Текст книги "Арктический экзамен"

Автор книги: Николай Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Не суетись, все довезу за первый сорт! – обидчиво сказал водитель.

Ему бы эти заботы! Вчера Виктор принялся было таскать ящики в одиночку, но заведующая, опять качая головой, скорехонько привела партию бичей, что томились у ворот склада, поджидая заработка. Споро погрузили они продукты и, хотя он следил за работой в оба глаза, изловчились расковырять ящик говяжьей тушенки и стянуть несколько банок…

После полудня показались купола кремля. Они вздымались высоко над древней столицей Сибири и, казалось, парили в синем небе над просторными низинами. В зеленых пространствах их сияла лента Иртыша, и Виктор впервые за дорогу вспомнил далекое, юношеское – в этих местах работал он в рыбацкой бригаде. Где-то здесь и – Нефедовка – деревенька в два десятка подворий…

Десять лет прошло с той поры.

Всего – десять!

Город остался на противоположном иртышском берегу, и грузовик, миновав пыльный перекресток, свернул на серую проселочную дорогу, что вела к затону, в поселок речников. И через какие-то минуты над берегом старицы Иртыша показались громоздкие палубные надстройки плавстанции.

Команда с дикими воплями сбежала по сходням на берег, и Виктор разглядел светлую рубашку Ивана Пятницы. С Иваном он подружился еще перед отплытием – на судостроительном заводе.

– Что? Есть хочется? А, Пятница?

– Хотца, хотца… Мы тут местную столовку пока облюбовали. – Иван высок ростом, ладонь широкая, упругая – деревенского, мужицкого корня парень. – Пойди поспи, а то, гляжу, с ног валишься. Без тебя разгрузим.

– Спасибо, Иван.

3

На палубах и в цехах плавстанции – лязг, грохот железа, скрежет передвигаемых деталей и конструкций – вслед за станцией с завода прибыли баржи, доставили снятое накануне отплытия громоздкое оборудование, чтоб уменьшить осадку. И теперь бригада судосборщиков вновь устанавливает его по местам.

– Вира! Майна…

– Ви – ра – а!

Шланги, кабели, обрывки и осколки металла, бочки, кольца тросов и тросиков, а надо всем тягучая жара и удушающий запах краски, от которого нет укрытия в каютах, и лишь камбузные пары, поднимающиеся из вытяжной вентиляционной трубы, напоминают о жилом духе станции.

– Никак, повар?! – подняла – запеленатую платком голову – только глаза синеют – одна из женщин – маляров. Подруги ее, в заляпанных краской комбинезонах, уродующих фигуры, оглянулись, кто-то приглушенно прыснул.

– Ничего смешного! – улыбнулся Виктор, поднимаясь по крутому трапу.

– Суп, знать, из топора варит… Эй! Не пересоли!

– Приходи, пробу снимать будем!

– А вот и придем…

Он дважды сбегал на берег с ведерком, выбросил в овраг пустые консервные банки и колготился теперь в прохладной трюмной кладовой, ворочал сваленные в беспорядке ящики, кули, коробки, в которых упакована провизия.

– Да куда она делась?

– Что ищешь?

Не услышал он, как в открытую дверь кладовой зашел Иван Пятница. В мягких домашних тапочках ходит Иван бесшумно, не то что остальные – грохочут увесистыми ботинками.

– Флягу не найду.

– Белая такая?.. Так ее ж Борисов, как только прилетел, у себя в каюте поховал. А шо це такое во фляге?

– Шо це! Спирт! Понял? Ключи-то у меня, я никому не открывал.

Иван не воспринимает раздражения, спокойненько произносит:

– У меня вторые ключи… Я и отнес к нему в каюту вчера еще. Было приказано!

– Ну, раз приказано!

– Все банки, гляжу! – уныло говорит Пятница, окинув взглядом кладовую. – Да – а, долгим мне путь покажется.

– Ты о чем?

– Картошки-то нет! Луку тоже. – Пятница морщит лоб, и короткие, под полубокс, волосы ползут к затылку.

– Разведем огород на корме, вон места сколько! – смеется кок.

– В самый раз, ага! – веселей кивает Пятница. – Ладно… Тут я базарчик подсмотрел, можно кой – чего у бабок прикупить.

– Тебе финансы, что ли, отпустили на это дело?

– Вот голова! Да сбросимся по трешке. Приходилось сбрасываться?

– Наука нехитрая…

Бог послал этого Пятницу! Виктор уж совсем было загоревал: нет того, пет другого, а самого главного – нет картошки, а без картошки – куда? Команде-то что: накорми до отвала, вкусненько накорми, хоть себя на сковородке зажарь! Трижды в день электрик Леня Мещеряков наставително – призывно объявляет из радиорубки на все судно: «Команда «Северянки» приглашается в столовую!»

Один добровольный помощник у Виктора – Леня. На плавстанцию прилетел аж из самого Севастополя. Инженер – электрик, а по штату «Северянки» – просто рядовой электрик.

– На десерт что – стихи? – привычно кричит Леня за обедом.

Виктор выставляет парящий чайник разведенной сгущенки в раздаточное окно:

– Горячее мороженое со сливками!

– Опять сгущенка! – Леня театрально – скорбно бредет к столу с чайником.

…Втроем, под началом Пятницы, идут они на берег. Напротив гастронома речников подремывает старушечья торговлишка. Покупателей мало, больше пацанва, скидываются на пучок редиски, на стакан малины, скорее из желания проявить самостоятельность.

– Сгребай, мамаша, товар в одну кучу! – нависает над стойкой Пятница.

– Да что ты! Христос с вами! – не понимает торговка.

– Христос-то с нами… Луку вот нет. Берем, берем – оптом.

Торговка суетится, предлагает кусок бечевки, чтоб увязать пучки лука, но Иван, словно охапку травы, кладет его в руки Мещерякова. То же самое происходит у второй, у третьей стойки, и старушки, пряча деньги под фартуки, смотрят им вослед удивленно и с некоторым сожалением – оставили без дела, глядишь, веселей бы и день скоротали!

На палубе парни никак не минуют женщин – маляров, те рады хоть на минуточку отвлечься – поработай-ка в этих испарениях!

– Вот и закуска готова!

Иван – у него руки свободны от поклажи – тискает на ходу подвернувшуюся женщину, успевает уклониться от шутливой затрещины.

И вот на камбузе, обливаясь слезами, рубят и крошат они лук, пока не наполняют несколько стеклянных банок и не уносят свежий засол в трюм.

– Пойдем за картошкой? – потирает ладони Пятница.

А ужин? Пока энергию не отключили!..

Дизеля плавстанции еще не заводили, берегут соляр, его на судне, «на пожарный случай», немного. Поэтому энергией пользуются с берега – протянули кабель от электростанции. Прошлой ночью кто-то оборвал кабель, и судно несколько часов стояло без отличительных огней. Представитель завода инженер Глушаков расшумелся: «Хотите, чтоб какой-нибудь дурак вломился в потемках в борт! Да? Вы этого хотите? Подключайте сейчас же аккумуляторы!» В кромешной темноте коридора жилой палубы жгли спички. «Кто вахтенный?» – гремел Глушаков. Пришел вахтенный: «Ну, я вахтенный – Пятница!» – «Мне хоть суббота, хоть Первое мая! Включай аккумуляторы!» – «Посадим же!» – отвечал Иван. «Ну, посадим, утром подзарядим. Включай!»

Шум этот Виктор слышал и подумал тогда сквозь полудрему: «Пятница! Везде этот Пятница! Фигаро!.. Бог послал этого парня!..»

– Ужин надо варить, – повторяет он и ловит себя на мысли, что вот и сам незаметно попал под влияние Ивана, ждет его веского слова – что скажет?

– Успеешь, успеешь… Картошка, брат, не макаронники.

Леня Мещеряков только головой качает, то и дело дергает за козыречек курортной кепочки, всем нетерпением показывает, что он – готов, раз надо.

– Остальные где дармоеды? Могли б тоже помочь! – говорит Леня.

– А бис их знает, – вяло отмахивается Пятница. – А бис их понимает… Библиотекарь вон у каюты начальника пасется и этот, как его, Вася – моторист…

За картошкой идут на дальний конец затона, где лепятся у околицы частные домики с огородами и дворовыми постройками. Люди живут по-деревенски со скотиной и собственными погребами. И тут побывал практичный Пятница, успел договориться о картошке? Но вот заходят парни уже в третий двор, а хозяйки на деньги и глядеть не хотят.

– Что деньги? – упираются частники. – Нынче продукты дороже денег, сами зарабатываем дай бог. Что-нибудь бы на обмен! Поняли?!

– Что на обмен? – в четвертом дворе не выдерживает Пятница.

– Пароход-то ваш красят? Или вы с другова? Да нет, не с другова, а уж давно примечаю – вот эта верста коломенская на палубе распоряжается, – заворковала бойкая хозяйка.

– Ну, наш… пароход! Надо тебе чего?

– Красочки! – чистосердечно признается хозяйка, и в голубиных, детских ее глазах ни тени смущения. – Эмаль на пароходах добрая, ой добрая, покрасил – и через два часа ходи по полу… Я намечаю в домике прибрать, а на складах пока ведь допросишься, пока допросишься…

Пятница моргает, соображает, как поступить: озадачила его хозяйка – все ж добро не свое, корабельное, казенное, а точней – у маляров придется просить. Он посматривает на помощников, но Виктор с Мещеряковым плечами пожимают: мол, не знаем, как быть!

– Краска не наша. Маляры работают… – хмуро роняет Иван.

– А уж вы договоритесь, договоритесь… Святое дело! – наставляет хозяйка.

– Ладно. Приходи! – кивает Пятница.

И вот она картошечка – горяченькая, с пылу, с жару, с плиты. Виктор распахивает «амбразуру» раздаточного окна. В столовой только трое – Пятница, Мещеряков и самый молодой из команды моторист Гена Бузенков.

Сухощавый, порывистый, Гена обычно носится по судну, как заполошный. Задержится у главного щита, полистает документацию и опять грохочет ботинками то к дизелям, то в турбинное отделение. Делать мотористу в турбинном нечего, но Гена изучает станцию: не на шутку готовится к плаванию. И уж ест после этой беготни! Пятница только чубчик ерошит: куда вмещается в худобу, хоть бы поправлялся!

Любопытно наблюдать Виктору: вроде как семья собирается за столом, а он за хозяйку в этом семействе. Ну, семейка! Тянутся сегодня один за другим. Тучно отпыхивая, с брюшком, обтянутым шерстяным тренировочным костюмом, вкатывается, сверкая лысиной, Глушаков. За ним прошмыгивает в дверь, сутулясь от стеснительности, слесарь – электрик Миша Заплаткин.

– Выспались? – Пятница потеет над третьим стаканом чая.

Работать надо, а не клопа давить. Он и так плоский.

– Остряк! – вспыхивает Гена.

– Вчерашний суп будешь, Геннадий? – предлагает Виктор.

Тот кивает: какая, мол, разница. А Виктору уж и неловко – обманул парня, ведь супу ровно трое суток с рождения. Первый его камбузный опыт. Не рассчитал, сварил – добрый взвод или роту можно было б накормить.

– А что ты, Геннадий, прихрамываешь? – степенно интересуется Глушаков.

– А – а, не привык по этим лестницам бегать…

– Трапами они зовутся, – утирает пот Пятница.

Но нет еще троих – начальника, Васи – моториста и библиотекаря Вовы Кранта. По штатной должности Крант – турбинист. Прилетел он по личному вызову Борисова из Москвы. Налегке заявился – с магнитофоном и портфелем кассет к нему. Когда еще турбины плавстанции запускать в работу: в конце перегона! А пока потчует Вова, услаждает музыкой парней да за Борисовым доглядывает. Тот освободил первого своего адъютанта даже от обязанностей сторожа, которые выполняют парнии на вахтах.

Да вот он, Крант, собственной персоной нарисовался, просунулся в камбузную, в запретную для посторонних, дверь.

– Сюда нельзя! – останавливает его Виктор.

Ранние залысины, вечно припухшие глазки, постоянные шуточки, подначки – что-то неприятное есть в облике этого двадцатишестилетнего парня. Вообще-то Крант – Лапузин, Вова Лапузин по паспорту. Но так уж вышло, что и на «Северянку» Вова прикатил вместе с трестовской кличкой.

– Я на минутку, – мнется Вова. – Подкинь что-нибудь, Виктор Александрович, начальник просил. Сарди – ночек баночку, кофейку… Кранты?

– Празднуете?

– Гости, понимаешь, опять гости! – он уже и «понимаешь» начальниково перенял. – Капитан флота пришел. Надо уважить, да и кой – какие производственные проблемы решить…

День отходит на заречные луга. С комарьем и мошкой накатывается теплынь долгого июльского вечера. Можно спокойно побродить по нагретым палубам – теперь уж никто не хватится, не позовет, отправиться в поселок, в степь, там пахнет разнотравьем и вдалеке, оп приметил с верхней тентовой палубы, пасется одинокая лошадь и ходит человек, такой же свободный и праздничный.

На корме Миша Заплаткин спускает за борт шлюпку. На рыбалку, что ль, собрался? Нет, просто Миша любит подразмяться на веслах – мышцы застаиваются! А без работы он не привык.

Чудной он, Миша. По утрам просыпается раньше всех, окатывает себя забортной водой, делает зарядку. Вечером – разминка – на веслах.

– Можно с тобой? – спрашивает Виктор.

Нагретая за день вода отдает парным теплом. Он уже берется за поручни штормового трапа, как мимо, прогромыхав по сходне, бежит Вова Крант. Следом гонится Вася – моторист. Доска подвертывается под Васиным ботинком, и он с лёта, не успев и вскрикнуть, ухает в воду – в проем между бортами «Северянки» и баржи, с которой днем перегружали оборудование.

Подоспевают Глушаков, он совершал вечерний моцион по палубам, да еще Мещеряков, – тоже возбужденный, белую кепочку где-то обронил, и Васе помогают выбраться из воды. Вася тотчас продолжает погоню.

– Куда? – недоумевает Глушаков, хлопая белесыми ресницами.

А на берегу разыгрывается драка. Крант катится по откосу, и быть ему битым еще раз, но тут возникает перед Васей Мещеряков, пытается усмирить взъерошенных бойцов.

И Виктор машинально ринулся в этот клубок: не хватало мордобоя!

– Прекратите! Прекратите! – семенит в тренировочном костюме кругленький Глушаков. Но сбили с ног и Глушакова.

– Кока только не бить! Кока не бить! – громко провозглашает Вася, оттесняя Виктора в сторону горячим плечом. Но тем временем поднялся с земли библиотекарь и с ходу кинулся на Васю.

– Ах ты шестерка несчастная! – воссиял тот от предательского тычка в скулу и тотчас послал ответный, да явно не по назначению – Виктору Сапунову. И сам же в следующее мгновение получил ответную затрещину.

Опомнился Вася, усмирил пыл:

– Хорошо припечатал, Витя! Уважаю… Кока не бить! Кока не бить…

Но остывала уже, затихала, вспыхнувшая невесть отчего и как, нервная потасовка.

Вова Крант, сутулясь, шел к трапу. За ним, застегивая на ходу пуговицы рубашки, шагал, шумно дыша, Вася.

– Попробуй еще раз! Попробуй! – гудел он.

Сапунов с Мещеряковым смотрели им вслед, качали

головами. И только Глушаков все еще не мог прийти в себя:

– Да разве можно так, ребята! Разве можно…

4

Ночью ломало молнии и бушевал гром. То и дело Виктор вскакивал от грохота и фосфорического блеска в иллюминаторах, пока не догадался задернуть шторки. Сверкать переставало, но грохот продолжался, и ему казалось, что это раскалывается железная скорлупа каюты. Переборки, подволок, обитые пластиком, словно наэлектризовались, сухо потрескивали. В каюте было душно, тело покрывалось липкой испариной, к тому же поролоновый матрац и линолеум палубы превращали корабельное жилище в непроницаемую для воздуха коробку. «Проклятая химия!» – чертыхался он, мучаясь от духоты, отвинчивал иллюминатор. Громыхало с новой силой, наконец небо проломилось, хлынул густой ливень. Шел он долго, лишь к утру горизонт очистился и опять выкатилось жаркое солнышко. Посвежели, позеленели заречные луга, а в дали, посеребренной блестками влаги на траве, запестрели стада, и в бинокль можно было разглядеть полевой стан и неясные лица доярок, хлопочущих возле молочных фляг.

Умытой и обновленной ярко желтела палубными надстройками «Северянка», и на самих палубах у фальшбортов посверкивали во вмятинах синие дождевые лужицы.

Гладко побритый, надушенный одеколоном, в белой рубашке и в галстуке пришел на завтрак начальник станции Борисов. В первые дни появления на судне он принимал у себя в обширной каюте гостей с размахом – зачастило начальство речников, приезжал с завода главный строитель «Северянки», приходили еще какие-то нужные люди. Борисов угощал всех. Крант то и дело просил у кока закуску. Волей – неволей в неурочные часы приходилось Виктору жарить глазунью, но, загуляв до полночи, а то и до утра, компания обходилась мясными и рыбными консервами да охотничьим салатом, Виктор тоже был зван в эти застолья, но отказывался, ссылаясь на камбузные хлопоты.

Теперь Борисов, словно опомнился, устыдился недавней беспечности – час отплытия приближается, а ясности с дизельным топливом нет. Сколько ни бился, сколько ни посылал телеграммы на завод, получал один ответ: баржи с соляркой отправлены следом, но застряли из-за мелководья Тобола, на перекатах, надо искать выход на месте! А это означало – просить топливо на тобольской нефтебазе, где в эту пору тоже приключился дефицит. Глушаков уже побывал у начальства базы, но там руками замахали: «Нет нужной солярки, а какая в наличии, по лабораторному анализу не годится для плавстанции. Добро бы еще бочку – две отпустить, а то ведь – триста тонн!»

Борисов с сожалением подумывал, что «недопек», не догадался сразу пригласить нефтебазовское начальство в гости – на судне побывали уже персоны из разных ведомств города, больше с туристическими целями: что за диковина? больно много о ней написано в газетах?! Так что приглашение выглядело бы вполне пристойным.

– Поеду просить! А куда денешься! – нарушает всеобщее застольное молчание Борисов.

– Не дадут, Станислав Яковлевич, – откликается с другого конца стола Глушаков. – Поверьте, я на этом деле собаку съел.

– Ну так помоги, Валентин Григорьевич, раз такой опытный! Я, конечно, если загвоздка выйдет, буду звонить в Москву управляющему трестом. Но станцию-то вы строили. Тоже должна душа болеть. Раструбили на весь белый свет: единственная, неповторимая… достижение конструкторской мысли. А я мыслю так, что если не успеем прибыть вовремя в Обскую губу, там нас морской буксир ждать не будет. Так что зазимуем где-нибудь в Салехарде или Новом Порту…

– Что паниковать раньше времени? – отодвигает тарелку Глушаков. – Пойдем в горком, если что… У нас права, полномочия!

– Какие там, понимаешь, права! Канючить обыкновенным образом придется. Мое начальство – не ближний свет, в Москве, твое отрапортовало о сдаче судна заказчикам и руки умыло, а расхлебывать теперь мне придется.

– Ну, раз взялся! – утерся салфеткой Глушаков.

– Какое там взялся! Сдал энергопоезд заместителю, и пожалуйста – командировка, кораблем командовать! А я лужи босиком не переходил…

За столом засмеялись. И было в этом смехе что-то семейное, пропала первоначальная натянутость, и Виктор подумал: неплохой вроде этот мужик Борисов.

О драке Борисов пока помалкивает: сам же напоил «адъютантов». А в тех ревность, что ли, разыгралась: кто ближе к начальству?

«Не в ревности дело! – хмуро размышляет Виктор, наблюдая за парнями в раскрытую амбразуру камбуза. – Вот заработал отметину под глазом, да что отметина, разве дело в ней! В Васе?» Знал он про Васю немногое, но, может быть, главное: драка для парня – дело рядовое, привычное, он и в лагере отсидел за драку.

Да что-то не поворачивается душа сердиться на Васю…

– Кока не бить? – приветствовал он его на следующее после драки утро, поправив темные очки.

– Ты извини, Виктор… Я же нечаянно!

– Нечаянно?.. Ну ладно, со мной ты можешь и поладить, а как с командой, с остальным народом? Глушаков всерьез обещает «поднять вопрос» и будет прав, если тебя выгонят… Библиотекаря-то за что отметелил?

– А за дело… Я ему чуть не каждый день по шее поддаю, а он как ни в чем не бывало опять в каюту стучится: пошли, мол, опохмелимся… Вмешались только зря. Я с ним своим законом…

Что-то не договаривал Вася, «темнил». И Виктор опять интуитивно догадывался: не просто взбалмошная, хмельная потасовка разыгралась вчера между адъютантами начальника. Сердцем чувствовал – не просто!

– У нас таким фраерам темную играли. Одеяло на голову и – по ребрам… Разбирайся потом, с какой стороны кулак прилетел!

– Вася!..

– Да что – Вася!.. Он, гад, в трюм повадился за стиральным порошком. Старухам на берегу загоняет. Понял?.. Дефицит!.. Только – никому пока, прошу тебя, Виктор, как человека… Вот – дешевка! Хапать у себя дома! Не – ет, я с ним на своем кодексе потолкую…

«Надо ж! – подумал Виктор. – На кулаках решил «растолковать» Вове, как надо уважать корабельное имущество!.. Ну, Вася!..»

И дал он парню слово – «не поднимать пока шум». Пока…

– Обсудим на общем собрании твое поведение, Милован! – услыхал он строгий голос Борисова. – Обсудим!

– Ого! – удивляется Вася. – Обсуждайте! Подумаешь.

– Подумать тебе надо!..

Да – а, начальник знает, конечно, как «поприжать» Васю. В последней командировке тот монтировал энергопоезд на Печоре. Там ввязался в драку с поселковой шпаной и повторно заработал бы статью, если б вовремя не смотался да не напросился участвовать в перегоне «Северянки». Добровольцев в тресте нашлось немного.

– Обсуждайте! – кипятился Вася. – Чемодан в зубы и – привет!

– Остынь, – миролюбиво произносит Пятница.

Несут в амбразуру посуду, бросают на ходу «спасибо», и Виктору слышно, как долго грохочут ботинки по гулким коридорам судна. Еще возвращается Борисов, опахнув одеколоном, и, деловито оглядев камбуз, собирается дать распоряжения.

– Слушаю, Станислав Яковлевич!

– Вот что, Виктор Александрович! Прикинь количество продуктов по списку да составь меню на неделю… Как положено на корабле!

– А как оно положено па корабле? Вы знаете?

– Но ты обязан знать. Ясно?

– Есть! – отвечает он дурашливо и тянет руки по швам.

– Ну, ну, – хмурится Борисов. – Не паясничай!

Гора грязной посуды, заботливо попыхивающий парком титан, раскаленная плита и вечный, режущий глаза электрический свет. И днем при солнышке, и в сумерках, и ночью. Иллюминаторы камбуза и столовой заварены толстыми пластинами еще на заводе на случай штормовой волны со льдом.

Ну что ж, пора приниматься за уборку да подумать о грядущем обеде. Виктор опускается на ящик с картошкой перекурить, подумать: обязанности пока не утомляют, но хлопот, дай бог ноги да руки, под завязку.

«Желудок – путь к сердцу моряка. А морской кок – па голову выше сухопутного полковника!» – это Пятница изрек, заботливая душа.

– Я тут тебе швабру новую смастерил, – топчется Иван у дверей. Из-за спины его выглядывает Мещеряков – в кепочке своей курортной.

– Покорно благодарю, боцман! Ты проявляешь отеческую заботу!

Иван потоптался, покашлял, ушагал по своим делам.

– А я – подмогнуть! – говорит Леня и, не дожидаясь согласия, тащит швабру в столовую. Там он минут десять гремит стульями – стулья, как и положено на морском судне, со штормовыми креплениями, пока они не закреплены в гнездах палубы, и всякий раз, когда их передвигают, цепи – крепления гремят и раскачиваются, как огромные серьги.

Закончив уборку, Мещеряков на носочках, как бы крадучись и шаловливо грозя кому-то пальцем, подбирается к двери кладовой, где стоят холодильники, мешки с мукой, а главное – коробки с сухофруктами и с изюмом. Мещеряков – сластена.

– Можно горстку?

– Какой разговор, – смеется Виктор. – Все же тебя не только высшей математике в институте учили, но и вежливости!

Леня, довольный, подсаживается чистить картошку.

– Сидишь тут, как инкубаторский, при искусственном свете, а на улице сегодня – погодка – а!

– На улице… На лестнице… Ну и терминология у вас с Бузенковым! Настоящие моряки на смех поднимут!

– Настоящие! К тому времени, пока они к нам придут, мы сами станем морскими волками.

Виктор вздохнул: больно уж хочется поскорей «отдать концы» и распрощаться с томительной стоянкой у берега. Да, черт побери! Поскорей!

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

– Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

– Твои стишки? – застревает Леня с недочищенной картофелиной.

– Рубцова! – говорит Виктор. – Отличный поэт. Расскажу… А пока, Леня, поставим-ка на плиту бачки с водой. Как положено на корабле… Пошли на свет божий…

На тентовой палубе судосборщики уже навели порядок. Принайтовали к палубе тросы, доски, деревянные брусья, ящики с цементом – аварийное имущество на случай пробоины борта. Прошлись тут маляры с кистями и краскопультами, и теперь тентовая палуба синё и празднично отсвечивает при ярком горячем небе.

Тут в сборе остальной народ из команды – Борисов с Глушаковым ушли на рейсовой «Ракете» в город «выбивать солярку», – и парни, чтоб не слоняться без дела, по указанию Пятницы, обматывают шпагатом ручки паровых вентилей. Сноровисто, только пальцы мелькают, работает сам Пятница да Заплаткин, словно весь свой век только и делали они, что обматывали шпагатом вентили. Вова Крант покуривает, вызывающе бросая окурки с высоты в воду, томится.

– Прекрати! Самое позорное для моряка – воду окурками осквернять! Прекрати, Вова! – не выносит безобразия Пятница.

– То для моряка… А мы же пиратская компашка!

Палит солнце, накаляется железо палубы, и тихо так, мирно вокруг, что слышно, как высоко над рубкой поет жаворонок да, сбавив обороты машине, ткнулся в береговой песок небольшой катеришко…

Но опять – грохот. Он приближается, растет – откуда-то из преисподни трюмных помещений станции, – и наконец, появившись на свет божий, споткнувшись, валится Бузенков.

– Дурацкие лестницы! – Гена корчится в муках, растирает пораненное, наверное в десятый раз, колено.

Пятница пытается помочь ему подняться. Гена отмахивается. Вася Милован смеется. Подхихикивает библиотекарь.

Безжалостный народ, жестокие нравы!

– Эй, на барже! – кричит Крант рулевому подошедшего катеришки. – Ружжо на борту есть?

– Ну есть, а зачем? – откликаются с катера.

– Человек мучается, добить надо!

– Не – ет! Ружье не дам…

– А топор?

– Вон бери с пожарного щита… Только положи потом на место.

Бузенков на четвереньках отползает от люка, тоскливо и отрешенно смотрит мимо парней.

Жаль парня Виктору. На твердой земле, кажется, еще не научился держаться основательно, а тут – в такую командировку! Рассказывал Гена недавно, что учился на предпоследнем курсе техникума на механическом отделении, да, кажется, ни с того ни с сего перевелся на заочное, хоть и мама была против, не одобряла…

– А что сегодня кок на званый обед нам готовит? – опять бодрится Крант. – Реактивное блюдо? Горох с тушенкой?.. Эх, цыпленочка в табаке бы да шкалик шампанского, как бывало в ресторане «Арбат»! Кранты!

– Иди, сготовь… Хоть в табаке, хоть в махорке! – хмуро откликается Вася, отхватывая ножом кусок шпагата, и тугие мышцы его рук внушительно перекатываются под загорелой кожей. – Дрейфишь?

Виктор внимает хмуроватому диалогу, припоминая, как недавним вечером стоял он с библиотекарем на верхней палубе и вел с ним интеллектуальные разговоры о том, о сем. Вова читал наизусть стихи Блока, намекнул мимоходом, что он из приличной московской семьи, дядюшка известный ученый, а вот у самого все не сложилось, не «вытанцевалось» и что, мол, теперь все поздно – институты, высшее образование. «Хорошо, Станислав вытащил на «Северянку», прокатится по ветерку, работенка – не бей лежачего… Кранты!»

До драки, до потасовки разговор был, до Васиного признания. И теперь опять, вспоминая недавнюю ту беседу, подумал о Кранте: не сойдется, никогда не сойдется с ним! Интуитивно ощущал – разным курсом двинутся они к северу, разным…

– Цыпленка ему! Да он трем кошкам суп не разольет! – это Пятница, как всегда, разряжает атмосферу.

И все же как хорошо и тепло под июльским солнышком.

Вечером прощались с бригадой маляров. Судосборщики уехали на завод раньше, и теперь на плавстанции идеальный флотский порядок. Прямо хоть под венец веди «Северянку». И маляры, эти вечно заляпанные краской малярши, в своих неуклюжих спецовках, вдруг преобразились – навели глянец и маникюр, накопнили прически и, стуча каблучками, поднялись по сходне на борт. Корабельный народ, пока они работали на судне, умудряясь проползти с кистями и краской в самые глухие закоулки плавстанции, относился к ним снисходительно и вроде бы без должного внимания – в легких платьицах, полувоздушно облегающих фигуры, маляры преобразились, и народ, в большинстве молодой, разглядел в них женщин!

– Бабы идут! – восхищенно воскликнул Вася Милован, распрямляясь у леерного ограждения тентовой палубы, куда команда привыкла собираться после ужина на перекур, на чистый воздух, если отпадало желание побродить по поселку или сходить в кино. – Гляньте, бабы же! – опять произнес Вася таким тоном, словно случилось явление Христа народу. Кинулся было Вася по трапу вниз, но поймал на себе напружиненный взгляд начальника.

– Погоди, не суетись! – сказал начальник. И парни, свесясь над леерами, смотрели, как они идут.

А они шли. По главной палубе. От юта – на бак. С десятиметровой высоты видны были их робкие шажки на неуверенных каблучках и непривычное смущение, словно и не они два часа назад, громыхая тяжелыми ботинками, сходили на берег, пряча под платки выбившиеся прядки волос.

Они шли. И каждый чувствовал, что негоже столбенеть, а пора уж и проявить рыцарство да помочь им подняться по ступенькам заковыристых трапов – крутых и длинных, как путь к любому празднику. Гости пожаловали!

– Встречайте гостей! – наконец вымолвил начальник и персонально сделал Виктору знак. Того тотчас сдуло с палубы, и минутой позже, звеня связкой ключей, отпирал он двери столовой, которую по-флотски достойней и приличней называть – кают – компанией.

Последними в кают – компанию вошли Борисов и Вова Крант. Начальник нес впереди себя графин со спиртом, и пока рассаживали женщин, а Виктор подавал в амбразуру тарелки, Крант настроил магнитофон. Запел, заиграл магнитофон, заголосил по-непонятному, по-иностранному. За столом как-то сразу сделалось шумно, привольно: громкие советы, звяканье тарелок, стукоток каблуков под столом – осваивались, уплотнялись, поправляли прически, локоны, расправляли плечи. Праздник!

– Остановите музыку! – вдруг по-хозяйски распорядился начальник, и адъютант поспешно повиновался. – Товарищи женщины! – многозначительно продолжал Борисов, поднимаясь с наполненной рюмкой, всей своей уверенной осанкой требуя почтения и внимания.

Малярши, все еще не до конца освоясь с обстановкой, смущенно примолкли, каменея в парадном свете блистающих огней кают – компании.

– Дорогие товарищи женщины!..

– Дамы и господа, – непочтительно усмехнулся инженер Глушаков.

Но Борисов и не моргнул, не дрогнул с воздетой в руке рюмкой, продолжал:

– Хочу поблагодарить вас, дорогие товарищи, поблагодарить от имени руководства энергетического треста и от себя лично за хорошую работу… Вы, не считаясь со временем, с отдыхом, оставив дома семьи, приехали сюда, раз потребовала… обстановка, вовремя и в срок завершили покраску энергопоезда, то есть плавучей электростанции, одну из первых в стране. И мы, команда судна, обещаем довезти ее на место…

– И не утопить! – опять не высидел Глушаков и, не дожидаясь окончания тоста, поддел на вилку кружочек огурца.

– И не утопить! – наконец отреагировал начальник. – Ну, Валентин Григорьевич, что же вы? В такой-то момент!..