Текст книги "Боевыми курсами. Записки подводника"

Автор книги: Николай Белоруков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Я несколько раз предлагал Мокрицыну списаться на берег, перейти на другую службу, и каждый раз он отказывался, предпочитая морские муки на подводной лодке более спокойной и легкой службе на берегу.

31 мая перед восходом мы точно подошли к подходной точке фарватера. Видимость хорошая, отчетливо видны створные знаки. Еще раз уточнив свое место, погрузились и по фарватеру пошли к родным берегам осажденного Севастополя.

Пройдя минное поле, мы подошли к берегу. В районе 35-й береговой артиллерийской батареи всплыли в позиционное положение и сразу же приступили к вентилированию аккумуляторной батареи и отсеков подводной лодки.

Перед глазами раскинулась печальная панорама осажденного Севастополя. Он был в дыму и пламени пожаров. Небо над ним померкло от неоседающей известковой пыли и дыма. Мы наблюдали разрывы множества бомб, снарядов и мин. Перед нашими глазами горело и трепетало огненное полукольцо оборонительного обвода. Защитники города дрались геройски и самоотверженно. На всей огромной площади побережья от Качи, Бельбека, [122]Инкермана и города до Балаклавы и мыса Фиолент не было клочка земли, на котором не рвались бы бомбы, снаряды и мины. Черные султаны пыли и дыма зловеще вскидывались в воздух. Больно нам было видеть родной Севастополь в его новом обличье.

Вдали, у Балаклавы, мы заметили силуэт всплывшей подводной лодки. Точно опознать ее было трудно, но она походила на «С-32», вышедшую из Новороссийска в Севастополь несколько раньше нас. Вдруг около лодки взметнулся огромный столб воды, заслонивший собой весь ее корпус. С падением этого столба исчез и силуэт подводной лодки. Не дожидаясь, пока нас тоже заметят, мы срочно погрузились и стали маневрировать у берега на перископной глубине.

Яркое солнце медленно садилось в тихое море, освещая косыми лучами руины осажденного города. Вечерние сумерки сгущались, и во мгле еще более отчетливо стали видны глубокие раны, нанесенные городу фашистами.

Вечером мы всплыли в крейсерское положение. Получив от оперативного дежурного штаба флота разрешение на вход в главную базу, пошли в Севастополь. Обогнув Херсонесский мыс, мы легли на Инкерманский створ, огни которого ярко горели на дальнем берегу Северной бухты.

Невдалеке от херсонесского маяка, ближе к Севастополю, между бухтами Карантинной и Круглой сквозь дым и пламя пожара мы увидели развалины древнего города Херсонеса. Жаль, но фашисты не пожалели и этого свидетеля древнейшей истории.

Вдали был виден возвышающийся над городом собор в древнегреческом стиле с красивой колоннадой. В этом соборе в одном склепе с выдающимся русским флотоводцем адмиралом Михаилом Петровичем Лазаревым – организатором героической обороны Севастополя 1854-1855 годов – покоились вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов, адмирал Павел Степанович Нахимов и контр-адмирал Владимир Иванович Истомин. Было горько и обидно, что фашисты надругались над святыней нашего флота… [123]

Пройдя боновое заграждение, мы увидели руины Севастополя вблизи. Это был уже не тот город, который мы оставили в октябре прошлого года.

Справа от разрушенного бомбами и снарядами Константиновского равелина нам открылась, вся в дыму и пламени, Северная сторона со знаменитой серой пирамидой памятника-часовни на вершине далекого холма, установленного в честь обороны Севастополя в Крымскую войну. И вот спустя 87 лет здесь вновь разыгралась ожесточенная битва. Внуки и правнуки прославленных солдат и матросов, лежащих в этой братской могиле, с еще большим геройством и мужеством отстаивают каждую пядь священной, обильно политой кровью севастопольской земли.

Флотский театр имени Луначарского весь в развалинах, за ним – Приморский бульвар с опаленной зеленью уцелевших деревьев. Из земли кое-где торчали низкорослые кустарники, и была видна обожженная трава. А ведь совсем недавно он был любимым местом отдыха севастопольцев. Вот и памятник погибшим кораблям. Как хорошо, что фашистские бомбы и снаряды его не тронули.

В вечернем сумраке многочисленные пожары на Северной и Корабельной сторонах и в самом городе стали более отчетливыми и зловещими. Кругом пылали дома, и языки пламени взлетали к небу, к багровым, точно раскаленным облакам. Было видно, как горящие головни, кувыркаясь в воздухе, уносились вверх вместе с пламенем и клубами дыма. Отсюда до передовой тогда было всего семь-восемь километров…

Северная и Южная бухта были пустынны. Вдоль в недалеком прошлом живописных берегов сейчас тянулись мрачные руины.

Поначалу казалось, что Севастополь безлюден: решительно все было укрыто и защищено землей.

С наступлением вечера массированный артиллерийско-минометный огонь прекратился. Не бомбила Севастополь и фашистская авиация. Жестокий бой, грохотавший весь день, затих, но передний край обороны все еще озарялся множеством осветительных и сигнальных ракет. Город постепенно оживал: из подвалов и укрытий выходили [124] его жители, облегченно вдыхали вечернюю прохладу и сразу активно включались в оборонные работы.

Бойцы и жители города в неимоверно трудных условиях, под непрерывным огнем, без отдыха, зачастую без пищи и воды мужественно трудились, защищая Севастополь. Наши усилия по доставке боезапаса и продовольствия давали возможность продлить и укрепить оборону города.

На южном безоблачном небе появились звезды, и только огненные хвосты сигнальных осветительных ракет, по временам горевшие где-то вдали, у передовых позиций, да лучи зенитных прожекторов говорили о том, что враг очень близко к городу, и даже ночью он не дремлет.

Войдя в Южную бухту, мы медленно подошли к затемненной стенке угольного склада. Команда молча стояла на боевых постах. Кругом виднелись воронки от авиационных бомб, снарядов. Ржавые рельсы железнодорожных путей в одном месте стояли дыбом, неподалеку лежали опрокинутые железнодорожные вагоны. В здании панорамы виднелись огромные проломы. Вокруг вокзала на месте деревянных домов торчали обгорелые бревна и печные трубы. По всему было видно, что фашистская авиация бомб не жалела.

Пришвартовавшись к корпусу полузатонувшего судна у стенки угольного склада на восточной стороне Южной бухты, напротив холодильника, мы приступили к выгрузке доставленного боезапаса.

На берегу нас ожидали грузовые автомашины и около двух рот красноармейцев. Личный состав подводной лодки приступил к выгрузке доставленных военных грузов на палубу подводной лодки, а красноармейцы на руках переносили их с палубы на берег и грузили в автомашины. Выстроившись в две цепочки, красноармейцы, как на хорошо организованном субботнике, брали ящики с боезапасом с палубы и передавали их из рук в руки в автомашины, стоящие в очереди у причальной стенки. Груженые автомашины с надрывным гулом уходили по пыльной дороге на Корабельную сторону.

Вскоре к борту подводной лодки подошел штабной разъездной катер – меня и комиссара вызвали в штаб флота. [125]

За короткую летнюю ночь пыль и гарь от взрывов многих тысяч бомб, снарядов и мин, стоявшие над городом, не успели рассеяться полностью и продолжали серой пеленой висеть перед глазами. Повсюду шли восстановительные работы. Рабочие, матросы и жители поспешно расчищали улицы и укрепляли город.

Оставив за себя старпома, мы с комиссаром отправились к Графской пристани, недалеко от которой в горе располагался защищенный флагманский командный пункт флота (ЗФКП).

В темноте, разрываемой частыми вспышками, катер легко заскользил по мутной, глади Южной бухты. То тут, то там плавали балки, перегородки и ящики от разбитых бомбами зданий казарм подплава и складов.

Мы подошли к знаменитой Графской пристани, порядочно пострадавшей от бомбардировок, причалили и, спрыгнув с борта катера, отправились в штаб флота.

Войдя в укрытое скалой, защищенное от бомб и снарядов помещение флагманского командного пункта флота, мы представились оперативному дежурному, фамилию которого теперь уже не помню.

На ЗФКП обстановка была спокойной и деловой. Это приободрило нас. Многочисленные армейские командиры скопились над сухопутной картой и деловито, вполголоса обсуждали фронтовые дела.

Поздоровавшись, оперативный дежурный пригласил нас к столу, на котором лежали карты морской и сухопутной обстановки. Штурманский стол и помещение слабо освещались тусклым светом электрических плафонов. Дежурный, интересуясь малейшими деталями, внимательно заслушал мой доклад о переходе в Севастополь. Я всматривался в его воспаленные от бессонницы глаза и думал, сколько выдержки и духовной силы у наших командиров, руководящих флотом в обстановке длительной блокады и яростного многодневного третьего штурма врага. Он, казалось, совершенно не обращал внимания на усталость и спокойным, слегка хрипловатым голосом начал инструктаж:

– После окончания разгрузки вам следует выходить самостоятельно, не запрашивая добро на выход. Особое [126] внимание обратите на боновое заграждение, оно у нас сильно повреждено – ворота открыты не полностью, к тому же находятся под прицельным артиллерийским огнем. Авиация с рассвета и дотемна непрерывно бомбардирует город, порт, аэродромы, тылы, войска, командные пункты и огневые позиции нашей артиллерии. При движении по акватории Южной бухты будьте особенно осмотрительны – ее задымляют катера охраны водного района.

Получив ответ на наши вопросы и пожелав друг другу благополучия, мы расстались. Выйдя из ЗФКП, мы с Павлом Николаевичем направились к Графской пристани, где нас ожидал катер.

– Куда прикажете? – бодро, не заискивая, спросил старшина катера.

– К угольному складу, и как можно скорей.

– Есть скорей, – столь же бодро отрепетовал старшина и, развернув катер, полным ходом повел его вдоль Южной бухты.

Светало. Было тихо, как обычно бывает ранним утром. Лучи восходящего солнца упали на развалины опустевшей Корабельной стороны.

Нашему взору открылись дымящиеся развалины корпусов Севастопольского морского завода. Под утренним небом были отчетливо, до последнего упавшего кирпичика видны казармы и учебного отряда, и училища береговой обороны, и железнодорожный вокзал. При подходе к штабу бригады подводных лодок также в деталях можно было рассмотреть его здание, полностью разрушенное прямыми попаданиями авиабомб.

Тем временем катер подошел к борту подводной лодки. Мы поднялись на палубу, старпом доложил, что разгрузка подходит к концу, задерживается лишь выгрузка консервов из торпедных аппаратов. На берегу тоже кипела работа. Один за другим подходили грузовики. Армейцы работали слаженно и быстро. Ими руководил высокий, статный майор. Мы подошли к нему. Он коротко рассказал нам о положении дел на переднем крае обороны, о том, что военные моряки дерутся на сухопутном фронте, как он выразился, «отменно», что бригады морской [127] пехоты не только закрепились, но и немного расширили свои плацдармы.

– Спасибо вам за мины, снаряды, оружие, за все доставленные вами грузы. Будем вас ждать с нетерпением, – крепко пожал нам руки майор. Затем белозубо улыбнулся и пилоткой стер со лба струйку пота.

– Придем! Обязательно придем! – заверили мы его.

В это время к нам подошел дед в поношенном, но ладно сидевшем кителе. Это был кладовщик угольного склада. Мы частенько заходили к нему, когда жили на частных квартирах. Узнав его, мы хотели было расспросить, как он здесь, но были прерваны заботливой, хотя и сухой фразой:

– Сынок, отходи скорей, сейчас они начнут… – Он вскинул руку в небо. – Они в одни и те же часы бомбят. Сейчас начнется, – повторил они, близоруко посмотрев на карманные часы в серебряной оправе, медленно побрел в штольню.

И действительно, не успели мы отдать швартовы и выбрать якорь, как раздался сигнал воздушной тревоги. Тишина была нарушена так же внезапно, как и пришла. Катера охраны водного района и береговые установки стали задымлять базу. И сразу же, вначале где-то далеко, едва слышно, а затем все ближе и ближе, заговорили зенитные батареи Севастополя.

Восточный берег Южной бухты, где мы стояли, был высок и крут, и самолеты выскакивали из-за него буквально над нами. Посыпались бомбы. Нам было хорошо видно, как они отделялись от самолетов и летели вниз с нарастающей скоростью. Это была авиационная подготовка к очередному наступлению немцев, после которой вступила крупнокалиберная артиллерия.

Мощные авиационные бомбы взрывались повсюду, поднимая высокие фонтаны воды на акватории всей Южной бухты.

Сигнальщик – старший рулевой Григорий Голев, стоя во весь рост на крыше мостика, четко и невозмутимо докладывал о падении бомб, о появлении все новых и новых групп самолетов, которые шли девятками. Вдруг голос Голева надломился… [128]

– Товарищ командир, самолеты сбросили какие-то предметы, но это, кажется, не бомбы…

Действительно, в воздухе были видны бесформенные предметы, которые падали с ужасающим воем. Это оказались связанные между собой листы железа. Фашисты изощрялись. Они решили психологически воздействовать на обороняющихся, надломить их волю к сопротивлению и сбрасывали, помимо бомб, железные бочки, колеса от тракторов, рельсы, листы железа. Но эти приемы врага ожидаемого эффекта не вызвали. Севастопольцы, не обращая внимания на жуткие звуки, успешно отбивали атаки врага.

От непрерывного гула орудий, от сотрясения, производимого бомбами и снарядами, казалось, дрожала севастопольская земля. Снаряды и бомбы взрывали мостовые, разрушали жилые дома и служебные здания. Оставшиеся в городе жители быстро скрылись в подвалах и погребах.

Как резко все изменилось вокруг. И уснувший город, и тихие бухты, и ясное небо вмиг растревожились и налились свинцом. С каждой минутой нарастал вой снарядов и бомб, разрывы которых стали почти беспрерывными. Над городом вновь повисли тучи пыли и дыма. Глухие раскатистые залпы орудий самых крупных калибров и звонкие удары более мелких доносились с разных сторон и слились в один сплошной гул. Эта канонада, временами покрываемая разрывами самых тяжелых бомб и снарядов, вскоре уже не воспринималась на слух.

Мы с тревогой смотрели на бушующий смерч и думали, сумеют ли оставшиеся в блокаде люди преодолеть эти чудовищные удары.

Между тем видимость в Южной бухте ухудшалась с каждой минутой. Дымовые завесы скрыли не только водную поверхность бухты, но и ее берега, выходить приходилось на ощупь, ориентируясь по отдельным приметным зданиям, расположенным на возвышенности над Южной бухтой.

По выходе из Южной бухты в Северную видимость несколько улучшилось, но усилился и натиск немецкой авиации, самолеты буквально висели в воздухе, бомбы [129] ложились в непосредственной близости к подводной лодке, корпус ее содрогался. Береговые батареи противника вскоре также заметили нас и открыли артиллерийский огонь.

Тотчас между нами и берегом пронеслись катера дымозавесчики, оставляя за собой густой шлейф дыма. Теперь враг сосредоточил огонь по ним. Множественные всплески снарядов вставали на их пути и по бортам, а они продолжали идти своим курсом, стараясь поставить дымовую завесу так, чтобы она надежнее скрыла подводную лодку.

Выйдя на Инкерманский створ, мы погрузились на перископную глубину и из Северной бухты выходили уже под водой.

За наш выход через ворота бокового заграждения разгорелся ожесточенный бой. Тяжелые снаряды фашистских береговых батарей поднимали вдоль бокового заграждения высокие водяные столбы. В ответ наша артиллерия открыла ураганный огонь, стремясь подавить артиллерийские батареи противника. На немецкие самолеты, непрерывно бомбящие акваторию Северной бухты, ринулись наши истребители и завязали неравный воздушный бой. Сторожевые катера охраны водного района вышли на Инкерманский створ, оставляя за кормой белые клубы плотной дымовой завесы. Дым не позволял немецкой артиллерии вести по нам прицельный огонь, но он и от нас закрыл створные знаки. К нашему счастью, около боновых ворот видимость несколько улучшилась, и мы смогли различить их в перископ. Подправив курс подводной лодки, мы уменьшили ход и, благополучно пройдя не до конца открытые боновые ворота, вышли на чистую воду. Разрывы бомб и снарядов остались за кормой. Пройдя по фарватеру минное поле, мы всплыли в крейсерское положение и повернули на Новороссийск. Позади остались грохот жестокого боя и отчаянные защитники Севастополя, прикрывающие наш отход.

Погода была по-прежнему ясная. Уже вовсю палило яркое дневное солнце, и крымский берег был виден отчетливо: над Севастополем вверх поднимались огромные языки пламени и длинные шлейфы черного дыма. Весь город вновь потонул в зареве пожаров и окутался дымом… [130]

Но долго над водой идти не пришлось. Немецкие бомбардировщики-торпедоносцы «Хейнкель-111» систематически загоняли нас под воду. Благо зоркие глаза наших сигнальщиков – боцмана Емельяненко, командира отделения рулевых Киселева и старшего рулевого Голева – вовремя их обнаруживали.

Однако наши востроглазые наблюдатели нежданно-негаданно преподнесли нам сюрприз, за который им досталось на орехи от всех.

После очередного всплытия Петр Киселев заступил на наблюдательную вахту. Он держал при себе заряженную ракетницу со взведенным курком. Отчего курок оказался взведен, не знаю, но только с того момента Петя не мог ни разрядить ракетницу, ни спустить курок без выстрела. Видно, не под силу было ему нести такую ношу, и он решил избавиться от ответственности, для чего, перемотав курок ремешком от ракетницы, запихнул ее за какой-то прибор в боевой рубке, да и забыл про нее после очередного срочного погружения.

После ближайшего всплытия его напарник, Григорий Голев, поднимаясь на мостик, решил, на свою беду, почесать спину о тот самый прибор, за которым Киселев припрятал ракетницу. После первых же толчков ракетница вывались из-за прибора, ударилась о паел и выстрелила! Снопы искр ослепительными брызгами посыпались в центральный пост. Я в это время находился в центральном посту и, оглянувшись через плечо на внезапный фейерверк, с ужасом подумал: «Достал-таки немец! Фугасным, наверное…» – и тут же прокричал:

– Срочное погружение! Боцман, ныряй на 45 метров!

Мы погрузились и принялись осматривать подводную лодку. Мысленно я шаг за шагом восстанавливал весь ход событий и никак не мог взять в толк, как мог немецкий самолет попасть бомбой в боевую рубку, да и при чем тут фугас? Или это был снаряд с противолодочного корабля? «Погоди, – осадил я самого себя, – а как же верхняя вахта? Они же должны были заметить самолет или корабль. Ничего не понимаю».

Когда же я заслушал последние доклады и убедился в отсутствии течи и повреждений, я обратил внимание [131] на пахнущего паленым наблюдателя Голева, на котором, что называется, лица не было. Собрав все факты воедино и заглянув в боевую рубку, я обнаружил «вещественное доказательство». Дальнейшее разбирательство было скоротечно: виновник Киселев был выявлен сразу и вместе с Голевым получил порядочный нагоняй, чтобы первый впредь поступал обдуманно, а второй – не выводил из строя своей спиной материальную часть.

Оставшийся день и всю ночь мы провели без приключений.

Утром следующего дня от оперативного дежурного штаба Новороссийской военно-морской базы мы получили радиограмму, в которой он сообщил, что на подходе к Новороссийску нас будут встречать и охранять два наших самолета МБР-2 и два катера MO-IV.

И точно! Вскоре в северо-восточной части горизонта появилась черная точка. Я уже хотел было отдать приказание погружаться, как мы увидели, что это наш самолет МБР-2, который ни с каким другим перепутать нельзя. Почти в тот же момент мы дали ему опознавательный сигнал.

Стоя на мостике, я не спускал глаз с быстро приближающегося самолета. Подлетая к подводной лодке, самолет, однако, резко пошел на снижение. Меня обожгла невероятная догадка: он лег на боевой курс!

– Право на борт! Все вниз! Срочное погружение{21}! – быстро скомандовал я и вслед за сигнальщиками бросился в отверстие рубочного люка.

Подводная лодка едва успела скрыться под водой, как мы услышали близкие разрывы авиационных противолодочных бомб. За ними следовала новая серия взрывов. Затем все стихло.

Через несколько минут мы осторожно всплыли под перископ. В перископ я увидел, что самолет летал в стороне от нас, давая опознавательные сигналы. Мы всплыли в надводное положение и наконец-то обменялись с самолетом позывными. [132]

Потом на горизонте появились катера MO-IV, которые шли к нам. Обменявшись с ними позывными, мы построились в противолодочный ордер. В охранении катеров и самолетов мы пошли в Новороссийск.

Проходя мимо сигнального поста СНИС (служба наблюдения и связи), мы получили от оперативного дежурного штаба Новороссийской базы семафор следующего содержания: «Командиру «С-31». Покажите свое место. Вас ошибочно бомбил самолет МБР-2. Оперативный дежурный штаба Новороссийской военно-морской базы».

Оказывается, оперативный дежурный уже знал, что нас бомбили свои.

Я ответил по семафору так:

«Оперативному дежурному штаба Новороссийской военно-морской базы. Все благополучно. Прошел боновое заграждение. – И с нескрываемым возмущением добавил: – МБР-2 бомбил плохо! Командир «С-31».

Как видите, не обходилось и без серьезных промахов.

Когда мы вошли в Новороссийск, на одном из причалов нас встречал капитан 1-го ранга Андрей Васильевич Крестовский. Лицо его было встревожено, он явно был озадачен нелепой бомбардировкой.

Заслушав наш доклад о результатах первого похода, он полностью согласился с нашими замечаниями по изменению «ассортимента» малогабаритных грузов, но, так как вагоны были уже поданы, наши замечания, сказал он, будут учтены в следующий раз.

– Иди отдохни… – заботливо подтолкнул меня в плечо Андрей Васильевич, видя мое утомленное лицо.

И тут я почувствовал, что засыпаю, как говорится, на ходу. В течение всего похода я почти не спал. Глаза слипались сами собой. Ничего больше не осталось – только страшное желание спать. Я кое-как добрался до каюты, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул крепким «праведным» сном. Сколько я спал, трудно сказать. Разбудил меня чей-то громкий разговор. В центральном посту слышались приказания дежурного по кораблю мичмана Карпова. Дверь в каюту открылась, и на пороге появилась подтянутая фигура вахтенного матроса Соколова. Он негромко произнес: [133]

– Товарищ командир, на подводную лодку прибыл командир базы контр-адмирал Холостяков.

Я быстро вскочил и поднялся на мостик, где увидел Георгия Никитича Холостякова.

– Наверное, разбудил тебя? – как бы извиняясь, спросил он. – Ну ничего, я ненадолго. Доложи, как тебя наши непутевые летуны бомбили?… Безобразие! Срам-то какой… Вот я им покажу! – все более распаляясь, возмущался Георгий Никитич.

Я рассказал ему все подробно, по порядку.

В непринужденной беседе, которую так мастерски умел вести Георгий Никитич, он, в свою очередь, посвятил меня во все более ухудшающуюся обстановку в Севастополе и под Новороссийском.

– В следующем походе разгружаться придется в Камышевой бухте, в Южную бухту заходить нельзя, она простреливается противником, – заключил Холостяков.

Пообещав лично разобраться с перечнем грузов, контрадмирал сошел с борта подводной лодки.

На стенке порта шла оживленная разгрузка подошедших к нам железнодорожных вагонов. Старпом Марголин умело ею распоряжался. В его работе чувствовалась настоящая морская закалка.

Разворачивались погрузочные работы к следующему походу в Севастополь. Завтра снова выход в море…

Вторая погрузка подводной лодки прошла быстрее и слаженнее. Старший торпедист Костя Баранов для более быстрой выгрузки консервов из торпедных аппаратов предложил в каждую трубу торпедного аппарата за передней крышкой вставить деревянный круг, равный по диаметру трубе, и к нему прикрепить стальной трос. С его помощью консервы при выгрузке высыпались на палубу. Время выгрузки при этом сокращалось в несколько раз.

Костю Баранова любила вся команда. Кудрявый, краснощекий, отлично знающий свою специальность торпедист никогда не унывал. Он всегда был там, где трудно, где обстановка требовала наибольшего усилия, и при любых авральных работах всегда проявлял кипучую деятельность. [134]

Вышли мы из Новороссийского порта 3 июня в 15 часов. Погода по-прежнему была ясной, штилевой. День выдался жаркий, но солнце уже заметно склонилось к горизонту. Подводная лодка полным ходом шла в Севастополь. Берега Кавказа уже скрылись из вида, когда неожиданно из-под солнца выскочил самолет. Мы погрузились одновременно с разрывами авиационных бомб… «Рано начал бомбить фриц, впереди еще сотни миль», – подумал я.

Через час всплыли и пошли под дизелями. Но что это?… Вокруг нас огромное поле из тел погибших воинов – краснофлотцев и красноармейцев. Это защитники Керченского полуострова. 19 мая после тяжелых и упорных боев под натиском превосходящих сил противника, под непрерывным огнем вражеской авиации были вынуждены покинуть Керчь и попытаться переправиться через Керченский пролив на Таманский полуостров. Они приняли все усилия к тому, чтобы форсировать пролив. Но враг с берега и самолетов расстреливал беззащитных воинов и жителей Керчи. Мы долго шли по этому страшному полю погибших бойцов, стараясь не задеть тела корпусом подводной лодки. Каждый член экипажа поднялся на мостик, чтобы отдать последний долг своим братьям. Жгучая ненависть переполняла наши сердца…

Никто не смог успокоиться после увиденного, команда была взбудоражена и подавлена. Все делились друг с другом переживаниями, в которых были и скорбь, и ярость, и желание мстить… В разговорах короткая южная ночь прошла незаметно.

Скорей! Скорей в Севастополь!

Утром приблизились к подходной точке фарватера, погрузились и под водой последовали к берегу, под прикрытие 35-й батареи.

Когда мы вышли из фарватера и устремились к берегу, новый знойный день уже жарил и без того иссохшую землю. На голубом небе над нами ни облачка, на море – мертвый штиль. Только над Севастополем – огромные черные тучи дыма и пепла. Над ними свободно кружили девятки фашистских самолетов и безнаказанно сбрасывали смертоносный груз. В очередной раз приближаясь к [135] Севастополю, мы воочию убеждались, как трудно приходилось бесстрашным защитникам города-героя.

Мы погрузились и, увеличив ход, пошли к Севастополю.

Когда немцы продвинулись к Северной бухте, все разгрузочные операции перенесли в отдаленные от города бухты. Фашистская артиллерия в это время простреливала всю акваторию Южной бухты, поэтому войти в нее было невозможно. От оперативного дежурного штаба флота мы получили указание идти в небольшую мелководную Камышевую бухту, неподалеку от херсонесского маяка.

В вечерних сумерках мы вошли в бухту, пришвартовались к барже и начали выгрузку. Доставленные грузы мы переносили на импровизированный причал – полузатонувшую баржу, – а также на прилегающий край берега, где осторожно складывали их в штабеля. Неподалеку ожидали погрузки санитарные носилки с ранеными, которых мы должны были эвакуировать на Большую землю.

На берегу нас ждали бойцы бригады морской пехоты. Вид у них был усталый, но бодрости духа они не теряли, шутки сыпались одна за другой. Громкий бодрящий окрик «полундра!» висел в воздухе не переставая. По всему чувствовалось, что это необычайно сплоченные люди, понимающие друг друга с полуслова. Многие из них передавали нашим матросам адреса своих родных и знакомых с просьбой известить их о благополучии, о скорой встрече, о том, что враг будет разбит… Ни одного слова об осаде, о кровопролитных боях, которые они вели с врагом. Великая сила чувствовалась в каждом воине.

Над Севастополем вспыхивали мощные лучи прожекторов, которые огненными мечами резали черное безоблачное небо. Они выхватывали из темноты фашистские самолеты-разведчики, однако наша артиллерия на этот раз молчала – не хватало зенитных снарядов.

Руководство разгрузкой подводной лодки взяли на себя комиссар и старпом.

– Иди отдохни, на тебе лица нет, – дружески сказал мне Павел Николаевич.

Я действительно чертовски устал. Весь поход находился на ногах. Поднявшись на мостик, я присел на разножку. [136]

Работа по выгрузке спорилась. Благодаря рацпредложению Кости Баранова, задержек с выгрузкой консервов на этот раз не было.

Матросы, кажется, не чувствовали тяжести ящиков, не ощущали боли от ссадин и мозолей. Все их движения были до предела точны и энергичны. На этот раз разгрузку вместо семи часов провели за четыре.

С первыми лучами солнца немцы вновь начали обстреливать Камышевую бухту дальнобойными орудиями с Бельбека. Сначала снаряды разрывались на берегу, в приличном от нас удалении, потом разрывы стали приближаться.

Наконец выгрузка окончена. Мы получили разрешение на выход. На прощание теплые рукопожатия и пожелания успехов.

Мы запустили дизели. Размеры. Камышевой бухты были настолько малы, что разворачиваться пришлось на месте. Авиационная и артиллерийская канонада подгоняла нас. По выходе из бухты, несмотря на малую глубину, мы были вынуждены погрузиться для уклонения от близких разрывов артиллерийских снарядов. Под водой пошли к Херсонесу. За Херсонесским мысом всплыли, но идти в надводном положении пришлось недолго: самолеты противника вновь загнали нас под воду. Личный состав эти бомбежки переносил мужественно, действия были четкие и слаженные. Успешно закончив форсировать минное поле, мы легли курсом на Туапсе.

Фашистская авиация вновь преследовала нас, задерживая наше продвижение. Уклоняясь от самолета противника, мы погрузились. Подводная лодка оказалась «тяжела».

– Из уравнительной цистерны за борт, – последовала команда инженера-механика Шлопакова.

Отрепетовав приказание, командир отделения трюмных Быков включил главный осушительный насос и стал откачивать воду из уравнительной цистерны за борт. Через расчетное время он его остановил.

Александр Быков был ветераном нашего корабля. До службы на флоте он работал на железной дороге помощником машиниста. Он великолепно знал свою специальность и наряду с отчаянной смелостью отличался необыкновенным [137] спокойствием и уравновешенностью. В боевой обстановке он четко выполнял служебные обязанности. Хороший человек с общительным и веселым характером, пользовался среди личного состава большим авторитетом и снискал заслуженную любовь товарищей. Когда он передавал приказания по трубам в другие отсеки, его басовитый голос вселял уверенность.

Во время бомбежки противолодочными кораблями противника он по-своему оценивал расстояние до разрыва глубинных бомб, приговаривая:

– Вот эта поближе разорвалась, черт побери… Эта подальше, эта еще дальше… Потерял нас фриц! Иди, иди, гад, несолоно хлебавши…

Много лет Александр Быков дружил с командиром отделения торпедистов Артемом Нероновым. Спальные койки у обоих располагались рядом в носовом отсеке, и во время отдыха они часто вели между собой дружеские разговоры.