Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Николай Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 51 страниц)

Относительно Канегиссера было приказано провести детальное расследование. Затем Дзержинский поинтересовался, что нового в деле, связанном с недавними прокламациями «Всемирного израильского союза» и «Каморрой народной расправы». Выслушав, что нового, к сожалению, мало, глава ВЧК распорядился дело закрыть, а членов «Каморры», содержавшихся в подвалах, расстрелять.

Вернувшись в Москву, Дзержинский направился не к себе на Лубянку, а поспешил в Кремль, к Свердлову. Они заперлись вдвоём и долго совещались.

О чём совещались в Кремле «всенародно избранный» Свердлов и «железный рыцарь Революции», осталось тайной навсегда.

Однако широко известны некоторые итоги этого потаённого разговора с глазу на глаз.

Дзержинский выяснил, что стреляла в Ленина некая Каплан-Ройтман, член партии эсеров. Её удалось арестовать. Содержалась она не на Лубянке, а в Кремле, в небольшой, специально устроенной тюрьме в подвале Кавалерского корпуса. Это секретное узилище находилось в подчинении исключительно Свердлова. Арестованную Каплан сначала допросил сам Свердлов, после чего передал её в руки Янкеля Юровского, того, кто в середине июля с такой жестокостью расправился с семьёй последнего русского царя в Ипатьевском подвале.

Несомненно, Юровский был человеком, приближённым к «всенародно избранному». Иначе ему не доверили бы столь важную преступницу.

Юровский получил указание Свердлова не допустить никаких контактов террористки с охраной. Для этого на пост возле камеры Каплан ставились латыши, совершенно не знавшие русского языка.

Ежова изумило, что Дзержинский после разговора со Свердловым отказался от допроса Каплан. Он уехал к себе на Лубянку, посчитав вопрос решённым окончательно.

Странным показалось Ежову и другое обстоятельство: Свердлов, допрашивая Каплан, не оставил протоколов. Не вёл? Или потом уничтожил? Если так, то – с какой целью?

Свердлов же вызвал секретаря ВЦИК Аванесова и отдал распоряжение «оформить» немедленный расстрел томившейся в подвале террористки.

Ежов копнул поглубже и обнаружил совсем необъяснимые подробности.

В первом официальном сообщении о покушении на Ленина говорилось о двух схваченных террористах, мужчине и женщине. Мужчина, по фамилии Протопопов, был почему-то расстрелян в первый же вечер. Каплан, как выяснилось, была почти слепа (недавно перенесла операцию на глазах) и страдала трясучкой рук. К тому же арестовали её не на месте преступления, возле ленинского автомобиля, а на улице, стоящей под деревом. Браунинг, из которого она якобы стреляла, был найден лишь два дня спустя каким-то прохожим.

Протопопов… Эта фамилия засела в памяти Ежова. Протопопов был заместителем Павлова, командира отряда, засевшего в особняке Морозова во время летнего эсеровского мятежа. Именно Протопопов отвечал за охрану Дзержинского, захваченного тогда в плен. Мятеж, как известно, разгромили, Дзержинский самым счастливым образом уцелел, Павлова поймали, а Протопопов сумел скрыться. В Москве он появился в канун покушения на Ленина. Где же он прятался до тех пор? Кто с ним контактировал? Да и вообще… а не он ли стрелял в Ленина?

Как жаль, что поторопились расстрелять такого важного участника! Он, несомненно, мог бы многое рассказать.

Эти торопливые расстрелы сильно занимали Ежова. И ведь торопился-то кто? Самые ответственные лица в государстве: Свердлов и Дзержинский!

Нет, воля ваша, а тут очень много нераскрытого и до сих пор тщательно скрываемого.

Подозрения усилились, когда Николай Иванович узнал, что пуля, извлечённая из тела Ленина, оказалась вовсе не из того браунинга, который фигурировал в «Деле».

С тех пор Ежов положил себе во что бы то ни стало разобраться и в личности самого Дзержинского, и в той роли, которую этот безжалостный «железный» человек определил для своего страшного ведомства.

* * *

Для ВЧК была выделена в Смольном одна-единственная комната № 75. Однако объём работы оказался настолько велик, что вскоре ведомство перебралось на Гороховую, в здание недавнего столичного градоначальства.

Оправдывая своё кровавое неистовство, новая власть провозгласила: «Революция должна защищаться!», «Революции не делаются в белых перчатках!»

В марте нового года советскому правительству пришлось спасаться от наступающих немецких войск и оно перебралось в Москву. В старой русской столице ВЧК облюбовала для себя массивное здание страхового общества «Россия» на Лубянке. По странной причуде архитектора это капитальное сооружение напоминало старинный замок с внутренним двором. В этом дворе, словно догадываясь, какое учреждение здесь впоследствии разместится, строители возвели ещё одно здание, поскромнее, в 4 этажа. Лучшего помещения для внутренней тюрьмы не придумать!

Прежнее здание страхового общества состояло из пяти этажей. В 1930 году его надстроили на три этажа. Затем рядом возвели новое здание в одиннадцать этажей (с цоколем из чёрного мрамора).

Кроме главных зданий ведомство занимало ещё несколько помещений по соседству, – в частности, в Варсонофьевском переулке.

В эти страшные годы руководитель ВЧК, раскрутивший с таким размахом чудовищную мельницу для перемалывания русского народа, заслужил название «железного Феликса». Это был нервный, издёрганный человек с больными глазами фанатика, часто страдающий припадками эпилепсии.

Подручными Дзержинского стали такие же «железные» безжалостные деятели: М. Урицкий, Я. Петерс, М. Лацис, Г. Бокий. Эти люди за пять тысячелетий истории своего малого народа впитали столько ненависти к окружающему миру, что испытывали непередаваемое наслаждение от потоков человеческой крови. Их национальная ярость напоминала клокотание вулкана, и этот вулкан разразился на земле России. Самое же нелепое заключалось в том, что вся эта сволочь никогда не принадлежала к партии большевиков и ухитрилась в неё втереться в самый последний миг. Теперь же, завладев всеми привилегиями победителей русского самодержавия, они принялись управлять завоёванной страной под лозунгом «Горе побеждённым!». Русскому народу не оставили даже глаз, чтобы оплакать свою участь.

Нелепейший исторический казус: русский бунт, «бессмысленный и беспощадный» (по Пушкину), внезапно обернулся безжалостным уничтожением самих бунтовщиков, т. е. восставшего народа!

Первой акцией массового устрашения был расстрел манифестации рабочих питерских заводов в день разгона Учредительного собрания. Тогда по колоннам столичного пролетариата ударили из пулемётов. Писатель Максим Горький сравнил это побоище с расправой 9 января 1905 года.

После пролетариата настала очередь крестьянства. Историки называют лишь Тамбовское восстание («Антоновщина») и Кронштадтский мятеж. На самом же деле пожар мужичьего возмущения властью инородцев заполыхал на всем пространстве от Камчатки до Бреста и от Кушки до Мурманска.

Государственную установку на истребление, как повелось, давал «сам» Троцкий:

«Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать».

Бухарин по своему обыкновению принялся теоретизировать:

«Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Непосредственные расстрелыцики, чекисты, особенно не философствовали. Они уразумели с самого начала, что русские в республике находятся за пределами права и с ними допустима и оправдана любая жестокость.

Один из ближайших помощников Дзержинского, член коллегии ВЧК М. Лацис, выступив на страницах журнала «Красный террор», директивным тоном объявил:

«Мы не ведём войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора».

Народная молва тех страшных лет уверяла, что расстрельная пуля ожидала всякого, кто имел привычку носить галстук или очки. Интеллигентного вида человек вызывал классовую ярость победителей и заслуживал немедленной расправы. Именно с тех пор повелось в советском обществе гордиться своим рабоче-крестьянским происхождением и похваляться тем, что «мы в лицеях не учились!».

Гигантская мясорубка совершенно девальвировала человеческую жизнь. Истребив пять сословий самых образованных людей России, чекисты лишили страну мозга. И всё же душа истёрзанной державы задавленно стонала – этот стон слышней всего вырывался из уст уцелевших и сохранивших национальное достоинство учёных, писателей, художников, музыкантов.

Само собой, Лубянка моментально навострила уши.

28 апреля 1918 года, всего через полгода после выстрела «Авроры», сессия Моссовета принимает постановление «Об антисемитской агитации в Москве и Московской области» (опубликовано в «Известиях» в тот же день). А Молотов, выступая на VIII Всероссийском съезде Советов, пригрозил «антисемитам» смертной казнью. Иными словами, молодая власть нисколько не сокращала возмутительного засилья, а всего лишь заставляла закрыть глаза и накрепко замкнуть уста. Терпи и покоряйся! Иначе…

Россия, к возмущению новых хозяев, оказалась слишком русской: избяной, сермяжной, кондовой и нисколько не походила на Европу, где они прожили так много лет. Эту Россию, а точнее – её многочисленное население требовалось убедить, что ему выпала великая честь пожертвовать собою ради Всемирной Революции, сгореть в её всепожирающем огне и тем самым оправдать своё существование на Планете.

Лубянские архивы выглядели как многолетние завалы разнообразного бумажного хламья. Всё это валялось в полном забросе, пылилось и ветшало до желтизны. Ничей посторонний интерес к этим завалам никогда не допускался. Начав копать, Николай Иванович начал задыхаться от невыносимого смрада беззакония. Его глазам предстали доказательства того, насколько развращает власть, никем и никогда не контролируемая.

Присяжный поверенный Василий Жданов считался в прежние времена крупным и опытным юристом. Ему довелось защищать знаменитого террориста Ивана Каляева, убившего великого князя Сергея Александровича, дядю царя. Он был занят и на первых советских судебных процессах – в частности, выступал защитником адмирала Алексея Щастного, вся вина которого состояла… в спасении русского Балтийского флота от немцев. Это был самый нелепый процесс, в котором ему довелось участвовать. Прения сторон отсутствовали совершенно. Судьбу подсудимого решило горячее выступление Троцкого – не то свидетеля обвинения, не то прокурора. По сути дела, он приказал адмирала расстрелять, и суд послушно исполнил это приказание. Потрясённый чудовищностью судебного произвола, старый юрист посчитал своим профессиональным долгом воззвать к самым верхам советской власти. Он полагал, что она, эта власть, не знает и не ведает о том, что творится у неё под самым носом. Письмо В. Жданова зарегистрировано в приёмной Председателя Совнаркома 11 июля 1918 года.

Время для жалоб старый законник выбрал явно неудачное. В Москве только что отгремел эсеровский мятеж и власти сверх головы были заняты расправами с участниками внезапного восстания.

Своё письмо возмущённый адвокат начал с того, что сравнил чекистов с работниками сыскного и охранного отделений в царские времена.

«Чрезвычайная комиссия, – писал он, – обладает гораздо большими полномочиями. Она не только производит дознания и следствия, но и решает дела сама, применяет даже смертную казнь. Поэтому над ней нет контролирующего органа, который был над отделениями… И, наконец, как это ни странно, состав её гораздо невежественнее состава бывших охранных и сыскных отделений».

Даже недолгая практика при новой власти убедила старорежимного юриста в том, что его профессия не только отмерла, но и умерла, сделавшись совсем ненужной, даже вредной.

* * *

Первое покушение на Ленина состоялось 1 января 1918 года, т. е. спустя семь недель после выстрела «Авроры» и через десять дней после образования ВЧК. Ленин только что вернулся из Финляндии, где лечился в санатории. Он спешил к открытию Учредительного собрания. В первый день наступившего года Вождь Революции возвращался в Смольный из Михайловского манежа, с митинга. На Симеоновском мосту по его машине был открыт огонь из револьверов. Опытный шофёр дал газ, а сидевший рядом с Лениным швейцарский социалист Платтен пригнул его голову и получил пулю в руку.

Газеты взвыли от негодования. Проклятые буржуи! Смерть им, смерть без пощады!

На другой день после стрельбы по ленинской машине, 2 января, к Бонч-Бруевичу, управляющему делами Совнаркома, обратился солдат, Георгиевский кавалер Спиридонов. Он сообщил, что его вербовали в террористическую группу и обещали 20 тысяч рублей. Бонч-Бруевич немедленно связался с Ворошиловым, занимавшим в те дни пост главы Чрезвычайной комиссии по обороне Петрограда.

Почему не в ВЧК, не к Дзержинскому? Прежде всего, Бонч-Бруевич, ближайший помощник Ленина, с неприязнью относился к руководителю карательного ведомства. Шло это от его дочери, Елены, считавшей Дзержинского зловещей личностью с необыкновенно тёмным прошлым. К тому же ВЧК ещё только создавалась, формировалась, становилась на ноги, – постановление об организации Комиссии по борьбе с контрреволюцией появилось всего 10 дней назад.

После обращения Бонч-Бруевича лихой Клим, не мешкая, организовал налёт на указанную солдатом квартиру по адресу: Захарьевская, 14. Среди арестованных оказался князь Шаховский. На Гороховой, где обустраивалась питерская «чрезвычайка», князя основательно потрясли и он признался, что причастен к покушению лишь «финансово» – пожертвовал из своих личных средств 500 тысяч рублей. Ухваченную ниточку стали тянуть и в конце концов вытянули на совершенно неприглядную длину: выяснилось, что вербовщиками к солдату Спиридонову приходили сотрудники питерской милиции Григорий Семёнов и Лидия Коноплёва. Они же и стреляли по машине Ленина. Словом, покушались на Вождя не осатанелые буржуи, а… сами чекисты!

Финал этой загадочной истории показался Ежову непостижимым совершенно: вскоре в ЧК поступило указание Ленина прекратить расследование, а задержанных освободить.

Что… доброта Ленина? А может быть, что-то совсем иное?

Не совсем понятна история, когда московской ночью машину Ленина остановила и ограбила банда Кошелькова. Расследованием занялся сам Дзержинский. Главаря банды быстро выследили и обложили. Когда он, поняв, что сопротивляться бесполезно, вышел из убежища с поднятыми руками, к нему направился Дзержинский и застрелил его в упор. «Нет человека – нет проблемы!» – излюбленный девиз «железного Феликса».

Также решительным обрыванием концов завершилась вся история с выстрелами Каплан.

Итак, грозная ВЧК начала свою деятельность с того, что предприняла активную охоту… на Вождя революции!

Но разве для этого создавалось страшное учреждение?

Пожалуй, в ненависти Елены, дочери Бонч-Бруевича, зёрнышко имеется. Над поведением Дзержинского не хочешь, но задумаешься поневоле. Странный, очень странный господин со всей его «железностью»!

Николай Иванович вспомнил безобразную сцену, когда ленинградские чекисты на глазах Сталина принялись размазывать по полу Николаева.

Сходилось!

Устранением руководящих деятелей занималось одно и то же ведомство: как с Лениным, так и с Кировым.

И ещё одно лезло в глаза: одинаковость почерка. К обречённому приближался террорист и без всяких помех стрелял в упор.

Потрясающая лёгкость исполнения!

После этого следовала поспешная расправа: террористов объявляли убийцами-одиночками и расстреливали. Обыкновенные «козлы отпущения».

Грубая работа, как считал Ежов, неубедительная.

Впрочем, кого им было убеждать? Сами хозяева!

* * *

Партийная пропаганда с помощью прикормленных историков создала в народном представлении легендарные образы героев Революции: стойкие самоотверженные люди, все в рубцах и шрамах, полученных в ожесточённых классовых боях, отважно, с громким пением «Интернационала», шли на штурм проклятого самодержавия. Звание «старый партиец» само собой подразумевало предельное мужество и героизм.

Ф. Э. Дзержинский был одним из самых-самых! Его величайшая революционная репутация стояла едва ли не вровень с ленинской.

Так считал, так верил и сам Ежов. Грозный и неумолимый бич врагов страны трудящихся, железный рыцарь правопорядка, человек с холодным умом, пламенным сердцем и руками кристальной чистоты!

Эта легенда рассыпалась в прах при первых же узнаваниях.

Для маленького сталинского порученца начиналась мучительная пора пересмотра всего житийного списка из канонизированных партийных святцев.

Вожди Революции забыли слова Ф. Энгельса:

«Террор – бесполезная жестокость, осуществляемая людьми, которые сами боятся».

Боязнь и толкала властителей на неслыханное сокращение коренного населения.

«Враг должен быть обезврежен, – провозглашал Троцкий. – Во время войн это значит – уничтожен».

Ему глубокомысленно вторил председатель Совнаркома:

«Пусть погибнет 90 % русского народа, зато 10 % доживут до мировой революции».

* * *

Конец 1918 года омрачился мятежом Ивана Сорокина, главкома на Северном Кавказе. Он потребовал «очистить советскую власть от евреев» и выкинул лозунг: «За Советы, но без жидов!»

Центральная «Правда», клеймя мятежников, объявила:

«Отныне вся власть – чрезвычайкам!»

И чекисты исполнили своё назначение – мятеж был утоплен в крови.

Девятый вал «красного террора» вскипел в январе наступившего года, когда из Москвы за подписью Янкеля Свердлова полетела «Директива» (циркуляр Оргбюро ЦК РКП/б/) об истреблении казачества. В этом документе указывалось:

«Учитывая опыт гражданской войны, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления».

Троцкий, выпускавший в своём поезде собственную газету, посвятил расказачиванию целый «исследовательский» трактат.

«Казачество – прелюбопытный вид самостийных разбойников. Общий закон культурного развития их вовсе не коснулся, это своего рода зоологическая среда… Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и религиозный ужас. Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в море».

Палаческую тему тоном знатока вопроса развил член Донревкома И. Рейнгольд:

«Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и всяческое заигрывание с казачеством. Ни на минуту нельзя упускать из виду того обстоятельства, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица – вооружённый лагерь, каждый хутор – крепость».

Прокурор Крыленко, осуществляя надзор за выполнением московской директивы, начальственно указывал:

«С казачеством борьба должна быть ещё более жестокой, чем с внешним врагом».

В республике Советов было запрещено само слово «казак». Население уцелевших станиц считалось заложниками, в качестве комендантов туда назначались партийцы из австрийских военнопленных. Режим для населения станиц был установлен тюремный. Если исчезал кто-либо из семьи, расстрелу подлежала вся семья. В случае бегства целой семьи расстреливалось всё население станицы.

На истребление казачества, этого воинского сословия русского народа, умело науськивали инородцев. Затеяв так называемое «переселение станиц», власти не разрешили казакам убрать созревший урожай и заставили их сняться с насиженных мест. Мужчин в станицах, как правило, не осталось – все мобилизованы на фронт. В дороге на обозы выселяемых нападали банды ингушей и чеченцев. Происходил захват скота и заложников, насилия и убийства. В станице Тарской убито 118 человек, уведено 242 лошади. В станицах Слепцовская и Ассиновская убито трое, уведено 149 лошадей и 23 быка.

В результате мощной истребительной операции из чётырех миллионов казаков в живых осталось только два миллиона.

На языке международного права такое преступление квалифицируется, как геноцид (или холокост).

«Железность» настоящих чекистов проверялась на массовых расправах. Милосердие, сострадание, жалость и доброта считались уделом бескрылых российских обывателей, т. е. преступной слабостью характера.

Пряный запах человеческой крови привёл в ряды чекистов людей с садистскими наклонностями. Убивать стали не просто выстрелом в затылок, а с выдумкой, превращая расправы с перепуганными людьми в настоящие спектакли. На этом поприще выдвинулись многие «художницы»-палачки, почитательницы библейских героинь Далилы, Эсфири и Деборы.

Безжалостные расстрельщики, действуя по «Декрету о красном терроре», цинично пошучивали, что они закрывают глаза русской аристократии (и вообще представителям имущих классов России) исключительно из… неодолимого человеколюбия: чтобы они не страдали, наблюдая за тем, как их богатствами пользуются чужие.

* * *

А богатства были захвачены огромные.

Недвижимое имущество уничтоженных классов стало собственностью государства, а вот с имуществом движимым пришлось повозиться. Дело в том, что сокровищ России, скопленных на протяжении веков, оказалось невозможно подсчитать. Специальные хранилища «Гохрана» оказались заваленными конфискованными драгоценностями, произведениями искусства, мехами, древними рукописями и раритетами. Российские буржуи понимали толк в этих вещах и показали себя настойчивыми собирателями.

Власть большевиков буквально восседала на горе уникальных сокровищ.

Во главе «Гохрана» Янкель Свердлов поставил Юровского и Ганецкого-Фюрстенберга.

Поток русских сокровищ затопил рынки Западной Европы и Америки. Исключительное место в этом беспримерном грабеже принадлежит, конечно же, А. Хаммеру.

Земляк Троцкого, одессит, он пробавлялся в Америке грошовыми гешефтами. Жилось трудно. Его отец, Юлиус, имел диплом врача и подрабатывал подпольными абортами. Когда Троцкий стал важной персоной в республике Советов, Юлиус быстренько раскинул мозгами и выступил инициатором создания коммунистической партии Соединённых Штатов. Из Москвы потекли первые деньги. Подвела Юлиуса жадность: став «американским Лениным», он не оставил подпольных абортов и вскоре попался, угодил в тюрьму. Двое его сыновей взяли московский след отца и устремились в Россию. Оттуда так и шибало ароматами гигантских заработков. Человеку сообразительному ничего не стоило сколотить колоссальное состояние. Предприимчивые люди в этой диковинной стране ходили буквально по колена в золоте.

К тому времени Троцкий возглавлял не только военное ведомство, он ещё взвалил на свои плечи обязанности председателя Специальной правительственной комиссии по продаже конфискованных сокровищ за границу. К нему и сунулись американские земляки. И не прогадали. Троцкий, а затем и Ленин предоставили молодым, но предприимчивым дельцам из-за океана широкое поле деятельности.

Действия Хаммеров напоминали охотников за крупной дичью в дикой Африке. Первая удача их ожидала… в грязной рабочей столовке. Они разглядели, что вонючий суп из селедки подаётся в роскошных тарелках. Выяснилось, что столовка недавно обзавелась необходимой посудой из Зимнего дворца. Это был уникальный императорский сервиз из шести тысяч предметов. На его изготовление русские мастера потратили несколько лет. Сейчас драгоценнейшая посуда небрежно швырялась в лохани для мытья и часто билась. Хаммеры предложили заведующему два сервиза из крепкого фарфора, и он с радостью согласился на этот выгодный обмен.

Так братья стали обладателями сервиза, единственного в мире. Такого больше нет нигде и никогда не будет.

В Пушкинском музее братья свели знакомство с реставратором Яковлевым. Реставратор разыграл перед американцами целый спектакль на тему: честный человек, отчаявшись от безденежья, соглашается на преступление. Соблазнив служителя музея пачкой долларов, братья уговорили его стащить малоизвестную картину Рембрандта, хранящуюся в запасниках. Яковлев долго ломался, но наконец уступил. Радости братьев не было предела. Рембрандт и за такую смехотворную цену! Эти русские дураки даже не представляют настоящей стоимости своих сокровищ!

Картину удалось вывезти в Америку. Там Хаммеры пригласили эксперта по живописи. Тот повозился с картиной и… чуть не лопнул от хохота. Он направил на полотно луч рентгена и на том месте, где обыкновенно художник ставил свою подпись, Хаммеры прочитали краткое русское ругательство, которое пишут на заборах.

Яковлев оказался редкостным пройдохой и хорошо нагрел неразборчивых гешефтмахеров.

Прилетев в очередной раз в Москву, А. Хаммер явился в Пушкинский музей.

– Я тебя в суд, мерзавец! – пригрозил он реставратору.

Тот спокойно отпарировал:

– Много проиграешь.

Хаммер только дух перевёл. Коса нашла на камень! Раскинув умом, американец смиренно осведомился:

– А что у тебя ещё имеется?

– Ну вот это другой разговор!

С помощью пройдохи Яковлева пройдоха Хаммер наладил сбыт фальшивых полотен знаменитых мастеров.

Впрочем, одним подлинником Яковлев всё же осчастливил Хаммера: это была картина К. Малевича «Супрематическая композиция».

В Нью-Йорке, в самом центре, Хаммеры открыли антикварный магазин, назвав его «Эрмитаж».

Обжившись в России, братья хорошо изучили характер её новых властителей. Речи Хаммеров стали походить на демагогию митинговых ораторов. Они громили буржуев и восхваляли людей труда. Время от времени им удавалось раздобыть на Западе какую-нибудь записку Маркса или Энгельса. Они совершали широким жестом дарственное подношение в копилку Института марксизма-ленинизма. Благодарные хозяева отдаривались шедеврами из запасников музеев. Братья цинично перемигивались: снова удалось провернуть выгодное дельце!

Сначала они быстро нашли путь к сердцу жены Молотова П. С. Перль (Жемчужиной). Затем предметом их обожания стала Е. А. Фурцева, министр культуры СССР. Обе дамы чрезвычайно дорожили расположением «друзей Советского Союза». На подарки они не скупились. Ловкость получателей заключалась в том, чтобы подвести обоих помпадурш к Третьяковской галерее или Русскому музею, только там ещё оставались уникумы, которые покамест не уплыли из страны. Расчёт срабатывал безошибочно, заморские хапуги обыкновенно получали всё, что хотели.

Сейчас известно, какой приятный шок испытал президент США Ф. Рузвельт, когда братья Хаммеры поднесли ему неслыханной ценности подарок. Это было изделие из золота, платины и бриллиантов. Изображало оно модель Волги на карте России. Изготовила его фирма Фаберже к 300-летию дома Романовых. Добыча досталась Хаммерам в результате сложных комбинаций, связанных с каким-то письмом Клары Цеткин. В «Гохране» СССР как всегда сидели «специалисты», имевшие сугубо пролетарское представление о порученных им ценностях.

Примечательно, что в 1933 году А. Хаммер опубликовал книгу под названием «В поисках сокровищ Романовых». Это исповедь преуспевающего пирата, хвастливого, циничного, беспардонного.

Впрочем, ему было чем похвастаться. На грабеже России он сколотил миллиардное состояние и вошёл в число самых богатых людей планеты.

Спекулянты, подобно зверям, находят один другого по запаху. С некоторых пор вокруг удачливых Хаммеров стали увиваться два суетливых человечка: Шапиро и Шаффер. У них имелись связи, и не где-нибудь, а в «Алмазном фонде». Они предложили свои услуги факторов, выторговав десять процентов комиссионных. При одном упоминании об «Алмазном фонде» у Хаммеров вспотели ладони. Они уже освоили такие учреждения, как «Торгсин», но… «Алмазный фонд»!

В итоге сделки на рынках Амстердама и Антверпена вдруг появились драгоценности царской семьи.

Вскоре Шаффер по секрету сообщил Хаммерам, что в правительстве Ленина готовится Декрет о конфискации церковных богатств. А за столько веков православная церковь скопила в своих хранилищах несметные богатства! И Шаффер игриво подмигнул: дескать, смекаете?

Другой компаньон, Шапиро, оказался человеком завистливым. Он с горечью сообщил, какие выгодные гешефты проворачивает дипломат Д. Дэвис. Ему удалось найти ход в Киево-Печерскую лавру и в Чудов монастырь. В итоге он стал обладателем 23 редкостных икон, доставшихся ему буквально за копейки.

Шапиро потихоньку разворачивал собственный бизнес. Ему пришло в голову начать строительство на самых модных курортах Европы вилл, похожих, словно копии, на великокняжеские дворцы в Петрограде и его окрестностях. Весь «цимис» идеи заключался в том, что виллы обставлялись подлинными вещами из дворцов Романовых. Шапиро наладил скупку паркета, обоев, гобеленов и пр. В Елагином дворце для него вырвали даже шпингалеты с окон и дверные ручки.

* * *

Великая пролетарская Революция неузнаваемо изменила торговое лицо России. Если раньше на Запад увозились лес, пенька, дёготь, конопля и зерно, то теперь страна трудящихся заваливала мировые рынки музейными редкостями.

Как же избежать огласки и всё-таки поскорее сбыть с рук свалившиеся богатства?

Разрешение этой деликатнейшей проблемы было поручено старому большевику Георгию Пятакову.

Постоянно бывая за границей, Пятаков стал присматриваться к известным гешефтмахерам, прикидывая, кто из них способен пойти на риск. Выбор его остановился на знаменитом спекулянте Гульбенкяне. Этот ловкий посредник (фактор) прославился своими комбинациями в сделках с ближневосточной нефтью (в частности, с иракской). Став богатым человеком, он составил неплохую личную коллекцию. (В настоящее время его галерея в Лиссабоне считается лучшим частным музеем мира.) Гульбенкян выслушал предложение Пятакова, быстренько прикинул выгоды и потребовал солидных государственных гарантий. Ранг Пятакова, как торгового представителя страны Советов, показался ему недостаточно высоким. Тогда на толковище спекулянтов отправился многомудрый и непотопляемый А. Микоян.

Два армянина и один еврей – комбинация, не имеющая никакого права на провал. К ним «пристегнулись» ещё торговый представитель СССР в Париже Зеликман и глава советской торговой миссии в Лондоне Рабинович. Активное участие во всех сделках принимал директор Эрмитажа Тройницкий. И успех пришёл. В качестве первого покупателя эта интернациональная компашка махинаторов наметила американского миллиардера Эндрью Меллона, алюминиевого короля, главу международного картеля. В те годы он занимал пост министра финансов США.