Текст книги "Боевыми курсами. Записки подводника"

Автор книги: Николай Белоруков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Наши торпедисты – командир отделения Артем Неронов и молодой торпедист Алексей Ванин – сработали четко, показав отличную выучку и сноровку, что меня, впрочем, не удивило: Неронов уже имел немалый боевой опыт, не раз готовил и выпускал боевые торпеды по кораблям врага, да и служба на флоте у него исчислялась к тому времени многими годами (около 8 лет), а для молодого по возрасту и службе Алексея Ванина это было боевое крещение, которое, нужно сказать, прошло безупречно благодаря отличной выучке.

Но также большое внимание мы уделяли воспитанию в подводниках ненависти к фашистским захватчикам. Неоценимыми помощниками в этом стремлении оказались письма родных и близких наших матросов и старшин, особенно те, которые приходили из только что освобожденных советской армией населенных пунктов и городов. Они сразу же становились достоянием всего личного состава и, разжигая жгучую ненависть к врагу, взывали к отмщению.

Так, из письма односельчан трюмному Савченко мы узнали, что его родную сестру фашисты угнали в Германию. Это сообщение вызвало у всей команды взрыв негодования. В знак солидарности с ним торпедисты Неронов и Ванин написали на боевых торпедах: «Отомстим за сестру Савченко!» Мы были исключительно [283] удовлетворены тем, что этими торпедами мы потопили десантный корабль противника.

В то же время необходимо отметить, как это ни прискорбно, что до войны наши подводные лодки почти не готовились к ночным боевым действиям. Отчасти это было обусловлено тем, что командиры подводных лодок, отрабатывая боевые задачи в темное время суток, откровенно боялись столкнуться с кораблем-целью. Но и во время войны столь необходимые тренировки также не проводились. Не стану говорить о том, что ночные атаки по-прежнему старались проводить из-под воды, пренебрегая тем, что атака подводной лодки, идущей над водой, всегда предпочтительнее подводной атаки, так как на поверхности мы могли развивать большую скорость, чем под водой, и дольше преследовать противника, оставаясь незамеченными…

Итак, мы оторвались от противника и приступили к перезарядке торпедных аппаратов под водой, а это, надо сказать, задача не из легких. Трудностью был не только перенос неповоротливых торпед со стеллажей в аппараты, но и удержание подводной лодки в равновесии. Поэтому трюмные Щукин и Быков, следящие за плавучестью подводной лодки, и боцман Емельяненко, который, филигранно работая рулями, удерживал заданную глубину и предупреждал дифференты, ощущали не меньшую ответственность за личный состав и корабль, чем торпедисты.

Однако последним все-таки было тяжелее как физически, так и психологически. Я решил посмотреть за их работой и направился во второй отсек. Признаться, я любовался их сноровистой работой.

Все торпедисты разделись до пояса, и в корабельном освещении их мускулистые торсы рельефно поблескивали от пота, который маслянистыми струйками стекал по телам, оставляя черные дорожки, и кляксами-осьминожками капал на палубу. Неронов и Ванин готовили, проверяли и грузили торпеды в аппараты без лишних слов и движений, уверенно и проворно. В самом конце отсека у задних крышек торпедных аппаратов стоял наш минер Егоров и наблюдал за их работой. Обычно веселый балагур, [284] сейчас он был серьезен и пристально следил за продвижением торпед в аппараты.

Перезарядку носовых торпедных аппаратов закончили раньше намеченного срока: подводная лодка вновь была готова к бою. Торпедисты в молчаливом ожидании застыли каждый на своем месте. Они знали, что их товарищи также стоят на своих боевых постах, готовые в любой момент исполнить боевой приказ. Но опасность миновала, и людям надо было передохнуть.

– Не беспокоить торпедистов, – распорядился я. – Пусть отдыхают…

Они не заставили себя долго ждать и, разбежавшись по койкам, быстро заснули.

Серый октябрьский день незаметно перешел в тусклый мокрый вечер, а затем и в такую же промозглую ночь. Мы всплыли. Видимость – 3-4 кабельтовых, море – 2-3 балла. Дав ход дизелям, мы принялись вентилировать отсеки.

Осмотрев горизонт, я не стал задерживаться на ходовом мостике и спустился в центральный пост, чтобы рассчитать маневрирование для ночного поиска кораблей противника, но тут же меня вернул обратно доклад вахтенного офицера:

– Просьба командира на мостик.

Наверх я буквально взлетел. Вахтенный офицер, старший лейтенант Еремеев, тут же показал мне на транспорт, идущий в охранении двух миноносцев и сторожевых кораблей. После яркого света центрального поста мои глаза еще не привыкли к темноте, и я ничего толком не видел, но совершенно явно услышал характерный шум турбовентиляторов, значит, где-то совсем рядом идет эскадренный миноносец.

Еремеев и Емельяненко докладывали вполголоса, словно опасаясь, что их могут услышать немцы. Из их слов стало понятно, что мы попали внутрь охранения и идем встречным курсом с транспортом и эскадренным миноносцем, причем курсовой угол – острый. Коль скоро мы себя не обнаружили (так как никто не только не открыл по нам артиллерийского огня, но даже не изменил курса), я принял решение атаковать транспорт кормовыми торпедными аппаратами. [285]

Короткими гудками завыл ревун. Команда быстро разбежалась по местам согласно боевому расписанию. Старпом Марголин занял свое место в боевой рубке, я на мостике – возле ночного прицела. Торпедисты седьмого отсека старшина Блинов и матрос Олейник быстро подготовили торпедные аппараты к выстрелу и, наблюдая за показаниями приборов управления стрельбой, с нетерпением ждали команды. Они, вполне естественно, волновались, ведь для них это была первая боевая стрельба, но виду не подавали.

Тем временем подводная лодка продолжала циркуляцию влево. Эскадренный миноносец, который шел в голове конвоя, проследовал настолько близко, что мы хорошо различали очертания борта и надстроек, а когда он нас миновал, подводная лодка еще долго раскачивалась на расходящихся от него волнах. Но, несмотря на то что до нас было рукой подать, с миноносца нас так и не заметили. Таким образом, мы очутились между миноносцем и транспортом.

Неожиданно позади транспорта появились силуэты трех сторожевых катеров, которые шли строем фронта. Нужно было поторапливаться: один из них двигался прямо на нас, но циркуляция тянулась долго, непозволительно долго, подводная лодка поворачивалась влево будто нехотя.

Наконец мы легли на боевой курс. На более светлом, по сравнению с морем, фоне неба четко выделялся силуэт транспорта водоизмещением около 6000 тонн, на корме которого тускло светился кильватерный огонь. Расстояние до него было немногим более двух кабельтовых, но постепенно оно стало увеличиваться. Прильнув к визиру ночного прицела, я ждал, когда транспорт наконец придет на перекресток линеек прицела. Еще немного, еще чуть-чуть, еще… Есть!

– Залп кормовыми аппаратами!

– Торпеды вышли! – донесся из боевой рубки доклад старпома.

Все, больше задерживаться над водой нельзя: прямо на нас идет сторожевой катер.

– Срочное погружение! Лево на борт! Боцман, ныряй на 50 метров! – прокричал я и, свалившись в боевую рубку, [286] обеими руками ухватился за маховик рубочного люка. Повиснув на нем всем телом, я быстро развернул кремальеру и наглухо задраил люк.

Защелкали приводы кингстонов цистерн главного балласта, а за ними – пневматические машинки клапанов вентиляции. Подводная лодка стала быстро погружаться с дифферентом на нос, и я, оставшись в рубке, слышал, как над моей головой смыкается море.

Весь личный состав во всех отсеках услышал на корпус взрывы наших торпед. Сразу после этого акустик Крылов доложил, что больше не прослушивает шум винтов транспорта, а слышит только эскадренные миноносцы и сторожевые катера.

Вот уже вторая ночная атака закончилась успешно! Вновь всю команду охватили радость и гордость за свою победу. Для торпедистов седьмого отсека старшины Блинова и молодого торпедиста Олейника эта атака стала серьезнейшей проверкой боевой зрелости, и они не подвели: отлично справились со своими боевыми обязанностями.

Командир отделения Быков от моего имени передал личному составу по переговорным трубам очередное поздравление с победой – в центральный пост стали поступать ответные поздравления. Лица у всех матросов, старшин и офицеров центрального поста буквально светились от счастья. Команда долго еще не могла успокоиться, и в отсеках все наперебой рассказывали друг другу, кто как пережил долгожданные торпедные атаки. Тем более нам никто не мешал: противник и в этот раз не стал нас преследовать, приняв, по-видимому, взрывы торпед за мины.

Отойдя на несколько миль от места атаки, мы приступили к перезарядке кормовых торпедных аппаратов, благо у нас был уже в этом деле соответствующий опыт. Освободив отсеки от подвесных коек и провизии, мичман Блинов и торпедист Олейник сняли с торпед бугеля, с рулей и винтов – стопора и приступили к их погрузке в торпедные аппараты. Работали торпедисты четко и слаженно и в скором времени, перекрыв все нормативы, поместили обе запасные торпеды в аппараты. Подводная лодка была готова к новой атаке, о чем, [287] не без гордости, доложил минер Егоров. Поблагодарив торпедистов за отличное выполнение задания, я распорядился всплывать.

Вновь потекли размеренные часы ночной вахты.

После окончания обеда я пригласил в кают-компанию парторга Щукина, старпома Марголина, редактора боевого листка Карпова и доктора Белохвостова.

– Сегодня нам необходимо отметить боевые дела наших славных торпедистов. Вам, товарищ Карпов, поручаю выпуск специального номера боевого листка. В подборе материала вам поможет Ефрем Ефремович. Санитарно-пищевому блоку, возглавляемому вами, товарищ Белохвостое, совместно с Ефремом Ефремовичем необходимо продумать меню на ужин.

– С тортом, конечно? – перебил меня Иван Гаврилович.

– Обязательно с тортом, с коком об этом уже переговорено. За вами, Борис Максимович, как видно, остается общее руководство.

Ночь пролетела быстро. Весь личный состав с особым усердием наводил порядок и чистоту. После утреннего погружения, перед ужином, я вместе с парторгом Щукиным обошел отсеки и поздравил наших главных виновников и весь личный состав с победой. В первом отсеке мы поздравили Артема Неронова и Алексея Ванина, в седьмом – Василия Олейника, в кают-компании – старшину Ивана Блинова, в кают-компании офицеров – Егорова. Все они заверили нас, что будут и впредь образцово выполнять свой воинский долг. Настроение у всех было приподнятое.

После очередного взрыва хохота в первом отсеке, где матросы и старшины балагурили, шутили и с жаром обсуждали торпедные атаки, взбудораженный Неронов достал краску и вывел на боевой торпеде надпись: «Фрицам на закуску!» Что и говорить, ужин закончился весело.

Незабываемое впечатление произвел на нас боевой листок. Нужно сказать, что Алексей Ванин не пожалел творческих сил для его оформления. Он поместил в нем много дружеских шаржей, поздравлений и пожеланий дальнейших боевых успехов. [288]

После окончания ужина я направился в свою каюту, где долго лежал на койке и анализировал успех двух наших ночных торпедных атак, после него пришел к следующему выводу.

Руководящие документы того времени предписывали проводить ночную торпедную атаку лишь в темную безлунную, но в то же время безоблачную ночь. При луне торпедная атака порой затруднительна или попросту невозможна, так как во время сближения с целью подводную лодку могут заметить раньше, чем на ней подготовят торпедный залп. Прошедшей ночью плотные облака полностью заволокли небо, отчего было очень темно, да и видимость была скверной, и казалось, что торпедная атака вообще невозможна. Но практика показала обратное.

Дело в том, что ночами мы ходили в отведенном районе в позиционном положении под средней группой цистерн главного балласта, благодаря чему над водой высилась лишь боевая рубка, силуэт которой на темном фоне моря был почти неразличим. Надводные боевые корабли и транспорты со своими высокими бортами и развитыми надстройками, наоборот, находились в невыгодных условиях, так как на фоне неба, которое при любых условиях всегда светлее, их силуэты были видны на большем расстоянии. Таким образом, подводные лодки использовали свое основное тактическое преимущество – скрытность – и, независимо от соотношения сил, могли незаметно сблизиться с противником и успешно его поразить.

Положительной чертой ночных атак также явилось и то, что в темное время суток трудно понять, что взорвалось – торпеда или мина. Даже если противнику удавалось определить, что его торпедировали, он, организуя преследование подводной лодки, был связан по рукам и ногам, так как маневрирование и бомбометание вблизи тонущего корабля опасно как для людей, находящихся на поверхности моря, так и для спасателей. Да и преследовать подводную лодку в темное время суток значительно труднее, чем днем. Это, согласитесь, существенно уменьшало риск поражения и гибели подводной лодки. В случае, если противник полагал, что подорвалась мина, и [289] организовывал спасение личного состава, мы вообще могли уходить безнаказанно.

В свою очередь, ночь создавала и определенные трудности. Во-первых, во время войны на наших подводных лодках не было радиолокации. Во-вторых, расстояние, на котором ночью удавалось увидеть транспорты, суда и особенно низкобортные боевые корабли и катера, было ничтожно мало: оно исчислялось сотнями метров. Вследствие этого ночные торпедные атаки были весьма скоротечны и продолжались всего несколько минут. Это предъявило повышенные требования к боевой организации корабля и готовности оружия и большого внутреннего напряжения сил всего личного состава.

Поэтому мы проводили учения в ночное время, специально приучая личный состав выполнять свои обязанности в усложненных условиях, чтобы аварийные ситуации не вызвали растерянность. Мы отрабатывали у команды инициативу, активность и решительность, то есть расчетливые и грамотные действия, требующие высокого воинского мастерства.

Для того чтобы попытаться избежать возможных задержек, мы прибегли к небольшим хитростям. Помимо неуклонного соблюдения правил и четкой организации наблюдения на мостике, которая всегда являлась одним из главнейших элементов боевой организации любого корабля, и подводных лодок – особенно, и благодаря которой мы вовремя обнаруживали морские и воздушные цели и, следовательно, своевременно принимали решение, мы внесли коррективы в действия всего личного состава подводной лодки, в частности – вахтенных офицеров, торпедистов, рулевых, трюмных, мотористов, электриков и акустиков.

По сигналу «боевая тревога» при плавании подводной лодки в крейсерском положении вахтенный центрального поста сам заполнял цистерны главного балласта, кроме средней группы, мотористы стопорили дизеля, а электрики без приказания давали полный ход электромоторами. Все эти заранее отработанные меры освободили меня и вахтенного офицера от многих команд и дали возможность сосредоточить все внимание на противнике, [290]торпедном залпе, маневрировании и уклонении от противолодочных сил.

Для ночных атак подводные лодки были оборудованы ночными прицелами, которые устанавливали на мостике. Все вахтенные офицеры умели ими пользоваться и могли самостоятельно провести торпедную атаку, но при циркуляции его частенько приходилось переставлять с одной стороны на другую. Само собой пришло на ум, что для удобства и быстроты расчетов нужно иметь не один прицел. И вот, благодаря нашему хозяйственному боцману Емельяненко, мы обзавелись сразу двумя такими прицелами. Расположили их на поручнях ходового мостика с обоих бортов, значительно облегчив и ускорив подготовку к торпедной атаке.

Также для повышения готовности торпедного оружия мы после всплытия перестали закрывать передние крышки торпедных аппаратов, потому что открывались они только вручную, что затягивало время торпедного залпа. К тому же установки в приборы торпед мы вводили заранее в расчете на наиболее вероятного противника.

В силу этих обстоятельств я стал совершенно уверен в возможности и эффективности ночных атак и другими глазами стал смотреть на ночь – время наиболее выгодное для торпедной атаки и уклонения от сил охранения.

Между тем над морской гладью занимался рассвет. Ночь закончилась, и команда устраивалась на отдых. С начала войны у нас установился новый распорядок дня, который мы выполняли беспрекословно: с выходом в море мы превращали день в ночь. Поэтому, погрузившись на рассвете, две свободные от вахты смены укладывались спать, а ночью все бодрствовали. Завтрак был у нас в 18 часов, обедали мы в 24 часа, а ужинали утром – в 6 часов.

Вечером, после подъема у нас начиналось активное время суток – подводная лодка всплывала, а личный состав приступал к приборке палубы и всех помещений. После приборки все осматривали и чистили механизмы и устройства, за которые отвечали. В работе принимал участие весь свободный от ходовой вахты экипаж. В это время привычным было видеть крупную фигуру старпома, который не спеша ходил по отсекам, заглядывал во [291] все трюмы и выгородки и внимательно оценивал их состояние, не пропуская никаких мелочей.

После обеда, то есть после полуночи, мы периодически (преимущественно в дни, когда не встречали противника) проводили занятия по специальности, за которыми следовали частные учения, но недолгие, чтобы не изнурять и без того уставшую от ходовых вахт команду. После окончания двух-трехчасовых занятий и учений команда отдыхала.

В течение всего дня с рассвета до заката, пока лодка оставалась под водой, свободный от вахты личный состав спал или коротал время, найдя себе занятие по душе. Матросы и старшины вечно были поглощены каким-нибудь занятием: одни изготовляли причудливые мундштуки, искусно вытачивая их из кусочков алюминия, эбонита или небьющегося стекла, прихваченного с берега, чтобы потом продать поделки в базе. Другие лицевали свое обмундирование и шили себе новые бескозырки, третьи проводили шахматные и шашечные матчи, слушали сводки Совинформбюра или просто спали.

Боевая жизнь в походе, размеренная часами вахт, проходила монотонно. После окончания вахты заступала новая смена, за ней следующая – так каждые сутки. Вполне естественно, что единственным доступным развлечением в каждом боевом походе становилась художественная литература. Готовясь к каждому выходу в море, мы тщательно подбирали книги для нашей походной корабельной библиотеки, предугадывая индивидуальные запросы каждого матроса, старшины и офицера. По интересным книгам мы устраивали совместный обмен мнениями. Это были весьма увлекательные, душевные и непринужденные беседы. В них принимал живейшее участие весь экипаж, собираясь в одном из отсеков, отчего тот сразу становился маленьким и тесным.

Мало, очень мало свободного места было на подводной лодке, но, как говорят, в тесноте, да не в обиде. Жилые отсеки были тем местом, где не только собирался свободный от вахты личный состав, но зарождалась и крепла нерушимая морская дружба, складывались теплые товарищеские отношения… [292]

Я пробрался в каюту и прилег на диван. Мои размышления не торопясь уносили меня в неглубокий и чуткий сон. В полузабытьи проносились образы, расчеты, данные, радиограммы, экипаж… Но вдруг промелькнула мысль, что совсем скоро должна вернуться из эвакуации Вера Васильевна с дочурками. От этого неожиданного проблеска я внезапно проснулся и даже встал. Надо ведь, я совсем запамятовал! Я начал перебирать в голове мысли о семье, девчушках: Иришка, наверное, совсем выросла без меня, а Наташенька. уж верно, ходит… Как мы давно не виделись! И снова круговерть мыслей и отрадных воспоминаний увлекла меня в сон.

Через дрему, словно в тумане, до меня доносились звуки из центрального поста и боевой рубки. Поскольку моя каюта во втором отсеке находилась прямо у переборки с третьим, через приоткрытую дверь был виден почти весь центральный пост, и, разумеется, все, что там происходило, было хорошо видно и слышно. Сон на подводной лодке был очень своеобразный, спишь и, как говорят, все слышишь. На малейшее изменение режима шумов работающих механизмов организм мгновенно реагировал.

Вот слышу, как главный старшина Крылов, заступивший на командный пункт всплытия и погружения, быстро прокручивая вентили, подправлял плавучесть корабля: принимал забортную воду в уравнительную цистерну – если лодка «легка» – или, наоборот, откачивал из нее воду за борт – если лодка «тяжела».

Неподалеку от Крылова вахтенный механик центрального поста Воронов строго следил за показаниями горизонтальных рулей, глубиномеров и дифферентомера, представлявшего собой изогнутую трубку, по которой от носа к корме медленно перекатывался пузырек воздуха, указывая дифферент в градусах, и был готов в любой момент распорядиться поддифферентовать подводную лодку.

Рулевой Мокрицын, не отводя глаз от репитора гирокомпаса, старательно удерживал подводную лодку на заданном курсе, а трюмный Балашев через равные промежутки времени получал от вахтенных доклады о том, что в отсеках все в порядке. [293]

Изредка меняя позу и потягиваясь в своей тесной каморке, шелестел ручкой шумопеленгаторной станции акустик Андрей Павлович Ферапонов, стараясь не пропустить ни малейшего шума в море и не прозевать шума вражеских винтов.

Внезапно зажужжал подъемник перископа – видимо, вахтенный офицер Егоров закончил осматривать горизонт в перископ и намеревался спуститься из боевой рубки в центральный пост. И действительно, послышался стук его ботинок по рубочному трапу, затем он лихо спрыгнул на палубу и подошел к штурманскому столу, по-видимому уточняя место подводной лодки. По его тихому бормотанию можно было догадаться, что он доволен сменой и общим ходом дел…

На море опускались вечерние сумерки – подводная лодка не спеша всплывала на глубину, безопасную от таранного удара. На акустика возложена наиважнейшая задача – проверить горизонт перед долгожданным всплытием, до которого осталось каких-нибудь полчаса. Когда наконец акустик Крылов доложил: «Горизонт чист, шума винтов кораблей противника не слышно», – подводная лодка вздрогнула от ворвавшегося в цистерны воздуха высокого давления и, все больше ускоряясь, стала всплывать в позиционное положение.

Я отдраил рубочный люк, слегка толкнул его вверх, а дальше избыточный корабельный воздух сам отворил люк и как на подушке вынес меня наверх, в черноту ночи. Даже после полумрака рубки и центрального поста глаза не сразу привыкли к окружающей темноте. Сразу за мной последовал сигнальщик Григорий Голев – сильный, ловкий и подвижный матрос – и тут же принялся оглядывать ночное море.

– Горизонт чист, – доложил он с явным удовольствием.

Молодой штурман Гаращенко, захватив секстан с секундомером, тоже проворно выскочил на мостик. У него своя забота: взять высоты трех звезд первой величины, пока они не растворились в бесконечности ночного небосвода, и рассчитать наше место.

Сразу запустили дизели: одним дизелем дали ход вперед, другим – начали продувать цистерны главного балласта. [294]

Медленно покачиваясь и набирая ход, подводная лодка пошла в безвестность ночи.

После всплытия больше всего дел, пожалуй, появилось у личного состава электромеханической боевой части: надо было провентилировать отсеки подводной лодки, зарядить аккумуляторную батарею, пополнить запасы воздуха высокого давления и осушить трюмы.

Чистый солоноватый морской воздух, влекомый работающими дизелями и вентиляцией, прохладным потоком хлынул через рубочный люк внутрь подводной лодки. Матросы и старшины набирали полную грудь свежего воздуха и после небольшой задержки шумно выдыхали, показывая тем самым радость и удовольствие от напоминания о свободе морских просторов и о скором завершении похода…

Прошел еще один день. Наступили последние сутки боевого похода. Холодный сбивающий с ног северный ветер заставлял наблюдателей кутаться в канадки и прятаться за ограждением мостика от его леденящих ударов, но матросы, старшины и офицеры неутомимо несли ходовую вахту, сознавая, что боевое задание выполнено успешно и до дома осталось совсем немного. Эти мысли прибавляли силы.

Мы всегда воспитывали личный состав в духе постоянной и неизменной бдительности во время ходовой вахты: будь то переход морем в район боевых действий, пребывание в самом районе или возвращение в базу. Только когда экипаж ответственно и самоотверженно относится к своему служебному долгу, никакая случайность в море не страшна. Такая команда и прежде всего ее командир всегда найдут правильное решение даже в самой непредвиденной ситуации и безукоризненно выполнят боевую задачу.

Командиры боевых частей были терпеливыми учителями, поэтому умело и настойчиво отрабатывали у личного состава решительность, активность и самостоятельность, прививали навыки расчетливых, грамотных и искусных действий, которые затем оттачивались боевыми походами, и достигали свойства, присущего всем нашим морякам, – высочайшего воинского мастерства. И наконец, максимальное [295] внимание уделялось организации вахты по возвращении подводной лодки из похода, особенно после успеха, когда, естественно, могла возникнуть губительная самоуспокоенность. Нередко такие корабли становились жертвой противника в последние дни боевого похода…

Когда мы подходили к Поти, с рейдового поста охраны водного района, резко и легко взмахивая невесомыми красными флажками, сигнальщик передал нам семафор с поздравлением. На мачтах берегового поста СНИС, кораблей эскадры, стоящих у причалов порта, и плавбазы «Волга» взвились флажные сигналы: «Поздравляем с победой, с благополучным возвращением».

На палубах линейного корабля «Парижская коммуна», плавбазы «Волга» и эскадренных миноносцев, приветствующих наш экипаж, выстроился личный состав и загремели духовые оркестры. Стоит ли говорить, что нам было очень приятно видеть столь высокую оценку нашего скромного вклада в общее дело победы над врагом.

Пока лодка проходила мимо кораблей эскадры, мы провожали глазами наших товарищей, застывших в торжественном строю, и в груди все больше Нарастало необычайное волнение от осознания того, что причиной радостного переполоха и праздничной встречи стали наши победы. От непривычного парадного убранства порта стало как-то не по себе, сердце колотилось как бешеное, и я с большим трудом смог сосредоточиться на предстоящем докладе.

Тем временем подводная лодка под острым углом плавно подошла к левому борту плавучей базы «Волга». Бесшумно заработал левый электромотор, который, дав малый назад, погасил энергию хода, и за кормой на больших водяных кругах забурлили маленькие водоворотики. Подводная лодка глухо притерлась бортом к кранцам плавбазы, и швартовая команда, выстроенная на палубе, тут же подала носовой и кормовой швартовы, накрепко прижав ими подводную лодку к борту плавбазы.

Я выстроил своих молодцов на палубе, повернулся лицом к сходне и приготовился встретить командира бригады капитана 1-го ранга А.В. Крестовского, который под звуки оркестра уже сходил с плавбазы. Когда он ступил на [296] подводную лодку, раздалась команда «Смирно!», и я, набрав полные легкие воздуха, отчетливо доложил ему об успешном выполнении боевого задания.

Комбриг поздоровался с командой и поздравил ее с двойной победой. Громовое ответное «Ура!…» разнеслось по Потийской бухте и вернулось двойным эхом, распугав прибрежных птиц.

Я распустил строй, а ко мне пробрались Павел Николаевич и боевые друзья-подводники, которые душевно поздравляли меня, заключали в крепкие братские объятия и подолгу сжимали руку. Наконец, когда шум (страсти, радость, пыл) встречи несколько поутих, наш комиссар взял меня под локоть и отвел в сторону.

– Семья доехала благополучно, закругляйся побыстрее и иди домой, – наклонившись ближе к моему уху, вполголоса сказал комиссар. – Они остановились на частной квартире, в которой раньше жили Шепатковские, и давно ждут тебя.

Поднявшись на базу, я привел себя в элементарный порядок и, отдав распоряжения старпому, собрался в город.

Как и на других флотах, с некоторых пор у нас установилась хорошая традиция: встречать победителей поросенком: за каждую победу – поросенок. В итоге нам вручили двух жареных поросят. Одного, по категорическому настоянию команды, я взял с собой по случаю приезда моей семьи из эвакуации. Сунув завернутого в вощеную бумагу поросенка под мышку, я впервые за два года войны отправился «домой». Что это будет за дом, я себе не представлял…

Когда я шел в город – не чувствовал под собой ног. Какое-то новое, неведомое доселе чувство охватило меня. Неуверенность терзала мою душу: кого я увижу на узкой грузинской улочке, что сталось с женой, как меня примут дети? Когда наконец на дороге я увидел свою семью, растущее волнение отозвалось неожиданной слабостью в ногах. Впереди, быстро перебирая пухленькими ножками, семенила маленькая Наташа, которую я еще ни разу не видел, следом бежала Иришка, а позади, скрестив руки на груди, неторопливо ступала Вера Васильевна. [297]

Наташа, судя по ее решительному взгляду, устремленному явно мимо меня, уже была готова пробежать мимо, но я успел подхватить ее на руки, и тогда она, радостно взвизгнув, обхватила мою шею ручками и прижалась к щеке. Ириша узнала меня сразу и, радостно огласив округу восторженными криками, бросилась в мои объятия. Как же она выросла… Взяв и ее на руки, я взглянул на подошедшую Веру Васильевну, она показалась мне очень утомленной, еще более серьезной и собранной, повзрослевшей. Я опустил детей на землю и с нежностью обнял жену, впервые за долгие два года…

Мы все вместе пошли домой – в маленький грузинский домик, стоявший на высоких столбах. В нем хозяйка любезно предоставила в наше распоряжение две небольшие комнаты. Девочки сразу вбежали в дом, а я в растерянности остановился на пороге и задумался, как не раз задумывался в подобные моменты нашей жизни.

Вот уже шесть лет, как мы скитаемся по частным квартирам, не имея своего, хотя бы самого скромного угла, если не считать двенадцатиметровой комнаты в Севастополе, в которой мы счастливо прожили всего несколько месяцев. Удрученный этими мыслями, я перешагнул порог комнаты, положил поросенка на стол и тяжело опустился на стул. Облокотившись о край стола, я осматривал крошечную, убогую комнату с ободранными стенами, все убранство которой состояло из старенькой покосившейся кровати, стола и двух стульев.

Тут скрипнула дверь, и в дом вошла хозяйка – Леля Надаришвили, которая в нерешительности остановилась у входа, прислонившись к дверному косяку. Эта худенькая, невысокого роста женщина, на вид лет тридцати пяти, была одета в легкое просторное черное платье и черный платок, на ногах дырявые башмаки на босу ногу. Разглядывая меня из-под тревожно нахмуренных бровей, она поздоровалась: