. Про солдата, убитого нами в церкви, он был готов забыть. Его волновали только его собственные сокровища. Многие немецкие офицеры делали то же. Мертен, командовавший в Салониках, затопил пятьдесят ящиков золота, украденного у евреев, надеясь вернуться за ними после войны.

– Я читал об этом.

– Мюллера не интересовало золото. Он предпочитал произведения искусства, особенно религиозного. Он что-то слышал об иконе, скорее всего от своего отца. Кража произведений искусства была у них семейной традицией. Я узнал об этом позже, когда охотился за ним. Он специально сделал так, чтобы его направили в Грецию: надеялся найти икону. Думаю, что история об иконе, обладающей сверхъестественной силой, привлекла внимание нацистов, учитывая их одержимость оккультизмом и любовь Геринга к искусству. Может быть, его специально послали, чтобы найти ее и подарить фюреру на день рождения, как ты думаешь?

Слова деда звучали цинично, но за этим цинизмом Мэтью почувствовал подозрительность и отвращение. Холодок пробежал по его телу. Так ли уж невероятно было такое предположение?

– Эпирос входил в итальянскую оккупационную зону, – продолжал Андреас. – Поэтому Мюллеру надо было дождаться удобного момента. Но даже когда туда вошли немцы, задача оказалась очень непростой. В горах полно маленьких деревушек. Это как искать иголку в стоге сена. Греки любят посудачить, но об этой иконе никто ничего толком не мог ему сказать. Во многих деревнях сохранились старинные иконы; многие жители считали, что именно их икона – самая знаменитая.

Никто не знал, куда подевалась именно эта икона. После того, как мы выбили итальянцев, и перед наступлением немцев мой брат спрятал ее в тайнике возле алтаря, за иконостасом. Хорошее местечко. Об этом знали только Микалис, плотник и я.

– А Фотис не знал?

– Нет. Потому-то ему и пришлось обратиться ко мне. Мюллер знал о политическом расколе среди партизан. Коммунисты были самыми сильными, поэтому немцы установили контакты с остальными группировками. Конечно, мы тоже боролись с ними, особенно в Эпиросе – там этот толстозадый Зервас командовал республиканцами. Но Зервас в основном боролся с коммунистами и роялистами, которых он ненавидел еще больше, чем коммунистов, пока не помирился с ними. Война продолжалась, но мы знали, что немцы скоро уйдут, и все задумались о послевоенной политике.

– Все, включая тебя.

– Да. В душе я был республиканцем. Мне было наплевать на короля. Я хотел, чтобы у нас был президент, как в Америке. Но твой крестный и я находились на службе у правительства в изгнании, и это означало, что мы были роялистами. Но пусть уж лучше роялистами, кем угодно – только не коммунистами. Мы с Фотисом оба пришли к этому выводу, и на каком-то этапе это определяло все наши поступки. Хотя мы и дрались с немцами, убивали их, теряли своих людей. Видели, как сжигают деревни. Мои люди сражались.

Старик сделал еще глоток. Казалось, мысли его были где-то очень далеко.

– И Мюллер пришел к тебе.

– К Фотису. Фотис был главным в нашем районе. Он тоже из Эпироса, из Иоаннины. Он уехал учиться в Афины на несколько лет раньше меня. К тому времени, как я приехал, он уже был инструктором. Очень умный парень, сильный, немного ожесточившийся – такой, каким я хотел стать. Мы были «патриотами» – и конечно, мы стали друзьями. Извини, ты, наверное, все это уже знаешь.

– Большую часть, но все равно продолжай.

– Когда немцы отрезали нашу армию, мы оба попросили направить нас в Эпирос. Правительство эвакуировалось из Афин, и в глубь страны направлялись люди, чтобы организовать там повстанческое движение. Большинству из них это не удалось. Сопротивление возникало спонтанно, само по себе, и успешнее всех действовали коммунисты. Мы с Фотисом работали с британцами. Доставляли письма и золото Зервасу. Ты можешь себе представить! Ему приходилось платить, чтобы он сражался. Но даже и тогда он медлил. Фотис был более терпелив, а я хотел действовать. Жители моего района сформировали партизанскую группу, и я присоединился к ним. Их командир был убит, и они выбрали своим командиром меня.

– Ты был слишком молод для этого.

– Старше, чем большинство из них. Я служил в армии; кроме того, когда-то мой отец командовал партизанами в борьбе с турками. Для них это много значило – отец, дед. Как будто у героя не может быть сына-пропойцы или наоборот. Ну ладно. В общем, Мюллер вышел на Фотиса, и два этих мудреца решили обменять икону на оружие. Фотис убедил меня пойти на это. Нам нужно было оружие: наше было старое и плохое. То, которое давали нам англичане, Зервас просто-напросто прятал. Мы даже не знали, на чьей стороне он окажется в конце концов. Икона, как все думали, исчезла. Для меня она была чем-то… мифическим. Я был современно мыслящим человеком.

Слушая горькие слова Андреаса, Мэтью вспоминал, как оправдывался Фотис: «Как я мог придумать этот план? Сжечь церковь? Обменять такую красоту, эту святую икону?» В свою ложь его крестный всегда добавлял немного правды. Именно поэтому он умел убеждать людей.

– Это была идея Стаматиса – поджечь церковь? – спросил Мэтью.

– Да.

– И Фотис вовсе не собирался отдавать икону немцам. – Мэтью произносил свои мысли вслух, как будто переводил то, что было у него в подсознании. – Он затеял все это только для того, чтобы узнать, где находится икона. Заставить тебя сказать ему. Тебе ведь известно, что это он первый обратился к Мюллеру, а не наоборот.

Андреас долго молчал, уставясь в стекло, за которым виднелась взлетная полоса.

– Я думал об этом все эти годы, – сказал он наконец. – У меня с самого начала были некоторые подозрения. Именно поэтому я сам придумал план – план, который потом провалился к чертовой матери. Именно поэтому я не показал Фотису записку Стаматиса, поэтому в конце концов сам произвел обмен иконы на оружие. Я хотел знать, что задумал Фотис, но мы с ним убили двух единственных людей, которые могли что-то мне рассказать. Он – отца, я – сына. А через какое-то время я уже не был уверен, что хочу что-то знать. Потому что могло оказаться, что это он виноват в смерти моего брата и жителей деревни. И тогда бы мне пришлось решать, как быть дальше.

– А что насчет жителей деревни?

– Мюллер расстрелял их.

– Что, после того, как ты передал ему икону?

– На следующее утро после этого. Он забрал икону и отпустил меня. Той же ночью мы получили оружие. Это был хороший улов: пятьдесят винтовок, несколько пулеметов, ящики патронов. Фотис узнал об этом, когда все уже было сделано. Я сочинил историю о том, что кто-то видел Косту, выследил его, поэтому мне пришлось действовать очень быстро, чтобы спасти жителей моей деревни. Он разозлился – сильно разозлился, но сделал вид, что был рад, поздравил меня. Нам ведь еще предстояло вместе работать. На следующее утро Мюллер расстрелял двадцать человек. Ему удалось оттянуть расстрел на один день, но его люди настаивали на карательной операции. Такова была их система. Мне следовало ожидать этого. Наверное, он думал, что поступил благородно: расстрелял двадцать человек вместо сорока – пятидесяти. Двое из них были моими родственниками. Одна – женщина, сейчас мне она кажется девочкой. Ее звали Гликерия. Ее родители хотели, чтобы я женился на ней. Ее расстреляли вместе с ее отцом. Другим родственником был Стефано – мой посыльный.

Мэтью вспомнил виденные им фотографии: тела расстрелянных людей, лежавшие в оливковой роще, – все мужское население деревни. Их построили и расстреляли. Между телами ходил немецкий офицер: он добивал раненых. Фотография была сделана на Крите, но это могло произойти в любом другом месте Греции. Смерть священника Микалиса растворилась в этих смертях, как капля воды в океане.

– Вот почему ты охотился за Мюллером все эти годы. Это не было связано с иконой.

– Это как раз было связано с иконой, но я искал не ее, если ты это имеешь в виду. Она приносит несчастье. Когда в то утро я услышал выстрелы, я уничтожил бы ее, если бы она оказалась под рукой. Лучше бы она сгорела.

Мэтью сделал глоток пива. Он представил себе икону, облупившуюся краску, эти неотступно следящие за тобой глаза – все это, объятое огнем. Вот она чернеет, обугливается и превращается в пепел. Если бы она сгорела пятьдесят лет назад, сейчас не было бы повода для этих раздоров. Не было бы вражды между его дедом и крестным. И он сам не был бы одержим этой страстью. И тем не менее кто может знать, скольким людям она принесла добро? Находясь между двумя полюсами – презрением к иконе Андреаса, которое было сродни суеверию наоборот, и извращенным благоговением Фотиса, – Мэтью имел возможность увидеть только ее отрицательное воздействие, но в этом были скорее повинны люди, окружавшие икону, чем она сама. Была ли его тяга к ней такой же нечистой? Да, он стремился к ней – но только чтобы смотреть на нее, чтобы сидеть рядом с ней, погрузившись в раздумья, медитируя. Похоже, другие чувствовали то же самое. Церковь веками использовала икону как источник добра, не связывая ее с какой-либо легендой о смерти или ненависти. Просто ее надо было вернуть тому, кто мог ею правильно распорядиться.

– Это страшная история. Мне очень жаль.

– Одна из многих ужасных историй, относящихся к тому времени.

– Тогда было много массовых расстрелов, да? Они заставляли жителей расплачиваться своими жизнями после каждой вашей акции?

– Да.

– Но вас это не останавливало. А икона была случайным эпизодом. – Мэтью самому был неприятен тон, которым он это произнес. – И в любом случае вам ведь действительно нужно было оружие.

– О да, оружие нам потом очень пригодилось – убивать наших же соотечественников.

– Мюллер расстрелял бы гораздо больше людей, если бы ты не отдал ему икону.

– У меня, – тихо сказал Андреас, – была способность видеть людей насквозь. Это удавалось мне не всегда, но достаточно часто, чтобы полагаться на свою интуицию. Какой-нибудь идиот рассказывает мне сказки, а я абсолютно четко вижу, что есть на самом деле. Как будто кино смотрю. Благодаря этой способности я раскрыл много тайн и уберег себя от множества ошибок. И несмотря на это, в истории с иконой я вел себя как слепой. Я все время видел только часть правды и постоянно принимал неправильные решения. Каждый мой шаг на этом пути оказывался неверным.

– Papou, ты слишком строг к себе.

– Думаю, что недостаточно строг. Знаки были повсюду, и более мудрый человек сумел бы расшифровать их. У меня было достаточно оснований, чтобы не доверять Фотису и сделать так, чтобы он не участвовал в обмене, но я совершил ужасную ошибку – доверился Косте. И это стоило жизни моему брату. Я совершил с Мюллером сделку на условиях, которые, как это было бы ясно любому, он не имел возможности соблюсти. Погибли еще двадцать человек.

– Ты не мог их спасти.

– Я гонялся за призраком по всему Нью-Йорку, а в это время Фотис прямо у меня под носом строил козни, да еще втянул в это тебя.

– Но ты ничего этого не мог знать. И ты не несешь за меня ответственность. Я оказался самым большим идиотом из всех.

– Тебе не хватало информации. Кроме того, ты неравнодушен к иконе. Фотис видел то, чего не видел я. Он все время на шаг впереди меня. И даже сейчас.

– Если он жив.

– Я бы на твоем месте не очень-то рассчитывал на его смерть.

– Ты думаешь, что в машине с Таки был кто-то другой?

– Я располагаю только информацией из вторых рук, но внешность, возраст, вообще все, что мне рассказали, – все это не сходится.

– Надо было мне поехать на опознание. Сотир заставил меня уехать, не хотел, чтобы я мешался там во время следствия.

– И правильно сделал. Они могли тебя задержать на много дней и даже недель.

– Но мы бы тогда знали наверняка.

– Возможно, что и нет: тело было сильно повреждено. Я рад, что тебе не пришлось его опознавать. В любом случае через день-два они будут знать наверняка: зубы, отпечатки пальцев. Но это не он.

Андреас прикрыл глаза и погрузился в раздумья. Мэтью сделал еще глоток. «Он видел то, чего не видел я». Что видел Фотис? Что, по мнению Андреаса, видел Фотис? То, что Мэтью можно заставить сделать что угодно, играя на его вере? Правда ли это? Можно ли назвать эти блуждания в потемках, эти неловкие проявления благоговения верой? И нужно ли этого стыдиться? Теперь ему неловко было вспоминать, как он привез отца, чтобы тот прикоснулся к иконе. Чего он ожидал? Что Богородица протянет свою нарисованную руку, коснется его лба и скажет: «Теперь ты исцелен»? Или, может быть, что отец приобщится к тайне и радости, которые испытывал его сын, глядя на эту икону? Что они вдвоем сольются в безмолвном единении? Смешно.

– Хотел бы я знать, что делать дальше, – сказал Мэтью.

Старик посмотрел внуку прямо в глаза:

– Я ни разу не пытался уговорить тебя остановить эту погоню. Я помогал тебе чем мог. Ведь правда?

– Конечно. Я немного разозлился из-за Сотира, но он спас мне жизнь, так что я благодарен тебе за него.

– А теперь я скажу так: оставь все это. Двое уже погибли. Еще один в больнице, другой пропал без вести. Эта погоня становится слишком опасной, а награда – ничтожна. Да и что ты собираешься делать с иконой?

– Передать ее греческой церкви, что и собиралась сделать Ана Кесслер.

– Это недостаточная причина, чтобы умирать самому или рисковать жизнями других. Деньги она получила, и без иконы ей спокойней. Ее показания, если она их не изменит, защитят тебя от судебного преследования. У тебя нет причин продолжать поиск иконы. Уж не говоря о том, что след уже остыл.

– А русские?

Андреас вздохнул:

– Это опасные люди. И информацию от них будет трудно получить. Вполне возможно, что они уже избавились от иконы, если она вообще у них была.

– Что ты хочешь сказать? Куда же она делась, если они ее не украли?

– Я всего лишь хочу сказать, что мы недооценили Фотиса. – Андреас сурово взглянул на Мэтью. – Я вижу, что не убедил тебя. Значит, ты не собираешься прекратить поиски?

Мэтью почувствовал, что попал в ловушку; он разозлился, даже пришел в ярость. Больше всего ему хотелось оставить все как есть, покончить с этой историей. Его уже тошнило от всего этого. Но почему его так злило то, что он должен произнести это вслух? «Я больше не буду заниматься этим» – просто произнести эти слова.

– Значит, когда ты искал своего фашиста, риск был оправдан, – вместо этого произнес он. – А теперь, когда оказалось, что Мюллер здесь ни при чем, риск неоправдан.

– Риск никогда не был оправдан, особенно для тебя.

– Ты спросил меня, что я собираюсь делать. А ты сам? Оставишь все как есть?

– Я хочу узнать, что случилось с Фотисом. Если мне удастся найти его, я должен заставить его рассказать кое-что о наших старых делах. Теперь я понимаю, что все это время преследовал именно эту цель. – Андреас откашлялся. – Когда я прошу тебя забыть об этой истории, я имею в виду не просто поиски иконы. Мне бы хотелось, чтобы ты забыл все это сердцем, душой.

Мимо них к бару прошла стюардесса – высокая, светловолосая. Вместо обычной профессиональной улыбки на ее лице читалась сильнейшая усталость, таившаяся во взгляде, в уголках губ. Глядя на нее, Мэтью вспомнил об Ане.

– Полиция опередила нас, – продолжал Андреас. – Сейчас все расследование вертится вокруг русских. Я попытаюсь навести справки и расскажу тебе, что мне удалось разузнать. Тебе этого будет достаточно? Или ты предпочел бы, чтобы я все бросил? Тебе надо подумать об отце. О матери. Они больше заслуживают твоего внимания.

В голосе старика слышалось отчаяние. Мэтью сжал кулаки. Он знал, что дед наблюдает за ним. Почему бы просто не сказать это вслух?

– Икона – это яд, – прошептал Андреас хриплым от волнения голосом. Его тон был настолько необычен, что это парализовало злость Мэтью. – Этот яд проник в твою кровь. Это происходит снова и снова, ты не первый. Ты должен излечиться от этого.

– Мне нужно в туалет.

Мэтью быстро встал и вышел из-за столика. Он направился в дальнюю часть бара, хотя не знал, где находятся уборные. Вполне возможно, он шел совершенно не туда. Оставь все как есть, забудь. Магические слова. Ну почему он не может заставить себя произнести их?

19

«Это была плохая идея», – подумала Ана. Собственно, эта мысль пришла ей в голову уже в тот момент, когда человек, разговаривавший с ней по телефону, предложил ей встретиться здесь, но только сейчас, стоя в мрачном, похожем на пещеру нефе собора, она увидела всю глубину своего безрассудства. Эти подпольные дилеры всегда отличались эксцентричностью и старались выбрать безопасное место встречи.

Ее дед вел дела с некоторыми из них, возможно, даже с тем, с которым она должна была сейчас встретиться. Именно поэтому она находилась здесь. Но не продавать же картину она пришла сюда: не было никаких оснований для такой таинственности, для встречи в этом готическом соборе, да еще находящемся черт знает где. Разве какое-нибудь кафе не подошло бы для этой цели гораздо лучше?

Собор Святого Иоанна-Прорицателя был странным местом. Кому бы пришло в голову, что крупнейший по величине собор христианского мира – если не считать собор Святого Петра в Риме – находится на Морнингсайд-Хайтс – между Гарлемом и Гудзоном? Как это часто бывало еще в эпоху Средневековья, собор, строившийся более ста лет, до сих пор не был закончен и, видимо, никогда не будет. Ана не могла себе представить, что эти квадратные башни когда-нибудь затмят башни Нотр-Дама, хотя то, что уже было построено, было действительно прекрасно. Она выбрала обходной путь, чтобы подойти к собору с западной стороны. Она поднималась вверх по холму от Риверсайд-парк по Сто двенадцатой улице, а на нее медленно надвигался, заполняя собой все пространство, огромный фасад собора. Солнце отражалось в пятидесятифутовых окнах-розетках, освещая все изгибы и украшения фасада. Неправдоподобно крупные фигуры святых казались миниатюрными из-за огромных размеров самого здания. Многие трезвомыслящие люди считали, что такие размеры – просто неразумная трата денег, но Ана понимала этот порыв – создать нечто грандиозное, подавляющее, притягивающее к себе взгляды, воздействуя на душу уже самим своим размахом. Монументальность заменяла собой духовность, которой не всем архитекторам удавалось достигнуть. Это было сделано для таких людей, как она.

В широком пустом нефе вполне могло разместиться целое войско. Свет, проникавший через витражные окна, на которые, наверное, пошли сотни ярдов стекла, падал в проходы. Она стояла, как ей и сказали, около мемориала Холокоста – скелетообразной фигуры, распростертой на полу. Скульптура, конечно, потрясала, но вид ее внушал отвращение, и после нескольких минут ожидания Ана почувствовала себя неуютно из-за того, что ее так долго заставляют стоять именно здесь, словно дель Каррос тем самым пытался намекнуть на некоторые темные слухи о прошлом ее деда. Да нет, это просто идиотизм с ее стороны такое предполагать. В помещении было прохладно; Ана почувствовала себя одинокой, более одинокой, чем когда-либо, и это уже о чем-то говорило. Пустынность помещения эхом повторяла пустоту внутри ее. Вообще-то в соборе находились и другие люди, но огромное помещение поглощало их, создавая впечатление одиночества. Она видела только крохотные фигурки вдалеке.

Одна из этих фигурок направлялась к ней от алтаря. Высокий, а может, казавшийся высоким из-за своей худобы человек с короткими светлыми волосами и водянистыми голубыми глазами за стеклами очков. Мягкие черты лица, с которыми контрастировала торжествующая улыбка, не покидавшая его лица с того момента, как он ее увидел.

– Мисс Кесслер?

– Да.

– Ян Кли. – Он протянул руку, она пожала ее. Мягкое европейское рукопожатие. – Я работаю у господина дель Карроса. Он ждет вас. Сюда, пожалуйста, пройдемте со мной.

Она шла за ним, пытаясь определить его акцент. Скорее всего голландец – и имя подходит. Он шел обычной походкой и при этом продвигался вперед с огромной скоростью. Ане приходилось почти бежать, чтобы не отстать.

– Надеюсь, я не заставила его ждать. Мне кажется, я пришла вовремя.

– Вы очень пунктуальны, не беспокойтесь. Просто господин дель Каррос всегда приходит раньше. И он очень терпелив.

– Как это приятно. А я всегда опаздываю и при этом нетерпелива.

Ян засмеялся:

– Я тоже такой. Терпение приходит с возрастом – так говорят. Хотя иногда кажется, что обратное тоже верно.

– А что вы делаете для господина дель Карроса?

– Много чего. В основном просто помогаю во всем. Он ведь весьма немолодой человек.

– Ну да, конечно.

Они прошли через пересечение проходов. Высоко над ними огромной перевернутой чашей нависал купол собора. Цвета ржавчины, лишенный всяких украшений. Оба остановились, глядя вверх.

– Сто шестьдесят два фута, – произнес Ян. – От пола до купола.

– Ого, – сказала Ана. Как ей показалось, это прозвучало довольно глупо. – Я бы не смогла вам привести такие данные. Наверное, вы очень много знаете об этом соборе.

– Нет. Я только что вычитал эти сведения в брошюре.

Он снова пошел вперед. Ей начинал нравиться этот парень. В любом случае неплохо, что у дель Карроса такой прилежный помощник – это каким-то образом возвращало всю историю в рамки обычной жизни.

Имя дель Карроса не давало ей покоя с того самого момента, как Розенталь назвал его, и сейчас она напрягалась, пытаясь понять почему. Насколько ей было известно, дед не вел дневников, но зато большое количество информации оказалось в его ежедневниках – огромных книгах в кожаных переплетах. Она обнаружила целые ряды их на полках в кабинете через несколько дней после смерти деда. Там стояло пятьдесят томов, все пронумерованные, с помеченными на корешках датами. Она еще тогда собиралась их просмотреть, но не было времени, и только вчера ей удалось добраться до них. Повинуясь порыву, она открыла тот, который соответствовал 1984 году, и сразу же нашла то, что искала. Дата 16 июня была обведена кружком, рядом было указано время вылета и прибытия рейса «Пан-Американ» в Каракас. Тот самый рейс, на который ее дед не попал из-за болезни. Вместо него туда на своем самолете полетел ее отец. Вероятно, он встретился там с человеком, чье имя было записано ниже: Роберто дель Карос. А два дня спустя самолет ее отца потерпел крушение в горах. Имена были похожи, но насколько? И насколько вообще распространена эта фамилия?

Они поднялись на несколько ступенек, ведущих в южную галерею – часть полукруглого коридора, опоясывавшего клирос и алтарь; из него выходили семь приделов. Ян остановился перед проемом в каменной стене справа от них. В отличие от приделов, которые располагались дальше вдоль коридора и вход в которые преграждали массивные металлические решетки, придел Св. Джеймса был спрятан от посторонних взглядов. Ана посмотрела на Яна, и ей показалось, что в его улыбке таится что-то недоброе; она увидела пугающую пустоту его глаз, заметную только на близком расстоянии – а он сейчас стоял очень близко от нее. Дыхание ее участилось, и она почувствовала, как беспокойно забилась жилка на шее. Да это просто смешно: дель Каррос просто очень осторожный человек.

– Пожалуйста, сюда, – с приятной улыбкой сказал Ян.

Ана вошла в придел. Он был огромным и по размерам вполне мог быть небольшой церковью. В нем не было почти никакого убранства, за исключением замысловатых окон и резного алтаря: четыре святых по бокам от креста. Через несколько стульев от прохода сидел сморщенный старик в черном плаще, со шляпой на коленях. У него было круглое лицо и абсолютно седые волосы. Он не оторвал водянистых голубых глаз от алтаря, даже когда Ана вошла в проход рядом с ним. Она села, оставив между ними один свободный стул. Ян исчез.

– Спасибо, что вы пришли, моя дорогая.

Теперь он посмотрел на нее – всего один быстрый взгляд – и тут же опустил глаза.

– Это вам спасибо. Ведь это была моя идея.

– Но я заставил вас забраться так далеко.

– Ничего. Мне здесь нравится.

– Правда? Довольно необычное место, но мне оно тоже нравится. И кроме того, в нем есть вот такие укромные уголки.

– А вы от кого-то прячетесь?

– О да. – Он печально улыбнулся. – От многих. А вас это удивляет?

– Совершенно не удивляет. Я немного знаю о некоторых осложнениях, мешающих жить коллекционерам.

– Конечно, вы ведь тоже коллекционер. И дилер, да?

Разве она говорила ему об этом? Розенталь мог сказать; ну ладно, в любом случае это не было тайной.

– Всего лишь любитель – и в том, и в другом.

– Но ваш дедушка был известным коллекционером.

– А вы были с ним знакомы?

– Не очень близко. Много лет назад у нас были кое-какие дела.

– Это будет очень нескромно, если я спрошу, какие именно?

– Не очень нескромно. – Он опять смотрел вниз, вертя в своих длинных морщинистых руках шляпу. – Просто дела – это такая скучная вещь. Особенно старые. Да я уже и забыл все подробности. Если я не ошибаюсь, мы собирались поговорить о делах нынешних, разве нет?

Какой у него акцент? Отчетливо слышится испанское произношение, но, помимо него, что-то еще. И не похож он на испанца. Она немного растерялась.

– Знаете, я думала о чем-то вроде сделки, – ответила Ана. – Обмена информацией. Не хочу показаться корыстной. Я бы хотела как-то остаться в рамках дружеской беседы.

– Вам нет необходимости извиняться. Я понял условия. Я объясняю, почему был готов заплатить столь высокую цену за вашу икону. Вы сообщаете мне свои соображения о том, где она может находиться сейчас. Я представлял себе, что истории о вашем дедушке – это не главное, так, дружеская беседа. Может быть, я что-то неправильно понял?

А ведь он отнюдь не трясущийся немощный старик – ей вовсе не следует воспринимать его таким. Он лучше подготовился к этому разговору, чем она.

– Давайте поступим просто, – продолжал он, наклонившись в ее сторону. – Мы будем говорить по очереди, пока нам нечего будет больше сказать друг другу. Я начну первым. – Он опять посмотрел на алтарь. – Нет никаких объективных причин тому, что я предложил за икону такие деньги. Это сугубо личное дело. Мой отец – тоже коллекционер; кроме того, он изучал историю искусства. Особенно его привлекала живопись Византии. Он прочитал то немногое, что было написано о Пресвятой Богородице из Катарини, и потом, в период между Первой и Второй мировыми войнами, поехал в Грецию, чтобы увидеть ее. Но это оказалось непросто. Икону неоднократно перевозили. Несколько деревень считали, что именно их Богородица и есть подлинная. Возможно, они искренне в это верили. Греки не очень бережно относятся к истории. Отец подкупил священника, и ему удалось увидеть эту икону – подлинную Богородицу из Катарини. Она произвела на него настолько сильное впечатление, что он предложил священнику продать ему икону. Думаю, что он назвал очень высокую цену – но это было бесполезно. Греки не хотели с ней расставаться ни за какие деньги.

– А как звали вашего отца?

– Уильям. По-английски его имя звучит как Уильям. Спустя много лет я отправился в Грецию, чтобы самому взглянуть на икону. Я хотел быть коллекционером, хотя мне приходилось заниматься и кое-чем другим, чтобы заработать на жизнь. Моя семья была небогата, несмотря на увлечение отца живописью. Я тоже влюбился в икону. Это было… ладно, нет необходимости описывать ее вам. Вы могли наслаждаться ею многие годы. Я завидую вам в этом.

– Похоже, на меня она оказала меньшее воздействие, чем на других. Возможно, я недостаточно долго рассматривала ее.

– Возможно. Но, по моему опыту, воздействие обычно происходит моментально. Позвольте вас спросить, вы верите, что Христос – ваш Спаситель?

– Господи Боже мой, вот это вопрос. Честно говоря, я не уверена в этом. А это необходимо для правильного восприятия иконы?