Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Николай Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 51 страниц)

Троцкий, помыкавшись по Европе, сделал ставку на «освободительный» поход вермахта и проникся надеждой вернуться в Кремль в обозе гитлеровской армии.

* * *

Сталин редко покидал Москву. Террористы принялись изучать его привычный маршрут: Кремль – Ближняя дача. Возник вариант совершить покушение на трассе. Группа убийц сделала засаду на окраине Москвы, там, где дорога сворачивает в лес, к сталинской даче. Возглавил группу Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева. Детали операции обсуждались самым подробным образом в Ильинском. Террористам помешала сильная охрана Генерального секретаря. К тому же самого Пикеля знал в лицо начальник сталинской охраны Власик.

Неудача вызвала гнев Зиновьева. Он отпустил по адресу Пикеля бранное слово, пренебрежительно махнул рукой и заявил, что на такие важные задания, видимо, следует посылать более ответственных товарищей.

Рассматривались ещё два варианта убийства Сталина: во время демонстрации на Красной площади или же на пленуме Исполкома Коминтерна. Берлин одобрил оба варианта и прислал своих исполнителей.

В. Ольберг приехал в СССР по паспорту гражданина Гондураса (документ был искусно изготовлен специалистами абвера, военной разведки Канариса). Перед отъездом из Берлина с ним беседовал Лев Седов – сын Троцкого. Он дал ему несколько дополнительных явок. В Ленинграде Ольберг побывал в редакции «Ленинградской правды», которую возглавлял Иван Гладнев (он же Самуил Маркович Закс), женатый на сестре Зиновьева Лие. В эту хорошо законспирированную группу входили работники редакции Гертик, Тойво и Антонов. Деятельность «Ленинградского центра» Ольбергу понравилась. Эти люди сильно не мудрили и умело готовили покушение на Кирова посредством озлобленного недоумка Николаева. В письме-отчёте Льву Седову посланец из Берлина выразил уверенность в успехе ленинградцев. С берегов Невы Ольберг отправился на берега Волги, в Горький. Там у него была явка к директору педагогического института И. Фёдорову. Из студентов-троцкистов была сформирована группа боевиков. Ей предстояло действовать на Красной площади, влившись в ряды демонстрантов. Отправить её в Москву предполагалось под видом экскурсии отличников учёбы.

Вариант с покушением на Сталина во время работы пленума Исполкома Коминтерна имел больше шансов на успех. Убийцы могли приблизиться к «объекту» почти вплотную и стрелять наверняка. Однако для исполнения плана потребовались террористы-смертники. Скрыться из помещения убийцам скорей всего не удастся. Из Берлина немедленно были присланы Берман-Юрин и Фриц-Давид. Вся загвоздка теперь заключалась в том, как им пробраться на пленум Исполкома?

Сравнительно легче обстояло дело с покушениями на остальных руководителей советского государства.

Группа Натана Лурье загодя выехала в Челябинск и там стала поджидать наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе. В группу входили ещё два человека: Липшиц и Констант. Они собирались применить взрывчатку. Работник германского посольства Ф. Вайц снабдил их двумя снарядами огромной разрушительной силы.

Группе Моисея Лурье ставилась задача ликвидировать Ворошилова. Изучив все маршруты наркома обороны, террористы собирались обстрелять его машину на улице Фрунзе, возле здания бывшего Реввоенсовета.

Полную гарантию удачи давала группа И. Эстермана. Ей поручалось убить Кагановича. Один из террористов, Чаговский, в течение нескольких недель следил за намеченной жертвой. У Кагановича была слишком слабая охрана. Заговорщики решили покончить с ним на территории Московского кожевенного завода, где он должен был выступать на митинге.

Ликвидация Жданова намечалась в Туле, при посещении им оружейного завода. Для этого в Туле загодя обосновались боевики Горович, Гуревич, Зайдель и Быховский.

В Киеве на случай внезапного приезда кого-либо из намеченных лиц засели хорошо подготовленные террористы братья Нырчук, братья Глухенко, а также Мухин, Звад и Фесюр.

Как всегда, болезненным был вопрос с финансами. И немцы из Берлина, и евреи из «Джойнта» проявляли скуповатость (тем более, что никаких ощутимых результатов пока не виделось). Приходилось изыскивать внутренние ресурсы. По указанию Троцкого заместитель председателя Госбанка СССР Г. Аркус перевёл Картографическому тресту (якобы на оплату работ по статистике) 30 тысяч рублей. Управляющим трестом был махровый троцкист Г. Евдокимов, недавно восстановленный в партии. Кроме того студенты-террористы из Горького попробовали свои силы в дерзких эксах (как в старину). В самом городе было ограблено несколько сберегательных касс, а под Арзамасом совершен ночной налёт на сельсовет.

Гиммлер добросовестно выполнял свои обещания Троцкому. Людей он не жалел и поставлял с избытком. Однако время шло, а успехов не предвиделось. Троцкому становилось неловко отделываться одними обещаниями. Он занервничал, от него полетели гневные шифровки. Он требовал успеха любой ценой. При этом строжайше наказывал, что в случае провала арестованные не имеют права признавать существование какой-либо подпольной организации. Пусть каждый выглядит, как террорист-одиночка (и приводил пример с Каплан и Канегиссером в 1918 году). А в канун XVII съезда партии он категорически потребовал от подпольщиков, попавших под подозрение властей, шумного покаяния с трибуны съезда. Видимость полного разоружения позволит им сохранить посты. В предвидении «Дня X» это чрезвычайно важно.

* * *

Летом, в июне, троцкист И. Дрейцер получил из Варшавы от своей сестры Сгаловицкой письмо, в которое была вложена записка Троцкого. Тотчас в Ленинград отправился Каменев. На него были возложены обязанности ревизора. В Ильинском у Зиновьева собрались Евдокимов, Бакаев и Мрачковский. Каменев нашёл, что покушение на Кирова готовится убого, на уровне мальчишек-гимназистов, начитавшихся детективных романов. Тем более, что однажды Николаев уже попадал в руки кировской охраны. А если снова попадётся?

Ему возражал Мрачковский. Он был покорён беззаветной решимостью комсомольцев и сам заражался их энтузиазмом. Нет, эти орлята ещё скажут своё слово!

Каменев был сердит и удручён. Его отросшие сырые щёки дрожали от негодования.

– Нет, товарищи, так работать невозможно. Вот что мне отвечать Льву Давидовичу? Что? Подскажите!

В этот же день к Зиновьеву был вызван Котолынов и там с ним не успел разминуться Натан Лурье, приезжавший из Челябинска. Хозяин дачи представил гостя из Берлина так: «Товарищ от Льва Давидовича». Оставшись с Зиновьевым с глазу на глаз, Котолынов затронул деликатнейшую тему: уместно ли блокирование с фашистами? Зиновьев расхохотался:

– Дорогой мой, вспомните Лассаля. Ради интересов революции он пошёл на сотрудничество с Бисмарком!

Ревизия Каменева вылилась в обыкновенный начальственный «распёк» из Центра. Заглаживая свою вину, заговорщики проявили торопливость, и Николаев, второй раз попав в руки охраны Кирова, едва не завалил всю ленинградскую организацию…

«Я действительно являлся членом объединённого троцкистско-зиновьевского центра, организованного в 1932 году.

Троцкистско-зиновьевский центр ставил главной своей задачей убийство руководителей ВКП(б) и в первую очередь убийство Сталина и Кирова. Через членов центра Смирнова и Мрачковского центр был связан с Троцким, от которого были получены прямые указания по подготовке убийства Сталина.

Я также признаю, что участникам организации Бакаеву и Кареву от имени объединённого центра мною была поручена организация террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде.

Это поручение мною было дано осенью 1932 года в Ильинском».

Г. Зиновьев. Допрос 25 июля 1936 года.

Таким образом в СССР, по примеру Гитлера, готовился «День длинных ножей».

* * *

Недалёк был час, когда сама идея русских коммунистов создать рай для трудящихся в одной стране должна была утонуть в новых реках крови.

Русскому народу удалось вывернуться после катаклизмов 1917 года.

После 1933 года, когда в Германии соединились Троцкий с Гитлером, спасения русским не виделось. Слишком великий накопился опыт, слишком могущественные собрались силы!

Русские были объявлены лишним народом на планете. Их национальная участь была определена раз и навсегда.

* * *

Для суда избрали помещение в самом центре Москвы – Октябрьский зал Дома Советов.

У правой стены, боком к зрителям, сделали временную выгородку: за невысоким деревянным барьером в четыре ряда поставлены скамьи. В стене за выгородкой почти незаметная дверь, за нею – помещение для охраны и подсудимых (там их, в частности, будут кормить во время перерывов). Напротив, у левой стены зала, небольшой стол для государственного обвинителя.

Рано утром незаметная дверь в стене распахнулась и конвой стал заполнять выгородку теми, кого сегодня будут судить. Потолкавшись, они уселись в четыре ряда: Зиновьев, Каменев, Бакаев, Евдокимов, Пикель, Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян, Рейнгольд, Дрейцер, Берман-Юрин и другие, всего 16 человек. Трое красноармейцев, вооружённых винтовками со штыками, замерли возле деревянного барьера.

Подсудимые осваивались с обстановкой: негромко переговаривались и беспокойно вертели головами, поглядывая на большой безлюдный зал. Из фойе доносился приглушённый шум большого скопления публики. Сейчас зрители ринутся заполнять ряды.

Зиновьев, болезненно морщась, расстегнул ворот сорочки и потирал дряблую шею. Его мучила астма. Он пристально всматривался в переполненный зал, отыскивая кого-то глазами. Время от времени он с раздражением выговаривал сидевшему рядом Мрачковскому. Несколько раз он гневно махнул рукой, приказывая ему замолчать.

После перерыва Мрачковский уже не стал садиться рядом с Зиновьевым.

Обвинительное заключение прозвучало страшно: террор. Зрительный зал затаил дыхание. В деревянном загончике сидели знаменитые люди, которых народ привык видеть в президиумах и на трибунах. Они были всесильны. Самый главный из них, самый пламенный, ещё совсем недавно неистово вопил на всю планету своим тонким бабьим голосом: «Мы прольём океаны крови!» И проливали, и еще бы лили… Сейчас, в загородке, под конвоем, они выглядели жалко, обречённо.

Вышинский блистательно проделал трудоёмкую работу государственного обвинителя. Он показал себя юристом высочайшего международного класса. Под его разящими вопросами подсудимые буквально корчились. Зрители, битком набившиеся в зал, слушали с замирающим дыханием. Они увидели не прославленных политиков, а уголовную шушеру, самым подлым образом прорвавшуюся к власти в такой великой замечательной стране.

Это впечатление от ничтожности людишек, собранных в деревянной выгородке под охраной штыков, усиливалось с каждым днём, по мере того, как судебное разбирательство продвигалось к концу, к объявлению приговора.

Последнее слово каждого из подсудимых звучало, как горькое сожаление и полное слезливое раскаяние. Все говорили долго, убеждая суд проявить к ним милосердие.

Мрачковский распространился о своей боевой биографии и выразил запоздалое сожаление в том, что в своё время «не послушался предостережений товарища Сталина». Своё отчаянное выступление он завершил признанием того, что за свои преступления перед народом и страной заслуживает расстрела.

Каменев, начав говорить, вдруг сел и закрыл лицо руками. Сделав усилие, он всё же поднялся и продолжил речь:

– Пролетарская революция десять лет предоставляла нам возможность исправить свои ошибки. Но мы этого не сделали. Я трижды был возвращён в партию. Я был возвращён из ссылки по одному лишь моему личному заявлению. После всех моих ошибок мне доверяли ответственное поручение и посты. Я стою сейчас третий раз перед пролетарским судом по обвинению в террористических намерениях, замыслах и действиях. Дважды мне была сохранена жизнь. Но всему есть предел, и этот предел мы исчерпали…

Он заявил, что любой приговор суда примет, как заслуженный и справедливый.

Сильно разговорился в последний раз Зиновьев.

– Что я могу сказать в свою защиту, если слева от меня сидит фашистский террорист, засланный из Германии, такой, как Натан Лурье, а справа Ольберг, тоже засланный из Германии? Мы превратились в настоящий филиал гестапо!

Раскаиваясь, он нисколько не жалел себя.

– Мой извращённый большевизм быстро превратился в антибольшевизм. Через троцкизм я стал фашистом. Троцкизм – это разновидность самого оголтелого фашизма!

В тот день, 27 августа, отговорили все, кто находился в загородке. Вечером суд удалился в совещательную комнату.

Приговор был объявлен в половине третьего ночи.

Реакция подсудимых была различной. Всех поразил Моисей Лурье. Он вдруг дико завопил:

– Да здравствуют Маркс – Энгельс – Ленин – Сталин!

Неузнаваемо преобразился Зиновьев. Услышав страшный приговор, он вдруг потух и весь ушёл в себя.

Утром все центральные газеты напечатали краткое сообщение, что приговор суда над заговорщиками приведён в исполнение.

Капитальная приборка в доме

Ранней осенью, в сентябре, Иосиф Виссарионович приехал на отдых в Гагру, на Холодную Речку. Здесь всего два года назад они с Кировым вместе провели почти целый месяц.

Последние аресты показали, что неутомимый Ежов взял два чрезвычайно важных следа. Следствие понемногу выходило на военную организацию. Ежов сообщал, что некие Куликов и Луговой-Ливенштейн, ранее осуждённые, вновь привлечены к дознанию и сообщают важные сведения. В интересах дела Ежов просил визы на арест неких Ровинского и Котова.

Скандальное самоубийство Томского и побег Угланова показывали, что расследование находится на правильном пути. Предстояли самые «громкие» аресты, от которых народ и страна снова испытают настоящий шок. Бесхитростным умам рабочих и колхозников трудно представить нелепейшую ситуацию, когда первые лица советского государства исподволь готовили возврат проклятого капитализма. Ради чего тогда все жертвы революции, гражданской войны, создания тяжёлой индустрии и преобразования села? Уничтожались все боевые и трудовые подвиги народа. Но ради чего? Вернее, ради кого? Ради вот этой жалкой кучки разъевшихся любителей сладкой жизни?

После двух недель отдыха, устав от одиночества, Сталин позвонил в Москву и пригласил в Гагру Жданова. Иосиф Виссарионович выделял его из всей партийной молодёжи, поддерживал, неторопливо продвигал. В 29 лет Жданов возглавил Нижегородский губком партии. Десять лет спустя партия послала его в Ленинград, на место убитого Кирова. В том же году Жданов стал секретарём Центрального Комитета и членом Оргбюро. В прошлом году Сталин ввёл его в Политбюро.

Жданов в глазах Сталина представлялся образцом настоящего партийного работника: образован, начитан, музыкален. Такой не зароется с головой в хозяйство, заботясь лишь о показателях в процентах, это именно политический руководитель, способный смотреть не под ноги, а за горизонт. Иосиф Виссарионович считал, что такие, как Жданов, идут и придут на смену всей состарившейся эмигрантской шушере, именующей себя «старой революционной гвардией».

Вечером Сталин и Жданов смотрели новый кинофильм «Пётр Первый».

Стрекотал аппарат, в распахнутые окна зала из темноты долетал ритмичный шум волн, на море разыгрывался шторм. Порою лёгкие занавеси на окнах взвивало порывом ветра… Жданов сидел позади Сталина, за его плечом. Во время просмотров Иосиф Виссарионович не выносил никаких реплик, разговоров. Он бывал полностью поглощён событиями на экране.

Фильм был заказной и снимался в необыкновенной спешке. Но работа сделана безукоризненно. Ещё одна удача, ещё один шаг в нашу великую Историю. Мало, очень мало мы знаем о своём прошлом, а если что-то и узнаём, то в каком-то необыкновенно искажённом свете. А тут… Неподражаемы Симонов, Тарасова, Жаров. Вот она, сила кино! Сам Пётр, Меншиков, Екатерина словно ожили и с покоряющей достоверностью действуют на зрителя.

Фильм, несомненно, будет иметь потрясающий успех.

Покоряет, прежде всего, сам Пётр. Исполинская фигура! Царь-новатор, царь-преобразователь сумел мощно вздёрнуть сонную странищу на дыбы.

Что ни говори, а в русской истории слишком велика роль Вождя нации, как его ни называй: Царь, Император, Генеральный секретарь…

Додумать Жданов не успел. Стрекотание аппарата прекратилось, фильм кончился. Огня не зажигали, зная, что Хозяин любит посидеть после увиденного и пережитого (часто бывало, он просил «прокрутить» фильм ещё разок и смотрел его всё с тем же напряжённым интересом).

Внезапно Сталин поднялся и направился на веранду, вытаскивая трубку из кармана. Жданов понял, что соблазн посмотреть ещё раз полюбившуюся картину победило желание обменяться впечатлениями. Разговор сегодня будет долгим. Фильм затронул слишком многое.

Разговор начался с Малой советской энциклопедии. Последний десятый том вышел всего четыре года назад. Чёрт знает, что там понаписано! О Петре Великом омерзительно читать. А об Александре Невском? О Дмитрии Донском? О Минине и Пожарском? Вся русская История представлена сплошной помойкой!

– Покровский, – обронил негромко Жданов.

Если бы один Покровский! Там орудовала целая «школа» и руководили ею сверху. Задача этих «историков» была одна: исказить до неузнаваемости настоящую историю русского народа, перевернуть её с ног на голову, отрезать начисто народную память о своём великом прошлом. Так сказать, месть за многолетнюю «черту оседлости»… На несколько советских лет русская история попала в грязные руки фальсификаторов. Продажные перья принялись поливать её невыносимой грязью. А настоящих учёных семь лет назад арестовали, загнали в лагеря. Освободить их удалось лишь в прошлом году. Троих, к сожалению, не успели – умерли в лагере.

Почти 20 лет в советских школах было запрещено преподавание русской истории (орудовал наркомпрос во главе с Луначарским и Крупской). Этот важнейший воспитательный предмет заменило какое-то «обществоведение». Советская молодёжь росла и вырастала без знаний о прошлом своего народа. Но с нынешнего учебного года, с осени, история России вошла во все учебные программы. Удалось прорвать блокаду. Подрастающим поколениям Страны Советов необходимо знать свои исторические корни, связывать своё будущее со своим великим прошлым. Без этого никакая воспитательная работа невозможна.

Да, жесток был Иван Грозный. Да, Пётр Великий сам рубил головы стрельцам. Но в такое время выпало им жить и править, на таких крутых переломах русской истории. Они были жестоки ради укрепления России.

Фильм «Пётр Первый» великолепное достижение молодого советского киноискусства. А почему не снять фильм об Иване Грозном? О Дмитрии Донском? О Суворове, Кутузове? О Будённом, Чапаеве, Щорсе? О выдающихся русских учёных? Пусть экран покажет всех, чьи достижения составляют гордость нашего народа.

Как всегда, Иосиф Виссарионович рассуждал с глубоким знанием предмета. Он коснулся истории русского синематографа. Ещё в 1907 году была снята «фильма» под названием «Донские казаки». Так сказать, движущаяся фотография на экране. Но уже год спустя появилась первая игровая лента «Понизовская вольница». И народ повалил в крохотные зальчики первых синематографов… Зарождение русского киноискусства связано с именем Александра Алексеевича Ханжонкова. Казачий офицер, он построил первый павильон Ялтинской киностудии, оборудовал первый кинозал в Москве на Триумфальной площади. Ханжонков сразу же объявил верность русской теме. Он снял «1812 год», затем «Оборону Севастополя» и «Ермак – покоритель Сибири». Он стал работать над экранизацией русской классики: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лермонтов, Островский, Толстой, Некрасов, Гончаров… Само собой, ненавистники России принялись ему мешать. В киноискусстве началась настоящая гражданская война. «Авторитеты» типа Шкловского брезгливо утверждали, что с экрана «понесло портянками». Им по душе были развлекательные американские боевики.

– Нам нужно наше советское кино, товарищ Жданов. А не американское.

Революция тем и велика, что открыла безграничные возможности для проявления народных сил. И разнообразные таланты попёрли, словно из-под земли. Один Шолохов чего стоит! А Стаханов? А Паша Ангелина? А Чкалов? В молодом киноискусстве пробивается Иван Александрович Пырьев, недавний солдат, конный разведчик 32-го Сибирского полка, уроженец городишка Камень-на-Оби, награждённый двумя Георгиевскими крестами.

Чем же встречают эти благодатнейшие «всходы» наши ненавистники? Самой оголтелой травлей. «Котят надо топить, пока они слепые». Сколько грязи льётся на того Стаханова! Дескать, сам он уголь не рубил, а лишь присутствовал в забое… А как терзают Чкалова? Доходит до покушения на жизнь! А что делается с Шолоховым? Ненавистники аж завизжали от зависти и злости. Как такой ничтожный гой и написал такое произведение? Этого не может быть! Украл! И это нелепейшее оскорбительное обвинение принялась разбирать специальная комиссия. Шолохова, молоденького донского парня, отмеченного знаком гения, принялись буквально выворачивать: сознайся, у кого украл? Позорище несусветное! И кто же этим занимается, кто возглавляет эту пресловутую комиссию по Шолохову? Крупская, вдова Ленина. Что она может? Она еле передвигает ноги. Её именем орудуют ловкие людишки, облепившие больную старуху…

Людишки… Эта шваль, обильно расплодившись, смертельно боится за своё привилегированное положение. По-настоящему талантливые люди попросту сметут их, как ненужный вредный хлам. Поэтому они сговариваются, сбиваются в стаи и кидаются рвать любого, кто заявляет о своих способностях.

Жданов заметил, что больная Крупская до сих пор от имени партии курирует библиотеки страны. Заботливо надзирает за тем, что советским людям дозволяется читать, а что не дозволяется. Был запрет на Достоевского, был на Есенина, был даже на Льва Толстого. А недавно разослали указание изъять сочинения Платона. Интересно, Платон-то ей чем не угодил?

Иосиф Виссарионович расстроенно махнул рукой. Больной человек, совершенно немощный. Стала послушным орудием в руках всевозможной сволочи: по любому поводу её грузную фигуру выдвигают, словно щит. Эксплуатация имени, больше ничего… Как же, вдова Ленина!

Оба замолчали, прислушиваясь к равномерному буханью волн в скалы. Ветер разгулялся, неистово мотая густую листву деревьев. Высоко над головами угадывалось беспорядочное беснование ненастных грузных туч. Ощутимо потянуло свежей пресной влагой – с моря приближался ливень.

Час был уже поздний, они вернулись в дом. Видно было, как снаружи по окнам хлестали мотающиеся ветви.

Жданов обратил внимание на странную тенденцию газет: при чтении материалов о первом судебном процессе невольно создаётся впечатление, будто заговор полностью разгромлен, все гнусные предатели безжалостно истреблены. Среди них – старый боевик Мрачковский, самый опытный, самый опасный, главное страшилище для партии и лично Сталина (заголовки в газетах: «Лакей фашиста Троцкого», «Подонки-террористы Мрачковского»). А между тем в допросных протоколах то и дело попадаются фамилии как раз тех, кто так неистово заходится в истерике ликования. Не стремление ли тут положить конец расследованиям и отвести глаза? Ведь главные разоблачения, судя по материалам, у Ежова ещё впереди. Основная чистка ещё только предстоит!

«Гм… Умно. Кто же это так старается?»

Андрей Александрович жаловаться не любил. (Как и сам совершенно не принимал ссылок на трудности в работе.) Это был уже человек сталинской школы, из партийного подроста. Новое поколение руководителей отчётливо понимало, какой сложности задачи взваливают они на свои неопытные плечи. Они исповедывали основной сталинский принцип в своей нелёгкой деятельности: надо!

В СССР, в Москву, в Кремль с одной целью – увидеться с Вождём советского народа – стремились самые выдающиеся умы планеты. Сталин принимал всех, и всегда на этих встречах присутствовал Жданов. Беседы затягивались на несколько часов. Гости бывали взволнованы самой атмосферой советской страны. Их, выросших на Западе, поражала завидная уверенность советских людей в своём завтрашнем дне. Особенно восхищала молодёжь. На Западе не существовало самого термина: «подвиг». Молодые люди советской страны были заряжены на свершение подвигов во имя процветания своей Родины.

Жданов понимал, что скрывается за участившимися визитами самых выдающихся писателей в Москву. Запад не на шутку беспокоили потрясающие успехи СССР. Требовалось во что бы то ни стало эти успехи смазать, принизить, очернить. Советские люди требовали от Запада одного: «Не мешайте нам жить, как мы хотим!» На это следовал наглый ответ: «Вы живёте неправильно. Так не положено. Берите пример с нас. Да, у нас много свинства. Но почему у вас должно быть иначе? Мы этого не допустим. И знайте: если вы не прислушаетесь к голосу рассудка, вам придётся сильно пожалеть об этом. Нам придётся выполнить наш долг представителей мировой цивилизации!»

Герберт Уэллс был командирован в революционную Россию на заре советской власти. Он прожил две недели, разговаривал с Лениным. Обо всём увиденном и пережитом он написал потрясающе честную книгу «Россия во мгле». Десять лет спустя Англия послала в Москву ещё одну литературную знаменитость – Бернарда Шоу. Гость побывал в Кремле, в Мавзолее, в нескольких театрах, попросил свозить его в парк отдыха имени Горького. Ходил, прислушивался, наблюдал, запоминал… В музее Революции долго стоял возле железной клетки, в которой везли на казнь Е. Пугачёва, руководителя народного восстания. Поехал на электрозавод и долго разговаривал с рабочими, не жалевшими сил, чтобы выполнить пятилетку за три года.

29 июля Б. Шоу принял Сталин. Беседа продолжалась около трёх часов. Прощаясь с Вождём советского народа, знаменитый англичанин с чувством произнёс:

– Я был и буду другом Советского Союза до самой смерти!

Дома, вспоминая о днях, проведённых в СССР, Б. Шоу записал:

«Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена. Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели».

На Западе копилось восхищение успехами Советского Союза, но вместе с тем копилась и ненависть злобствующих недругов. Поводом для кликушества стали судебные процессы над разоблачёнными троцкистами. Иосиф Виссарионович, беседуя с Роменом Ролланом, нисколько не скрывал своего отношения к этой неприятной очистительной работе.

– Нам очень неприятно осуждать, казнить. Это грязное дело. Лучше было бы держаться вне политики… Но если хочешь освободить порабощённых людей, если соглашаешься заниматься политикой, то уже всё делаешь не для себя, а только для государства. Государство требует, чтобы мы были безжалостны!