Текст книги "Михаил Тверской"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Отрада историка

Точно датированные известия – отрада историка. Опираясь на них, можно выстроить хронологию событий и цепь причинно-следственных связей. Но как слаба эта выстроенная по технологии карточного домика опора...

Итак, в конце 1270-го – начале 1271 года великий князь Ярослав Ярославич живёт во Владимире и готовится к долгому и трудному путешествию в Орду. Крайним сроком его отъезда из Владимира можно считать начало февраля 1271 года. К этому заключению приводит ещё одна дата, содержащаяся в позднем Похвальном слове Михаилу Ярославичу. Согласно этому источнику, будущий святой родился 1 ноября (76, 48). Соответственно, за девять месяцев до этого его отец должен был ещё быть на Руси. Своих жён князья в Орду обычно не брали.

Согласно некоторым летописям, Михаил Ярославич Тверской родился в год кончины отца, вскоре после неё. «Того же лета по преставлении великого князя Ярослава Ярославича родися сын его Михаил» (17, 150; 22, 74; 25, 89; 26, 101; 28, 93).

Зная дату кончины Ярослава Ярославича (16 сентября 1271 года), можно утверждать, что княгиня Ксения, мать Михаила, узнала о смерти мужа и даже успела похоронить его ещё до рождения сына.

Справедливости ради, следует напомнить, что в Рогожском летописце, чтения которого для этого периода предпочтительны как более древние, известие о рождении Михаила в ряду событий стоит ранее, чем о кончине его отца. Случайность это или отражение реальной последовательности событий – сказать трудно.

Хронологическая путаница – точнее, попытка её преодолеть – породила и ещё одно противоречие в летописях. Продолжительность правления Ярослава Ярославича в качестве великого князя Владимирского одни летописи определяют как семь лет, другие – как восемь (35, 331; 17, 150). Здесь угадывается некоторая скользкая арифметика. Если первым годом правления Ярослава Ярославича во Владимире летописец считал 6771 (1263) год – год кончины его предшественника на великокняжеском столе Александра Невского, то, прибавив цифру 7, получим 6778-й, то есть 1270 год, а прибавив 8 – 1271-й. Если же летописец первым годом великого княжения Ярослава Ярославича считал 6772 (1264) год, то семь лет заканчивались в 1271 году, а восемь лет – в 1272-м. Задача становится ещё более сложной, если учитывать возможность хронологических выкладок летописца по трём календарным системам – сентябрьской, мартовской и ультрамартовской. Отмечено, что Рогожский летописец (как и Симеоновская летопись) за этот период придерживается в основном мартовского счёта лет (61, 14). Однако некоторые события датируются как по сентябрьскому, так и по ультрамартовскому счёту.

Итак, подведём итоги. Первое точно датированное известие в интересующем нас ряду – солнечное затмение 23 марта 1270 года. Троицкая летопись даёт это известие под 6779 ультрамартовским годом, то есть с опережением на один год. Но для нас важно отметить, что затмение случилось до отъезда Ярослава Ярославича в Орду и служило грозным предупреждением князю о надвигающихся несчастьях.

Далее события выстраивались следующим порядком. В декабре 1270 года великий князь Ярослав Ярославич Владимирский и Тверской приезжает во Владимир. Пробыв здесь около месяца, он в воскресенье 16 января 1271 года отправился в Орду. О цели его поездки мы можем только догадываться.

Весну и лето 1271 года князь провёл в ставке правящего хана Менгу-Тимура – внука Батыя. Покончив с делами, он поехал домой и по дороге скончался 16 сентября 1271 года. Можно полагать, что на время своего путешествия в Орду Ярослав Ярославич передал домашние дела своему старшему сыну Святославу. Известно, что после кончины отца Святослав деятельно принялся за управление княжеством. Другой брат, Михаил Старший, вероятно, ездил с отцом в Орду и разделил его судьбу – внезапную и непонятную кончину где-то в Диком поле.

Между тем княгиня Ксения Юрьевна, вторая жена Ярослава Ярославича, 1 ноября 1271 года – через девять месяцев после отъезда мужа – родила ему сына, также названного Михаилом.

Наречение имени для княжеского сына было весьма ответственным делом. Здесь следовало проявить дальновидность и учесть целый ряд обстоятельств. Это и дата рождения, и имена предков, и русский перевод греческого имени. Нередко имена имели и определённый «подтекст», намекая на то положение, которое носитель имени должен был со временем занять в иерархии власти.

«Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков даёт имя и кто из умерших предков избирается в качестве “прототипа” для вновь появившегося члена рода. В сложной и многоступенчатой системе наследования столов, сложившейся на русской почве, имя нередко определяло те династические перспективы, на которые новорождённый мог рассчитывать по замыслу своих ближайших родственников. Так, если ребёнка называли в честь близкого родича, при жизни обладавшего определённым княжеским столом, то зачастую это означало, что его прочили на княжение в том же городе» (89, 13).

Иначе говоря, имя – это своего рода ключ к закрытой информации. А потому на устройстве этого «ключа» стоит остановиться подробнее.

Современные исследователи вопроса приходят к выводу, что «имя князя могло служить своеобразной формулой, связывающей его с предками, определяющей его династическую и индивидуальную судьбу» (89, 446). Обнаружив, таким образом, новый источник информации, историк мог бы захлопать в ладоши, если бы не это уклончивое «могло служить»...

«Что в имени тебе моём...»

Строка из стихотворения Пушкина всплывает в памяти как заставка к рассуждениям на тему именослова. Известно, что в княжеских семьях имена детям (и в первую очередь мальчикам) подбирали, исходя из семейных традиций и представления о «княжеских» именах. При этом греческие и вообще христианские имена постепенно вытесняли славянские. Первые использовались как крестильные, а вторые – как родовые (мирские).

Предполагаемая дата рождения Михаила Ярославича (1 ноября 1271 года) коррелируется с церковным календарём. Имя патронального святого выбирали таким образом, чтобы не отходить более чем на две недели от дня его памяти по месяцеслову. В святцах имя Михаил связывалось с двумя датами – Собором Михаила Архангела (8 ноября) и Чудом архистратига Михаила, «иже в Хонех» (6 сентября).

Люди Средневековья не любили отступать от родовой традиции. Так, например, в домонгольской Руси существовало неписаное представление, согласно которому нельзя называть ребёнка родовым именем живого отца или брата (89, 12). Отсюда следует, что к 1 ноября 1271 года Михаил Старший уже ушёл из жизни. Надо думать, что его смерть была каким-то образом связана со смертью Ярослава Ярославича...

На всех этажах общественного здания праздновали именины, то есть день памяти того святого, имя которого было дано человеку при крещении. Князья носили имя как флаг и как невидимый доспех, защищавший от врагов. Все знали рассказ о том, как Александр Македонский, «увидев юношу, своего тёзку, который боялся сражения, сказал ему: “Или привычку эту оставь, или имя себе измени”» (1, 52). Эту историю, основанную на «Жизнеописаниях» Плутарха, рассказывала Хроника Георгия Амартола.

Заметим, что имя Михаил в ту пору было довольно редким в княжеской среде. Так, на 125 потомков сына Ярослава Мудрого Всеволода, отмеченных источниками в период ХII—ХIII веков, было лишь четыре Михаила – племянник Юрия Долгорукого Михаил Вячеславич (ум. 1130), брат Всеволода Большое Гнездо Михалко (ум. 1176) и два внука Всеволода Михаил Ярославич Хоробрит (ум. 1248) и Михаил Иванович Стародубский (109, табл. 6). На 82 потомка другого сына Ярослава Мудрого Святослава (родоначальника Черниговского княжеского дома) приходятся всего три Михаила – князь-мученик Михаил Всеволодович Черниговский, казнённый в Орде в 1246 году, и два неприметных рязанских князя, отец и сын, первый из которых погиб во время рязанской резни 1217 года, а второй известен лишь по имени.

Изучение истории княжеских имён наталкивается на невидимые с первого взгляда «подводные камни». Так, например, нет ясности в вопросе о том, как долго сохранялась традиция наречения младенцу двух имён: христианского, дававшегося при крещении, и родового, дававшегося родителями, исходя из семейных традиций и разного рода привходящих обстоятельств. Родовые имена имели славянское происхождение (Владимир, Ярослав, Мстислав, Святослав, Изяслав, Ростислав и т. д.) или же уходили корнями во тьму варяжских времён (Олег, Игорь). В этих именах чуткому уху «ревнителей благочестия» слышался отзвук языческой древности. Постепенно родовые славянские имена вытеснялись христианскими именами из месяцеслова, имевшими главным образом греческое происхождение. Этот процесс отразил общее усиление позиций церкви в период ордынского ига. В XIV столетии повседневные княжеские имена были почти сплошь «крестильные», освящённые авторитетом месяцеслова.

Однако традиция двуимённости сохранялась ещё некоторое время. Вероятно, в ней видели средство предохранить человека от злых чар и колдовских наговоров. Но при этом как первое, так и второе имя происходило из списка христианских имён месяцеслова. Так, например, суздальский князь Дмитрий Константинович – тесть Дмитрия Донского – имел второе имя Фома. Второе имя могло появиться у князя и в ходе предсмертного пострижения в схиму. Так Александр Невский стал Алексеем, а Иван Калита – Ананией.

Но и вполне «церковные» имена сильно различались по своему значению и месту в неофициальной, но всем известной иерархии именослова. Так, например, одно из самых значимых и насыщенных разного рода аллюзиями имён – Николай – почти никогда не давали детям в княжеских семьях. То же самое относится и к имени Пётр. О причинах этого можно только догадываться (135, 37). Напротив, имена Василий («царский», «царственный») и Иоанн («Божия благодать») были в большом употреблении в силу их значения, а имена Константин и Дмитрий – в силу связанных с ними христианских легенд.

Итак, наречение имени новорождённому младшему сыну Ярослава Ярославича Тверского было результатом долгих размышлений княгини-вдовы и бояр. На выбор имени Михаила повлияла династическая ситуация. «Михаил Ярославич появился на свет вскоре после смерти своего отца, однако, будучи посмертным ребёнком, не был наречён отцовским родовым именем. Со всей очевидностью он получил христианское имя другого родича, скончавшегося незадолго до его рождения, а именно – своего единокровного брата Михаила. Таким образом, имя Михаил в данном случае совмещало в себе функции родового и христианского» (89, 580).

Возможно, в наречении имени сыграло роль и желание княгини-вдовы Ксении Юрьевны таким образом сблизить своего сына с его сводным братом – князем Святославом. Младенец должен был стать для бездетного Святослава младшим братом. При этом княгиня учла и то, что в имени Михаил, как уже было сказано, довольно редком среди потомков Всеволода Большое Гнездо, трудно было усмотреть какую-либо политическую претензию, кроме одной, естественной претензии – на роль младшего брата правящего тверского князя Святослава.

Доискиваясь во всём таинственного смысла, древнерусские книжники любили рассуждать о символическом значении княжеских имён (36, 566). В них они видели знаки Провидения.

При наречении имени для нашего героя сыграло свою роль и символическое значение имени Михаил. Таинственную глубину этого имени услышал и передал словами Павел Флоренский в своём трактате об именах. Выстраивая ряд «земных» имён, философ замечает:

«Но есть и другие имена. Они созданы не для земли, не в земле живут их корни. Это – силы, природе которых чуждо воплощаться в плотных и тяжёлых земных средах. Они могут попадать и на землю, как семена, приносимые лучами солнца из небесных пространств; и, попадая на неприспособленную для них почву, они прорастают и образуют себе тело из земных стихий, входя тем самым в разные земные отношения и связи. Но, подчиняя себе, силою своей жизненности, сотканное из земных стихий тело, эти имена всё-таки остаются чуждыми миру, в котором они произрастали, и никогда не овладевают им вполне. Хорошие или плохие, носители таких имён не прилаживаются вплотную к окружающим их условиям земного существования и не способны приладиться, хотя бы и имели на то корыстные расчёты или преступные намерения.

Одно из таких имён – Михаил. Имя Архистратига Небесных Сил, первое из тварных имён духовного мира, Михаил, самой этимологией своей указывает на высшую меру духовности, на особливую близость к Вечному: оно значит “Кто как Бог”, или “Тот, Кто как Бог”. Оно означает, следовательно, наивысшую ступень богоподобия. Это – имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в её осуществлении, в её посланничестве. Это – мгновенный и ничем не преодолимый огонь, кому – спасение, а кому – гибель. Оно “исполнено ангельской крепости”. Оно подвижнее пламени, послушное высшему велению, и несокрушимее алмаза Небесных Сфер, которыми держится Вселенная.

По своей природе имя Михаил – противоположность земной косности, с её и враждебным, и благодетельным торможением порывов и устремлений. И, попадая на землю, это имя живёт на ней как чуждое земле, к ней не приспособляющееся и не способное приспособиться. Михаил – одно из древнейших известных в истории имён. Но и за много тысяч лет своего пребывания на земле оно остаётся откровением на земле и не делается здесь своим, хотя и обросло житейскими связями и бытовыми наростами. Этому имени трудно осуществлять себя в земных средах, слишком для него плотных. Птице, если бы она и могла как-нибудь просуществовать на дне океана, не летать под водою на крыльях, приспособленных к гораздо более тонкой стихии – воздуху. Так же и небесное существо, Михаил, попадая на землю, становится медлительным и неуклюжим, хотя сам в себе несравненно подвижнее тех, кто его на земле окружает.

Небесное – не значит непременно хорошее, как и земное – не значит плохое. Деление по нравственной оценке идёт накрест делению по характеристике онтологической. Михаил, сам по себе, в порядке нравственном, ещё не плох и не хорош, а может стать и тем, и другим. Но каким бы ни стал он, в плотных и вязких земных средах двигаться ему и осуществлять свои решения затруднительно, он здесь неуклюж и неудачлив, хотя бы и продал себя миру, хотя бы направил свои усилия на приспособление к нему. Михаилу требуются большие внутренние усилия и соответственное напряжение воли, чтобы достигнуть в мире желаемого. Ему приходится карабкаться, прежде чем долезет он туда, куда большинство других приходит легко и почти не задумываясь» (138, 259-260).

Запомним эти характеристики. Следя за вехами и поворотами жизненного пути нашего героя, мы не раз будем замечать удивительную точность суждений философа. Что это, мистика или иная, ещё не ведомая нам реальность?

Известно, что предсказания цыганки-гадалки часто кажутся прозрением будущего благодаря их универсальности и неопределённости. Но здесь Флоренский дерзнул на метафизику совсем иного рода. Таинственная связь между формой и содержанием... Банальный, но оттого не менее верный тезис о том, что «форма определяет содержание»... Звуковая форма выражения духовной сущности... Музыка и происхождение гармонии... Сам философ определил свой подход к вопросу предельно просто и отчётливо. «Имя – тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность» (138, 26).

Младший сын князя Ярослава был с самого начала обездолен судьбой, отнявшей у него отца. Но судьба всегда соблюдает некое таинственное равновесие своих даров. Недодав человеку в одном, она с избытком воздаёт в другом. Тоскливая безотцовщина, горькое одиночество, необходимость с малых лет самому принимать решения и самому прокладывать себе дорогу в жизни... Но в этой кузнице куётся железный характер. Среди разнообразного родового наследства Михаил получил от отца и деда, может быть, самое главное – генетическую матрицу героя.

Пророк из Патары

В XIII столетии Тверь обладала собственной летописной и книжной традицией. В детстве Михаил общался с придворными книжниками, грамотными иноками городских монастырей. Помимо собственно Священного Писания и византийских хроник он слышал от своих наставников разнообразные легенды и предания на темы русской истории и христианской древности.

Одной из самых читаемых в ту пору на Руси книг было переводное апокрифическое Откровение Мефодия Патарского (38, 45). Именно этот трактат называет летописец, рассказывая о битве на Калке и рассуждая о причинах нашествия татар.

«Того же лета (1223) явишася языци, их же никто же добре ясно не весть, кто суть, и отколе изидоша, и что язык ихъ, и которого племени суть, и что вера их. И зовуть я татары, а инии глаголють таумены, а друзии печенези. Ини глаголють, яко се суть, о них же Мефодий, Патомьскый епископ, сведетельствует, яко си суть ишли суть ис пустыня Етриевьскы, суще межю встоком и севером» (7, 132).

Автор Откровения жил в III—IV веках н. э. в Малой Азии и был епископом города Патара...

Сегодня Патара пуста. Под ногами хрустит гравий насыпной дороги. На каменистом плато среди гор одиноко высятся ворота в виде триумфальной арки – парадный въезд в город. Поодаль – развалины античного театра и бесчисленные обломки камней, некогда составлявшие колоннады портиков и стены зданий цветущего города. На старом кладбище – почерневшие от времени каменные гробницы. Кругом – ни души. Патара лежит в стороне от экскурсионных маршрутов. Покой руин тревожат лишь юркие ящерицы, усыпавшие нагретые солнцем камни.

Безлюдье и глубокая тишина навевают мысли о вечном. Окружённая со всех сторон горами, древняя Патара привлекает любителей медитации и одиноких прогулок. В тишине, среди вечных пейзажей Востока яснее слышен голос Неба. Здесь епископ Мефодий увидел грядущие судьбы человечества. И может быть, одна из этих каменных гробниц некогда скрывала бренные останки пророка...

Основываясь на Библии и древних авторах, Мефодий написал величественный по тону и тёмный по содержанию трактат, посвящённый наступлению «последних времён» – то есть конца света. Эта тема по-разному воспринимается разными людьми. А потому для объективности суждений обратимся к научному справочнику.

«Откровение – краткий рассказ о истории мира от Адама до светопреставления, распределённый по тысячелетиям на семь периодов. Вторая половина Откровения, в которой повествуется о седьмом тысячелетии (в ней освещаются события, которые будут предшествовать кончине мира и происходить в последний период его существования, – царство антихриста, второе пришествие Христа, страшный суд), привлекала к себе наибольшее внимание средневековых читателей. Большое место как в исторической, так и в пророческой части Откровения занимает история борьбы израильтян с измаилтянами и рассказ о “нечистых” народах, заключённых Александром Македонским в неприступных горах. Племена измаилтян, разгромленные израильским вождём Гедеоном и бежавшие в Етривскую пустыню (сюжет этот восходит к Библии), в седьмом тысячелетии выйдут из Етривской пустыни и поработят многочисленные страны. После их нашествия в мире воцарится беззаконие, наступит полное падение нравов. Но со временем праведный греческий царь (курсив наш. – Н. Б.) одолеет насильников. Наступит расцвет христианства и всеобщее благоденствие. И тогда заточенные Александром “нечистые” народы выйдут и покорят почти весь мир. Тогда Бог пошлёт своего архистратига, который погубит всех захватчиков. Через некоторое время родится антихрист. После царства антихриста последует второе пришествие Христа и страшный суд.

Откровение получило широкое распространение в византийской литературе. Сохранившиеся списки дают четыре редакции произведения; первая редакция представлена двумя вариантами. С греческого языка Откровение уже в ранний период своей литературной истории стало переводиться на латинский и славянский языки. Латинский текст Откровения сохранился в двух редакциях. С латинского текста памятник переводился на западноевропейские языки. На славянский язык Откровение переводилось дважды, оба раза в Болгарии, сербский перевод восходит к болгарскому оригиналу. В основу славянского перевода легла первая редакция греческого текста. Оба славянских перевода, не зависящие друг от друга, восходя! к различным вариантам первой греческой редакции Откровения, но в основе их лежат более древние и близкие к авторскому тексту списки, чем дошедшие до нашего времени. На Руси славянский перевод Откровения стал известен очень рано – не позже начала XII в.» (63, 283).

Мефодий Патарский не относится к классикам святоотеческой литературы. Жанр пророчества гораздо сильнее представлен в библейских книгах Ветхого Завета. Однако в определённых исторических обстоятельствах интерес читателей к его сочинению резко возрастал. Временами пророчества Мефодия оказывались весьма востребованными. Так, особой актуальностью звучала для Руси в XIII столетии тема нашествия и господства степных народов («измаилтян»). Уже в рассказе о нашествии Батыя летописец цитировал Мефодия Патарского. Русские люди с нетерпением ждали исполнения Мефодиева пророчества относительно «греческого царя», который прогонит поработителей и восстановит былое благоденствие.

Со временем в текст Откровения были сделаны интерполяции. Так, в некоторых списках произведения появилась не только тема «царя последних времён», но даже имя этого «греческого» (то есть православного) царя – Михаил. Своим происхождением имя, по-видимому, обязано Ветхому Завету (79, 235). В книге пророка Даниила о «царе последних времён» говорится следующее:

«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге» (Дан. 12:1).

Всё это позволяет думать, что князь Михаил Ярославич уже в детстве – когда память так свежа, а восприятие так непосредственно – слышал вокруг разговоры о том, что ему суждена особая судьба. Именно он и есть тот «царь последних времён», о котором сообщали древние пророчества. Он – «Михаил, князь великий», стоящий за сынов избранного Богом русского народа.