Текст книги "Михаил Тверской"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Монгольская империя

Никаких подробностей о поездке Константина Ярославича в Монголию не сохранилось. Опуская это «белое пятно», можно сказать, что поездка великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича в Каракорум в 1245—1246 годах стала первым знакомством русской правящей элиты с внутренним устройством самого большого государства в истории человечества – Монгольской империи.

Строго говоря, Ярославу совершенно незачем было ехать за семь тысяч вёрст в Каракорум. Но с подчинением монголам русская элита уже переставала жить по своим собственным представлениям и вынуждена была усвоить себе имперские правила игры. А эти правила требовали присутствия на общемонгольском курултае местных правителей и иностранных «гостей».

Весьма архаическое по своему развитию монгольское общество не имело собственной письменной традиции и, оставив буквы и тексты на попечение китайцев и уйгуров, передавало всю необходимую степнякам информацию «из уст в уста». Наши представления о внутреннем устройстве созданного Чингисханом и его сыновьями государства строятся главным образом на сочинениях иностранных авторов. Даже знаменитая «Яса Чингисхана» – свод узаконений основателя империи – не сохранилась в виде текста. Историкам удаётся различать только общие контуры этой причудливой государственности. Согласно степной традиции «государство считалось собственностью всей царствующей фамилии, члены которой назывались султанами и один из их среды, как глава рода, провозглашался ханом» (148, 20). (Заметим, что аналогичные представления существовали и на Руси в ранний период её истории).

Исследователи понемногу раскрывают механизмы функционирования этого «родового государства». Одним из таких механизмов был ежегодный съезд монгольской знати – курултай. Это было многолюдное и впечатляющее сборище, приуроченное обычно к середине лунного года. «По сценарию курултаи строились как визуальная демонстрация монгольской мощи. Непременное присутствие на этих торжествах чужеземной знати символизировало имперский космос. В имперской системе знаков... первична обязательность ритуала» (148, 116).

Таким образом, бессмысленные с практической точки зрения поездки русских князей в Монголию следует рассматривать не только как элемент дипломатической игры Батыя с «федеральным центром», но и как свидетельство вовлечённости Рюриковичей в общеимперские порядки.

После распада государства Чингисхана имперская традиция действовала и в его осколках, в частности в Золотой Орде – своего рода «империи в миниатюре». Постоянные поездки русских князей в Орду были не только отражением политических интриг, но также исполнением определённого ритуала, символизировавшего могущество степной державы. «Съезды знати были производной монгольской системы власти» (148, 216). Наличие чужеземных – в том числе и русских – правителей при ханском дворе придавало ему блеск и величие. Русские князья решали свои практические вопросы при помощи хана, но и хан с их помощью решал свои. Одной из таких задач была достойная репрезентация ханской власти через пышность и многолюдность его двора. Другой, ещё более важной, – «регулярное возобновление статусов... Подтверждая свой статус, участники курултая подтверждали статус хана» (148, 213).

Проблема интеграции Руси в состав Золотой Орды в различных её аспектах всё чаще привлекает внимание исследователей. Высказываются мнения, сильно отличные от традиционных для отечественной историографии. Картина русско-ордынских отношений представляется более разнообразной.

«Даже обзор первых десятилетий отношений между князьями и ханами показывает, что они не укладываются в рамки простых отношений господства – подчинения. Они многообразнее и представляют собой сложные переплетения различных уровней: политического, военного, династического, экономического.

Некоторые же обстоятельства указывают на то, что отношения князей и ханов складывались во многом в плоскости порядков, существовавших в архаических обществах» (77, 262).

Среди «порядков, существовавших в архаических обществах», исследователь выделяет такое хорошо известное этнографам явление, как обмен – дар. Оно прослеживается и в отношениях русских князей с ордынцами.

Прибывавшие в Орду русские князья не только обязаны были следовать ритуалам ханского двора, которые в европейской традиции воспринимались как унизительные (например, стояние на коленях перед сидящим на троне ханом, облачение в подаренный ханом халат, ношение дарственного пояса и пайцзы), но также получали, в зависимости от своих заслуг, некие властные привилегии, которые воспринимались как «честь» (77, 278).

Но, оставив на время эти головоломки, вернёмся к затерянному в монгольских степях владимирскому князю Ярославу Всеволодовичу. Проклиная монгольский ритуал и всех «поганых», вместе взятых, он вынужден был играть отведённую ему роль. Он стал одним из первых по статусу региональных правителей, съехавшихся летом 1246 года в Монголию на торжества по случаю избрания внука Чингисхана Гуюка великим ханом, повелителем «всех, кто живёт за войлочными стенами».

Зная беспокойный нрав Ярослава, можно не сомневаться в том, что, приняв отведённую ему роль в игре Батыя, он затеял и собственную игру. Но об этом мы расскажем немного позже...

Избрание великого хана было сложным и продолжительным действом. Курултай продолжался несколько недель. Помимо собственно выборщиков в назначенное место съезжались послы соседних государств, правители покорённых монголами народов, а также бесчисленное множество простых степняков. Не избалованные такого рода зрелищами, они наслаждались атмосферой праздника и с нетерпением ожидали бесплатной раздачи мяса, соли и кумыса...

Идеология молчания

В эпоху Киевской Руси и в первые сто лет периода раздробленности русские люди имели оживлённые контакты со степным миром. Помимо военных столкновений существовали и многочисленные формы мирного общения: от торговых связей до брачных союзов. Русские знали жизнь степи и нравы её обитателей. «Слово о полку Игореве» до такой степени изобилует восточными мотивами, что некоторые исследователи склонны были считать его неизвестного автора обрусевшим степняком. В летописях можно найти не только отдельные восточные слова, но и знаменитую половецкую легенду о траве емшан – горькой степной полыни, запах которой заставил вернуться бежавшего из степи хана Отрока. Помещая эту легенду в свою летопись, её составитель полагал, что очарование степи знакомо его будущим читателям.

Установление татарского ига заставило русскую знать – князей и бояр – едва ли не полжизни проводить в степных кочевьях своих повелителей. И если раньше со степняками имели дело главным образом жители южнорусских княжеств, то теперь путешествовать в степь приходилось всей русской элите, за исключением, пожалуй, одних только псковичей. Знание языка, нравов и обычаев ордынцев стало обязательным условием принадлежности к правящей верхушке Руси.

Всё это так. Но вот что удивительно. При всём том до наших дней не сохранилось ни одного русского описания Орды, её повседневной жизни. Вероятно, их и не существовало. Причиной этого странного явления некоторые исследователи считают религиозное противостояние языческой (а позднее и мусульманской) Орды и православной Руси. Известно, что татары отличались веротерпимостью и предоставляли широкие налоговые льготы представителям духовенства. В ответ на эту милость православное духовенство молилось о здравии ордынского хана и призывало народ терпеливо сносить господство чужеземцев как проявление гнева Божьего. Однако эта политически мотивированная вежливость не отменяла, а только усиливала скрытое идейное противостояние русской веры с язычеством и исламом.

Для обозначения умышленного замалчивания книжниками мирных контактов русских с татарами некоторыми историками предлагается специальный термин – идеология молчания. Объяснение этого термина кроется в этноконфессиональной сфере.

«Религиозная исключительность была движущей силой идеологии молчания, характеризующей средневековые этно-религиозные рамки. Реалии социального сосуществования требовали значительной мирной кооперации между религиозными врагами. И при этом идеологические нужды сделали невозможным принять какие-либо иные отношения, кроме враждебных. Концепция мирной кооперации с неверными вызывала вопрос о воинственных религиозных ценностях, формирующих самые основы этих обществ. Следовательно, российские книжники вообще записывали только инциденты, связанные с враждой между русскими и татарами, умалчивая о таких обычных явлениях, как торговля и военные союзы между двумя народами, и преуменьшая свою информированность о татарских делах и обычаях, которые могли расценить как непозволительную близость. Книжники говорили о татарах либо враждебно, либо никак, а религия обеспечивала термины для брани. Такая уловка во избежание щекотливых идеологических проблем мирного объединения с религиозными врагами была обычным делом во всей этно-религиозной контактной зоне средних веков, а русские книжники научились этому во времена Киевской Руси» (53, 202).

Даже само нашествие Батыя наши летописи описывают сухо и вяло, пользуясь трафаретными формулами византийской агиографии и ветхозаветных книг. И потому, желая представить жизнь русских князей в Орде, мы вынуждены пользоваться главным образом свидетельствами западных авторов – купцов и миссионеров, дипломатов и путешественников.

Записки францисканца

Вот как описывал курултай 1246 года наблюдательный очевидец – посол римского папы Иннокентия IV (1243—1254) Иоанн де Плано Карпини. Монах ордена францисканцев, он вместе с другим францисканцем Бенедиктом Поляком совершил невероятное по смелости путешествие в Монголию и благополучно вернулся обратно в Италию.

«Вожди шли отовсюду вооружённые с очень многими из своих людей, но никто, кроме вождей, не мог подойти к лошадям; мало того, те, кто пытался гулять между [ними], подвергались тяжким побоям. И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, сёдлах и подседельниках имели золота приблизительно, по нашему расчёту, на двадцать марок. И таким образом, вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании. Весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды. И таким образом они пребывали почти до полудня, а затем начали пить кобылье молоко и до вечера выпили столько, что было удивительно смотреть.

Нас же позвали внутрь и дали нам пива, так как мы вовсе не пили кобыльего молока, и этим они оказали нам великий почёт; но всё же они принуждали нас пить, чего мы с непривычки никоим образом не могли выдержать. Поэтому мы указали им, что нас это тяготило, и тогда они перестали нас принуждать. Снаружи ограды был русский князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей китаев и солангов, также два сына царя Грузии, также посол калифа балдахского, который был султаном, и более десяти других султанов сарацин (восточных, нехристианских народов. – Н. Б.), как мы полагаем и как нам говорили управляющие. Там было более четырёх тысяч послов в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шёл с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель. Всех их вместе поставили за оградой и им подавали пить вместе; нам же и князю Ярославу они всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды. Если мы хорошо помним, то думаем, что пребывали там в довольстве четыре недели, и мы полагаем, что там справляли избрание, но там его не обнародовали. И об этом можно было догадываться главным образом потому, что всякий раз как Куйюк выходил там из шатра, то, пока он пребывал вне ограды, пред ним всегда пели, а также наклоняли какие-то красивые прутья, имевшие вверху багряную шерсть. Этого не делали ни перед каким другим вождём. А ставка эта, или двор, именуется ими Сыра-Орда» (3, 77).

Вернувшись на родину, Плано Карпини на основе воспоминаний и путевых записок создал свою знаменитую книгу «История монгалов». В ней он среди прочего рассказывает историю кончины князя Ярослава, с которым был лично знаком.

«В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей часта Русски, которая называется Суздаль. Он только что был приглашён к матери императора, которая как бы в знак почёта дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в своё помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и всё тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землёю. И доказательством этому служит то, что мать императора без ведома бывших там его людей поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что, если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену» (3, 79).

Между молотом и наковальней

История гибели Ярослава Всеволодовича – как её представляет Плано Карпини – вызывает много вопросов. Странным представляется прежде всего то, что русского князя (по словам Карпини) почтили более, чем других правителей покорённых народов, а затем отравили...

Единственным объяснением может служить то, что Ярослава в ханской ставке воспринимали в первую очередь как доверенное лицо ненавистного, но могущественного Батыя.

В ставке Гуюка царила ненависть к Батыю. Кузены стали врагами ещё во время большого похода на Запад в 1237—1241 годах, когда самоуверенный и дерзкий Гуюк – сын тогдашнего великого хана Угедея (1227—1241) – отказывался подчиняться приказам Батыя, а тот писал на него жалобы хану в Каракорум. Угедей сделал сыну строгий выговор и отозвал его из похода. Тот затаил ярость, но, разумеется, ничего не забыл. Он ждал времени и случая, чтобы свести счёты с кузеном. После кончины Угедея Батый всячески препятствовал избранию Гуюка великим ханом, внешне сохраняя лояльность и почтительность по отношению к властям в Каракоруме.

С избранием Гуюка на трон настало время платить по старым счетам. Но время открытого разрыва Гуюка с Батыем ещё не пришло. Как сын Джучи (старшего сына Чингисхана) и как талантливый полководец, покоритель многих стран Батый пользовался авторитетом у степной знати. За ним стояли боевые силы «улуса Джучи». Для войны с ним Гуюку нужны были удобное время и убедительный повод. Таким поводом мог послужить, например, сепаратизм – отказ подчинённых Батыю русских князей явиться к новому великому хану с поклоном и дарами.

Но и Батый тянул время и не хотел раздувать конфликт с Гуюком. В знак покорности он отправил Ярослава в Монголию, где русскому князю как порученцу Батыя был оказан подчёркнуто почтительный приём. Но чем почтительнее были речи ханских приближённых, тем опаснее становилось положение Ярослава. Он очутился между Батыем и Гуюком, как между молотом и наковальней...

Замысел монгольской интриги напоминал шахматную партию, где каждый игрок просчитывает наперёд ходы противника. Старая ханша Туракина, вдова Угедея и мать Гуюка, управлявшая империей в 1242—1246 годах, была душой интриги. Отравление Ярослава, разумеется, официально не признавалось ханским двором, но и не особенно скрывалось. Оно должно было стать достоянием молвы. Узнав о кончине отца, точнее – о его тайной казни при помощи яда, наследники едва ли согласятся ехать в Монголию, чтобы разделить его судьбу. А их неявка может послужить свидетельством сепаратизма «улуса Джучи» и стать хорошим поводом для начала войны «федерального центра» с «сепаратистом» Батыем.

Был и ещё один резон, который, безусловно, принимали во внимание советники Гуюка. Речь шла о деньгах, причём весьма значительных. Во главе обширного «русского улуса» должен был стоять не порученец Батыя, а ставленник имперского правительства в Каракоруме. Только в этом случае имперские власти могли получать достоверную информацию о численности податного населения в регионе, в полной мере контролировать сбор налогов и мобилизацию войск. Словом, Каракорум хотел иметь своего ставленника не только среди монгольских доверенных лиц (баскаков), но и среди главных русских князей.

Секретная дипломатия Ярослава Всеволодовича

Итак, необычайно почтительное отношение в Ярославу Всеволодовичу в ханской ставке находит своё объяснение. Однако это ещё не всё. Другая странность в рассказе Плано Карпини о гибели «суздальского» (правильно – владимирского) князя – непонятная природа их знакомства. Папский посол явно выделял Ярослава из толпы ордынских вассалов. Похоже, он знал о нём гораздо больше, чем писал. Ярослав был пешкой на шахматной доске, за которой сидели Гуюк с Батыем. Но у этой пешки была своя, тайная игра, о которой не догадывался ни один из игроков. Очень похоже, что великий князь Владимирский искал способ сговориться с папой и поднять против степных язычников новый крестовый поход. Глядя на прошлое из будущего – а именно так устроен глаз историка, – мы снисходительно замечаем, что это было невозможно. Но в ситуации 1240-х годов русские князья смотрели на вещи несколько иначе. Незадолго до Батыева нашествия великий князь Владимирский Юрий Всеволодович пытался договориться с венгерским королём Белой IV (1235—1270). Сам факт внезапного возвращения Батыя из Венгрии – о причинах которого историки до сих пор не имеют единого мнения – многие на Руси понимали как победу латинского оружия, против которого татары оказались бессильны...

Как и сам Плано Карпини, Ярослав был своего рода разведчиком христианского мира, изучавшим внутреннее устройство Орды, её военное искусство, вооружение и приёмы ведения боя. Но если итальянский монах вернулся домой и изложил свои наблюдения в подробном отчёте Римской курии, то Ярослав унёс их с собой в могилу...

Отправляя Плано Карпини в Монголию в качестве своего доверенного лица, Иннокентий IV, безусловно, рассказал ему и о своей переписке с князем Ярославом Всеволодовичем (47, 103). Отсюда и повышенный интерес папского посла к Ярославу, замечание об особом почёте, которым князь пользовался в ханской ставке, подробный рассказ о его отравлении.

Искушённый в тонкостях дипломатии, Плано Карпини знал, что в отчёте перед папой о своей поездке к монголам он должен говорить и писать то, что сам папа желал бы услышать. Всё, что он говорит о Ярославе, подтверждало дальновидность папских планов относительно союза с русскими князьями. Сыновья отравленного татарами Ярослава должны были ненавидеть татар и прилагать новые усилия к сближению с Западом. Но здесь необходимы некоторые пояснения...

Никоновская летопись сообщает уникальные подробности пребывания князя Ярослава Всеволодовича в степях. «Того же лета (6754/1246) князь велики Ярослав Всеволодич бысть во Орде у кановичь, да и обажен (оболган. – Н. Б.) бысть Феодором Яруновичем к царю Батыю, и много истомлениа приатъ от татар за землю Русскую; и отпустиша его уже изнемогша, и мало пошедъ от кановичь и преставися нужною смертью во иноплеменницех месяца сентября в 30 день» (17, 133).

Сбивчивое, как речь заики, и обрывистое, как берестяная грамота, сообщение Никоновской летописи можно понять лишь в самых общих чертах. Реальной причиной расправы с Ярославом Всеволодовичем могли стать его тайные сношения с римским папой Иннокентием IV, о которых Батый узнал из доноса какого-то Фёдора Яруновича – вероятно, княжеского придворного. За этим доносом мог стоять кто-то из соискателей великого княжения Владимирского – младших братьев или племянников Ярослава. Батый сообщил об измене Ярослава «кановичам» – имперским властям в Каракоруме. Там резко изменили своё отношение к Ярославу и вместо прежнего почёта подвергли его «истоме» и отпустили на Русь едва живого.

Жупел латинства

С точки зрения православной ортодоксии тайные переговоры с латинянами выглядят почти изменой своей вере. Однако русские князья смотрели на это с известной долей профессионального цинизма. Избавление от татар было такой целью, ради которой хороши любые средства. Приняв западную помощь, можно было, подобно византийским императорам, уклониться от исполнения обещаний. Наконец, и само латинство не было тогда таким жупелом для простаков, каким оно стало позднее благодаря усилиям православного духовенства и агрессивности миссионеров-крестоносцев. Латиняне подчинили себе Святую землю и Византию. Видимо, их любил Бог. Бывалые люди говорили, что латинство не мешает соседним народам жить в мире и достатке...

Известно, что в Средние века религия была политикой, а политика – религией. Религиозная нетерпимость нередко сталкивалась с политической целесообразностью. И вторая обычно брала верх над первой. Добрые отношения с католиками необходимы были Руси и в силу той геополитической ситуации, которая сложилась в Восточной Европе к середине XIII столетия. Русские земли подверглись военному натиску с трёх сторон: со стороны Литвы, объединившейся под властью Миндовга в 1240 году; со стороны Ливонского ордена, остро нуждавшегося в новых землях и новых подданных; со стороны Орды, грозившей погромом за любое сопротивление. В этой обстановке здравый смысл подсказывал русским князьям необходимость союзнических (или вассальных) отношений хотя бы с одним из этих врагов. А вот с каким именно – над этим следовало тщательно поразмыслить.

С Орденом против Литвы? Так иногда поступали псковичи. Но для серьёзной игры Орден был слишком слабым и ненадёжным союзником.

С Литвой против Орды? Но Литва предпочитала прибирать к рукам не татарские степи, а земли восточных славян...

С Ордой против Ордена и Литвы? Но такие походы приносили князьям больше расходов и унижений, чем реальной пользы.

Вопрос повис в воздухе...

Сын Ярослава Всеволодовича Александр Невский продолжил тайную переписку с Римом. Однако вскоре он прекратил это опасное дело. Путешествие в Каракорум в 1248 году убедило его в могуществе монголов. Крестовый поход против степняков, который провозгласил папа и которого так ожидал Даниил Галицкий, оказался пустой затеей. Гордые рыцари не хотели идти на войну против непобедимых татар, а ханы жестоко карали русских князей за тайные контакты с Западом.

Александр Невский сделал свой исторический выбор. Вернувшись из Монголии, он твёрдой рукой повёл Русь тернистой тропой повиновения Орде. Возможно, это был единственный способ выживания русских как нации. Но за выживание пришлось платить независимостью. Отныне судьба Руси и её правителей решалась под куполом монгольской юрты...