Текст книги "Михаил Тверской"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Дела семейные

Целый ряд тверских известий за эти годы имеют чисто семейный характер, сообщая о рождении детей в княжеской семье.

«Сентября в 15 день в понедельник (6806/1298), по вечерни, князю Михаилу Тферскомуродися сын, и нарекоша имя ему Дмитреи» (22, 84).

Строго придерживаясь православной традиции, ребёнка окрестили на сороковой день после рождения – 25 октября. Это был канун Дмитриева дня – памяти великомученика Димитрия Солунского. Святой воин – тезоименитый святой Всеволода Большое Гнездо – стал небесным покровителем старшего сына Михаила Тверского. Младенца ожидала высокая и трагическая судьба.

Это будущий великий князь Тверской Дмитрий Михайлович по прозвищу Грозные Очи. Ему суждено будет погибнуть в Орде через семь лет после отца – в 1325 году. Но всё это пока впереди, в зыбком тумане грядущего...

Новое прибавление в княжеской семье не заставило себя ждать. «Тое же осени (6807/1299) месяца октября в 11 (в воскресенье. – Н. Б.) князю Михаилу Тферскому родися дщи, и наречено бысть имя ей Феодора» (22, 84). Заметим, что память святой Феодоры Александрийской празднуется 11 сентября, то есть за месяц до рождения княжеской дочери. На этом пространстве в месяцеслове есть немало традиционных для княгинь имён. Но, очевидно, родители и бабушка, княгиня Ксения, выбрали именно это имя. Имя Феодора (как и мужской вариант – Феодор) по-гречески означает «Божий дар». Судя по имени, это была долгожданная дочь. Её рождение в воскресенье – день, посвящённый Богу, – ещё более укрепило родителей в намерении дать дочери соответствующее имя.

Тем более что тверская семья уже имела это имя в своих родословных списках. Крестильное имя Феодор носил основатель тверской династии князь Ярослав (Феодор) Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо.

И вновь зазвонили тверские колокола, извещая народ о радостной вести. «Тое же осени (6808/1300) месяца октября в 7, на память святых мученик Сергиа и Вакха, в пяток, князю Михаилу Тферскому родися сын, и нарекоша имя ему Александр» (22, 85). Это ещё один князь-мученик тверского происхождения. Ему суждено будет повторить судьбу отца и старшего брата – подняться к вершине власти, взойти на трон великого князя Владимирского и кончить жизнь под ножом ханского палача осенью 1339 года.

«Того же лета (6814/1306) родися Михаилу князю сын Костянтин» (20, 35). Этому потомку Михаила Тверского повезло больше других. Он проживёт около сорока лет, из которых более двадцати будет великим князем Тверским, то есть формальным главой тверского семейства. Однако этому успеху трудно позавидовать. Константин сел на залитый кровью трон после разгрома Тверской земли татарами зимой 1327/28 года. Вплоть до гибели в Орде старшего брата Александра в 1339 году Константин чувствовал себя самозванцем, укравшим чужую власть. Впрочем, он безропотно уступил трон Александру, когда тот в 1336 году вернулся из псковского изгнания. Тверичи презирали Константина за низкопоклонство перед Иваном Калитой. Свои вассальные отношения с Москвой Константин скрепил женитьбой на дочери Юрия Московского. Вероятно, Юрий надеялся, что дети от этого брака со временем принесут Москве тверское наследство. Эти надежды сбылись лишь отчасти. Потомки Константина образовали особую династическую линию тверского дома – князей Дорогобужских. Представители этой линии в XV столетии влились в состав московской правящей элиты.

О рождении четвёртого сына Михаила Тверского Василия летописи умалчивают. Известно лишь, что он уже появился на свет, когда осенью 1318 года перед отъездом в Орду его отец писал завещание. Василий прожил самую долгую среди братьев жизнь и умер в 1368 году. Но его «чашу жизни», пожалуй, можно признать самой горькой. Заняв тверской трон в 1345 году после кончины брата Константина, он столкнулся с враждой многочисленных племянников – сыновей Александра и Константина. Получив по завещанию отца Кашинский удел, Василий Михайлович пытался удержаться на тверском троне при поддержке Москвы. Откровенный коллаборационизм Василия навлёк на него всеобщую ненависть. Фрагменты тверского летописания, сохранившиеся в составе общерусских летописных сводов, полны презрения к этому властолюбивому, но неудачливому и бездарному человеку.

Глава 10
ПЕРЕЯСЛАВСКОЕ НАСЛЕДСТВО

Всякую войну развязать легко,

но очень трудно прекратить,

её начало и завершение – не во власти

одного и того же человека.

Саллюстий

Известно, что победитель вместе с победой получает бремя забот побеждённого. Война Андрея Городецкого с Дмитрием Переяславским закончилась. Дмитрий ушёл туда, где мог уже не бояться никаких козней соперников. Ушли и татары. Ушли, но не исчезли навсегда...

Взойдя на владимирский трон после Дюденевой рати, Андрей Городецкий должен был не только в полном объёме собирать ордынский «выход» (что было вечной проблемой для русских князей), но и виртуозно лавировать между «подводными камнями» ханского двора. Среди ордынской знати зрело недовольство всевластием Ногая. Юный хан Тохта втайне поддерживал эти настроения. Ногай, увлёкшись политическими проектами на западе, постепенно терял контроль над ситуацией в ханской ставке. Однако до времени никто не хотел выносить сор из избы. Лишь в 1298 году дело дошло до открытого противостояния, исход которого был непредсказуем. Как полководец Ногай не блистал победами. Однако в военном искусстве он был гораздо более опытным, чем Тохта. Он умел выжидать и наносить противнику внезапные удары. В результате Тохта начал терпеть одно поражение за другим. В целом же силы сторон были примерно равны. К концу 90-х годов ХIII века «Золотая Орда фактически раскололась надвое, и Ногай получил всю полноту власти к западу от Дона, включая Балканы, Северное Причерноморье, Крым и южнорусские степи» (101, 77).

В такой ситуации оба соперника не хотели вмешиваться в споры русских князей, при этом ожидая от них своевременных платежей и личного участия в степных воинах. Впрочем, вскоре стали очевидны совершенно разные мобилизационные возможности русских княжеств и степных улусов. В первый поход против Ногая Тохта вывел около 300 тысяч человек (101, 77). Русские княжеские дружины насчитывали в лучшем случае несколько тысяч всадников.

После смерти Дмитрия Переяславского его доброхоты – Михаил Тверской и Даниил Московский, а также Иван Переяславский, – по-видимому, унаследовали от него «проногаевскую» ориентацию. Однако в этой зыбкой ситуации наилучшей политикой они всё же считали осторожную уклончивость. К этому склоняла князей и неопределённая ситуация в степях и в Сарае. «Токта и Ногай обладали примерно равными силами и потому в течение какого-то времени не решались напасть друг на друга, боясь, что на каждого из них в это время может напасть какой-нибудь внешний враг» (101, 77).

Но в 1300 году Ногай был убит в сражении с войском Тохты. Примечательно, что Ногая взял в плен и убил русский воин (101, 79). К сожалению, никаких подробностей этой истории не известно.

С гибелью Ногая ситуация в правящих верхах Золотой Орды стала проясняться. Тохта становился единовластным правителем запада и востока. Правда, войну с Тохтой продолжили сыновья Ногая Джука и Тури. И только с их гибелью в 1302 году наступил долгожданный мир.

Соперники

В такой шаткой ситуации и пришлось править русскими землями новому великому князю Владимирскому Андрею Александровичу. Этим нелёгким делом он занимался с 1294 года до самой своей кончины в 1304 году. Для правильного понимания его поведенческой стратегии важно учитывать всё то же важнейшее обстоятельство. Ситуация в Северо-Восточной Руси зеркально отражала положение дел в Орде. И там и здесь в 1294—1298 годах преобладали выжидательная осторожность, поиск союзников и бесконечные расчёты «своих» и «чужих». Наградой для степных бойцов служил ханский трон, а для их русских вассалов – великое княжение Владимирское и исторически связанное с ним Переяславское княжество.

Когда затянувшееся двоевластие в степях завершилось грандиозным сражением и полным торжеством одной из сторон, победители стали искать мира и порядка.

Этот исторический контур эпохи чётко прослеживается в кратких летописных известиях, связанных с междукняжескими отношениями.

Летописание конца XIII столетия напоминает почти пересохший ручей. Похоже, что увлечённые бесконечной усобицей князья махнули рукой на любые культурные начинания. Ни Андрей Городецкий, ни Дмитрий Переяславский не удосужились завести собственных летописцев. Кажется, их совсем не интересовало то, какими их увидят потомки. И только в Ростове, где всё ещё теплилась древняя культурная традиция, работал какой-то безымянный книжник (94, 201). Он словно по обязанности, холодной рукой отмечал главные события княжеской усобицы и некоторые эпизоды из жизни ростовского княжеского семейства. В его отношении к жизни чувствуются какая-то глубокая усталость и отвращение. Подобно библейскому Екклесиасту он всё видел и уже ничему не удивлялся...

«В лето 6805 (1297) прииде Андреи князь из Орды».

Краткое, как полёт камня, известие Лаврентьевской летописи сообщает факт, оставляя его без каких-либо комментариев. Похоже, что эта поездка в Орду, где формально правил Тохта, а фактически – всё ещё Ногай, не принесла Андрею и его союзникам каких-либо существенных приобретений. Во всяком случае, Фёдор Чёрный, ближайший соратник Андрея Городецкого в его ордынских походах, через два года отправился в свой родной Смоленск в надежде занять там княжеский стол. В случае удачи это стало бы для князя существенным продвижением по лестнице честолюбия. Стоящий на перекрёстке четырёх больших дорог Смоленск был гораздо более значительным городом, нежели тихий Ярославль. Однако предприятие Фёдора окончилось безрезультатно. Не имея поддержки из Орды, он вынужден был ни с чем вернуться в Ярославль, где через три года и скончался.

Владимирский съезд

Но в том же году Симеоновская летопись сообщает о загадочном происшествии, точнее – о двух взаимосвязанных происшествиях: приходе очередной татарской «рати» и едва не закончившемся кровавой схваткой княжеском съезде во Владимире:

«В лето 6805 (1297) бысть рать татарская, прииде Олекса Неврюи, и бысть съезд всем князем Русскым въ Володимери, и сташа супротиву себе, со единой стороны князь великии Андреи, князь Феодор Чёрный Ярославскыи Ростиславич, князь Костянтин Ростовьскыи со единого, а съ другую сторону противу сташа князь Данило Александрович Московскыи, брат его (двоюродный. – Н. Б.) князь Михаиле Ярославич Тферскыи, да с ними переяславци съ единого. И за малым упасл Бог кровопролитья, мало бою не было; и поделившеся княжением и разъехашася кождо въ свояси» (22, 83).

Логика событий достаточно ясна. Наделённый большими полномочиями ханский посол Олекса (Алексей?) Неврюй – вероятно, родственник того Неврюя, который командовал разорившей Русь татарской ратью в 1252 году – привёз русским князьям какие-то распоряжения от хана Тохты. Эти распоряжения относились ко всему княжескому сообществу. Поэтому для их объявления был созван княжеский съезд во Владимире – номинальной столице Северо-Восточной Руси. Туда же прибыл и посол Олекса Неврюй.

Гостеприимным хозяином по самому своему положению должен был выступить великий князь Владимирский Андрей Александрович. Он же, вероятно, готовил и постановления, и «сценарий» съезда...

Княжеские съезды («снемы») известны уже в домонгольской Руси. Они созывались для обсуждения вопросов, затрагивающих интересы всего княжеского сообщества. Однако решения съездов не носили обязательного характера и порой нарушались самими их участниками. В условиях политической самостоятельности основных княжеств отсутствовал механизм принуждения к выполнению взятых обязательств. Таким образом, съезд был для князей скорее возможностью обменяться мнениями, нежели законодательным органом.

В период ордынского господства княжеские съезды получили новое значение. На этом собрании ханский посол мог выступать в роли судьи, разбиравшего княжеские споры. Но главная его функция состояла в том, что он доводил до сведения всего княжеского сообщества распоряжения своего владыки. В основном эти императивы касались платежей и поставок. Понятно, что само по себе распоряжение хана не подлежало обсуждению. Однако практическую сторону дела (доля каждого князя в общей повинности, промежуточные сроки исполнения, условия доставки и т. д.), а также пограничные споры князья могли обсуждать в кулуарах, «в своём кругу». Здесь-то и возникали острые противоречия. Что касается посла, то он едва ли присутствовал на этих мелочных дебатах. Исполнив свою миссию, он отправлялся восвояси, прихватывая по пути всё, что представляло хоть какую-нибудь ценность...

После Дюденевой рати князья, словно устыдившись бедствий, которые навлекла на Русь их непримиримая вражда, вновь обращаются к такому инструменту мирного решения спорных вопросов, как княжеский съезд. Орда, издавна привыкшая решать свои проблемы на съездах знати (курултаях), одобрила возврат к древней традиции. Но эгоизм князей и их взаимная ненависть гасили любую разумную инициативу.

Учитывая ту враждебность, которая накопилась в отношениях между потомками Всеволода Большое Гнездо, можно полагать, что только присутствие ордынского посла сделало возможной саму эту встречу. Без Неврюя князья просто отказались бы явиться на съезд, ограничившись присылкой своих бояр. Только присутствие ханского посла и сопровождавшей его «рати» давало съехавшимся во Владимир князьям гарантии безопасности. Согласно Никоновской летописи, князья жаловались послу на свои «обиды»: «Комуждо князю свою обиду пред послом глаголющу» (17, 171). Однако эта подробность может иметь литературное происхождение и относиться к творчеству создателей Никоновской летописи (1530-е годы).

Началось обсуждение условий исполнения ханского повеления. Здесь эмоции князей хлестнули через край. Был момент, когда все схватились за оружие. И только грозный окрик присутствовавшего на съезде владимирского епископа Симеона заставил князей охладить воинственный пыл (17, 171). По самому острому вопросу – территориальному – был найден какой-то компромисс. «И поделившеся княжением и разъехашася кождо въ свояси» (22, 83). Полагают, что решения владимирского съезда сводились к трём пунктам. Князья «проногаевской» группировки (Михаил Тверской, Даниил Московский и Иван Переяславский) перешли на сторону Тохты, за что и получили подтверждение ханом своих прав на самостоятельный сбор дани, предоставленных им Ногаем (59, 28). Андрей Городецкий в качестве великого князя Владимирского получал новгородский стол. Хан Тохта признал права Ивана Переяславского на отчинное княжество (59, 27).

На владимирском съезде ещё раз проявился расклад сил и союзнических отношений среди князей первого ряда. В сущности, со времён Дюденевой рати мало что изменилось. Исход борьбы двух степных гигантов ещё неясен. Соответственно и «смена вех» идёт с большой осторожностью. Князья «проногаевской» коалиции (Михаил Тверской, Даниил Московский, Иван Переяславский), усомнившись в заинтересованности своего патрона, начинают искать сближения с ханом Тохтой. В стане же Андрея Городецкого заметна некоторая растерянность. Его адепты Фёдор Ярославский и Константин Ростовский не получают желанных призов. Их прежний уклончивый союзник Дмитрий Борисович Ростовский ушёл в лучший мир вскоре после Дюденевой рати, оставив трёх сыновей, которые по молодости лет ещё не успели обзавестись врагами и друзьями.

Михаил Тверской и Даниил Московский протянули руку дружбы юному Ивану Переяславскому – единственному наследнику великого князя Дмитрия Александровича. И тот с охотой принял протянутые руки. Главной страстью этого отмеченного гамлетовской судьбой юноши была ненависть к дяде, виновному в гибели отца. Однако скромные возможности разорённого татарами княжества не позволяли Ивану в одиночку начать войну с великим князем. Он искал союзников и, кажется, готов был откликнуться на зов хоть самого дьявола, если бы тот вздумал ополчиться против Андрея Городецкого.

Но прежде чем начать дело мести, Иван решил заручиться поддержкой или хотя бы нейтралитетом Орды. С этой целью он в 1298 году отправился в степь, поручив Михаилу Тверскому следить за тем, чтобы Андрей Городецкий в его отсутствие не захватил Переяславль. Именно Переяславль и был яблоком раздора для князей.

История этого княжества позволяла определять его принадлежность двумя взаимоисключающими рассуждениями. Согласно первому, Переяславль всегда был частью великого княжения Владимирского и прежние князья Переяславские (Ярослав Всеволодович, Ярослав Ярославич, Александр Ярославич Невский, Дмитрий Александрович Переяславский) владели им в качестве великих князей Владимирских. При таком подходе Иван Дмитриевич должен был безропотно отдать Переяславль дяде (Андрею Городецкому) и отправиться в какой-нибудь дальний угол великого княжества Владимирского в качестве наместника Андрея. Согласно второму суждению, Переяславское княжество уже давно (во всяком случае – при Дмитрии Переяславском) превратилось в вотчинное княжение местной династии, а Иван Дмитриевич как единственный наследник своего отца имел все права на местный стол. Понятно, что Иван придерживался второй теории и готов был сражаться за свои наследственные права.

Вопрос о статусе Переяславля приобретал особую остроту в связи с преклонным возрастом Андрея Городецкого и его желанием обеспечить будущность сыну Михаилу. Князь хорошо понимал, что после его кончины вспыхнет война между его сыном и Даниилом Московским – младшим из сыновей Александра Невского. В этой ситуации обладание Переяславлем фактически предрешало судьбу великого княжения Владимирского.

Встреча близ Юрьева

Андрей Городецкий не стал ждать, пока его враги объединятся и соберутся с силами, и первым начал новый виток усобицы. Решения владимирского съезда или же не устраивали его, или же не выполнялись участниками московско-тверской коалиции. Ордынское вмешательство в ближайшее время не ожидалось по причине большой войны Тохты с Ногаем. Теперь на Руси всё решали военная сила и хитрость самих князей.

«Того же лета (6805/1297) князь великии Андреи събрав рати многы и хоте ити на Переяславль, такоже и къ Москве и ко Тфери, и не даша ему князь Данило Московский да брат его князь Михаиле Тферскыи, събраша бо противу рати многы князь Михаиле и Данила, и пришедше сташа близ Юрьева (Польского. – Н. Б.) на полчищи (место битвы. – Н. Б.), и тако не даша ити князю Андрею на Переяславль; бяше бо князь Иван Дмитреевичь, ида в Орду, приказал блюсти свою отчину Переяславль князю Михаилу Тферскому. И туто за мало не бысть бою промежи ими, и взяша мир, и поидоша въ свояси» (22, 83—84).

Прежде всего, отметим некоторую неопределённость выражения «приказал блюсти свою отчину Переяславль». Судя по всему, эта формула позаимствована из духовной грамоты князя Ивана Дмитриевича, которую он написал, отправляясь в Орду. Там, в духовной, смысл этой формулы раскрывался подробно. Известно, что княжеские духовные грамоты неоднократно переписывались и всякий раз заверялись многочисленными свидетелями. Это были документы публичные, известные всякому заинтересованному лицу. Соответственно и временная (на период пребывания князя Ивана в Орде) передача управления Переяславским княжеством Михаилу Тверскому стала актом общеизвестным.

В летописи рассказ о «стоянии близ Юрьева» помещён после известия о владимирском съезде. Однако отсутствие в обоих известиях точных дат позволяет предположить, что сначала была война, а уж потом – примирительный княжеский съезд во Владимире. Такой порядок событий выглядит более естественным. Но как бы там ни было, роль «блюстителя» в отражении похода Андрея Городецкого на Переяславль, по-видимому, сыграл всё же не Михаил Тверской (которому поручил это, отправляясь в Орду, Иван Переяславский), а Даниил Московский. На это указал и летописец, поставив имя Даниила впереди имени Михаила Тверского. За это же говорят и простые наблюдения над картой. Действительно, расстояние от Москвы до Юрьева по дороге через Переяславль – а другой дороги тогда не существовало – составляет около 200 километров. Расстояние от Твери до Юрьева – по Волге, Нерли Волжской и через Переяславль – около 300 километров.

В изложении летописца замысел Андрея Городецкого состоял в том, чтобы бить врагов по одному, то есть сначала овладеть Переяславлем, потом двинуться к Москве и далее – к Твери.

Однако из того же летописного рассказа следует, что безопасность Переяславля обеспечивала не только местная дружина, но и московские войска. Вероятно, Даниил имел предварительные сведения о намерениях своего старшего брата. Московские полки загодя двинулись навстречу великому князю.

Заметим, что в этом походе никто не хотел воевать всерьёз. Да и не только в этом... Во всех военных движениях той поры много уже непонятной нам символики и ритуала. Князь должен был время от времени показывать свою воинственность. Иначе его просто переставали уважать. А дружина, не получая желанных трофеев или хотя бы обязательных в каждом походе «подъёмных», просто разбегалась от миротворца к его более воинственным сородичам...

И москвичи, и владимирцы шли ускоренным маршем, надеясь первыми занять Юрьев, расположенный на полпути между Переяславлем и Владимиром. Именно там войска и встретились. Начались переговоры, в ходе которых Андрей Городецкий, по-видимому, о чём-то важном договорился с младшим братом. После этого противники разъехались по домам. Всё произошло довольно быстро. Михаил Тверской со своим войском едва ли принимал какое-то участие в этих событиях. У него просто не было времени, чтобы в столь короткий срок с войском из Твери добраться до Юрьева для сражения. Таким образом, спасением Переяславля князь Иван был обязан Даниилу Московскому. Из этого факта он должен был сделать определённые политические выводы...

(Принято думать, что Иван Переяславский в не сохранившейся до наших дней духовной грамоте, написанной перед отъездом в Орду, поручил «блюсти свою отчину Переяславль» именно Михаилу Тверскому, памятуя о той поддержке, которую тверской князь оказал его отцу Дмитрию Переяславскому в 1294 году. Вероятно, именно Михаил настоял тогда, во время переговоров с Андреем Городецким в Торжке, на возвращении Дмитрия в Переяславль и переводе его сына Ивана в Кострому. За поддержку следовало заплатить. Ценой могли стать какие-то соглашения относительно судьбы Переяславля в случае пресечения местной династии. Но, как известно, «оказанная услуга не стоит ни гроша». Во время «стояния под Юрьевом» блюстителем вотчины Ивана оказался уже не Михаил, а Даниил Московский. Возможно, вся эта бескровная война и «стояние под Юрьевом» были тонкой инсценировкой, имевшей целью убедить простодушного переяславского князя в том, что именно Даниил Московский – его лучший друг и покровитель. Всё это было актуально в предвидении большой войны за Владимир, которая должна была вспыхнуть между князьями сразу после кончины уже далеко не молодого Андрея Городецкого).

Михаила Тверского отличало стремление решать дела не по произволу, а по справедливости. Будучи по природе своей христианским идеалистом, он чтил родовую традицию, согласно которой в случае кончины одного брата (Андрея Городецкого) владимирский трон переходил к другому (Даниилу). Михаил не пытался интриговать против кузена и «без очереди» протискиваться к владимирскому трону.

Тверской правитель понимал, что на пути к великокняжескому венцу любого соискателя ожидала обычная неприятность – война с племянниками. В этой войне, которую так же легко было предвидеть, как сложно предотвратить, именно обладание Переяславлем было своего рода «козырным тузом», последней ступенью на пути к владимирскому трону. Именно Переяславское княжество соединяло московские и тверские земли с владимирскими в единый массив. Это был важнейший в стратегическом отношении перекрёсток четырёх дорог: на Москву и на Ростов, на Владимир и на Тверь. Любой, кто собирался претендовать на Владимир, должен был мёртвой хваткой вцепиться в Переяславль.

Но дело в том, что Михаил и не собирался в 90-е годы любой ценой пробиваться к владимирскому трону. Ему хватало собственного княжества и собственных проблем, связанных с его защитой и благоустройством. И потому вопрос о том, кто будет владеть Переяславлем, не представлял пока для Михаила особого интереса. Он, кажется, и вовсе не думал о великокняжеском золотом венце. Ведь трон Всеволода Большое Гнездо прочно занимал Андрей Городецкий. Впереди Михаила Тверского в очереди на владимирский трон стоял Даниил Московский. Казалось, что у Михаила в этой очереди нет никаких шансов.

Но судьба всегда устраивает дела человеческие по-своему, и недалёк был час, когда Михаил Тверской горько пожалел о том, что слишком мало внимания уделял «переяславскому вопросу»...