Текст книги "Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Грэм Джойс,Робин Мак-Кинли,Джеффри Форд,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Чайна Мьевиль,Бентли Литтл,Томас Майкл Диш,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

Открытка № 16

Описание: Раскрашенная открытка, на ней определенно коллекция драгоценных камней, возможно из музея естественной истории или географии. Одна из групп, представленная отдельно от других, с зеленым оттенком, явно призванным указать на то, что это изумруды, возможно фрагменты разбитого по длине одного огромного кристалла.

Текст: «… правильное техническое название – насечка. Вы можете себе представить, как я пытался высвободиться из своих уз, можно даже сказать, я прилагал неимоверные усилия, но, как выяснилось, тщетно. Несмотря на все мои попытки, я оставался прикован к какой-то тяжелой железной раме или к стенду, который совершенно меня обездвижил. Голый, беспомощный, со страхом думая о том, что меня ждет, я увидел все тех же троих молодых женщин, которые выступали из темноты в круг, освещенный факелами. Не говоря ни слова, мои тюремщики и прочие ушли, и я остался наедине с нечестивым трио. Словно по сигналу они откинули свои вуали, и я тотчас был поражен, почти до опьянения, при виде невероятной красоты. Не забывайте, я впервые увидел местных женщин с открытыми лицами; если эти были представительницами других, то это легко объясняет любое число непонятных местных ритуалов и обычаев. Несмотря на крайность ситуации, я не смог сдержать восторга – ослепительные лица, полные, красивой формы груди с розовыми подкрашенными сосками, длинные черные блестящие волосы…»

Открытка № 17

Описание: Базарная площадь, со многими рядами лавок и витринами. Торговец скобяными изделиями, продавец медных чайников, мастер по выделыванию кож – все легко узнаваемы.

В центре – продавец жареного мяса: руки на груди, точно крест святого Андрея, в одной руке большой нож, в другой – вилка с двумя зубцами. На небольшой решетке поджаривается несколько больших сосисок, аккуратно разрезанных вдоль.

Текст: «… выбросила кончиком языка, а потом медленно высунула язык снова. К своему ужасу, я увидел, что это длинный и острый как бритва осколок зеленого стекла или камня; смарагдовый клинок, который каким-то образом был прикреплен или приклеен к тому, что осталось от языка. Две другие, став на колени, обеими руками почтительно поддерживали тяжелые груди своей соратницы, как будто одновременно взвешивая и поддерживая груди. Это наблюдение было сделано абстрактно, обособленно, словно я пребывал вне своего тела. Я принялся делать нечто более земное – кричать и колотить руками – или, скорее, бесполезно пытался колотить руками. Хвала всем богам, которые есть, я потерял сознание, а когда пришел в себя, у меня было такое ощущение, будто я совершил что-то мерзкое. По мне стекала кровь и собиралась в лужицы на холодном полу из плитняка, а трех непонятных сестриц рядом не было. Когда мои похитительницы вошли снова, я посмотрел вниз и увидел, что операция была сделана, как мне ее и описывал священник из храма, и я опять потерял сознание. Когда…»

Открытка № 18

Описание: Не почтовая открытка, а семейный фотопортрет 1920-х годов, наклеенный на толстый картон. Родители довольно молоды, одеты официально: отец в темном костюме, к которому прикреплен неопознанный орден или медаль. Он прижимает к груди небольшую Библию. Женщина красива, в белой кружевной блузке, застегнутой на пуговицы до самой изящной шеи, с высокой копной волос. Совсем юная дочь очаровательна, сущий ангел.

Текст: «… не узнал бы, если бы мое внимание не привлекло обручальное кольцо на ее пальце. «Миссис Фортескью, – вырвалось у меня, когда мы стояли среди волнующейся толпы в тени дерева. – Я и подумать не мог… " – и осекся, увидев, как румянец растекается из-под вуали жены миссионера по ее большой и красивой загорелой груди (черный эмалевый крест – ее единственное украшение), приливом крови окрашивая венчики – из скромности без киновари – в точно такой оттенок красного, какой нравится местным женщинам. Одновременно я увидел, как вершины из плоти напрягаются и приподнимаются – это движение вызвало соответствующую реакцию с моей стороны, что, как я понимал едва ли могло произойти после операционного вмешательства, произведенного четыре дня назад, со вставлением полос папируса, дабы воспрепятствовать воссоединению разделенных частей, пока идет заживление. „Мне надо объясниться, – сказала она, снова беря себя в руки. – Местные законы очень строги. Если бы я, решая общественные задачи и исполняя обязанности вне дома, не надела на себя то, что мы считаем выражением распутства и непристойности, это рассматривалось бы здесь как ужасающая нескромность, к тому же наказуемая в присутствии толпы, тем, кто…»

Открытка № 19

Описание: Склеп-часовня классического романского стиля с неожиданной инкрустацией из тысяч черепов и костей. Фотография снята в центре, перед алтарем, где вместо распятия и дароносицы вертикально стоит покрытая эмалью или раскрашенная прямоугольная металлическая доска, ее левая сторона – белая, правая – черная.

Текст: «… что распятие обменяно на небольшой медальон, наполовину черный, наполовину белый, символ местного культа. Мысль о том, что миссис Форсайт ушла, так сказать, на другую сторону, поначалу шокирующая, в то же время была необычайно пикантной и возбуждающей, особенно после того, как я недавно узнал, что это означает для конкретной женщины. Придя на свидание после общения с доктором, который лечил меня отвратительным металлическим зеленовато-желтым порошком, происхождение которого вызывало у меня ненависть, я едва ли помышлял о том, что физически смогу заняться тем, что последует, особенно, если учесть своеобразие моего состояния. И тем не менее, когда вдова миссионера, украдкой глянув и убедившись, что часовня пуста, – что и не удивительно, поскольку был полдень и большинство семей находилось дома, двери закрыты на самый продолжительный дневной отдых, – приблизилась и обняла меня, я поймал себя на том, что отвечаю на это самым обычным образом, чего никак не могло быть. «Но дети… покойный муж…» – бормотал я, когда она подтолкнула меня к колонне, да так, что декоративные утолщения, берцовые кости и все такое впилось мне в позвоночник, а ее обнаженные груди прижались к моей груди, и ее горячие нетерпеливые губы…»

Открытка № 20

Описание: Статуя, размеры которой даны как 26x10x10 (см, надо полагать), последние относятся к пьедесталу. Богиня, в развевающихся одеждах, весьма заметно беременная, стоит в бронзовой лодке, нос которой сделан в виде головы утки. В открытом клюве та держит камень для мостовой.

Текст: «… уверен? Да ведь всего месяц прошел. Я задумался своими собственными словами, изумившись тому, что сказал. «Ну конечно, – резко ответила она, после чего, с трудом сдерживаясь, понизила голос и продолжила: – Я никогда ни с кем не была, ни до, ни после», – сказала и горько улыбнулась. Она была заметно беременна, просто на удивление. Если бы я нес ответственность за ее состояние, но это было невозможно. Я продолжал смотреть на нее в недоумении. Моей первой мыслью было – «побуждающая сила – возможно; порождающий принцип – никогда!» По-прежнему легко держа меня за руку, она продолжала: «Это и вправду кажется невозможным, не так ли? Но дело не во времени – то есть я хочу сказать, если иметь в виду, что произошло с тобой. Припомни, кстати, с тобой тогда, или около того времени, сделали что-нибудь странное? То есть…» Тут она вспомнила о моих визитах к врачу. Как только я узнал об отвратительном происхождении золотисто-зеленого порошка, я перестал ходить к нему. Интересно, наша встреча в склепе состоялась до или после короткого курса «лечения»? Я никак не мог вспомнить…»

Открытка № 21

Описание: Еще одна сувенирная открытка, вероятно, из коллекции местного музея естественной истории, изображающая сороконожку неизвестного вида с рядом аномальных черт. Размеры перемежающейся черно-белой чешуи выражены в миллиметрах, поскольку сантиметры сделали бы эту тварь до нелепости огромной.

Текст: «… гладкие и ужасающе раздутые женские половые органы с отвратительным звуком. Три ведьмы – никем другим я и представить себе их не мог – немедленно поспешили к помосту, яростно стуча о зубы изумрудными языками-кинжалами. Многочисленные зрители и священники держались в стороне. Миссис Ф., казалось, пребывала в состоянии шока и дышала с закрытыми глазами. Я в ужасе бросил взгляд на Алисию, которая стояла невозмутимо в своей юной наготе, недвижимо, продолжая держать толстую черную свечу, будто находилась в Вестминстерском аббатстве. Кровавую «сорочку» и послед ведьмы отрезали стеклянными языками, и, когда все трое отступили, я увидел отвратительное, толстое, корчащееся, членистое существо, змеевидное, отливающее зеленым и золотистым цветами, толстое, как мурена, и извивающееся между окровавленных ног бедной женщины. Главная ведьма кивнула Алисии, которая медленно выступила вперед и бережно остановилась у ног своей матери. По следующему сигналу она подняла сверкающее дьявольское создание, которое распрямилось в тяжелое, широкое, похожее па сороконожку существо, такой величины, что я открыл рот от изумления. Алисия развернула скользкое чудовище, сверкающее сукровицей, и возложила его себе на плечи, точно это было боа из перьев. Выждав минуту, она обернулась ко мне с хитроватой улыбкой и спросила: «Хочешь подержать? Он ведь и твой тоже!» Я с отвращением отвернулся, а она пожала плечами и продолжила свое участие в церемонии, при этом толпа кланялась ей и ее единоутробному брату, сестре, или кому там еще, пояс из скорлупы – ее единственное украшение – издавал пустые звуки, бедра стройные, загорелые от многочасового пребывания на ступенях храма. Она шла, покачиваясь…»

Открытка № 22

Описание: Сверкающая сороконожка, возможно из золота, обмотавшая пьедестал из черного или какого-то другого темного дерева, последний инкрустирован драгоценными камнями и металлами. О размерах объекта можно судить по предметам, вделанным в цоколь: римским камеям, египетским скарабеям, монетам рухнувших империй и забытых королевств. Подлинный шедевр неизвестного золотых дел мастера, сравнимый разве что с солонкой Челлини.[46]46
  Челлини Б., (1500–1571) – итальянский скульптор, ювелир («солонка Франциска I» и другие виртуозные по мастерству изделия).


[Закрыть] Изображенное существо кажется живым.

Текст: «… вполне стоит того. Колкой и Харрисон мертвы, что стало с Полом, который все это придумал, не имею понятия. Меня подвергали самым ужасным мучениям, я видел самые страшные сцены, которые мало кто смог бы наблюдать, не потеряв рассудок. После всего, что я испытал, глубоко иронично, что я совершенно случайно только вчера обнаружил предмет, спрятанный в моих вещах. Теперь посмотрим, смогу ли я провезти его с собой в цивилизованный мир. Я не могу доверять Алисии, которая явно взяла себе в голову подняться до уровня главной священнослужительницы и хранителя насекомых. Во время последнего нашего разговора она вызывающе свесила свою стройную ножку с подлокотника золотого трона. Тщетно пытаясь сыграть на ее кровных чувствах, я напомнил ей о ее младшем брате, которого никто не видел уже несколько дней. Она небрежно бросила, что его перепродали в Занзибар (где, как я знаю, существует рынок рабов), чтобы он в конечном итоге исчез в одном из гаремов Аравийского полуострова. «Никогда не любила этого маленького зануду», – было ее замечание, так что глупо надеяться на какое-либо сочувствие с ее стороны. За мной очень тщательно следят. Может, они знают? Если я уберусь отсюда живым, это будет невероятная сенсация. Ожидая подходящего случая, я сейчас заняться ничем не могу, но попытаюсь хотя бы переправить эти тайком сделанные записки французскому вице-консулу в городе, где мы купили мулов. Он хороший человек, хотя и выпивает сверх меры…»

Остаются еще 52 открытки (см. фотокопии), которые хотя и представляют значительный интерес, но не имеют записей от руки, и поэтому не описаны здесь, за единственным исключением:

Открытка: не по порядку, то есть не пронумерована нами.

Описание: Фотографическая почтовая открытка наружной стены каменного здания. Его колоссальные размеры становятся очевидны, когда понимаешь, что маленькие точки и пятнышки на цоколе непонятного классического сооружения – это люди: по одному, группами, последние по большей части под навесами, установленными на ступенях. Внимание привлекает великолепный барельеф, покрывающий большую часть стены и изображающий, как может показаться, какие-то мифологические сцены, иконографическое значение которых непонятно. По характеру это гармоническое сочетание нескольких древних традиций: видны намеки на древнегреческий, индо-греческий стиль и даже следы стилей Юго-Восточной Азии. Цветовые контрасты указывают на то, что камень ярко выкрашен.

Сам барельеф: По-видимому, идет суд. На заднем плане серьезные бородатые мужчины в дорогих одеяниях, все в одинаковых позах, каждый – копия другого. И каждый держит квадратный предмет в форме ручного зеркала, разделенного на черное и белое поля. Они безучастно смотрят на человека, который привязан к доске, тогда как сказочное животное, получеловек-полунасекомое, с преобладающими признаками сколопендры, набросилось на него, как орел на Прометея, даже хуже. Справа, sop-trapposto,[47]47
  Напротив (ит.).


[Закрыть] стоит молодая священнослужительница или богиня, нагая, с цепочкой из бусин или скорлупы вокруг пояса, одной рукой она обнимает мерзкое существо. Чудовищная сороконожка, ростом примерно с нее, крепко прижимается к ней. Одной рукой девушка указывает на мужчину, подвергаемого мучениям. Выражение ее лица имеет сходство с некоторыми известными кхмерскими королевскими изваяниями. Она слегка улыбается, словно пребывает в экстазе.

Николас Ройл
Игра в прятки
Пер. Е. Коротнян

Николас Ройл живет с женой и двумя детьми в западной части Лондона, в Шепердс Буш.

Вот его слова: «Игра в прятки» повествует о родительских волнениях и предрассудках, с которыми я очень хорошо знаком. Лучшее произведение из всех, что я знаю, о страхах, связанных с благополучием детей, написал Алекс Хамилтон. Рассказ «Няньки» был опубликован в 1996 году в авторском сборнике «Злобный луч». Отыщите эту книгу, не пожалеете».

Рассказ «Игра в прятки» вышел в сборнике «Dark Terrors-6» под редакцией Стивена Джонса и Дэвида Саттона.

Это был способ провести время и развлечь малышей. Малыши. Когда я сам был маленьким, мне не нравилось это слово. Мне не нравилось, что меня называют «малышом». Когда у меня самого появились малыши, то я всегда говорил о них как о «детях», ни разу не сказал «малыши». Если уж быть совсем точным, я фанатично следовал этому правилу после рождения первенца, пока не родился второй. Второй и последний, должен добавить. Ничто так не высасывает из тебя энергию, как забота о малышах. Не поймите меня превратно: я бы ни за что не хотел ничего менять. Никогда бы не вернулся в прошлое, где у меня детей не было. После их появления жизнь моя невероятно преобразилась. Любой, у кого есть дети, скажет вам то же самое. За исключением алкоголиков, бессердечных типов или последних неудачников. Так что нет, я бы не хотел повернуть время вспять, но и других детей заводить не собираюсь. Я и так вымотан до предела, а кроме того, разве можно полюбить еще одного так же сильно, как этих двух? Впрочем, то же самое я думал после рождения первенца.

Харри, наш старшенький, сущее наказание, озорник каких мало, но я его обожаю. Иногда он ведет себя как ангел, но уже через минуту становится исчадием ада. Хотел бы я, чтобы он изменился? Не буду оригинальным, если скажу: «Нет». Я ни за что не хотел бы, чтобы он был другим. Однако от этого стандартного ответа становится тошно. Не нужно быть гением, чтобы так ответить. Конечно, я хотел бы, чтобы он был другим. Я бы предпочел, чтобы он все время вел себя хорошо. Жизнь для меня стала бы легче, вот и все. Но он такой очаровательный в своих проказах, и, если, став послушным, он утратит хоть крупицу этого очарования, тогда – нет, не хочу, чтобы он менялся.

Он забавный. Иногда состроит такую рожицу или выкинет такое коленце, на какие четырехлетний, по моим представлениям, и не способен. Настоящая обезьянка. Я люблю его, как… в общем, никакого «как» не может быть. Я люблю его больше всего в этой жизни. Но это было еще до того, как появилась на свет его сестренка. Теперь я люблю ее так же сильно, как и его. Я совсем спятил из-за любви к ней. И если наши отношения не столь сложны и многогранны, как мои отношения с Харри, то это только потому, что у него два года форы. Наш с ней диалог не такой изощренный, но все же мы разговариваем. Она говорит все время, с каждым днем прибавляя новые слова. Несколько месяцев, пока остальные двухлетки уже вовсю лопотали, Софи хранила молчание. Она указывала пальчиком, она плакала, но почти никаких слов не произносила. Затем ее как будто прорвало. Сейчас она знает даже те слова, которые, по моим понятиям, знать не может. Каждый день она удивляет меня новым словом. Каждый день самое длинное предложение, на какое она способна, становится длиннее. А еще она самая красивая маленькая девочка, какую вы когда-либо видели (пошла в свою мамочку – мою жену – Салли), впрочем, все родители так говорят.

Иногда, когда я беру обоих на прогулку, я забываю, что, пока веду Харри за руку, Софи сидит у меня на плечах, и на меня тут же накатывает тошнотворная паника. Где она? Где я ее забыл? Увижу ли ее снова? Конечно, увидишь, она у тебя на плечах, недотепа ты эдакий. Это все равно как искать очки. Не говорите, что с вами никогда такого не было, что вы не тратили добрых четверть часа на поиск очков, чтобы потом в конце концов обнаружить их у себя на лбу.

Но эти мгновения, когда я забываю, что дочка рядом, и не знаю, где она, напоминают мне о времени, когда Харри был маленький. Я имею в виду, совсем маленький, примерно месяцев трех от роду. Когда отцовство было все еще в новинку, когда, бывало, обернешься и увидишь, как он лежит в своей плетеной, колыбельке, и слегка вздрогнешь от неожиданности, потому что ты забыл, ты забыл, что у тебя малыш… или ребенок.

В то время я терзался страхом, что однажды загляну в плетеную колыбельку, а его там не окажется. Не то чтобы он мог выбраться или выкатиться из нее, нет, не мог, а просто его там не окажется. Что каким-то образом я вернусь в свое прежнее бездетное состояние. Молниеносно сделаю шаг назад. Вот у меня есть ребенок, а через секунду его нет. Все это не имело никакого смысла, разумеется, но в первые месяцы после рождения ребенка в голове так и роятся мысли, не имеющие никакого смысла.

В тот день я присматривал за обоими малышами. Салли задержалась на работе па каком-то собрании. Харри канючил, требуя общества Агнес, одной из своих маленьких подружек. Хотел, чтобы та пришла в гости. Или чтобы мы отправились к ней. Мы не можем этого сделать, объяснил я, потому что родители Агнес пригласили нас к себе на следующий день. Ты должен дождаться приглашения, пояснил я. Нельзя самому навязываться.

Родители Агнес были нашими хорошими друзьями и жили всего через две улицы. Чтобы прекратить нытье Харри, я решил позвонить и пригласить их к нам. Оказалось, что мама Агнес, Сиобхан, сидит на том же самом собрании, что и Салли. Они работали в одной фирме. Поэтому папа Агнес, Уильям, приглядывал за дочкой. Он даже пошутил, что мир перевернулся: жены на работе, а мы сидим дома, нянчим младенцев.

Потом он объяснил, что пытается закончить какой-то собственный проект и собирается отправить дочь пораньше спать. Тогда я предложил взять на себя заботы об Агнес, пока он доканчивает работу. «Я верну ее вам через часок-другой», – сказал я. «Вы уверены?» – спросил он. «Без проблем, – сказал я. – Она очень покладистая девочка».

Уильям завез Агнес, и она радостно юркнула в дверь, предвкушая игры с Харри и Софи. Уильям окликнул дочку, надеясь на прощальный поцелуй или объятие, но ее уже и след простыл. Я увидел, как он слегка огорчился, и понял, что он сейчас чувствует, но я также знал, что он испытает облегчение, ненадолго сбагрив Агнес и получив возможность поработать или просто немного oiдохнуть. Я запер за ним дверь на замок: мои малыши были приучены, что нельзя оставлять дверь распахнутой настежь. Агнес тоже наверняка это знала, но излишняя осторожность никогда не помешает. Итак, я остался один на один с тремя крохами, которых нужно было веселить, по крайней мере до прихода Салли. «Без проблем», – сказал я по телефону Уильяму. Я любил Агнес почти так же, как своих собственных детей. Почти. Всегда есть это «почти». Любовь, которую питаешь к своим собственным малышам, другая. Она инстинктивная, за своих родных детей ты готов любому глотку перегрызть. По отношению к другим ты не чувствуешь такой яростной потребности их опекать, просто сознаешь ответственность.

– Давайте поиграем в прятки, – предложил я.

– Ура! – закричали ребятишки и запрыгали. – Поиграем в прятки. Сыграем в прятки!

– Кто хочет спрятаться первым? – спросил я.

– Я! – последовал дружный хор.

Когда Харри впервые начал играть в прятки, ему было два с половиной года, может быть три, и всякий раз он сообщал, где намерен затаиться. «Я спрячусь под кровать», – говорил он, и приходилось разъяснять, почему так играть не годится. Позже он просто закрывал глаза, веря, что с закрытыми глазами не только он ничего не видит, но и его не видит никто. В конце концов он уловил суть и начал проявлять в игре смекалку. Так наловчился, что его и вправду нельзя было найти первые две или три минуты. Только во время этой игры, если не считать сна, от него можно было добиться больше десяти секунд тишины. По этой причине мы поощряли прятки.

Софи еще только училась играть, точно как Харри в ее возрасте. Что касается Агнес… то мне предстояло еще узнать, насколько хорошо она освоила игру.

– Итак, кто спрячется первым? – повторил я вопрос, словно сам не знал.

Все трое закричали: «Я!» – и подняли вверх ручки, но по опыту я знал, что если первым не будет Харри, то никакой игры не получится. Он надуется, будет искать кое-как, и все расклеится.

– Ладно, Харри первый, – сказал я, жестом и голосом останавливая все протесты. – Остальные будут считать до десяти.

– До двадцати! – прокричал он, взлетая вверх по лестнице.

Я принялся громко считать, чтобы заглушить его топот, девочки присоединились ко мне. Софи от волнения подпрыгивала. Она только недавно научилась подпрыгивать и старалась делать это при любой ситуации, когда, как ей казалось, уместно было попрыгать.

– Двадцать! – прокричали мы, деря глотки. – Мы идем искать, кто не спрятался, мы не виноваты.

В доме стояла мертвая тишина. Молодец мальчишка.

– Что, если нам сначала заглянуть на кухню, – предложил я, – вдруг ему удалось прокрасться мимо, пока мы стояли с закрытыми глазами?

Девочки дружно закивали, и я повел их на кухню, пахнувшую луком и бараньими котлетами. На конфорке дымилась большая сковородка с чили. Я заранее побеспокоился об ужине для нас с Салли, чтобы спокойно поесть перед телевизором, когда дети уже будут в кроватках. Дверца холодильника представляла собой коллаж художественных открыток, магнитиков с йогуртовых упаковок и выставочный стенд семейных фотографий. В углу, в двадцать третий раз за этот день, стерео проигрывало альбом с детскими песенками.

– Похоже, его здесь нет, – сказал я. – Поищем в столовой?

Проходные столовая и гостиная выглядели так, как обычно выглядят, когда оба малыша просидели дома больше получаса. Словно циклон разворотил все ящики, коробки и шкафы, где хранятся игрушки. Разгул телепузиков, кукол Барби, танков и кубиков. Маски Скотта Трейси и леди Пенелопы. Собранные конструкторы. Модели британских и гоночных машин (переходят от отца к сыну). Плюшевые мишки, тряпичные куклы и десятки всевозможных мягких игрушек. Моим малышам не было равных в умении учинять беспорядок. Сам Карлсон мог бы ими гордиться.

– Здесь его тоже нет, – сказал я, заглянув под кофейный столик и за диван. – Поищем наверху?

– Да!

Наверху мы осмотрели комнату Софи. Недавно мы сняли боковую сетку с ее кроватки. Теперь она могла выбираться из постели и бродить ночью по дому, что было все-таки лучше, чем кому-то из нас отправляться к ней, если она начинала плакать. Пусть лучше сама к нам приходит.

В комнате Софи его тоже не оказалось.

К этому времени девочки успели проверить ванную. Дальше следовала комната Харри. В последнее время сын пристрастился к раскрашиванию, вырезанию и наклеиванию. Его шедевры заняли каждый свободный дюйм на стенах. На полу возвышалась небольшая горка изрезанной бумаги, оставшейся после последнего сеанса с детскими тупыми ножницами. Я быстро заглянул под кровать, но увидел только пластмассовый ящик на колесиках, набитый, как я знал, всякими тряпками, костюмами Бэтмана, старыми шарфами и прочей ерундой. Мальчика не оказалось ни в стенном шкафу, ни в гардеробе.

Девочки теперь громко выкрикивали имя Харри, радуясь тому, что не могут его отыскать. Мы быстро, но тщательно осмотрели нашу с Салли спальню. Там его тоже не было. Пришлось подняться еще выше. На верхнем этаже располагались мой кабинет, еще одна ванная и комната для гостей. Как только мы заглянули во все три комнаты, я начал всерьез удивляться, где он может быть. Мне пришло в голову, что есть крошечный шанс, что он проскользнул мимо нас, пока мы находились в его комнате, и прокрался вниз. Хотя я не мог представить, как бы он проделал этот трюк. Все равно я сбежал вниз и вновь проверил каждый угол. Времени на это ушло немного, я давно изучил все излюбленные места для прятанья. Вернувшись наверх, словно коп с ордером на обыск, я обошел все комнаты, мысленно ставя крест на каждой двери: палочка на входе и палочка на выходе. Вновь поднявшись на третий этаж, я в конце концов признался себе, что не на шутку обеспокоен.

Харри, конечно, хорошо играл в прятки, но не настолько же! Как могло случиться, чтобы в доме, который я знал как свои пять пальцев, мальчик сумел исчезнуть без следа? Я приказал себе успокоиться и подойти к делу методично. Уйти из дому он не мог – парадная и задняя двери были заперты, как и все окна. Дверь в подвал была закрыта на засов. Правда, дверь в кладовку, оставшуюся после переделки чердака, заперта не была, но ее загораживал старый, замызганный диван в моем кабинете, и никто из детей никогда не проявлял к ней ни малейшего интереса. Я взглянул на Софи и Агнес. Глаза их горели от возбуждения. Софи подпрыгивала, выкрикивая имя брата.

– Следуйте за мной, – сказал я.

Что-то подтолкнуло меня в третий раз проверить его комнату. 'Гам я опустился на четвереньки и выдвинул из-под кровати пластиковый ящик для игрушек.

Вот он где, забился в дальний угол, едва дышит, боясь шевельнуться. Наши взгляды встретились, и он заулыбался.

Харри вылез, а я схватил его и прижал к себе так крепко, что он даже взвыл от боли.

Я потерял всякий вкус к пряткам, но дети, естественно, нет. Софи настаивала, что пришел ее черед прятаться. Я понимал, что если сейчас остановлю игру, то быть беде, поэтому мы начали считать до двадцати, пока она ковыляла прочь. Не прошло и двадцати секунд, как мы нашли ее – предательски хихикающий комочек под пуховым одеялом в нашей с Салли спальне.

По справедливости я должен был теперь отправить Агнес прятаться, несмотря на то что устал невероятно и мечтал спуститься на кухню, открыть баночку пива и послушать новости по радио, а детям включить мультканал – пусть себе поваляются перед телевизором. До прихода Уильяма или Салли оставалось еще добрых четверть часа.

– … восемнадцать, девятнадцать, двадцать.

Первое, что сделал Харри, – заглянул под свою кровать. Я заметил, что мы наверняка бы услышали, если бы она спряталась там, а ведь до нас не долетело ни звука. Ей удалось выскользнуть из комнаты и спрятаться, не дан нам ни одной зацепки.

Харри погнал нас обыскивать комнату мамочки и папочки.

Софи моментально повторила, что он сказал, только в более сжатом виде, когда все слова сливаются и сказанное можно расшифровать, только если запомнить чью-то предыдущую фразу.

Агнес не оказалось в комнате мамочки и папочки. Мы все трое снова вскарабкались на верхний этаж. Комната для гостей, ванная, мой кабинет – везде пусто. Спустились на второй этаж. Ванная, комната Софи – в обеих никого. Тогда мы передислоцировались вниз, Харри бежал впереди, чтобы первым найти Агнес. Ее не было ни в гостиной, ни в столовой, ни на кухне. Выйдя в холл, я заметил ее туфельки у входных дверей. Она сняла их, как только вошла в дом.

Я проверил замки на дверях и окнах, после чего мы снова помчались на второй этаж. Я заглянул под каждую кровать, за все портьеры, не пропустил ни одного шкафа. Я присоединил свой голос к голосам Харри и Софи. Я кричал, что ее папочка сейчас придет за ней и что он не захочет задерживаться. Пора выходить. Она победила. (Нет, я победил! – запротестовал Харри.) Ну давай же, выходи, Агнес!

Я побежал на верхний этаж, не дожидаясь Харри и Софи. Быстро сдвинул диван в кабинете, рванул на себя дверцу кладовки и осветил внутренность фонариком. Рыболовные снасти, рулоны киноплакатов, елочные украшения, стопки использованных конвертов, чемоданы со старой одеждой, которую жалко выбросить, но никакой маленькой девочки, никакой Агнес. Я заглянул под стол, за огромные тома на нижней полке книжного шкафа, в угол между приемником и радиатором. Выбегая из кабинета, я столкнулся с Софи, которая как раз входила. Она упала и разревелась, но я помчался дальше, в гостевую спальню. Сорвал простыни с кровати, отодвинул от стены телевизор. В примыкающей ванной рывком отдернул занавеску для душа.

Спускаясь по лестнице через три ступеньки на нижний этаж, я услышал, что теперь ревут оба малыша. В нашей спальне я опустошил корзину с грязным бельем, растеребил все платья в гардеробе Салли. Заставил себя остановиться и уставился в огромное зеркало на тот случай, если смогу в нем заметить какую-то упущенную из виду деталь. Метнулся в комнату Софи, залез на стул и открыл дверцу шифоньера с постельным бельем.

Я обшарил весь дом, заглянул в каждый угол, но не нашел девочку. Она исчезла.

В дверь позвонили. Комната Софи выходила на лестничную площадку, поэтому мне была видна входная дверь. Сквозь матовое стекло я разглядел, что это была не Салли. В любом случае она воспользовалась бы ключами. Это был Уильям.