Текст книги "Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)"
Автор книги: Нил Гейман
Соавторы: Грэм Джойс,Робин Мак-Кинли,Джеффри Форд,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Чайна Мьевиль,Бентли Литтл,Томас Майкл Диш,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц)
– Мы с тобой еще встретимся.
– Правда? – ощетинилась она, брови сошлись, похожие на гусениц. – Все зависит от того, какого цвета ты будешь, проходя через ворота.
– Мне плевать, какого я цвета.
– Отлично. Потому что я не собираюсь сообщать тебе. Она схватила Тесс за руку.
– Идем.
Тесс чмокнула его в щеку.
– Нет, – зарыдала она. – Тебе нельзя уходить, не зная. Скажи ему, Кит. Умоляю. – Но ее подруга осталась непреклонна.
Он пожал ее руку, неохотно отпустил.
– Я вернусь за тобой, – шепнул он отважно, закрыл глаза и направился к выходу.
Замок ворот громко защелкнулся у него за спиной. Его поразила безнадежность этого звука.
Кит помахала перед ним ключом. Она улыбнулась, зубы блестели, словно костяные кинжалы.
– Тебе повезло, Терракотовый Мальчик. Твой цвет изменился в последнюю секунду, боюсь, ты вышел с весьма банальной промежуточной расцветкой. – Она вздохнула. – Боюсь, всем нам просто придется быть осторожнее.
Орри смотрел на запертые ворота, пытаясь заговорить, но на ум ничего не приходило. Он брел к стоянке, пошатываясь, словно хлебнул водки.
Кит окликнула его, перевесившись через забор.
– Еще кое-что.
Он поднял голову. Кивнул.
– У терракотовых мальчиков с киноварным оттенком матерей тоже нет.
Он шагал по дороге, не заметив, что Тесс решилась идти за ним Не узнал, не сопоставил простые факты вплоть до того дня, когда за ним приехали тетя Кон и дядя Нил. Случайно увидел в газете на столе шерифа ее фотографию и заметку о местной девчонке, которую неизвестный водитель, скрывшийся с места преступления, сбил прямо за воротами мини-гольфа «Форт Бампоу».
Тупица.
Тупой, как тот, кто ныряет со скалы в отлив.
– Я так и знала, – сказала Холли, скорее удовлетворенно, чем рассерженно.
Полицейский отдал ему штрафной талон.
– Трое детей и симпатичная жена… Не стоит рисковать жизнями родных, приятель.
Глаза впились в поворот 21.
– Но не переживай. – Полицейский хлопнул по крыше мини-вэна и медленно пошел к своей машине, все еще мигающей синими и красными огнями.
– Какой приятный человек, – жизнерадостно заметила Холли. Он затаил дыхание. Повернул ключ. Нажал на педаль. Но машина отказывалась ехать. Жирная железная корова завязла в песке.
– Что еще? – Холли, кажется, считает, что он может ответить.
Глаза впились в поворот 21. Коп забарабанил в стекло.
– Посмотри-ка, что у тебя делается сзади, приятель. Две шины спустили. Просто лопнули.
Они вышли. Осмотрели поломку.
– Вниз по дороге есть отличный мини-гольф, и хозяйка там отличная женщина, – сказал полицейский. – Может, вам отправиться туда вместе с ребятами, пока ваш папочка ждет буксир? Там будет весело.
– Нет, – сказал он. – Они останутся со мной. Холли как-то странно поглядела на него. Ненадолго расстаться, прямо сейчас, будет полезно им обоим.
– Не глупи, Орри. Встретимся на этом месте. Детям здесь нечего делать.
Мальчишки ликовали.
Конечно, она права. К тому же, что он может сделать, чтобы не выглядеть при этом полным кретином? Когда рядом еще и коп? Холли с детьми забирались в полицейскую машину.
– Вы не поверите, – говорила Холли, – но мальчики еще несколько миль назад просили нас остановиться у мини-гольфа.
– Наверное, судьба, – отозвался коп. Глаза впились в поворот 21.
Сверчки трещали вдоль дороги. Целый оркестр, только без ударных. Было странно слышать их среди бела дня.
Он посмотрел в зеркало заднего вида. В животе похолодело. В голове сумбур.
Взглянул на дорожную карту. Атлас автомобильных дорог. Комиксы. Вышел размять ноги.
Заметил на горизонте «Грейхаунд». За ним белая «Хонда».
Самое подходящее время снова начать курить. Если бы только было что.
Буксировочного троса не видно.
«Грейхаунд» ближе. Гораздо ближе.
Белая «Хонда» рвется вперед, расстояние быстро сокращается. Слишком быстро.
Он стоит неподвижно. Пытается разогнать туман в голове. Пытается стряхнуть с себя проклятие. Как бы не так. Он заслужил это. Видит пластикового Чингачгука, охраняющего «Форт Бампоу», локоть согнут, кулак сжат, средний палец нагло устремлен в небо. Видит детей, Холли ведет их к кассе под распластавшимся енотом: «Добро пожаловать!» – написано у зверя на хвосте. Видит женщину в кассе. Коротенькая. Грушевидная. Тело складками нависает над стулом. Видит усмешку, расползающуюся по ее физиономии. Слышит ее вопрос: «Так когда умер ваш отец, ребята?»
Зоран Живкович
Мастер
Пер. Д. Шукшина
Зоран Живкович – ведущий югославский автор и критик в области художественной литературы. Он родился в Белграде в 1948 году, там же окончил университет и получил кандидатскую и докторскую степени. Сейчас он с женой и сыновьями-двойняшками по-прежнему проживает в Белграде.
Рассказ – «Мастер» вошел в состав сборника «Семь прикосновений музыки», который выходил по частям в «British Magazine Interzone» с конца 2001-го по начало 2002-го. Отдельной книгой сборник вышел в Белграде в издательстве «Полярис».
С полицейской точки зрения случай был простейший. Господин Томази, скрипичный мастер, совершил самоубийство, выпрыгнув из окна мансарды своего четырехэтажного дома, в котором жил и где имел мастерскую. О трагическом случае сообщили двое очевидцев, проходивших по площади ранним утром, – помощники пекаря, разносившие хлеб. Когда, испуганные, после недолгих колебаний они подошли к месту, куда несчастный упал, тот уже не подавал признаков жизни, хотя внешних повреждений заметно не было.
Следователь Муратори, прибывший вскоре на место происшествия, узнал от взволнованных юношей, впервые непосредственно столкнувшихся со смертью, что ничего не предвещало падения тела. Не было слышно никаких звуков вплоть до тупого удара тела о тротуар – он показался внезапным глухим выстрелом, который напугал голубей у небольшого фонтана в центре площади, и те разлетелись. Большинство самоубийц, кончающих с собой прыжком с высоты, издают крик, шагнув в пустоту, – тогда, когда поздно что-либо менять. Лишь те, кто абсолютно уверен в правильности своего поступка, остаются безмолвными до конца.
Осмотрев дом, следователь Муратори легко определил, откуда выбросился господин Томази. Единственное открытое окно было в мансарде. Конечно, можно было прыгнуть и с крыши, но самоубийце для своей цели не было причин использовать такое труднодоступное место при наличии гораздо более удобного. Быть может, странно ожидать такого от самоубийц, но полицейский из опыта знал, что они, как правило, стараются не осложнять себе последние минуты жизни.
Осмотр внутри дома не дал ничего, что могло бы свидетельствовать против версии самоубийства. Наоборот. Когда следователь поднялся до мансарды, выходящей окном на площадь, он обнаружил, что она заперта изнутри. Это было типичной мерой предосторожности, характерной для тех, кто не хочет, чтобы им помешали в осуществлении их намерений. Дверь пришлось выбить, поскольку ключ было не вытолкнуть снаружи из замка и, следовательно, нельзя было воспользоваться отмычкой. Маленькая комната была обставлена скудно: стол, четыре стула, небольшая кровать, умывальник с тазом и кувшином в углу, довольно большое зеркало. Не было ни ковра на полу, ни занавесок на окне, ни картин на стенах.
Как объяснил господин Умбертини – высокий худой мужчина около тридцати лет, помощник покойного скрипичного мастера, единственный, кто с ним жил в доме, – эта комната использовалась исключительно для окончательной проверки нового инструмента. В подобных случаях господин Томази уходил в мансарду и некоторое время играл там в одиночестве. Выходил мастер или с улыбкой на лице, означающей, что он доволен своей работой, или с охапкой щепок и оборванных струн – тогда ему лучше было не попадаться на глаза.
Старания следователя и помогавшего ему заметно потрясенного господина Умбертини найти прощальное письмо успехом не увенчались. В этом не было ничего необычного. Послания такого рода в основном оставляют те, кто на самом деле не хочет кончать с собой, но все же в конце концов это делают. Решительные самоубийцы не считают нужным объяснять свой поступок миру или оправдываться перед ним, равно как и прощаться. Судя по всему, случай господина Томази относился как раз к последним. Человек твердо решился на этот шаг и претворил свою решимость в действительность не раздумывая. Это был пример, который можно использовать в полицейских учебниках. Ясный и бесспорный. Больше выяснять было нечего. Правда, побуждения, заставившие уважаемого скрипичного мастера наложить на себя руки, были не установлены, но они и не интересовали земное правосудие. Пусть ими займется небесное. Впрочем, только оно и может знать, что было на уме самоубийцы.
Следователь Муратори велел господину Умбертини собрать свои вещи и покинуть дом, чтобы его можно было опечатать до разбирательства о наследстве. Помощник мастера хотел что-то заметить или добавить – по этому поводу или по какому-нибудь другому, – но сдержался. Это было хорошо. Так или иначе, все было сказано, и полицейский не мог помочь несчастному, оказавшемуся вдруг на улице. В конце концов, бывает и гораздо хуже. Этот уж как-нибудь выкрутится. Человек, который изучил ремесло изготовления скрипок у мастера Томази, не останется без куска хлеба. С такой рекомендацией он без проблем может получить место у какого-нибудь мастера или даже открыть собственную мастерскую.
Опытный полицейский редко ошибался в оценке людей и их судеб, однако здесь произошло именно это. Господин Умбертини не стал искать новое место или пытаться самостоятельно заниматься изготовлением скрипок. На деньги, скопленные за много лет, он снял скромную комнату в одной из узких улочек, ведущих от площади, где он жил раньше. Плата была невысокой, поскольку комната находилась в полуподвале и была довольно сырой. Ему это не особенно мешало, поскольку в ней он только ночевал.
Большую часть времени господин Умбертини проводил в трактире неподалеку от дома мастера. Прежде он никогда не ходил туда, поскольку не был склонен к алкоголю, к тому же трактир пользовался дурной славой из-за собирающейся там публики. Теперь обе эти причины отпали. Он стал пить, поначалу умеренно, чтобы почувствовать легкую оглушенность, а потом все больше и больше, неощутимо перейдя границу, за которой человек становится алкоголиком. В трактире подавали только дешевое дрянное спиртное, от которого у господина Умбертини после пробуждения в грязной подвальной постели долго болела голова, но он тем не менее снова шел туда.
Завсегдатаи трактира поначалу приняли нового посетителя с подозрением, избегая его общества. Прилично выглядевший, с хорошими манерами, он не был частью их мира. Но по мере того как проходило время и он становился все более похож на них по внешнему облику и поведению, к нему понемногу стали относиться с большим доверием. Он уже не пил в одиночестве, к нему всегда кто-нибудь присоединялся, и в конце концов все места за столом оказывались заняты. Это была весьма пестрая компания, в которой господин Умбертини еще несколько месяцев назад и представить себя не мог: угрюмые наемники из полка, расквартированного в предместье, тощие и гнилозубые шлюхи, карманники, возвращавшиеся из походов по рынкам, оборванные калеки-нищие.
Хотя господин Умбертини вовсе не желал разговаривать с подобными людьми, как, впрочем, и с кем бы то ни было другим, на эту тему, избежать ее стало невозможно, лишь только их отношение к бывшему помощнику знаменитого скрипичного мастера, а ныне – горькому пьянице стало достаточно близким, чтобы сдержанность исчезла. В отличие от полиции, которая не нашла нужным углубляться в причины самоубийства мастера, тайна эта не переставала обсуждаться любопытными завсегдатаями. На господина Умбертини пытались воздействовать самыми разными способами – от лести до угроз, – но он не проронил ни слова. Однако он не мог не слышать все те предположения, что излагали его товарищи по пьянству за столом в трактире сквозь густой, застоявшийся табачный дым и резкий запах кислого пива. Один из наемников, человек с черной повязкой на левом глазу и иссеченным шрамами лицом, утверждал, что слышал из надежных источников – за всей этой историей стоит наследственное сумасшествие. Дед по отцу господина Томази, столяр из ближайшего села, также лишил себя жизни, правда гораздо более мучительным способом. В минуту помрачения ума он заперся в мастерской и стал загонять себе в тело острые инструменты, какие попадались ему на глаза. Каждая рана по отдельности смертельной не была, но, в конце концов, после долгих мучений, он умер от потери крови, не издав ни звука за все время самоистязания. Когда домашние вломились в мастерскую, они увидели жуткое зрелище. Тело столяра, лежавшее на полу с раскинутыми руками, будто горизонтальное распятие, походило на некоего ежа с тридцатью тремя иголками. У жены, бывшей на пятом месяце, случился выкидыш, а единственного четырехлетнего сына потом всю жизнь преследовали ночные кошмары, от которых он просыпался с криком.
Господин Умбертини легко мог опровергнуть эту историю, но не стал. Он знал в первые годы ученичества деда по отцу своего мастера. Тот был часовщиком здесь, в городе, и умер в глубокой старости во сне, когда отказало ослабевшее сердце. Он пережил жену на несколько лет и оставил после себя семерых детей. Третий ребенок, первый сын после двух дочерей, стал отцом господина Томази; это был жизнерадостный и довольно распущенный человек, явно не отягощенный никакими мрачными детскими воспоминаниями, и умер он, подавившись рыбьей костью, когда неосторожно смеялся за едой. Младший из двоих его сыновей, Альберто, еще юношей получил отцовскую мастерскую по изготовлению и ремонту скрипок, поскольку унаследовал от матери тонкий слух. Уже вскоре он стал только делать скрипки, со временем став знаменитым за свое исключительное мастерство.
У одной из шлюх, в изношенном (несмотря на возраст чуть-чуть за двадцать) облике которой еще можно было разглядеть следы былой красоты, имелась другая версия. Как она узнала от человека, которому можно абсолютно доверять, причиной самоубийства господина Томази стала неразделенная любовь. Этой весной в городе побывал бродячий цирк, который давал представления на площади. Большинство номеров сопровождали своей игрой трое музыкантов. Среди них была цыганка, игравшая на скрипке. Мастер поначалу был очень недоволен ежевечерним шумом возле своего дома, но когда увидел эту девушку, то смягчился.
Каждый вечер он подходил к окну и якобы смотрел на происходящее на площади, на самом же деле глаз не спуская с молодой цыганки. Наконец после одного представления мастер спустился к ней, взяв самый лучший свой инструмент. Он позвал ее к себе и предложил играть на своей скрипке только для него в течение всей ночи, пообещав щедро наградить. Девушка немного пошепталась с остальными музыкантами и согласилась. Когда утром она вышла из дома господина Томази, то несла драгоценный инструмент, завернутый в коричневое тонкое сукно.
На следующий вечер мастер нетерпеливо ожидал нового выступления циркачей, но никто не появился. Бродячая труппа свернула свои шатры, стоявшие на окраине города, и отправилась дальше. На рассвете господин Томази нанял лошадь и бросился в погоню. Он объездил все окрестности, но циркачей и след простыл. Они словно сквозь землю провалились. Господин Томази вернулся домой, надеясь, что время возьмет свое и он забудет прекрасную скрипачку. Но это ему никак не удавалось. Он все глубже впадал в отчаяние, постепенно утрачивая желание и способность мастерить инструменты. Наконец, погрузившись в полную безнадежность, он решил прекратить мучения.
Помощник покойного мастера знал, что и в этой истории нет ни зернышка истины, но не сказал об этом, в том числе и потому, что не хотел мешать воодушевлению рассказчицы. Правда, в жизни господина Томази была одна печальная любовная история, но она произошла в молодости, когда он только постигал основы мастерства. Между ним и одной дальней родственницей с материнской стороны внезапно вспыхнула любовь. Запретная и тайная, она была весьма бурной, как обычно и случается в таком возрасте. Неизвестно, чем бы все кончилось, если б не вмешалась болезнь. У девушки открылась скоротечная чахотка, и она сгорела буквально за несколько недель. Господин Томази больше никогда не привязывался ни к одной женщине, хотя и не избегал их.
Один карманник, с длинными и ловкими пальцами и лицом, выражающим саму невинность, клялся честью, что ему из первых рук известно, из-за чего покончил с собой господин Томази. Дело было в карточной игре, где мастер потерпел настоящую катастрофу. С некоторого времени он был рабом этой страсти, хотя об этом никто не знал, даже его помощник, живший с ним под одной крышей. Каждую пятницу у мастера тайком собиралась компания картежников, проходя сразу в мансарду, откуда он в конце концов и шагнул в смерть. Окно они завешивали одеялом с кровати, чтобы снаружи ничего не было видно, а потом при свечах начиналась игра, нередко продолжавшаяся до зари.
Как честный человек, скрипичный мастер полагал, что имеет дело с ровней, и не подозревал, что попал в сети хитрых и жестоких шулеров. Вначале они играли с небольшими ставками, и мастер по большей части выигрывал. Но затем удача повернулась к нему спиной. Он начал терять, и не только деньги, но и рассудительность. Он стал повышать ставки в безумной надежде вернуть проигранное, но только увязал еще глубже. Когда у него кончились наличные деньги и драгоценности, он начал подписывать векселя. Так он остался без большого сельского имения, а потом и дома в городе. Однако все это господин Томази еще мог как-то перенести. Но когда карты отняли у него последний драгоценный инструмент, он понял, что опустился на самое дно. До мастера наконец дошло, что он стал жертвой обмана, но было уже поздно. Не сумев смириться с мыслью, что его скрипки попали в руки изворотливых воров, он осудил сам себя на самое тяжкое наказание.
И это, конечно, было выдумкой, но господин Умбертини и на сей раз смолчал. Встречи игроков каждую пятницу, пускай и тайные, не могли бы ускользнуть от его внимания. Кроме того, у господина Томази не было никакого имения, которое он мог бы проиграть. Но гораздо важнее, чем эти мелочи, было то обстоятельство, что игра представляла собой последний порок, которому мастер мог бы предаться, – поскольку испытал все ее последствия, хотя сам никогда и не играл.
Старший брат скрипичного мастера, господин Роберто Томази, еще в молодости стал завсегдатаем казино. Там он довольно скоро оставил свою долю отцовского наследства, потом некоторое время удовлетворял свою страсть благодаря щедрой помощи брата. Альберто долгое время проявлял удивительную снисходительность к слабости Роберто, соглашаясь оплачивать его карточные долги, но однажды тот в приступе ярости из-за того, что ему было отказано в большой сумме, схватил только что законченную скрипку и разбил ее о стену. Братья с той поры никогда больше не виделись, хотя старший слал покаянные письма и даже приходил к дверям младшего.
Хромой попрошайка, утверждавший, что он – внебрачный сын некоего военачальника, терпеливо выслушал все три рассказа, а потом самоуверенно заявил, что на самом деле все было совсем не так. Мастер вообще не совершал самоубийства, как считают все. Он не выпрыгивал из окна, его выбросили оттуда. Кроме двух помощников пекаря есть и третий очевидец. Речь идет об одном нищем, который после злосчастного случая сбежал из города, напуганный тем, чему стал свидетелем, поведав перед этим обо всем своему хромому приятелю.
Этот нищий провел ночь на площади, под какой-то лестницей, а на рассвете его разбудил треск, доносящийся откуда-то сверху. Он, еще толком не проснувшись, начал оглядываться и определил, что звук доносится из открытого окна мансарды в доме скрипичного мастера. Похоже было, что там пытаются что-то разбить, но снизу ничего не было видно. А потом все замолкло, и на некоторое время воцарилась тишина. В тот момент, когда на площадь вышли два помощника пекаря, каждый неся по корзине со свежим хлебом, в окне появился испуганный мастер. Он вцепился в раму, пытаясь сопротивляться кому-то, толкавшему его сзади. Борьба была бесшумной, поэтому юноши ее и не заметили. Они, ни о чем не подозревая, пересекали площадь среди голубей, о чем то болтая.
Давление на спину мастера становилось все сильнее, и его сопротивление в конце концов иссякло. Его словно подтолкнула какая-то огромная рука, он вырвался наружу и беспомощно полетел на мостовую, не издав при этом ни звука. Окно между тем оставалось пустым, как будто мастер сам, по своей воле, бросился вниз. Лишь на миг там мелькнула фигура, да такая жуткая, что от ее вида у наблюдателя, спрятавшегося под лестницей, кровь застыла в жилах. Она исчезла тотчас же, но и одного мгновения было достаточно, чтобы нищий без всяких сомнений узнал, кто это. Нищий просидел, притаившись, в своем укрытии еще долго, не решаясь двинуться с места. Он отважился выйти, лишь когда следователь закончил свой осмотр и тело пострадавшего было убрано.
Ничего необычного, заключил поучительно нищий, что господин Томази в конце концов пал жертвой нечистого. Всякий, кто обещает дьяволу душу в обмен на какую-нибудь временную и тщеславную выгоду, должен понимать, что тот однажды явится за своим. Рано или поздно. Однако у мастера не было причин жаловаться. Ему было дано в течение многих лет наслаждаться славой непревзойденного творца скрипок, хотя, конечно, всем было понятно, что такой талант не может быть от природы.
Вот тогда господин Умбертини впервые почувствовал искушение вмешаться. В отличие от предыдущих эта история была хотя бы отчасти верна. По всей видимости, сам рассказчик и был свидетелем того, что произошло на площади, а вовсе не какой-то его вымышленный, сбежавший приятель. Для человека, пересказывающего чужие слова, он слишком убедительно излагал подробности. Видимо, он просто хотел избежать допроса в полиции. Придуманные же частности были вполне правдоподобны. Без них история не была бы достаточно увлекательна для слушателей. С другой стороны, хотя он того знать и не мог, частности эти имели под собой некоторую основу. Господин Умбертини сдержался и промолчал, кроме всего прочего и потому, что был не готов пускаться в неизбежные обсуждения судьбы мастера, ибо тайна, присутствовавшая здесь, в значительной степени выходила за пределы его понимания.
Он вряд ли бы проговорился о ней, если только какое-то особенное стечение обстоятельств не вынудило бы его сделать это. Проходимцы и бродяги, составлявшие ему компанию в трактире, постепенно стали терять интерес к самоубийству скрипичного мастера, после того как выяснилось, что из его бывшего помощника ничего не вытащить. И сам он привлекал их всё меньше, поскольку обычно проводил время в мрачном молчанки, замкнувшись в себе и сосредоточившись на вине. Собутыльника стали покидать его один за другим, пока он не остался за столом в одиночестве. Единственный, кто обменивался с ним иногда парой слов, был трактирщик.
Однажды дождливым осенним днем господин Умбертини пришел в трактир рано. Там не было еще ни одного посетителя. Господин Умбертини сел за маленький стол с двумя стульями в углу, вблизи очага, и трактирщик без лишних вопросов, только по кивку головы, поставил перед ним три бутылки красного вина и стакан. Он бросил быстрый взгляд на исхудалое, небритое лицо клиента, его запавшие глаза и покрасневший нос, но ничего не сказал. Массивному бородатому хозяину трактира было все равно, как выглядят те, кто заходит в его заведение, лишь бы они платили за то, что заказывают. Не его было дело – предостерегать неумеренных пьяниц, что каждым следующим стаканом они сокращают и без того небольшой кусок жизни, который у них остался. Он, так же молча, забрал несколько монет, которые посетитель положил на стол, спрятал их в глубокий карман штанов под замызганным фартуком и ушел за стойку.
Господин Умбертини уже заканчивал вторую бутылку, когда в трактире появились посетители. Однако совсем не те, каких он привык здесь видеть. Сначала вошел мальчик не старше шести-семи лет. Он прошел к самому большому столу, сел во главе со, достал откуда-то лист бумаги и карандаш и, склонив голову, начал что-то писать мелким почерком. Иногда он брал в руки платок и какое-то время держал его прижатым к носу. За ним появилась особа средних лет, державшая под мышкой груду свернутых свитков. Она уселась возле мальчика, развернула один из свитков и погрузилась в чтение. Ухоженный пожилой господин, присоединившийся к ним вскоре, принес с собой совершенно белую кошку. Он нежно гладил ее, держа на коленях, и что-то шептал ей на ухо. Старушка, вошедшая вслед за ним, на миг застыла на пороге, направив испуганный взгляд сначала на трактирщика, потом на помощника мастера, словно увидела привидения. Резко опустившись на один из еще не занятых стульев, она положила перед собой муфту, рук из которой так и не вынула. Господин, появившийся после нее, был художником. Присоединившись к остальным, он тотчас раскрыл большой альбом, взял кусок угля и занялся каким-то наброском, ловко проводя отрывистые линии. Наконец, последним пришельцем был довольно беспорядочно одетый мужчина со взлохмаченными седыми волосами. Несколько секунд он рылся по карманам, затем нашел там кусок мела и без малейшего стеснения начал что-то писать на деревянной столешнице, стирая то здесь, то там рукавом пиджака с кожаными заплатами на локтях.
Шестеро незнакомцев за большим столом представляли собой крайне необычное зрелище для этого места. Все предыдущие месяцы, которые господин Умбертини провел в трактире, он никогда не видел здесь никого, даже приблизительно похожего на них. Почти столь же невероятным показалось ему и то, что трактирщик совсем не обратил на них внимания. Тот, кто внимательно следил, чтобы ни один посетитель не сидел с пустым стаканом, кто, ничуть не колеблясь, указывал на дверь вознамерившимся посидеть в трактире бесплатно, – сейчас даже не подошел к изысканным гостям, хотя они явно сулили хороший заработок. Вместо этого он направился к столу помощника мастера, махнул по свободному стулу пару раз грязной тряпкой, которую всегда носил с собой, а потом на нее и уселся.
Трактирщик перешел к делу без околичностей. Он заявил, что доподлинно знает, почему покончил с собой господин Томази. Это было довольно неожиданным заявлением, поскольку раньше он никогда не принимал участия в обсуждении этой темы. Казалось, она его вообще не интересует, хотя на досуге он не раз слушал различные истории о самоубийстве господина Томази. Мастер, сказал трактирщик, хотел сделать совершенную скрипку. Он вложил в это годы труда, и все говорило за то, что он на верном пути. Но, к сожалению, нет таких человеческих рук, которым было бы дано достичь совершенства. Вроде бы безупречная, скрипка все же не была божественной, как надеялся мастер. Убедившись в этом после утреннего испытания, господин Томази понял, что ему остался только один выход после такого поражения, и воспользовался им.
На сей раз господин Умбертини не выдержал. Если б рассказ трактирщика был просто ошибочным, он промолчал бы, проигнорировав его, как игнорировал прежние. Но эта история была оскорбительной по сути, и никто, кроме него, не мог вступиться за поруганную честь мастера. Это было долгом по отношению к учителю, который стоял выше зарока, данного господином Умбертини самому себе: никогда никому не рассказывать о том, что произошло в мансарде.
Трактирщик был прав, хотя господин Умбертини и представить не мог, откуда этот неотесанный и жадный продавец скверного вина узнал то, что мастер держал в секрете даже от своего преданного ученика. С бесконечным терпением и тщательностью господин Томази действительно делал совершенную скрипку целых восемнадцать лет. Только под конец господин Умбертини сообразил, что кроется за тем, что его учитель порой уходит в мансарду и долгое время проводит там, запершись изнутри, не взяв с собой инструментов для испытания; в эти часы мастера никто не смел беспокоить.
Однако трактирщик ошибался, когда с некоторым злорадством утверждал, что мастер не преуспел в своем замысле. Подкравшись к двери мансардной комнаты в то судьбоносное утро, когда было предпринято окончательное испытание уникальной скрипки, господин Умбертини первый и единственный раз в жизни услышал звуки небесной гармонии. Очарование этого опыта было столь мощным, – несмотря на дверь, приглушавшую музыку, – что он просто обязан был остаться вблизи дома мастера, а не уехать куда-нибудь в поисках достойного места, хотя и осознавал, что никогда больше не суждено ему пережить подобное.
Господин Умбертини знал, какой вопрос в конце концов задаст ему трактирщик, знал и то, что ответа у него нет. Если мастер действительно сделал совершенную скрипку, то что с ней стало? Или, по крайней мере, с ее остатками, если треск, который слышал нищий на площади, означал, что мастер ее разбил – хотя непонятно, зачем ему было так поступать со своим шедевром. Когда следователь взломал дверь, внутри ничего не обнаружили – ни целого инструмента, ни его раскиданных обломков. Значит, заявил трактирщик, должен существовать еще один, тайный ход в мансарду, через который помощник мастера проник до прихода следователя и уничтожил все следы.
Это было разумное предположение, объяснявшее обе возможности: или что скрипка была совершенна, или что не была. Оно имело лишь один недостаток: оно было неверным. В комнате на последнем этаже не было никакого тайного входа. Оказавшись в конце концов вместе со следователем в мансарде, господин
Умбертини столкнулся в то утро со вторым чудом. Инструмент должен был находиться в комнате, причем целый, однако его там не было. То же обстоятельство, что скрипке следовало быть целой, представляло собой первое чудо.
За некоторое время до того, стоя перед дверью, еще ошеломленный музыкой, только что переставшей звучать, господин Умбертини вдруг услышал изнутри нечто, ужаснувшее его. Он прекрасно знал эти звуки. Подобный треск мог значить только одно – мастер уничтожает дело всей своей жизни! Но почему? Не зная, что предпринять, господин Умбертини быстро опустился на колени и попытался заглянуть в замочную скважину. Если бы в ней не находился ключ, можно было бы многое увидеть, но и сейчас ему удалось разглядеть фигуру господина Томази, который исступленно размахивал скрипкой, держа ее за гриф. Мастер ударял ею по столу, стульям, спинке кровати, по стенам…
Но хотя он вкладывал в удары всю силу необузданного гнева, инструменту ничего не делалось. Скрипка упорно сопротивлялась всем усилиям мастера разбить ее, оставаясь нетронутой, словно он махал ею в воздухе. Не сумев повредить скрипке, даже бросив ее на пол и прыгнув на нее, мастер наконец оступился, сел на край кровати и обхватил голову руками, оставаясь в этой позе, не двигаясь, некоторое время. Затем встал, подошел к окну, схватился за раму, постоял так несколько мгновений, а потом опустил руки и нагнулся вперед. Онемевший господин Умбертини отпрянул от замочной скважины и осел на полу возле двери. Из оцепенения его вывел только стук следователя во входные двери внизу.