Текст книги "Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло»"

Автор книги: Нил Никандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Научные заслуги Григулевича были признаны за рубежом: он стал почетным членом Ассоциации писателей Колумбии и членом-корреспондентом Института мирандистских исследований в Каракасе, был награжден венесуэльским орденом Франциско де Миранды, золотой медалью перуанского Института проблем человека, высшими кубинскими орденами и медалями. Неутомимую деятельность вел Григулевич в сфере культурных связей: являлся вице-президентом Общества советско-кубинской дружбы, Общества дружбы с Венесуэлой, членом Советского комитета защиты мира и Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки…

* * *

Образ типичного советского академика почти всегда ассоциируется с «заслуженным достатком», многокомнатной квартирой, полированной мебелью, кожаными креслами, дорогим антиквариатом, заказными портретами модных художников, личной автомашиной, поездками на престижные курорты. Ничего подобного в быту члена-корреспондента Григулевича не было, хотя его заработки по тем временам были высокими. Основной доход давали гонорары за издания и переиздания книг, в том числе за рубежом. Деньги никогда не были для Григулевича альфой и омегой существования. Может быть, поэтому он сравнительно легко расставался с ними, давая взаймы, если даже предчувствовал, что долг не будет возвращен.

Близко знавшие его люди удивлялись неприхотливости, аскетичности и равнодушию, с которой Иосиф и Лаура относились к материальной стороне жизни. Они довольствовались стандартной «пролетарской» мебелью и «непрестижным» телевизором советского производства. В квартире было тесно от книг, которые, как вспоминал один из друзей, «все более и более агрессивно заполняли жилое пространство, вытесняя и людей, и вещи, и, казалось, самый воздух. Особенно плотно книги громоздились на рабочем столе Грига и вокруг него – на полу, стульях и табуретках. Они были высшей ценностью в семье». Книги приобретались по академической «квоте», выискивались в букинистических магазинах, поступали по почте от научных коллег Григулевича со всего мира, выписывались по абонементу в Ленин-ке или Иностранке.

В редкие свободные минуты «отставной резидент» был не чужд обычным радостям жизни. Семейный очаг Григулевичей славился гостеприимством и хлебосольством. Коллеги-разведчики и коллеги-ученые, побывавшие в доме у Грига по тому или иному праздничному случаю, единодушно вспоминают, что пиршественный стол был почти всегда уставлен вкусными яствами, изысканными винами и дефицитными водками. Лаура радушно и ненавязчиво потчевала гостей, курсируя между кухней и столовой, снисходительно поглядывая на своего мужа, увлеченного беседой.

По воспоминаниям друзей, Лаура была человеком поразительно сдержанным, скупым в оценках, не склонным к преувеличениям и витаниям в облаках. Кто-то из московских знакомых сравнил ее с классическим маркесовским персонажем «главной женщины в доме», которая по характеру даст фору любому мужику, но при этом выглядит очень женственной. Поклонников у нее было много, и она до преклонных лет пользовалась успехом, не прилагая к этому абсолютно никаких усилий. По словам Надежды Григулевич, «мама всегда оставалась человеком, которого сломить было невозможно даже при самых враждебных обстоятельствах». Это подтверждают и служебные характеристики Лауры – «Луизы», в которых неизменно присутствовала оценка-вывод: «При необходимости может успешно руководить нелегальной резидентурой».

Кое-кто из сочинителей-журналистов для пущей живописности рассказывал об изысканном оформлении пиршественного стола, роскошном фарфоре, серебряных приборах с вензелем «И. Г.», безупречном смокинге и подчеркнуто «дипломатических» манерах хозяина во время «подачи блюд». Но это чистой воды выдумки и фантазии. Застолья «у Грига» были прежде всего предлогом для встреч в товарищеском кругу, воспоминаний, дружеского трепа, розыгрышей и мистификаций, на которые Иосиф был большой мастер. «Отдельно взятые эпизоды» своей авантюрной жизни он рассказывал на подобных «посиделках» по многу раз, и неизменно это были несколько иные истории, с несколько иными героями и несколько иным подтекстом. Своеобразная смесь магического реализма и сюжетного приема из японского кинофильма «Расемон».

Григулевич любил грубоватый мужской юмор, анекдоты с «перчиком», бывал откровенно субъективным в оценке событий и личностей. При всем своем «дипломатизме» и умении обойти острые углы Григ иногда шел на открытый конфликт, невзирая при этом на чины и ранги. Он ненавидел лень, ложь и разгильдяйство во всех проявлениях. Особое возмущение у него вызывали «политические церберы», те, кто «по мандату партии» определял идеологическую зрелость научных и писательских трудов. С особым трудом «пробивал» Григулевич через цензуру биографию Эрнесто Че Гевары. Партийным бюрократам инстинктивно «не нравился» партизанский вождь, который отвергал идеологические догмы и критиковал опасную дремоту правящей верхушки «страны развитого социализма». Нет, компаньеро Че явно не вызывал симпатий у геронтократов в Кремле. Несмотря на это, книга была издана. В этом Григулевичу помогли связи в «партийных кругах» – но не в Москве, а на Острове свободы. Стоило кубинским товарищам проявить заинтересованность в «вопросе», как дело, пусть медленно, со скрипом, но сдвинулось с мертвой точки.

На политические темы Иосиф предпочитал не говорить, потому что никогда не испытывал позывов к диссидентству. Однако свое отношение к проблемам, переживаемым Советским Союзом, особенно в эпоху «позднего Брежнева», выражал откровенно. Друг Григулевича приводит такой случай: «Помню, при очередной нашей радости от получения праздничного “заказа”, он, грустновато улыбаясь, произнес: “Н-да, если килограмм полукопченой колбасы и пакет гречки – и это в Москве! – можно добыть только таким образом, – плохи дела”». Когда в начале 1980-х в «определенных кругах» стала входить в моду Джуна, а вслед за ней другие экстрасенсы, Иосиф Ромуальдович поставил свой диагноз: «Это – вернейший симптом загнивания. Так было в начале века, когда царизм шел к концу. Вспомните Распутина и прочих».

* * *

Пользовался ли он навыками разведчика в своей «гражданской жизни»? Постоянно, иначе он не был бы «Танкистом». Об одном таком случае вспоминал Херонимо Каррера, известный венесуэльский публицист. В начале 80-х годов в Праге проходил Всемирный конгресс сторонников мира. Каррера и члены делегации Венесуэлы обратили внимание на то, что среди советских делегатов нет Григулевича, который ранее неизменно участвовал в подобных форумах. Не успели они обменяться сожалениями по этому поводу, как у входа во Дворец культуры, где проходил конгресс, появился Григулевич. Венесуэльцы считали русского автора великолепных книг о Боливаре и Миранде почти «своим» и стали наперебой приглашать его на заседание. Он не без сожаления ответил, что у него нет пропуска на конгресс, поскольку он приехал в Прагу по другому поводу и оказался у дворца только для того, чтобы встретиться кое с кем из латиноамериканских друзей и заказать им статьи для журнала «Общественные записки». Вопрос был тут же решен: Каррера «занял» документ у своего соотечественника Энрике Васкеса Фермина, который был как две капли воды похож на Григулевича. «По характеру Иосиф был типичным латиноамериканцем, – вспоминал Каррера, – долго упрашивать его не пришлось. Он взял пропуск и с невозмутимым лицом и уверенной походкой партийного начальника направился к дверям. Чехословацкие охранники внимательно “сверили” фотографию с “оригиналом” и ничего не заподозрили».

В России разведывательные навыки требовались Григулевичу куда чаще. Прежде всего для проникновения за официальные двери, обитые дорогой кожей, чтобы на личной основе «пробить» очередной научный проект, не находивший поддержки у бюрократов. Как правило, это удавалось, хотя потом Григулевичу приходилось бессонными ночами «корректировать» научно-исследовательские опусы ответственных лиц, желавших «остепениться». Свою внешность преуспевающего иностранца Григулевич нередко использовал, чтобы пройти в гостиницы системы «Интуриста» для покупки зарубежных газет. Делал он это с высочайшим артистизмом. А сколько усилий стоило Григулевичу «обезопасить» защиту диссертаций подопечных аспирантов! Сколько матерых «оппонентов» было обезоружено энергетическим полем его обаяния и не раз проверенной в прошлом тактикой выявления у противника наиболее «уязвимых мест»!

Ездить на черноморские и балтийские курорты Григулевич не любил. Возраст и приобретенные недуги все больше давали о себе знать, вносили неизбежные коррективы в его динамичный, безжалостный к самому себе образ жизни. Для «поправки здоровья» он предпочитал подмосковный санаторий «Узкое», куда привозил очередную начатую рукопись, нужные архивные материалы и коробки с книгами. Трехнедельная лечебная путевка предоставляла ему благословенную возможность для творческой работы. В перерывах Григулевич неторопливо прогуливался, слегка прихрамывая, по аллеям санатория – невысокий, грузный, широкоплечий, с крупной головой мыслителя, обдумывая очередные страницы труда или только что прочитанную книгу.

По привычке он тщательно следил за всем, что происходило в США и странах к югу от Рио-Гранде. Конечно, Григ мечтал снова побывать в тех странах Америки, где прошли его молодые боевые годы. Но об этом и речи быть не могло, потому что «компетентные органы» не без основания считали, что бывший резидент – вероятный объект для провокаций со стороны западных спецслужб. Куба и страны народной демократии – таковы были позволенные заграничные маршруты Григулевича-академика.

Он перерабатывал горы книг, журналов и газет, поступавших к нему по разным каналам из-за рубежа, и хорошо знал о судьбе людей, с которыми «ходил в разведку» в 30– 50-е годы. О многих из них часто писали. Еще бы, это были видные дипломаты, ученые, политики, писатели, искусствоведы, художники, а иногда сотрудники спецслужб, достигшие солидных постов. Григулевич радовался успехам своих далеких друзей и заочно соревновался с ними. Его кредо звучало вопиюще эгоистически по меркам советского времени: «Главное – личный успех, максимальная самореализация – императив!» Под занавес своего земного пути Иосиф Григулевич добился всего, почти всего, что планировал «на вторую половину жизни» в те морозные декабрьские дни 1953 года, когда «прошлое» – завершилось, а московское «будущее» только-только началось.

Со своим прежним начальником Наумом Эйтингоном, который был осужден за «связь с бандой Берии» и просидел во владимирской тюрьме двенадцать лет (1953—1964), Григулевич встречался крайне редко и всегда случайно. На улице, в коридорах какого-либо издательства или в букинистическом магазине. Эйтингон при жизни так и не добился реабилитации и вполне справедливо чувствовал себя человеком ущемленным. Система, для процветания которой он принес столько жертв, предательски отторгла его, превратила в изгоя. Эйтингон никогда не козырял своими достижениями в разведке. Но в ее архивах есть сотни дел с материалами успешно проведенных операций. Именно он завербовал легендарного Рихарда Зорге и долгое время работал с ним. А как не вспомнить о «раннем» Абеле, о создании особого диверсионного отряда Дмитрия Медведева, получении из гитлеровского Генштаба сведений об операциях «Средняя Волга» и «Кремль», безошибочных ходах в «атомной разведке»…

После освобождения из тюрьмы Эйтингон не без труда устроился переводчиком в издательство «Международная книга», где нередко поражал своих коллег мастерством переводов, глубиной проникновения в смысловую суть иностранного текста. Со временем Эйтингон «вырос» до редактора. Жил в обычной однокомнатной квартире среди старой и скромной мебели. В последние годы жизни Эйтингон получал рядовую пенсию и донашивал одежду, купленную сразу после войны. С Григулевичем он говорил о чем угодно, но не о своих нерешенных проблемах. Слишком велик был контраст в их положении. Человек, которого он знал под псевдонимами «Юзик» и «Фелипе», стал преуспевающим ученым, автором «бестселлеров» престижной серии «ЖЗЛ». Вот оно – везение! Вечный счастливчик! С бдительным ангелом-хранителем за спиной! Нет, не мог Эйтингон при встречах с бывшим подчиненным жаловаться на жизненные неудачи. Григулевич понимал это и мучился от того, что ничем не может помочь «Тому» – постаревшему, с запавшими глазами, в которых угадывалось глубоко запрятанное страдание[98]98
  Скончался Эйтингон в 1981 году Только через десять лет Главная военная прокуратура России вынесла заключение, что в действиях Эйтингона за все годы службы не выявлено фактов, которые могли быть инкриминированы ему как преступные


[Закрыть].

* * *

Иосиф считал Леопольдо Ареналя одним из самых близких друзей и отзывался о нем с неизменным уважением.

Перед тем как покинуть Сантьяго-де-Чили, Ареналь, по согласованию с Центром, ликвидировал фирму «Оркред», возвратил деньги пайщикам и развелся с Гладис, объяснив этот шаг получением «нового задания». Она была потрясена известием, но драматических сцен устраивать не стала. В марте 1946 года Леопольдо перебрался в Перу и – с остановками в разных странах – в начале апреля добрался до Мехико.

Леопольдо женился в третий раз, на американке. В январе 1965 года он приехал вместе с ней в Сантьяго-де-Чили. Остановился в доме сестры Берты, которая уже была замужем за бывшим сенатором Сальвадором Окампо. Леопольдо «как бы невзначай» повидался со многими участниками своей сети, и в этих встречах «двадцать лет спустя» ощущалась его острая тоска по прошлому.

Его брат Луис стал довольно известным художником-графиком.

* * *

«Бланко» после многолетнего пребывания в Западной Европе приехал на постоянное жительство в Советский Союз. Орден Красной Звезды и другие награды – свидетельство его успешной работы в странах со «сложной контрразведывательной обстановкой». Были и неудачи. Ему пришлось отсидеть несколько лет в тюрьме одной из западноевропейских стран. Вернувшись, «Бланко» и члены его семьи приняли советское гражданство. После обвала социализма в России под его обломками было погребено многое, но не твердые убеждения этих аргентинцев. И это понятно, они работали на Советский Союз не за деньги, а за великую идею. Жаль, что страна так подвела их. Из-за жарких споров о роли Сталина в истории Григулевич надолго поссорился с «Бланко». Он был убежденным сталинистом, и аргументы Хрущева, высказанные на XX съезде КПСС, его не убедили: «Они слишком тенденциозны, не учитывают исторической обстановки того времени и откровенно мстительны». Иосиф не соглашался с ним, говорил, что необходимость реформ в стране давно назрела и что в идейной закоснелости и окостенелости партии созревала серьезная угроза для всего «социалистического проекта» в целом.

Последние годы жизни «Бланко» и его жена провели в одном из подмосковных пансионатов СВР.

* * *

Драматично сложилась судьба Хуана Хосе Реаля. В мае 1952 года Реаль предпринял шаги по «дискредитации» (лексика того времени!) Конфедерации трудящихся Латинской Америки, которая, по его словам, стала пассивной и архаичной организацией. Он же допустил «элементы братания» с перонистским Профсоюзным объединением трудящихся Латинской Америки. «Вопрос о Реале» был поставлен на обсуждение в ЦК. Реаль «признался» во фракционной деятельности и в «проповеди» политики буржуазного национализма. Мнение КПА было таково: Хуан Хосе Реаль на предательство не пойдет. Но если Реаль будет настаивать на своем раскольничестве, горе ему: партия сумеет покарать за измену! На всякий случай Москва предупредила людей, входивших в сеть «Артура», о сложившейся ситуации. Однако никто из них не пострадал. Сам опальный руководитель стремился уверить советских товарищей в честности своих планов и намерений. Сообщал по своим каналам: «Все, что говорят обо мне, – выдумки и клевета!»

В чем-то похожая ситуация сложилась с Армандо Кантони. Только его обвинили в симпатиях к Перону. Он был подвергнут политическому «остракизму» и, по свидетельству родных, так никогда и не был «прощен» партией.

Викторио Кодовилья последние месяцы своей жизни провел в Москве, где лечился, потому что был тяжело болен. После смерти погребен на Новодевичьем кладбище.

Рикардо Велес вернулся к своим литературным и творческим делам после окончания войны в 1945 году. К тому времени к нему стала проявлять интерес американская контрразведка. Его лечащий врач в Нью-Йорке «по секрету» рассказал Рикардо о визитах сотрудников ФБР, которые дотошно расспрашивали о поведении и политических воззрениях Велеса. Надо сказать, что Рикардо был под присмотром и у аргентинской полиции. С 1938 года «Сексьон Эспесиаль» завел на него дело, отслеживая его работу в газете КПА «Ла Ора». Особое раздражение агентов полиции вызывало то, что Велес демонстративно посещал приемы и мероприятия, организуемые представительствами СССР и стран народной демократии в 1947—1950 годах. Он не раз подвергался арестам и профилактическим «посадкам» в тюрьму Вилья Девото. Велес не изменил своих политических взглядов и веры в Советский Союз до своих последних дней.

* * *

А что стало с Дефрутосом, которого аргентинская охранка подвергла столь жестоким пыткам?

Освободили его из застенков «Сексьон Эспесиаль» в июне 1945 года по амнистии президента Аргентины Хуана Перона. Виктор уехал в Уругвай и попытался устроиться на работу в отделение ТАСС в Монтевидео. Выглядел он понурым, изможденным, в глазах его не было прежнего огонька. Из-за отсутствия половины зубов говорил невнятно, требовалось усилие, чтобы его понять. От былого щегольства не осталось и следа, хотя брюки были выглажены, а ботинки начищены.

После наведения соответствующих справок о личности просителя заведующий бюро ТАСС сухо, ничего не объясняя, отказал Дефрутосу. Тот пронзительно взглянул и, перед тем как затворить за собой дверь, прошепелявил по-русски:

«Да здравствует пролетарская солидарность!»

Об этом инциденте с возмущением рассказывал сам корреспондент ТАСС.

Больше Дефрутос в «поле зрения» советских учреждений в Южной Америке не появлялся.

* * *

Как сложилась судьба членов Д-группы?

После тех драматических событий прошло более пятидесяти лет. Сейчас никого из участников отважных диверсионных операций в Буэнос-Айресе нет в живых. Феликс Вержбицкий, благодаря помощи адвокатов КПА, сумел вместе с семьей перебраться из Буэнос-Айреса в Монтевидео. После прибытия в уругвайскую столицу он стал предпринимать шаги для принятия советского гражданства и переезда в Советский Союз. Однако некая черствая рука начертала на его прошении: «В порядке общей очереди». Мол, былые подвиги – не предлог для льготного въезда. Все надо делать в рамках Указа Президиума Верховного Совета СССР от 30 июля 1945 года. Очередь оказалась длинной. В апреле 1946 года в советское посольство в Монтевидео обратилась компартия Уругвая. Затем – в лице Хосе Реаля – компартия Аргентины. Все с той же просьбой: отправить Вержбицкого в Советский Союз. К этому времени Вержбицкий полностью ослеп, не работал, семья его сильно нуждалась. Судебный процесс в Буэнос-Айресе был не прекращен, а только отложен.

В 1956 году Вержбицкие покинули Южную Америку. Поселились они под Москвой, в Люберцах. Феликс Клементьевич получил работу в обществе слепых. Верная спутница его жизни – Мария Григорьевна – стала работать швеей на галантерейном предприятии. Их дети – Луис и Анжелика – получили высшее образование. Пусть и с запозданием, но в марте 1968 года бесстрашный «Бесерро» был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени: «За мужество и самоотверженность, проявленные в борьбе против фашистской Германии в период Второй мировой войны». Скончался Феликс Вержбицкий 25 апреля 1986 года.

Павел Степанович Борисюк с женой Марией в 1957 году вернулись на родную Волынщину. До ухода на пенсию в 1970 году он работал в городе Ковеле на предприятии пищевой промышленности. Скончался он в 1986 году.

«Грегорио» – Григорий Иванович Фурдас – возвратился с дочерью Марией-Луизой на родину – во Львов – в 1954 году. Работал на автозаводе в цехе по окраске автобусов. Умер в 1990 году.

Глава XXXI.
ЛЕГЕНДЫ НЕ УМИРАЮТ

С 1985 года здоровье Григулевича начало сдавать. Сердечные приступы вынудили Иосифа принимать таблетки, перейти на диетическое питание, умерить привычный жизненный ритм. Ему все чаще приходилось ложиться в больницу, подвергаться долгим лечебным процедурам, а затем «укреплять силы» в санатории АН СССР «Узкое».

Разрушительное воздействие болезни было все заметнее, но диагнозы противоречили друг другу. Григулевич терпеливо следовал предписаниям «светил», поглощал неимоверное количество пилюль, но видимого улучшения не наступало. Однажды в порыве ярости он сгреб пузырьки со снадобьями и таблетками и вышвырнул их в окно.

Вспоминает Надежда Григулевич:

«Отец по жизни был потрясающе крепким и физически выносливым человеком, который никогда не болел, даже в самые сильные эпидемии гриппа. Это вообще характерно для караимов, которые на протяжении столетий вели здоровый образ жизни, не пьянствовали, не предавались каким-либо излишествам. Тех, кто болел, отец искренне считал симулянтами. Можно представить, как непросто было в этой ситуации моей маме, которая с детства страдала мигренями и другими хроническими заболеваниями. Общеизвестно, что мужчины не любят и не умеют болеть. А те, которые всю жизнь отличались великолепным здоровьем, – особенно. Поэтому, когда отец начал прихварывать, он воспринял это как катастрофу. Он раздражался, ходил по врачам в надежде на быструю помощь, ложился в больницы, после которых, как правило, ему становилось только хуже. Это был очень тяжелый период в его и нашей жизни. Особенно трагически он воспринимал свою неспособность работать творчески в прежнем напряженном режиме».

После того как Григулевич начал падать на улице без видимых причин, а порой и терять ориентацию, он перешел на режим домашнего затворничества. Целыми днями Григ проводил перед письменным столом, стараясь завершить очередную статью, и не мог: онемевшая рука не поспевала за полетом мысли. Григ пытался делать «щадящую гимнастику», совершал прогулки по длинному коридору между кабинетом и ванной комнатой, опираясь на палочку. «В последние месяцы жизни Григ действительно тяжело болел, – вспоминает дочь Надежда. – Он был прикован к постели, хотя и не парализован полностью…»

* * *

В одной из статей, посвященных Григулевичу, было отмечено, что его хоронили как рядового научного сотрудника, с дежурными формальностями и штампованными прощальными словами. На дворе стоял 1988 «перестроечный» год. Искреннее всего оплакивали кончину Григулевича в латиноамериканской общине в Москве. В день его смерти прочувствованный некролог прозвучал в очередной передаче «Радио Москвы» на Латинскую Америку. Написан он был чилийским журналистом и писателем Хосе Мигелем Варасом:

«Печальная весть: в Москве скончался Иосиф Григулевич, автор десятков книг о крупных исторических деятелях нашего континента, о католической церкви и ее истории. Коренастый, смуглый, с большой квадратной головой, узкими темными глазами и щеточкой седых усов, Хосе Григулевич мог вполне сойти, и так было не раз, за мексиканского генерала или же колумбийского адвоката. Неистощимый рассказчик, эрудит по части плутовской латиноамериканской истории и глубоких аспектов прошлого наших стран, он трудился денно и нощно, сдавая одну за другой свои новые книги в печать, руководя журналом “Общественные науки”, участвуя в заседаниях Академии наук СССР, членом-корреспондентом которой был. В нем не было той сухости, что подчас отличает историка, изучающего прошлое с помощью документов, архивов и старинных изданий. Он и там открывал биение жизни, за пожелтевшим листком видел людей из крови и плоти. В душе Григулевича всегда горело пламя революционера-интернационалиста, и он вдохновенно и действенно участвовал в движениях солидарности с Кубой, Никарагуа, Чили и Сальвадором».

По оценке Вараса, никто из советских авторов не писал с таким пониманием дела о Латинской Америке, как Григулевич. Он освещал эту тему с разных сторон и был разнообразен в жанрах. За кажущейся легкостью повествования, увлекающей искренним восхищением подвигами героев, – всегда присутствовала точность научного анализа. Автор сводил их с недоступных пьедесталов, чтобы отбросить в сторону бронзу и выявить реальную человеческую суть. По свидетельству Вараса, для чилийцев в изгнании подлинным праздником стала публикация в 1978 году новой книги Григулевича – биографии Сальвадора Альенде. Незадолго до смерти Григ испытал не меньшую радость, получив экземпляр этой же биографии, изданной подпольно в Чили.

Во время одного из своих визитов Варас спросил Григулевича, почему он так привязан к проблемам Латинской Америки. Ответ был предельно искренним: «Когда я впервые приехал на континент, а это было почти полвека тому назад, я знал очень мало о его истории, жизни и людях. Но с первого же момента меня раз и навсегда пленили красота и богатство этой земли. Я был потрясен фантазией и воображением ее обитателей, великолепием древних культур, духом рыцарства у мужчин и красотой женщин, масштабностью исторических деятелей Латинской Америки и ее великих революций. Я стал глубже знакомиться с ее историей, и меня захватил процесс борьбы за независимость континента, эта величайшая битва, которая вовсе не ограничилась пятнадцатью годами главных сражений. Она зрела в течение XVIII века, захватила XIX век и продолжается по сей день, хотя и против другой империи. Завоевав с такой отвагой, с таким самопожертвованием независимость, проведя колоссальные реформы, построив свои национальные государства, латиноамериканские народы завоевали все права на цивилизованную жизнь, на прогресс, на социализм…»

* * *

Несколькими годами позже, вернувшись в Чили, Варас написал большой очерк о неординарной жизни Григулевича, его воззрениях на социализм и геронтократических лидеров «последнего призыва», политических взглядах и парадоксальных высказываниях о современности. «Шлепанцы Сталина» – правдивая книга об эпохе гибели «реального социализма», ухода в небытие «Красного» континента, воображаемой «Коммунистической Атлантиды» человечества, где должна была воцариться мечта об абсолютной социальной справедливости. Особенно драматичны страницы, посвященные болезни и последним месяцам жизни Григулевича. Не лучшим «фоном» для борьбы с болезнью были «обновленческие процессы» в Советском Союзе и особенно первый этап перестройки. Иосиф не верил в эффективность «спущенных сверху» проектов «улучшения социализма». Варас процитировал такие слова Григулевича: «Сейчас есть много “теоретиков”, которые говорят о том, что триумф социализма в Советском Союзе стал необратимым после победы в Великой Отечественной войне. Хрущев обещал догнать и перегнать Соединенные Штаты в производстве на душу населения за 15 лет. Другие “теоретики” старались не забегать вперед и говорили, что триумф далеко не полный и окончательный. Брежнев, к примеру, вещал о процессе приближения к коммунизму, но не более того. И кажется мне, что мы все больше отдаляемся от этой цели, хотя страна производит стали, железа, угля и нефти больше, чем десять или двадцать лет назад. Судя по всему, эти достижения в наше время многого не значат. И когда нам говорят о чем-то как “необратимом”, то делают это те, кто не знает истории. Это, безусловно, правда, что когда происходят откаты, они происходят не в исходные пункты. История не является движением по кругу, а по спирали. Но говорить о том, что система сама по себе “непоколебима”, это всего лишь успокоительная формула умственной лени…»

В одно из последних посещений квартиры на Ломоносовском проспекте Варас, прощаясь, пожал руку Григулевича и неожиданно почувствовал ответное пожатие. «Я наклонился, чтобы увидеть его лицо вблизи, – написал чилиец в своей книге, – и вдруг увидел его широко раскрытые глаза. В них сверкал привычный свет. Я пораженно застыл, тронутый до глубины души, но наш контакт длился считаные секунды. Его рука бессильно выскользнула. Он вздохнул и закрыл глаза».

В свой последний визит к Григулевичам Варас увидел, как из квартиры к лифту то и дело, как муравьи, сновали грузчики со связками книг. Лаура кивнула головой в их сторону:

«Вот, видишь: уносят книги Иосифа».

«Уносят? Куда»?

«Я позвонила в Институт этнографии, а они оповестили другие институты. Хранить все эти книги не имеет никакого смысла».

«Но как же Хосе?»

Лаура посмотрела на Вараса с болью, уменьшить которую было невозможно:

«Он уже никогда не сможет читать…»

* * *

Огромная библиотека Григулевича действительно «разлетелась» по разным адресам, включая Ленинку, Иностранку, а также библиотеку Службы внешней разведки. Однако книги, написанные Григулевичем, журналы с его статьями, записные книжки, ученые и некоторые боевые награды, личные вещи бережно хранятся в семье. Надежда Иосифовна мечтает о том дне, когда будут преодолены все препятствия и в Москве будет создан музей разведчика, куда можно было бы передать эти реликвии. К сожалению, добиться в столице необходимых «квадратных метров» на подобные цели невероятно трудно. Увы, только и остается, что ждать…

* * *

Умер Иосиф Григулевич 2 июня 1988 года. Прах его покоится на Донском кладбище в Москве. Колумбарий, мраморная доска, тишина…

Но не забвение…

* * *

Постепенная «реабилитация» Григулевича началась не так давно. Вначале были робкие «позитивные» выступления по телевидению, публикации в прессе, «примирительные» упоминания в книгах о деятельности советской разведки.

В мае 2003 года в Московском Доме дружбы прошла конференция, посвященная 90-летию со дня его рождения: «И. Р. Григулевич: ученый? Разведчик? Писатель?» «Талантливый человек – талантлив во всех своих проявлениях» – таким был лейтмотив выступлений участников конференции: латиноамериканских дипломатов, ученых из Российской академии наук и представителей Службы внешней разведки РФ. По словам ветерана СВР Вадима Кирпиченко, Иосифа Григулевича можно назвать идеальным разведчиком, который неоднократно доказывал, что и один в поле воин. Он обладал всеми необходимыми для этого качествами: самообладанием, изобретательностью, энциклопедическими знаниями, политическим чутьем и способностью мгновенно осваивать новые профессии.

Известный латиноамериканист Карен Хачатуров назвал Григулевича необыкновенным человеком, который поражал своим аналитическим умом, невероятным художественным воображением, проницательностью, добротой, щедростью. По мнению Хачатурова, Григулевич – одна из тех знаковых фигур, которые определяли историю нашего государства. Такой человек составил бы гордость любой нации, любой страны, и жизнь его – тема не для одного романа. Ему была свойственна большая внутренняя свобода, несмотря на строгие, жестокие времена и всевозможные ограничения идеологического характера. Эта внутренняя свобода отражалась в произведениях Григулевича. Именно поэтому все написанное им в 50—70-е годы читается как написанное сегодня. У него были противники – узколобые вульгаризаторы марксистских идей. Кто помнит о них сейчас? Иосиф Григулевич тоже был марксистом, но прежде всего – ученым и пытливым исследователем. Он был человеком универсальных знаний, но сердце его было отдано Латинской Америке. Его могут назвать своим учителем все российские латиноамериканисты, для которых он первым проложил дорогу в Российскую академию наук.