Текст книги "Михаил Тверской"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Матрица поколений

Характер тверских князей определялся не только своеобразием земли, которой им довелось управлять, но и теми родовыми чертами, которые живут в каждом человеке в виде некоей таинственной матрицы поколений.

Античная биография обычно начиналась с рассказа о том, кем были далёкие и близкие предки героя. «Перикл был из филы Акаментиды, из дема Холарга – как с отцовской, так и с материнской стороны из дома и рода, занимавших первое место...» (95, 285). «Род Октавиев некогда был в Велитрах одним из виднейших...» (134, 38). В таком предисловии есть глубокий смысл...

Герой нашей книги жил в эпоху, когда связь человека с землёй, на которой он вырос, и с предками, которым он обязан жизнью, характером и положением в обществе, ощущалась гораздо сильнее, чем в наше время.

Чем выше был социальный статус человека, тем сильнее была его зависимость от прошлого. Князья и бояре измеряли свои достижения достижениями предков. Сегодня нам уже трудно понять эту органическую связь человека с окружающим миром и миром предков. Свою землю – вотчину – они ощущали почти как часть своего тела, а население своей вотчины – как стадо, пасти и защищать которое им поручил Всевышний. Они испытывали чувство ответственности перед предками и потомками за свои дела. И потому любое сообщение о действиях князя в летописях часто предваряется сообщением о том, чей он был сын, внук и правнук.

Не будем отрекаться от «заветов мудрой старины» и начнём жизнеописание Михаила Тверского с экскурса в генеалогию нашего героя и в историю земли, которой ему довелось управлять...

«Откуда есть пошла...»

Начало Твери окружено таким же густым туманом, как и начало Руси. Но человек по природе своей не терпит неопределённости. Вот как представлял зарождение города один из дореволюционных историков:

«Губернский город Тверь расположен по обоим берегам реки Волги при впадении в последнюю с правой стороны реки Тьмаки, а с левой – Тверцы, разделяющей заволжскую сторону города на две части. В древности она называлась Тферью, Тьферью и, как теперь, Тверью. Начало её относят к 1181 году. Великий князь владимирский Всеволод Юрьевич (Большое Гнездо), для охранения своих владений от набегов новгородской и новоторжской вольницы, поставил при устье Тверцы городок, то есть крепостцу. Отсюда неудачно производят и самое название города твердь – Тверь. Но низменный левый берег Волги представлялся неудобным для заселения, так как часто, особенно в половодье, подвергался наводнениям, а потому многие стали перебираться на правый, нагорный берег. Впоследствии и самая крепостца перенесена была великим князем Ярославом Всеволодовичем также на правый берег, так что образование Твери как города в строгом смысле этого слова относят ко времени около 1240 года» (147, 444).

Иначе смотрит на дело современный исследователь вопроса. Комментируя летописный рассказ о войне между Юрием Долгоруким и киевским князем Изяславом Мстиславичем в 1149 году, он полагает, что помимо основанного Юрием городка Кснятина (у впадения в Волгу правого притока – реки Нерль Волжская) «здесь были три города, расположенные близ или при впадении в Волгу трёх её крупнейших притоков: Тверцы, Шоши и Дубны. Это города Тверь, Шоша и Дубна. Тверь впервые упоминается в начале 60-х годов XII века, Шоша и Дубна – почти на полвека позднее. Несомненно, однако, что эти города существовали раньше первого упоминания о них в письменных источниках. Стратегическое положение Твери, Шоши и Дубны, запиравших движение по Волге и её притокам вглубь Ростовской земли, указывает на их довольно раннее возникновение как военных крепостей. Думается, что Тверь, Шоша и Дубна входили в число тех шести волжских городков, которые были взяты Изяславом и Ростиславом, точнее, последним при его движении по Волге к устью Медведицы. Во всяком случае, бесспорно то, что к концу 40-х годов XII века Юрий поставил ряд городов по Волге и за Волгой, чтобы укрепить порубежные места своего княжества. Вместе с тем это показатель формирования границы между Ростовской и Новгородской землями. Таким образом, вопреки существующему в литературе мнению, относящему формирование границы на верхней Волге между Ростовом и Новгородом к последней четверти XII – началу XIII века, граница эта устанавливается в 30—40-е годы XII века» (85, 82).

Мнение о новгородском происхождении Твери согласуется с предположением о её раннем возникновении и в целом представляется вполне убедительным. Однако отсюда следует, что уже с первых своих шагов как города Тверь переступает черту феодальной верности. Возникшая как новгородская фактория, она изменяет Новгороду и переходит на службу к владимирским князьям. И новгородцы не простили ей этой измены. Глухая неприязнь новгородцев к тверским соседям – реальность удельных веков. Со своей стороны, Тверь всегда относилась к Новгороду с той особой ненавистью, с которой изменник относится к преданному им господину. Жестокость тверских князей по отношению к Новгороду не знала пределов. Погромы тверскими князьями Торжка – южного форпоста Новгорода – стали едва ли не самыми мрачными страницами русской истории XIV столетия...

Первое внятное упоминание Твери сохранила знаменитая Лаврентьевская летопись, написанная монахом Лаврентием в Нижнем Новгороде в 1377 году. В ней под 6717 (1209) годом сообщается о походе на Торжок большого войска, посланного владимирским великим князем Всеволодом Большое Гнездо (1177—1212). Командовал походом его старший сын Константин, под началом которого шли и младшие сыновья владимирского «самовластна». Узнав о приближении большого войска, главный возмутитель спокойствия – призванный новгородцами знаменитый воитель князь Мстислав Мстиславич Удатный – не стал испытывать судьбу и уехал в свой удельный Торопец. Таким образом, вопрос был исчерпан. Константин, уже приближавшийся к Торжку, повернул свои полки обратно и «с своею братьею възвратишася со Тьфери» (10, 435). Маршрут владимирского войска вполне понятен: кратчайший путь с Волги на Торжок пролегал вдоль реки Тверцы, на устье которой и стояла Тверь.

Оказавшись на самом острие владимиро-новгородских споров, Тверь вскоре опять зазвучала в летописных известиях. В 1215 году новгородцы пригласили на княжение одного из сыновей Всеволода Большое Гнездо – Ярослава. Этот правитель – дед главного героя нашей книги Михаила Ярославича Тверского – отличался богатым набором как положительных, так и отрицательных качеств. Один из современных историков очертил его характер двумя эпитетами: «умный и беспокойный Ярослав» (88, 109). Летописцы обходились одним эпитетом и называли его – наряду со Всеволодом Большое Гнездо и Александром Невским – почётным прозвищем Великий (107, 290). Оно ассоциировалось прежде всего с Александром Македонским (1, 52). Плутарх рассказывает, что этим прозвищем первым в Риме был награждён Помпей за успешную войну в Африке (96, 288). Имя настолько прижилось, что перешло к потомкам Помпея в качестве родового.

Известно, что юные правители часто отвергают уроки отца и берут себе за образец давно умершего деда. Иван Грозный во многом следовал своему деду Ивану III, а Пётр III карикатурно подражал Петру Великому. Герой нашей книги Михаил Тверской часто вспоминал Ярослава Всеволодовича. Образ деда со всеми его добродетелями и пороками был для Михаила своего рода ориентиром, точкой отсчёта для выработки собственной политики. А потому присмотримся внимательнее к этой яркой личности – последнему великому князю Владимирскому свободной Руси и первому – Руси порабощённой...

Русский Алкивиад

«Имя – тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность», – говорил отец Павел Флоренский (138, 26). На дне этой метафизики угадывается ещё не познанная физика. Не случайно имя Ярослав носили 16 русских князей домонгольского периода, начиная с Ярослава Мудрого (109, 252). Этого «княжеского» имени не было в святцах. Его нельзя было дать младенцу при крещении. Но это был знак судьбы. В нём звучало торжество победителя. Носитель этого имени должен был прославиться и войти в историю. Имя Ярослав стало одним из самых популярных княжеских имён и выдерживало конкуренцию с «крестильными» именами до начала XV столетия. Последний Ярослав – отпрыск Серпуховского княжеского дома – умер в 1426 году.

Своими энергией, темпераментом и честолюбием дед Михаила Тверского вполне соответствовал своему громкому имени. Однако к его героизму примешивалась не «ложка», а, пожалуй, целый «ковш» самого беззастенчивого эгоизма. Это был Алкивиад Древней Руси – «человек, самой природой не созданный для покоя» (96, 173). Он отличался предприимчивостью и широким географическим размахом своих предприятий. Но его путь к славе был вымощен жестокостью и коварством. Он был изобретателен в отыскании выхода из сложного положения, но более всего преуспел в устройстве разного рода неприятностей своим противникам. Вот его краткий послужной список, составленный современным исследователем:

«Ярослав-Феодор Всеволодич-Дмитриевич.

Сын владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо, внук киевского князя Юрия Долгорукого. Он родился 8 февраля 1190 г. В Лаврентьевской летописи под 1201 г. записано, что Всеволод Юрьевич посадил Ярослава на княжение в Переяславль-Русский. Летописец Переяславля-Суздальского сообщает, что Ярослав княжил в Переяславле-Русском 7 лет. После возвращения в Северо-Восточную Русь Ярослав Всеволодич получил от отца в держание Переяславль Залесский.

В 1209 г. Всеволод Большое Гнездо послал Ярослава княжить в Рязань. Все рязанские города принесли Ярославу присягу верности, и в них он посадил своих наместников. Но княжить ему там долго не пришлось. Вскоре рязанцы арестовали его посадников, а самого Ярослава собирались заключить в оковы и выдать черниговским князьям. Узнав о случившемся, Всеволод Большое Гнездо подошёл с войсками к Рязани, разорил и сжёг город, а людей из него вывел в свою землю. После этого Ярослав, вероятно, вновь возвратился на княжение в Переяславль Залесский.

У В. Н. Татищева есть запись, где говорится, что после смерти отца Ярославу достались Переяславль Залесский, Тверь и Волоколамск. Летописец Переяславля-Суздальского сообщает, что он получил также Нерохоть (Нерехту?) и Дмитров.

В 1215 г. новгородцы пригласили Ярослава княжить к себе. В Новгороде он сразу же начал расправляться с неугодными ему боярами. Новгородцы выгнали его из города. Он ушёл в Торжок. “Той же осени много ся зла сътвори, – говорит летописец, – Поби мраз обилье по волости, а на Торжку все цело бысть. И зая (захватил. – Н. Б.) князь вершь (сжатый хлеб. – Н. Б.) на Торжку, не пусти в город ни воза”. Такой своеобразной блокадой Ярослав Всеволодич пытался подчинить своей воле новгородцев. Ему оказал помощь брат Юрий. Новгородцы пригласили к себе княжить Мстислава Удатного. Дружинники Мстислава и некоторых союзных ему князей, а также новгородские ополченцы нанесли сокрушительное поражение войскам Юрия, Ярослава и Святослава Всеволодичей в Липецкой битве. Ярослав ушёл княжить в Переяславль Залесский. Временно ему пришлось отказаться от притязаний на Новгород.

Второй раз Ярослав попал на княжение в Новгород весной 1223 г. и жил там около года.

В 1226 г. новгородцы в третий раз позвали его княжить. На этот раз он пробыл там до зимы 1228/29 г.

30 декабря 1230 г. он в четвёртый раз сел в Новгороде, “целова святую Богородицю на всех грамотах Ярославлих (Ярослава Мудрого. – Н. Б.) и на всей воли новгородчьскои”. В городе он пробыл всего лишь две недели, посадил там своих сыновей и ушёл в Переяславль Залесский. Несмотря на это, он остался главным новгородским князем и в дальнейшем (до 1236 г.) принимал самое активное участие в новгородских делах.

Около 1236 г. Ярославу удалось захватить Киев и стать великим князем. Правда, удержать его он не сумел и ушёл в Северо-Восточную Русь.

После монгольского нашествия и гибели старшего брата Юрия Ярослав стал великим владимирским князем.

Умер он в 1246 г. По свидетельству различных источников, Ярослав был отравлен в ставке монгольского кагана Угэдея, куда он поехал за получением ярлыка на великое княжение» (109, 170).

Потерянный шлем

Летописная Повесть о битве на Липице (1216 год), написанная по горячим следам событий, представляет именно Ярослава главным виновником братоубийственной войны между сыновьями Всеволода Большое Гнездо. Возмущённые его жестокими расправами с местной знатью, новгородцы собрались на вече. Страсти подогревались известием о том, что в Смоленске стоит с полками, готовыми выступить на помощь Новгороду, соперник Ярослава князь Мстислав Мстиславич по прозвищу Удатный, то есть Удачливый. Не дожидаясь решения веча, Ярослав бежал из Новгорода в Торжок, по дороге захватив в плен многих новгородских купцов.

«А гости новгородские вси прия (захватил. – Н. Б.), боле 2000, и поковав (заковав. – Н. Б.) их розосла по городом своим, а товар их розда и кони, а послов новгородскых Юрья Ивановича и его другое изнима (захватил. – Н. Б.)» (15, 120).

Совершив все мыслимые нарушения норм княжеского поведения – бегство из города, арест послов, захват и ограбление мирных купцов, Ярослав явно искал большой войны с новгородцами. И эта война вскоре началась. Мстислав Удатный с новгородцами и союзными князьями (Владимиром Рюриковичем Смоленским, Владимиром Псковским и Всеволодом Киевским) окольными путями, минуя Торжок, двинулись на Тверь – главную базу Ярослава в этом регионе. По дороге они безжалостно грабили владения Ярослава.

«Ярослав же слышав, оже грабят тверьское, и иде с Торжьку во Тверь» (15, 120). Убедившись в численном превосходстве противника, Ярослав не задержался в Твери, а направился в свой удельный Переяславль Залесский. Туда же, опустошая на своём пути всё Верхнее Поволжье, двинулись и полки Мстислава Удатного с новгородцами. Из Ростова им пришёл на помощь старший сын Всеволода Большое Гнездо Константин Ростовский. Не получив после кончины отца желанного владимирского венца, он искал случая свести счёты с младшими братьями. Дело закончилось печально знаменитой Липицкой битвой близ города Юрьева Польского, в которой Юрий и Ярослав потерпели жестокое поражение от полков Константина, его союзника Мстислава Удатного и новгородцев...

...История уходит в землю. На этой глубокомысленной фразе позволим себе немного отклониться от фарватера нашего повествования и предаться приятным воспоминаниям. Одно из самых ярких впечатлений студента-историка – археологическая практика. В каждом из нас просыпается кладоискатель. Вгрызаясь лопатой – на штык и не более! – в слежавшуюся веками землю, вы уже готовы грустно констатировать: «материк...» Но на самой последней черте вероятности вдруг раздаётся характерный скрежет лопаты о нечто твёрдое. Что там: камень? керамика? железо? Вы замираете в сладостном предчувствии находки. Собратья по лопате смотрят на вас с завистью и любопытством. Вы с нетерпением жмёте на лопату... И тут над вашей ямой нависает плотная фигура старшего по раскопу. Вместо привычного окрика: «По бровкам не ходить!» он с неожиданной мягкостью в голосе говорит: «А ну дайка мне лопату...»

Но есть и другой род археологического счастья. Вы сидите на перевёрнутом жестяном ведре на дне огромной прямоугольной ямы и устало перетираете в руках плотные комочки земли в тщетной надежде найти какую-нибудь древнюю бусину или свернувшийся в трубочку обрывок бересты. Ваши ноги в резиновых сапожках вязнут в жирной грязи XII века. По дощатым настилам со скрипом тянутся груженные отработанной землёй тачки. А высоко над ямой плывут летние облака, и праздные туристы с любопытством глядят на вашу каторжную работу...

Конечно, каждый раскоп неповторим. Бывает, что земля раскрывает картины великих трагедий. Автору этих строк довелось участвовать в раскопках славянского городища времён Святослава и Владимира Святого. Оно располагалось километрах в тридцати пяти к юго-западу от Тулы на высоком берегу реки Упы. Со стороны поля городище было защищено земляным валом и частоколом. Но эти примитивные укрепления не спасли его обитателей от набега степняков. Разорив посёлок, они исчезли так же внезапно, как и появились. Жизнь ушла отсюда навсегда. Её следы стали уходить в землю, покрываясь опавшими листьями и пылью веков.

По всей площади раскопа были разбросаны скелеты. Среди пожелтевших костей таились ржавые наконечники стрел. Рядом с женским скелетом лежал скелет ребёнка...

Археологи героическими усилиями пытаются вырвать у земли хотя бы малую часть её добычи. Результаты обычно бывают довольно скромными. Всевозможные отбросы, для благозвучия именуемые археологическими культурами, дают весьма одностороннее представление об оставивших их людях. Но иногда ненасытная прорва земли, словно усмехнувшись, сама выбрасывает на поверхность древние артефакты.

Шесть веков спустя после Липицкой битвы, в 1808 году, одна крестьянка из деревни близ Юрьева Польского, собирая в кустах орехи, заметила в земле под кочкой какой-то странный блестящий предмет. Это был источенный временем старинный железный шлем, украшенный серебряными бляшками с изображениями святых. Крестьянка отнесла свою находку сельскому старосте, тот – местному архиерею, а тот, в свою очередь, послал находку в Петербург в подарок императору Александру Первому. Известный знаток древностей А. Н. Оленин, изучив шлем, пришёл к заключению, что он принадлежал князю Ярославу Всеволодовичу и был брошен им во время бегства с поля Липицкой битвы. Надпись на шлеме свидетельствовала о том, что его владельца звали Фёдором. Это было крестильное имя Ярослава Всеволодовича...

Липицкая битва изменила расклад сил в Северо-Восточной Руси. Благодаря поддержке новгородцев Константин взошёл на великое княжение Владимирское. Юрий и Ярослав, получив прощение от старшего брата, удалились в свои уделы. Настал долгожданный мир. Но уже два года спустя Константин скончался, и на владимирский трон опять взошёл Юрий Всеволодович. Он ничего не забыл и никого не простил. Вражда между Владимиром и Новгородом тлела как уголь под пеплом. Тверь по-прежнему оставалась форпостом «Низовской земли» (как называли новгородцы Северо-Восточную Русь) и частью удела Ярослава Всеволодовича Переяславского.

У могилы деда

Мы уже говорили, что наши древние князья имели похвальную привычку помнить и чтить своих предков. Перед дальним походом, в трудную минуту жизни они приходили к могиле отца или деда, вспоминали его подвиги, просили у него совета и заступничества перед престолом Всевышнего. Так поступал и наш герой князь Михаил Тверской. Не дерзая проникнуть в чужие мысли, мы всё же попытаемся очертить круг советов, которые Михаил мог таким образом получить.

Михаил Ярославич был членом сообщества, имя которому – Тверской княжеский дом. Полагают, что фундамент этому дому заложил сам Александр Невский, получивший Тверской удел по завещанию своего отца – великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича (85, 115). Ярослав составил завещание перед отъездом в ставку Батыя осенью 1245 года. Это был дальновидный шаг. Поездка действительно оказалась для Ярослава роковой. Однако на первый взгляд ничто не грозило русскому Алкивиаду. Более того. Нашествие Батыя расчистило ему дорогу к трону великого князя Владимирского. Он был пятым по счёту сыном Всеволода Большое Гнездо, но судьба, словно поддавшись очарованию этого даровитого честолюбца, устранила всех, кто стоял на его пути. Старший брат Ярослава Константин Ростовский неожиданно умер в возрасте тридцати трёх лет. Два других брата – близнецы Борис и Глеб – умерли в раннем детстве. Четвёртый – Юрий Владимирский – сложил голову под татарскими саблями в битве на реке Сить.

В борьбе за владимирский великокняжеский стол Юрий слышал за собой тяжёлое дыхание Ярослава. Отношения между братьями испортились уже после Липицкой битвы, в которой благодаря интригам Ярослава столкнулись в кровопролитном сражении два старших сына Всеволода Большое Гнездо – Константин и Юрий. Победителем в этом столкновении оказался Константин. Естественно, что Юрий считал Ярослава главным виновником своего позора. Ярослав со своей стороны презирал простоватого Юрия.

Внезапная смерть Константина в 1218 году вернула Юрию владимирский трон. Династические войны на время прекратились. Самой острой темой, обсуждавшейся тогда на княжеских съездах, было отношение к неумолимо надвигавшейся степной угрозе.

Женатый первым браком на дочери половецкого хана Юрия Кончаковича, Ярослав имел широкие связи в степном мире. «Свои поганые» много рассказывали ему о необычайной мощи татар, остановить которых не может никто. Степь была усеяна половецкими костями. Испытав на себе военное искусство внуков Чингисхана, уцелевшие половцы из орды хана Котина численностью, по одним сведениям, 20, а по другим – 40 тысяч, откочевали из южнорусских степей на запад, в Венгрию (4, 19). Король Бела IV принял их в свои владения, надеясь, что они защитят его от татар и помогут привести к повиновению местную знать. Но, как это часто бывает, хитроумные замыслы рухнули на голову их архитектора. Венгерские бароны попытались перебить половцев, заподозрив их в пособничестве татарам, а те, в свою очередь, опустошили полстраны и ушли на юг, открыв татарам путь в Центральную Европу.

В жилах Ярослава текла кровь нескольких народов. Матерью его была чешская княжна Мария Шварновна. Отец, Всеволод Большое Гнездо, был сыном Юрия Долгорукого и гречанки. Отец Долгорукого Владимир Мономах был женат первым браком на английской принцессе, а вторым – в котором и родился Юрий Долгорукий – на неизвестной. Через родственников по линии матери Ярослав хорошо знал общую ситуацию в христианской части Восточной Европы. Повсюду царили рознь и вражда. Никто не готовился дать отпор идущей с востока Орде. Эти сведения в сочетании с рассказами половцев и волжских болгар о татарах привели Ярослава к убеждению, что перед этим страшным народом – воплощением библейских Гога и Магога – следует склонить голову.

В самый канун Батыева нашествия во Владимире объявился венгерский монах Юлиан, который вместе с двумя братьями-францисканцами проповедовал христианство среди венгров-язычников, живших на Южном Урале. Татары пощадили его, но велели отнести венгерскому королю письмо Батыя, в котором «генералиссимус степей» (как назвал Батыя Н. Заболоцкий) требовал подчинения своей власти и грозил войной.

«Многие передают за верное, и князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днём и ночью совещаются, как бы прийти и захватить королевство венгров-христиан, – сообщал Юлиан. – Ибо у них, говорят, есть намерение идти на завоевание Рима и дальнейшего. Поэтому он (хан) отправил послов к королю венгерскому. Проезжая через землю суздальскую, они были захвачены князем суздальским, а письмо, посланное королю венгерскому, он у них взял; самих послов даже я видел со спутниками, мне данными» (43, 88).

Отчёт брата Юлиана свидетельствует о том, что Юрий Владимирский был настроен на войну с татарами, хотя и испытывал по этому вопросу некоторые колебания. Заметим, что татары очень щепетильно относились к статусу своих послов. Грубым обращением с послами Батыя к венгерскому королю Юрий практически не оставил себе пути к миру со степняками.

Ярослав смотрел на дело иначе. Шаткий героизм Юрия он считал очередной ошибкой своего недалёкого брата. Сам он, судя по всему, изначально был сторонником подчинения татарам. Его не тронули отчаянные призывы о помощи изрубленных степняками рязанских князей. Он не бился с татарами во время нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь зимой 1237/38 года. Не участвовал он ни в обороне Владимира, ни в битве с татарами на реке Сить.

Более того. Отсутствие Ярослава в наградных списках героев и жертв зимней кампании 1237/38 года вызывает неприятный, но неизбежный вопрос: а не он ли привёл татар по неведомым им русским просёлкам, через заваленные снегом заволжские леса к лагерю Юрия? Во всяком случае, Ярослав был одним из немногих, кто знал местонахождение Юрия. Беглый владимирский князь в этой лесной берлоге ждал подхода войск братьев – Ярослава, Святослава Юрьевского и Ивана Стародубского. Разумеется, Юрий сообщил им место сбора. Но вместо русских дружин на его лагерь внезапно обрушились татары... Кто же обеспечил им внезапность нападения?

Поздней весной 1238 года Батыевы полчища ушли из Северо-Восточной Руси. Отрубленную голову Юрия с трудом отыскали на месте сражения и свезли останки князя для захоронения во Владимир.

Ярослав взошёл на залитый кровью великокняжеский стол. Он полагал, что нашествие Батыя – это своего рода грандиозный «половецкий набег». Восточным славянам в силу их географического положения на самой границе земледельческой Европы и кочевой Азии примерно каждые сто лет приходилось принимать на себя очередное нашествие степняков. Так пришли и прошли гунны и болгары, авары и хазары, печенеги и половцы; так теперь пришли и ушли вслед заходящему солнцу татары...

Однако татары не спешили уходить. С лета 1238-го до осени 1240 года они кочевали в южнорусских степях, пополняя свои силы и время от времени совершая набеги на те районы Руси, которые остались в стороне от погрома первого нашествия.

Надо полагать, что уже в это время – летом 1238 года – Ярослав установил контакты с Батыем, отправив к нему своего сына Константина, а затем и явившись лично. Косвенным подтверждением этого предположения может служить сообщение Троицкой летописи о том, что зимой 1239/40 года «взяша татарове Мордовьскую землю и Муром пожгоша, и по Клязме воеваша; и град Святыя Богородицы Гороховец пожгоша, а сами идоша в станы своя. Тогда же бе пополох зол по всей земли, и сами не ведяху и где кто бежить» (35, 321).

Примечательно, что в этом скорбном ряду нет владений Ярослава – стольного Владимира и Переяславля. Это можно понять так, что к этому времени он уже оформил свои вассальные отношения с Батыем и получил ярлык на свои владения.

С уходом татар в Венгрию Ярослав занялся обычными заботами великого князя Владимирского. Он отгоняет от Смоленска осмелевших литовских князей, восстанавливает развороченную нашествием хозяйственную жизнь Северо-Восточной Руси, собирает людей, приводит в порядок осквернённые храмы. При этом он не теряет из вида ЮгоЗападную Русь и присматривает для себя возможные приобретения...

Вернувшись из венгерского похода, Батый уже знал, кому можно доверить верховную власть в Северо-Восточной Руси. Кто первый встал на колени перед троном Батыя, тот первым и получил свой кусок имперского пирога – власти над миром. Эта политика сомнительной в моральном отношении предусмотрительности принесла Ярославу владимирский трон и ещё восемь лет жизни, которую, впрочем, трудно назвать счастливой.

Но от судьбы, как известно, не уйдёшь... Благополучно пережившему Батыево нашествие Ярославу Всеволодовичу было «на роду написано» принять смерть от рук степняков. Произошло это при обстоятельствах далеко не героических. Гений интриги сам стал жертвой интриги, но иного, более высокого порядка...

Установлению конструктивных стабильных отношений между Русью и татарами поначалу сильно препятствовало непонимание русскими людьми, оказавшимися в Орде, тех институтов и представлений завоевателей, которые историки назовут «структурами повседневности». В частности, приверженность монголов их традиционным ценностям и в первую очередь – культу предков русские поначалу принимали за покушение на православную веру. «Царство церковного мифа построено на полном пренебрежении к структурам повседневности» (148, 95).

Ярослав Всеволодович, как в силу своего степного опыта, так и благодаря природной быстроте ума, раньше других понял, как следует себя вести, чтобы стать своим человеком в Орде. Прежде всего он не изъявлял желания обличить «идолов», которым поклонялись монголы. Такая позиция не означала вероотступничества. Просто Ярослав понял, «что идеология Чингизидов сродни мировым религиозным учениям (идея небесного мандата; власть дарована хану Вечным Небом)». И что «в представлении монголов эта идея не конкурировала с известными религиозными учениями» (148, 235). Они считали, что их собственная «чёрная вера» вмещает в себя все прочие вероучения, подобно тому, как их универсальная государственность призвана вместить в себя все существующие государства.

Явившись в Орду в 1243 году вместе с сыном Константином, Ярослав поклонился Батыю и почтил его дарами. Перед тем, как войти в юрту Батыя, он, безусловно, выполнил все положенные обряды монгольской «чёрной веры» – прошёл через огонь двух костров, поклонился кусту (приюту душ умерших ханов) и золотой статуе Чингисхана, выпил считавшийся у православных христиан нечистым питьём кумыс. Тем самым Ярослав не только избежал печальной участи слишком буквально понимавшего идеи христианства князя Михаила Черниговского, но и сделал первый шаг по пути интеграции в систему образов и понятий великой Монгольской империи.

Однако поклонами «идолам» дело не кончилось. Батый как «губернатор» одной из провинций Монгольской империи («улуса Джучи») вёл сложную игру с «федеральным центром». В этой игре внешняя почтительность переплеталась с затаённой ненавистью, а притворное простодушие – с коварством. Ссылаясь на возраст и недуги, Батый отказывался лично являться в столицу империи Каракорум. Истинная причина отказа была проста: Саин-хан («Счастливый хан», как называли соплеменники Батыя) опасался попасть в руки своих врагов и принять из этих рук заздравную чашу с отравленным питьём.

Свою роль в этих двуличных отношениях должны были сыграть и живые свидетели военных успехов Батыя – правитель покорённых «урусов» великий князь Владимирский и его многочисленные сыновья.

Для начала Батый в 1243 году отправил в Каракорум сына Ярослава – Константина. Это был простейший способ показать свою лояльность имперским властям. Приезд сына главного русского князя символизировал покорение Руси и должен был смягчить неприятное впечатление, произведённое на императорский двор отсутствием самого Батыя.