Текст книги "Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло»"

Автор книги: Нил Никандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Беседовать с доном Карлосом было интересно. У него на все была своя точка зрения, к которой нельзя было относиться легкомысленно: он был очевидцем! По мнению Роблеса, лучшим руководителем партии за весь период ее существования был Контрерас Лабарка, который сопротивлялся сталинскому, непререкаемо-авторитарному стилю, внесенному в жизнь КПЧ Кодовильей. Гало Гонсалес во всем поддакивал «аргентинцу», потому что сам был человеком авторитарного склада, типичным «партийным цербером».

«У меня всегда было ощущение, – сказал Роблес, – что Кодовилья и Гало заставляли повторять нас одну и ту же фразу: “Я люблю Сталина”. И это было унизительно. Уважаю, почитаю, пусть даже благоговею, но слово “люблю” было вырвано из другого, не чилийского контекста».

Я протянул Роблесу фотографию Григулевича. Узнает ли? Мой собеседник взял пожелтевший снимок в руки и почти вплотную поднес к глазам. Голос его дрогнул:

«Неужели это “Антонио”? – Глаза Роблеса повлажнели: – У меня такое ощущение, что он пришел вместе с вами и мы снова повидались: ровно через пятьдесят лет. Надо сказать, что “Антонио” всегда появлялся у меня неожиданно, словно ниоткуда. Он очень оберегал свои тылы, и я, несмотря на свое общение с ним, здесь в Сантьяго, в Буэнос-Айресе, Монтевидео, почти ничего не знал о его личной жизни, занятиях, месте, вернее – стране постоянного проживания. В “Антонио” я чувствовал русского, хотя он мог вполне сойти за аргентинца или уругвайца. По-испански он говорил почти без акцента, был физически крепким человеком, энергичным, подтянутым, очень внимательным ко всему, что происходило вокруг. Своим интеллектом он заметно выделялся из общего ряда. В нем ощущалось что-то от профессора. “Антонио” называл себя пожирателем книг, никогда не проходил мимо уличных лотков. Читал очень быстро, буквально фотографировал страницы. Не раз, чтобы не “светиться” в гостиницах, он останавливался у меня на квартире. Однажды “Антонио” попросил у меня на ночь фолиант по истории Чили. Наутро, во время завтрака, мне вздумалось “проэкзаменовать” его. Как бы невзначай, я задал “Антонио” несколько вопросов о Бернардо О'Хиггинсе, его родословной, освободительных походах, причинах, из-за которых он уехал в эмиграцию в Европу. Лучше бы я этого не делал. “Антонио” повернул все так, что пришлось отвечать мне. Хорошо помню, с каким невозмутимым видом он поправлял мои ошибки».

«“Антонио” и “Педро” ладили друг с другом?»

«Я знал, что “Педро” подчинялся “Антонио”. Однако отношения между ними были дружескими, никаких начальственных ноток я не замечал. “Антонио” всегда старался оставаться в тени, словно подчеркивал, что во всем доверяет “Педро”. Они нередко использовали мою автомашину для проведения встреч в других городах, поездок на север Чили и проведения пробных сеансов радиосвязи с Москвой. Насколько я знаю, они столкнулись с большими трудностями. Сказывалось огромное расстояние между Сантьяго и Москвой, что отражалось на прохождении радиосигналов. Я читал книги о немецком шпионаже в Чили. У них тоже было много проблем с установлением связи с Гамбургом, где у нацистов находился радиоцентр».

«Можете ли вы, дон Карлос, припомнить какой-нибудь интересный эпизод вашего общения с “Антонио”?»

«Чаще всего мне вспоминается март 1942 года, когда я возил “Антонио” в Чильян. Там художник Сикейрос открывал для публики свою фреску, и “Антонио” хотел посмотреть эту работу, потому что увлекался мексиканским искусством. Во время поездки мы очень много говорили, и я убедился в том, как легко и быстро “Антонио” осваивался в новых для себя местах, ощущая себя их неотъемлемой частью. Его чилийские наблюдения были точными, проницательными, всегда с элементами доброго юмора, без которого “Антонио” я просто не представляю…»

Потом в разговоре вновь прозвучало имя «Педро», и я спросил Роблеса:

«Вы знали, что он был мексиканцем?»

«Неужели? – удивился он. – “Педро” мало говорил о своем прошлом. О Мексике – никогда, о Кубе – изредка и неохотно. Мне всегда казалось, что ему пришлось многое пережить на острове. Поэтому я воздерживался от расспросов. К тому же конспирация, излишнее любопытство всегда вредит. Чаще всего мы говорили с ним о коммерции, да-да, не улыбайтесь. Наша фирма “Оркред” располагалась на 9-м этаже здания на улице Нью-Йорк, того самого, которое называют первым небоскребом Сантьяго. Иметь фирму близ “Клуба Унион”, в котором проводила время чилийская элита, было престижно. Припоминаю анекдотический случай. Окна фирмы “Оркред” выходили на торговое представительство Германии. Однажды мы с “Педро” увидели странную картину: все мужчины – сотрудники торгпредства – подошли к окнам своего офиса, встали на стулья, сняли брюки и дружно продемонстрировали свои зады… Я онемел от удивления и негодования: да как они смеют, чертовы наци!.. Но “Педро” только рассмеялся: “Знаешь, – сказал он. – По соседству с нами снимают офисы американские и английские разведчики, они давно ведут наблюдение за немцами. И не забывай об агентах из Департамента 50, который разрабатывает 'пятую колонну'. У них здесь тоже свито гнездышко. Немцы об этом осведомлены и просто провели очередную контратаку”…»

* * *

После войны Роблес целиком посвятил себя коммерции, стал авторитетным предпринимателем на химико-фармацевтическом рынке Чили. Контакт с компартией он прервал. Во время войны в Корее к нему приходил за пожертвованиями на организацию антиамериканской кампании член политбюро Хорхе Хирес. Деньги Роблес дал, но поставить подпись под антиамериканским воззванием отказался: для его бизнеса это стало бы катастрофой. Хирес возмутился, возникла ссора, и Роблес выставил гостя за дверь. В период правления Гонсалеса Виделы Роблес за принадлежность к компартии был поражен в избирательных правах. С помощью сенатора Сальвадора Альенде добился их восстановления. Потом, в благодарность, Роблес долгие года жертвовал деньги на его избирательные кампании.

«Многие трибуны, возведенные для митингов Альенде, – сказал мне Роблес, – были построены на мои средства…»

Когда в середине 50-х годов к Роблесу наведались гости из военной контрразведки и стали выяснять характер его связей с «Советами» и компартией, он мог, не кривя душой, сказать, что «политикой не занимается». Гости пытались выяснить, что известно Роблесу о фактах советского шпионажа в Чили. Контрразведка ничего не добилась и перестала беспокоить Роблеса своим вниманием. Он, однако, решил не рисковать и уничтожил архив «Педро», его запасные документы прикрытия и даже кодовую книгу под названием «О старости и дружбе». «Я очень переживал, что сделал это, – признался мне Роблес. – Думал, что “Педро”, или кто-либо от его имени, придет ко мне. Но этого не произошло».

Слова Роблеса о наблюдательности «Антонио» заставили меня улыбнуться. После завершения своей разведывательной эпопеи в Южной Америке Григулевич составил заметки о своих чилийских впечатлениях. Вот что он написал о Сантьяго:

«Это довольно грязный город, грязь липнет к вам повсюду: в домах, ресторанах и трамваях. В столице – невероятное количество драк, разбоя, пьянства. Уровень жизни чилийского народа очень низок. Чилиец пьянеет не потому, что он много пьет (вина или чичи), а потому, что истощен и слаб. Любое количество алкоголя сбивает его с ног, и он теряет над собой контроль.

Туристы “в обязательном порядке” посещают две горы, находящиеся в центре столицы – Санта-Лусия и Сан-Кристобаль. Излюбленное место горожан для проведения “уикэндов” – окрестности города, где разбросаны “quintas”, сады с ресторанами. Да и в самом городе имеется много парков, бульваров, скверов, уединенных зеленых зон. Большинство “quintas” и парков пригодно для явок и конспиративных встреч. Под вечер все они заполняются парочками, которые, не стесняясь прохожих, предаются любовным играм. Гора Санта-Лусия теплыми ночами превращается в “дом свиданий” на открытом воздухе, а Сан-Кристобаль – в пристанище криминальных элементов.

Городской транспорт – трамваи, омнибусы, гондолы и такси – чрезвычайно изношен. Трамваи буквально разваливаются во время езды, омнибусы и гондолы ободраны и страшно устарели. Во время войны транспорт Сантьяго переживал самый настоящий кризис, пассажиры висели снаружи трамваев и автобусов, залезали даже на крыши. Нормальной посадки пассажиров не существует. Транспорт надо брать с боем. Если ты все-таки попал вовнутрь, береги кошелек, потому что местные карманники работают профессионально. Лучшие карманники Латинской Америки – чилийцы. В годы войны “поймать” в Сантьяго свободное такси было невозможно. Шофер всегда спрашивал, куда ехать, запрашивал цену с потолка, а иногда, если расстояние было большим, отказывался ехать, поскольку бензина у него было не густо. Из-за частых транспортных аварий вовремя прийти на явку в условиях Сантьяго было невозможно. Я сам не раз в этом убеждался.

Самым знаменитым клубом в Сантьяго является “Унион”, в котором собирается аристократия, главным образом помещичья. Членство в клубе – признак принадлежности к высшему обществу. Много масонских клубов. Надо отметить, что масонство в Чили чрезвычайно распространено, особенно среди мелкобуржуазного чиновничества, радикалов, социалистов. Почти все полицейское начальство – масоны. Это для них как этикетка надежности. Приличных кинозалов мало: “Метро”, “Санта-Лусия”, “Сервантес”, “Сентраль”. Все другие – захудалые, хотя их отчего-то называют “театрами”. Большим успехом пользуются концерты любых заезжих артистов. Вот и становятся сенсациями концерты перуанской певицы Сумак или балет полковника Басилио. У госслужащих, чиновников и полицейских в большом почете ипподром. Вот где можно ощутить пламенность чилийской натуры – через азарт! Стадионы тоже не пустуют. Чилиец – большой любитель футбола, хотя эта мания пока не приобрела таких сумасбродных форм, как в других латиноамериканских странах.

Из библиотек Национальная – самая крупная, но очень плохо организованная, с бессистемно подобранным книжным фондом. Даже по собственной истории Чили нет ничего путного. Правда, для посещений библиотеки никаких документов не требуется. В читальном зале можно свободно курить, в чем и заключается главное достоинство библиотеки…»

Вот что написал Григ о кулинарных пристрастиях чилийцев:

«В Сантьяго имеется несколько первоклассных ресторанов, таких как “Ла Баиа” и “Чез Анри”, где собираются по вечерам политики, дипломаты, крупные чиновники и богатые туристы. Считаются также шикарными рестораны в гостинцах “Каррера” и “Крильон”. Затем идут рестораны второго сорта – все в центре, на улицах Аумада, Эстадо, Бандера и прилегающих переулках, куда ходит довольно-таки разношерстная публика. Среди ресторанов третьего сорта выделяются вегетарианские. В них можно обмануть голод разными овощными блюдами типа бифштекса из моркови.

Таких кафе, как в Буэнос-Айресе, в Сантьяго нет. Скорее это обычные закусочные, куда люди приходят съесть сандвич, выпить бутылку пива или прохладительного напитка.

Сандвичи – самая распространенная в Чили еда. Появление в этих заведениях прилично одетого человека с иностранным акцентом вызывает обязательный интерес у окружающих. Чтобы не привлекать внимания, в закусочных не следует просить коктейлей, а просто пиво или фруктовую воду. Следует также учесть, что рядовые чилийцы не курят дорогие американские сигареты. Не по карману! Поэтому, чтобы избежать неприятностей, лучше перейти на местные сорта сигарет или папирос.

Заработка рабочего еле-еле хватает на кормежку, хотя чилиец любого социального уровня любит поесть. Главные народные блюда это: cazuela – похлебка, в которую чилиец кладет все, что у него есть под рукой, и caldillo – рыбный вариант “касуэлы”. На чилийском столе часто присутствуют так называемые “мариски”, морская “ракушечья” еда типа “jaibas”, “chorros” и “locos”. Этими яствами можно полакомиться в любом ресторанчике средней руки. Местным блюдом является также яичница из морского ежа (tortilla de erizo). Типично чилийская приправа – “salsa de callampa” (кальямпа – это особого рода древесный гриб). В дорогих ресторанах в почете лангусты и устрицы.

Чилиец не может обойтись без вина. В Чили производят великолепные вина: даже самое дешевое обладает высоким качеством. Через три-четыре часа после обеда чилийцы имеют “once”. “ Tomar el once” – это означает немного закусить в районе пяти часов. Говорят, что во времена колонии в этот час чилийцы любили выпить рюмку-другую. Свою местную водку они называли “онсе”, так как слово “aguardiente” состоит из 11 букв. Теперь же “онсе” потеряло алкогольный смысл. Чилийцы пьют чай или кофе с молоком, сопровождая их “тостадас”, поджареным белым хлебом с маслом.

Йерба-мате чилийцы пьют не часто. Предпочитают чай или, как они говорят, “aguita”. По-испански это значит – “водичка”. Помню, какой конфуз случился со мной, когда я впервые оказался в Сантьяго. Пришел я в гости и застал семью за чаем. Меня радушно приняли, усадили за стол. Потом хозяин спрашивает, не желаю ли я “aguita”? Я подумал, что мне предлагают воду, и отказался. Сижу и жду, когда же мне нальют чаю. Но время идет, и кроме “агуиты” ничем угостить не хотят. Признаюсь, я уже начал возмущаться: что за хамское отношение к гостю! Сами пьют чай, а меня простой водичкой угощают. Я понял свою ошибку только после того, как кто-то за столом протянул чашку и сказал хозяйке: – Еще немного “агуиты”…»

Вот эскиз национального характера чилийцев:

«Характерной чертой имущих классов является комплекс неполноценности. Все им ненавистно в своей собственной стране: и прошлое, и настоящее, народ и его обычаи, законы и т. д. Буржуазные газеты, социологическая литература и беллетристика полны ругани по поводу “этой несчастной обреченной страны”. Если “приличный” чилиец встречается с иностранцем, то считает своим долгом уведомить его, что Чили – “паршивая страна” и что чилийцы – “окаянный народ”.

У “приличного господина” отсутствует всякое понятие национальной гордости, что характерно для соседей-аргентинцев. Такой чилиец завидует “аргентинскому образу жизни” от всей души, и Буэнос-Айрес для него почти то же самое, что Мекка для мусульманина. Он восторгается аргентинской модой, кинокартинами, изобилием в магазинах, даже аргентинскими полицейскими. У чилийских женщин особым шиком считается аргентинская одежда, сумки и украшения. Мужчины, впрочем, не отстают от них. Однако в Чили новая одежда весьма дорогая и потому для среднего чилийца недоступна. Поэтому очень популярны перекупщики и продавцы старого платья. Есть даже люди, которые зарабатывают этим: скупают поношенные вещи в Аргентине или США и с барышом – после штопки и чистки – перепродают их в Чили. Хорошо одетый человек в Сантьяго заметен, так как большинство горожан одевается скромно.

Среди слабостей чилийцев, я бы сказал, пороков, следует отметить их любовь к картам. Во всех пансионах, в которых я жил, обитатели по вечерам “резались” в карты, главным образом в покер. А с субботы на воскресенье играют ночь напролет: обычно на мелочь, но если матерым игрокам попадется провинциальный простофиля, то с него в азарте снимут последние штаны.

Чилиец в деловых отношениях скрытен и недоверчив. Он никогда не решается сказать “нет” – он всегда говорит “да”. Но у него это означает и “да” и “нет” одновременно, и согласие и отказ. Даже наши испытанные помощники и то обычно не открываются, не откровенничают с первого раза. Чилиец – мастер притворяться. Таких в стране называют – “макуко” (по названию лисы, обитающей в песках Атакамы). Никогда не следует забывать этой особенности чилийского характера. Если чилиец пообещал что-то, то это не значит, что он непременно выполнит обещание. Подобный стиль исполнительности характерен для лидеров политических партий, деятелей правительства, парламентариев и купцов-коммерсантов.

Среди достоинств чилийца следует отметить смелость и отвагу, которые он унаследовал от своего индейского предка араукана (мапуче). В Чили, как и во всех странах Южной Америки, слово “cobarde” обозначает больше, чем просто трус. В нем есть и другие значения: низость и подлость, коварство и предательство. Боже упаси вас употребить это слово без надобности, а также “cornudo” – рогатый, – оно не менее оскорбительно, хотя поводов к этому в реальной жизни чилийцев бывает предостаточно. Нравы в стране очень распущены. Нередко можно встретить двоеженцев, а что касается любовниц, то у каждого «нормального» чилийца она обязательно найдется. Характерно, что в Чили отсутствует культ донжуанства, чем славятся аргентинцы. Чилийский мужчина из этого особой доблести не делает, не хвалится успехами у женского пола. Даже в рабочих кругах, и более того, у партийного руководства, – наиболее здоровых элементов общества, – двоеженство встречается сплошь и рядом. Нельзя сказать, что чилийка продажна по натуре. В большинстве случаев женщина отдается мужчине бескорыстно, но с такой ошеломляющей легкостью, которой мне не приходилось наблюдать ни в какой другой стране…»

По мнению Григулевича, этот «фактор» резидент должен всегда иметь в виду:

«На всех конспиративных квартирах, которыми мы пользовались, а они подбирались с чрезвычайной осторожностью, как назло, появлялась “роковая женщина”. Это могла быть жена хозяина, дочь, сестра, а то и прислуга. И причина неприятностей была в том, что они так и норовили затащить в кровать нашего связника. И потому в чилийских условиях надо тщательно подбирать связников и людей, обслуживающих квартиры. Надо помнить, что товарищи со слабинкой могут разложиться в нездоровой атмосфере “страстей”. Поэтому отношения резидента с ближайшими помощниками должны быть такими, чтобы сотрудники не боялись его, а откровенно делились своими заботами, в том числе и интимными. И тогда резидент будет в курсе возможных осложнений и сумеет принять нужные меры, чтобы исправить промах сотрудника, например, с женой хозяина конспиративной квартиры».

* * *

В один из мартовских дней 1942 года Иосиф познакомился с писателем Танкредо Пиночетом, тем самым, который выступил в Чильяне с прочувствованной лекцией в защиту Советского Союза. Знакомство было делом случая. Из-за обеденного времени ресторан «Чез Анри» был переполнен. Григулевич и Кирберг с трудом нашли свободный столик. Говорили о делах нейтральных, потому что в зале было шумно, приходилось напрягать голоса, чтобы услышать друг друга. Неожиданно Кирберг прервал разговор и, встав из-за стола, направился к мужчине лет 60-ти, в темном костюме-тройке, который с озабоченным видом высматривал свободное место. Энрике пригласил его «составить компанию» и представил Григулевичу как «крупнейшего чилийского писателя 20-го столетия». Оказалось, что Иосиф был знаком с творчеством Танкредо: прочитал самую первую из написанных им книг: «Плебейское путешествие по Европе». Это был не только увлекательный рассказ о странствиях автора, но и пособие по выживанию для бродяг-романтиков, не имеющих гроша в кармане.

«Жаль, что “Плебейское путешествие” так поздно попало мне в руки, – сказал с улыбкой Иосиф. – Мне тоже довелось побродить по Европе, правда, лет на двадцать позже, чем вам, дон Танкредо. Прекрасная полезная книга. Я бы рекомендовал ее всем юношам, вступающим в жизнь. Она дает уроки ответственности, предприимчивости и самостоятельности».

Пиночет провел салфеткой по губам и рассмеялся:

«Верно замечено. Книгу издали накануне Первой мировой войны, и она пользовалась успехом. Романтически настроенные юноши покидали семейный уют, чтобы испытать себя в сложных жизненных обстоятельствах. Меня дружно обвиняли в том, что я учу молодежь бродяжничеству. Но потом почти все беглецы вернулись домой: война – не лучшее время для путешествий».

Дон Танкредо поведал, что работает над текстом брошюры, название которой «Вот что будет с нами, если Гитлер победит». Писатель предсказывал, что чилийцы не могут рассчитывать на снисхождение германских нацистов, если они появятся на скалистых берегах Чили. «Расово неполноценная» страна подвергнется полному разгрому. Конфискация промышленных предприятий, разгон парламента, закрытие университета, запрет на смешанные браки, появление концентрационных лагерей, – в стране воцарится образцовый «новый порядок», как в Европе, захваченной Гитлером. Танкредо Пиночет заметил, что его брошюра – это призыв к бдительности, поскольку в Чили есть свои собственные нацисты, которыми командует фон Мареес – в основном «золотая молодежь» и «троянские кони» из немецкой колонии, ждущие своего часа.

«Мы живем в тяжелое время, – согласился Кирберг. – Вашу брошюру должны прочитать в каждом чилийском доме. Это будет прививкой от коричневой болезни, опасность которой в Чили многие не понимают».

«В наше время нельзя без надежды, – вмешался Григулевич. – Давайте заглянем в будущее. Союзные армии наступают на Берлин с востока и запада. Немцы сдаются в плен целыми дивизиями. Распахиваются двери концентрационных лагерей. По тайным норам разбегаются нацистские преступники. Исчадья зла – Гитлер, Геббельс и Гиммлер переодеваются нищими, чтобы избежать справедливого суда народов…»

Танкредо Пиночет с любопытством глянул на Иосифа:

«Это – готовый сюжет для захватывающей книги. Почему бы вам не написать ее?»

Григулевич покосился на Кирберга и постарался ответить как можно убедительней:

«Меня кормит коммерция. Писательство – ненадежная вещь: требует времени и больших усилий, без какой-либо гарантии на успех…»

* * *

Разговор в ресторане так и остался бы мимолетным событием в жизни его участников, если бы дон Танкредо не написал весной 1943 года свою очередную, 33-ю по счету книгу под названием «Трансформация Гитлера». В руки Григулевича роман Пиночета попал гораздо позже, в августе 1945 года. Читая книгу, Григулевич не переставал удивляться прозорливости автора. Дон Танкредо предсказал даже Берлинскую мирную конференцию, в которой в эти самые августовские дни принимали участие Черчилль, Трумэн и Сталин. Правда, писатель не мог предвидеть всего: у него представителем Соединенных Штатов был не Трумэн, а Рузвельт, умерший накануне победы. Своих «героев» – нацистских иерархов, скрывающихся от суда, дон Танкредо превратил не в нищих, а… в евреев. С живописными подробностями писатель рассказал о том, как Гитлер «трансформировался» в Гольдштейна, Геббельс – в Гуттмана, а Гиммлер – в Мейера. Никому не пришло бы в голову искать нацистских преступников среди уцелевших от преследований евреев. Но возмездие неизбежно. Карающий меч судьбы настиг всех…