Текст книги "Боевыми курсами. Записки подводника"

Автор книги: Николай Белоруков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Здравствуй, кацо!

– Здравствуйте, генацвали! – ответил я ей в тон. Она плохо говорила по-русски, но смысл ее фраз я понимал полностью. Леля считала мою службу на подводной лодке крайне опасным делом и от всей души [298] беспокоилась за меня. Она, как и большинство грузинок, рано вышла замуж и так же рано овдовела. С ней остались восьмилетний сын, которого звали Надари Надаришвили, и сестра мужа – Ксения. Все они были гостеприимными, внимательными и добрыми людьми. По мере сил и возможностей они помогали нам во всем: присматривали за детьми, даже когда в этом не было необходимости, сопровождали Веру Васильевну во время походов на рынок за продуктами, радушно делились с нами своими скромными запасами. В свою очередь, и мы старались отвечать им взаимностью.

В дальнейшем мы окончательно убедились в том, что мингрелы – добрые, веселые и приветливые люди. Они приютили наши семьи в тяжелейшие годы войны, делили с ними все тяготы и лишения и не жалели последнего куска, проявляя тем самым знаменитое кавказское гостеприимство…

Весь день я провел со своей семьей, а вечером в нашем дивизионе состоялся торжественный ужин совместно с боевыми товарищами. Немало теплых слов высказали в наш адрес друзья. В свою очередь, мы, подняв бокалы, поблагодарили друзей за теплоту и внимание и заверили командование бригады и дивизиона, а также своих товарищей по оружию, что и в дальнейшем с еще большим упорством будем искать и уничтожать врага.

Несколько позже весь личный состав нашего корабля наградили орденами и медалями.

Наступление советских войск на Северном Кавказе, начатое в первых числах января, продолжалось до октября 1943 года.

Войска Северо-Кавказского фронта, корабли флота, Азовской военной флотилии и авиация освободили Новороссийск и окончательно очистили от немецко-фашистских захватчиков Таманский полуостров В ходе этого наступления угроза захвата Советского Кавказа была окончательно ликвидирована.

Прошло два года с тех пор, как мы обстреливали Ишуньские позиции Перекопа, где в ту пору обосновался враг. Теперь же обстановка резко изменилась в нашу пользу: в конце осени 1943 года наступавшие на юге Украины [299] советские войска вышли на Перекопский перешеек и отрезали крымскую группировку немцев от материка, а с моря немцев блокировали корабли Черноморского флота. Советская армия продвигалась на запад и неумолимо приближала день освобождения Крыма. В этом славном деле нашлась работа и для нас.

Перед очередным боевым походом в составе экипажа произошли перемены. Командиром электромеханической части, вместо Константина Ивановича Сидлера, назначенного дивизионным механиком, с нами должен был идти инженер-капитан 3-го ранга Николай Николаевич Прозуменщиков – очень опытный специалист. Тот самый Николай Николаевич Прозуменшиков, у которого позже родилась дочь Галя, ставшая всемирно известной пловчихой и впервые завоевавшая золотую медаль для нашей страны на Олимпийских играх в Токио. Он пришел к нам с подводной лодки «Л-4». По своей натуре Николай Николаевич был энергичным, смелым, волевым и прямолинейным человеком. Он по праву считался одним из лучших инженеров-механиков бригады.

В море мы вышли 28 ноября. На брекватере порта стояла моя жена с дочурками, впервые провожая нас в боевой поход. До сих пор я выходил в море, что называется, с легкой душой, а тут, когда смотрел на их обдуваемые северным ветром фигурки, что-то защемило в груди… В исходе задания сомнений не было, в этом отношении я был уверен в себе и экипаже, все-таки боевой опыт – великое дело. Просто, видимо, я успел привыкнуть к дочуркам и жене, к давно забытой семейной обстановке и стал немало беспокоиться об их судьбе.

Потянулось время размеренных вахт нового боевого похода. Хочу отметить, что первые дни плавания в боевом походе всегда бывали труднее последующих, потому что после нескольких недель, а порей и нескольких месяцев пребывания в базе личный состав привыкал к новому распорядку дня, к режиму вахты и отдыха и непривычным нагрузкам. Адаптация занимала несколько дней, но невероятным усилием воли экипаж преодолевал утомление и ни на секунду не ослаблял бдительность во время боевой вахты. [300]

Отработанный новый распорядок походной жизни повышал боевую готовность корабля в целом, но длительный срок боевого похода, естественно, усиливал утомление экипажа.

Интенсивная качка, перепады температуры (от очень низкой до очень высокой) под водой, чрезмерная усталость, воздух, загрязненный парами масла, топлива и кислоты из аккумуляторной батареи, стесненность в отсеках, многодневное отсутствие солнечного света и нормального ритма дня и ночи, а также резкие перепады давления при маневрировании под водой крайне отрицательно влияли на самочувствие личного состава и на здоровье в целом.

После погружения подводной лодки и длительного пребывания под водой люди испытывали недостаток воздуха, так как запаса естественного воздуха, остававшегося внутри прочного корпуса, хватало лишь на несколько часов. Затем приходилось включать специальные регенерационные установки, очищающие воздух от углекислого газа, и увеличивать объем подаваемого кислорода до нормы. Однако, поскольку эти запасы были невосполнимы, мы строго их учитывали и использовали очень ограниченно, чтобы сберечь на случай аварии или длительного преследования противником.

Боевая позиция в Каркинитском заливе была отведена на несколько миль южнее того места, откуда мы в октябре 1941 года обстреливали Перекоп. Район был мелководный, с наибольшей глубиной моря до 80 метров, но чаще плавать приходилось на совсем небольшой глубине, едва предохраняющей от таранного удара. Не любил я эти мелководные районы, что и говорить. То ли дело глубины моря свыше 100 метров – широкий простор для маневрирования под водой! Но долго сетовать бессмысленно, нужно выполнять боевую задачу.

Несмотря на начало зимы, погода установилась тихая: слегка дул норд-ост, море – 2 балла, по небу плыли редкие облака. На рассвете 1 декабря мы вошли в Каркинитский залив и заняли боевую позицию. В скором времени на небе появились огромные стаи немецких транспортных самолетов. Они шли над морем очень низко, группами [301] по 10-15 машин. На темных силуэтах были отчетливо видны черные кресты в белой окантовке. Это был своеобразный воздушный мост. Да, трудно становилось немцам в Крыму, очень трудно… Наступила пора справедливого возмездия!

На следующий день вахтенный офицер обнаружил две быстроходные десантные баржи и одну шхуну в охранении четырех сторожевых катеров, в придачу над ними барражировали два немецких самолета. Мы легли на боевой курс и пошли в торпедную атаку. При очередном подъеме перископа я увидел, как один сторожевой катер идет прямо на нас. Я приказал увеличить ход и нырять на 25 метров.

Мы погрузились лишь на 24 метра, а из первого и второго отсеков уже стали поступать доклады о том, что подводная лодка касается днищем грунта. Мы были вынуждены застопорить ход, чтобы не разбить корабль, и плавно легли на дно. Стрелка глубиномера в центральном посту застыла на отметке 25 метров.

Над нами прошел сторожевой катер, который сначала удалился от нас, а затем – вернулся. Все члены экипажа, где бы кто не находился – в центральном посту, в боевой рубке, в носовых или кормовых отсеках, – с напряжением следили за шумом винтов, которые необычно громко передавались на корпус во всех отсеках. Сниматься с грунта было нельзя: трение днищем о грунт и вращение винтов тут же нас демаскируют. Однако оставаться в положении «страуса», мягко говоря, тоже было неприятно. Я сосредоточился на докладах акустика, который следил за шумом винтов катера. Акустик Ферапонов, весь обратившийся в слух, вдруг с явным беспокойством доложил:

– Сторожевой катер точно над нами! Застопорил ход…

В центральном посту все умолкли, освещение погасили, оставили только несколько лампочек на жизненно важных постах управления – все обреченно ждали неминуемой бомбежки.

И вдруг акустик доложил:

– С катера на палубу подводной лодки бросают какую-то мелочь… [302]

Все переглянулись и замерли на своих местах – непредсказуемость врага изнуряла сильнее ожидания бомбежки.

– Уточнить, какую мелочь бросают фашисты, серебряную или медную, – вполголоса запросил я акустика.

От этой шутки в центральном посту все ожили, на лицах заиграли улыбки, но все же беспокойство не оставляло экипаж. Все продолжали внимательно вслушиваться в доклады акустика. В других условиях слова о «падающей мелочи» не привлекли бы ничьего внимания, но теперь, когда эти непонятные звуки исходили от противолодочного корабля, зависшего всего в нескольких метрах над головой, они, разумеется, приковали к себе мысли всего экипажа.

Медленно, очень медленно тянулось время. Порой казалось, что оно вообще остановилось. Много надо иметь терпения и выдержки, чтобы продолжать бездействовать. Но вот с катера вроде уже прекратили бросать жестянки, и, по-моему, катер даже дал малый ход. Иду во второй отсек к акустической рубке, чтобы самому убедиться в нежданном избавлении. Подойдя к двери рубки, я просунул голову в дверной проем (рубка у акустика столь мала, что другой человек вынужден помещаться в проходе), похлопал Ферапонова по плечу, надел вторые наушники и сам стал прослушивать подводную среду: шумов катера не слышно и, как говорят акустики, горизонт чист.

Дольше оставаться на фунте было бессмысленно: день уже клонился к вечеру, да и отлеживаться на мелководье, дожидаясь очередного «охотника», было бы равнозначно самоубийству, поэтому я решил срочно всплывать.

Личный состав занял свои места по всплытию, командир отделения трюмных Александр Быков запустил главный осушительный насос, откачивающий воду из уравнительной цистерны за борт. Дрогнули стрелки глубиномеров. Подводная лодка медленно оторвалась от грунта и стала всплывать: глубина – 24 метра… 23 метра… 20 метров…

– Боцман, держать глубину 20 метров!

Теперь было важно, не всплыв на поверхность, быстро покинуть опасный район. В эти решающие секунды [303] все зависело от мастерства боцмана Емельяненко, от его, я бы сказал, филигранной работы на горизонтальных рулях. Он был, как всегда, спокоен и сосредоточен, его слегка прищуренные глаза зорко следили за показателями приборов, а руки уверенно управляли рулями. За нашего боцмана мы были совершенно уверены. И действительно, подводная лодка всплыла на 20 метров и замерла на этой глубине. Я скомандовал:

– Малый вперед.

И, оторвавшись от фунта, подводная лодка стала медленно набирать ход.

Мы постепенно удалялись от злополучного места. На лицах, еще недавно таких серьезных, заиграли улыбки, в глазах заискрились огоньки, и вместо подозрительного шепота стали раздаваться оживленные голоса. Через пару часов мы всплыли в надводное положение.

Прочувствовав на себе всю нелепость этой вынужденной покладки на грунт, я вспомнил наши командирские дискуссии по этому вопросу.

Одни командиры подводных лодок, а их было большинство, придерживались рекомендаций боевого наставления, требующего уклоняться от противолодочных сил на ходу, резко изменяя скорость хода, курс и глубину погружения. Сущность этого уклонения заключалась в следующем.

Противолодочный корабль искал подводную лодку, прослушивая море на малых ходах. Обнаружив лодку, он поворачивал на нее и резко увеличивал ход для бомбометания. Это ускорение было необходимо для того, чтобы быстро подойти к месту предполагаемого нахождения подводной лодки, а затем так же быстро отойти от бомбовых разрывов на безопасное расстояние. Разумеется, что с увеличением хода преследующего корабля усиливался шум его винтов, который легко прослушивался шумопеленгаторной станцией подводной лодки, а иногда был слышен даже непосредственно на ее корпус.

Противолодочный корабль сбрасывал глубинные бомбы, как правило, с кормы, поэтому он должен был пройти точно над подводной лодкой. В момент, когда корабль противолодочной обороны подходил к самой подводной [304] лодке, гидролокационный контакт терялся, благодаря чему создавался «мертвый» промежуток, когда командир подводной лодки мог неожиданно изменить курс и отойти от места бомбометания как можно дальше.

Времени, которое тратит противолодочный корабль на ускорение, бомбометание, вкупе со временем погружения глубинных бомб, было вполне достаточно для того, чтобы удалиться на значительное расстояние. Таким образом, у командира подводной лодки были время и возможность для своевременного и спасительного маневра. Также у маневрирующей подводной лодки всегда оставался неоспоримый шанс – контратака против надводных кораблей, чего, конечно, была лишена подводная лодка, лежащая на грунте.

Другие командиры, их было меньшинство, во время преследования противолодочными кораблями предпочитали затаиться на месте и лечь на грунт, если, конечно, позволяла глубина. Эта пассивная тактика, по-моему, было похожа на поведение страуса, скрывающего голову в песке, и, разумеется, она повышала вероятность гибели подводной лодки.

В доказательство порочности этого приема приведу несколько горьких примеров.

15 августа 1941 года подводная лодка «Щ-211» под командованием А.Д. Девятко после своей первой успешной атаки тут же легла на грунт…

21 сентября 1941 года подводная лодка «М-34» под командованием капитан-лейтенанта Н.И. Голованова после торпедной атаки также легла на грунт. В течение 11 часов ее жестоко бомбардировали корабли охранения, которые сбросили на нее несметное количество глубинных бомб, и в конце концов подводная лодка погибла.

1 октября 1942 года подводная лодка «М-118» под командованием капитан-лейтенанта С.С. Савина после успешной торпедной атаки также стала отлеживаться на грунте, но была обнаружена немецким самолетом, который навел на нее румынские канонерки. Канонерские лодки сбросили на «М-И 8» всего 7 глубинных бомб, которыми ее и потопили. [305]

Все эти подводные лодки погибли еще в начале войны, и не исключено, что в результате этой порочной тактики уклонения.

29 мая 1942 года подводная лодка «А-3» (командир капитан-лейтенант С.А. Цуриков) после успешной торпедной атаки также легла на грунт. Подводная лодка пролежала на грунте пять часов.

23 августа 1942 года подводная лодка «М-36» (командир капитан-лейтенант В.Н. Комаров) после торпедной атаки легла на грунт. Сторожевые корабли обнаружили ее и начали бомбить. В шестом отсеке сорвало задрайки люка, хлынувшая внутрь подводной лодки вода затопила отсек, и личный состав был вынужден перейти в другие отсеки. На подводной лодке помимо вышедших из строя электродвигателей, трюмной помпы, компрессора и кормовых горизонтальных рулей были погнуты вертикальный руль, лопасти гребного винта и оторван лист киля. Противник посчитал лодку потопленной и оставил ее в покое, после чего подводная лодка всплыла и вернулась в базу, попутно успешно отбиваясь от самолетов противника.

14 октября 1942 года подводная лодка «М-32» (командир капитан 3-го ранга Н.А. Колтыпин) после успешной торпедной атаки легла на грунт на глубине не более 13 метров. На подводной лодке, соблюдая тишину, выключили все механизмы, включая гирокомпас, однако, вопреки принятым мерам, корабли охранения смогли ее обнаружить и нещадно бомбили в течение длительного времени. Взрывной волной оторвало задрайки верхнего рубочного люка, и в центральный пост через рубку хлынула вода. Нижний рубочный люк удалось задраить, но вода продолжала течь в центральный пост через тубус перископа. Из строя вышли турбонасос, трюмная помпа, гирокомпас и магнитные компасы, погасло освещение, затопило радиорубку, пробило главную балластную, масляную и солярные цистерны. Масло и соляр стали вытекать внутрь пятого отсека и наружу в море. На поверхность вместе с флагами, бушлатами и ящиками всплыли огромные пятна масла и соляра. Это спасло «М-32»: противник посчитал ее погибшей [306] и после проверки звукоподводными сигналами и металлическим щупом покинул место бомбометания. Личному составу удалось завести дизель и при 6-балльном шторме вернуться в базу.

К командирам, поощряющим покладку на грунт, как ни странно, относился и известный подводник капитан 3-го ранга Я.К. Иосселиани. Не раз он делился с нами соображениями об этом пресловутом приеме, и, коль скоро все проходило благополучно, его невозможно было убедить в обратном.

Такая порочная отсебятина явно шла вразрез с рекомендациями по боевой деятельности подводных лодок. Хочу сказать прямо, что таким командирам просто везло, все покладки на грунт могли закончиться и, безусловно, в ряде случаев заканчивались трагически.

К концу войны на противолодочных кораблях появился бомбомет, который выстреливал серию глубинных бомб (до двадцати четырех в залпе) на расстояние до 250 метров вперед по курсу корабля в расчетное место обнаружения подводной лодки. Да и конструкция взрывателей глубинных бомб впоследствии претерпела существенные изменения: теперь они перестали реагировать на глубину и детонировали лишь при ударе о корпус подводной лодки. В подобных обстоятельствах уклонение подводной лодки от бомбометания еще более усложнилось, а для командиров подводных лодок, привыкших ложиться на грунт, – было просто гибельным!

Но вот мой неглубокий сон прервал шум лебедки зенитного перископа, который непривычно часто поднимался и опускался. Также необычен был возбужденный разговор между вахтенным офицером и штурманом. Они попеременно что-то пеленговали и наносили данные на карту.

Не дожидаясь приглашения, я встал с дивана и подошел к штурманскому столу. Вахтенный офицер доложил, что по курсу впереди на горизонте он обнаружил самолет-амфибию, который летает переменными курсами в одном и том же секторе. Мы изменили курс и легли на средний пеленг этого сектора. В скором времени прямо на носу показались малые цели. Теперь я был всецело [307] поглощен распознаванием среди множества целей в поисках таких, которые мы могли бы атаковать.

Объявив боевую тревогу, мы пошли в торпедную атаку. Когда приблизились, я понял, что идут буксиры с баржами. На корме у последних были развитые надстройки, а вместо круглых иллюминаторов были вставлены обычные застекленные рамы, которые вряд ли могли выдержать мощные удары морских волн. Я пригласил к перископу старпома, чтобы он смог высказать свое мнение. Он тщательно рассмотрел цели в перископ и доложил, что перед нами мелкосидящие речные дунайские баржи, поэтому атаковать их торпедами бесполезно. Я с ним согласился, но все же решил выйти в торпедную атаку, чтобы избежать обвинений в нерешительности.

Поднырнув под головную баржу, благо курсовой угол был острым, мы всплыли под перископ с противоположного борта и с дистанции двух кабельтовых выстрелили двумя торпедами из кормовых торпедных аппаратов по второй барже. Торпеды с установкой глубины хода один метр шли неуверенно: иногда они зарывались на глубину или, подпрыгивая на волнах, выскакивали на поверхность.

Немецкий наблюдатель, стоявший на носу баржи, увидев мчащиеся на него торпеды, в ужасе замахал руками, а затем бросил свой боевой пост и очертя голову побежал по палубе к корме…

Но увы, первая торпеда прошла впереди перед носом баржи, вторая – под баржей. Я тут же решил атаковать баржи артиллерией, но, к нашему великому сожалению, кружащий над нами фашистский самолет заставил нас уйти на глубину.

Досадно было упускать врага, однако тут мы ничего не могли поделать. Это действительно были мелководные дунайские баржи, которые были неуязвимы для торпед, а сверху их предусмотрительно прикрывал морской разведчик. Видно, немцы стали более обстоятельно формировать транспортные караваны и надежней их защищать. Нам же оставалось продолжать искать другие суда противника да сетовать на безрезультатный расход торпед, хотя, надо заметить, по приходе в базу командование бригады одобрило мое решение стрелять по баржам… [308]

В вечерние сумерки мы всплыли в надводное положение и приступили к зарядке аккумуляторной батареи. Когда совсем стемнело, я поднялся на мостик, и вдруг, прямо по носу, в нескольких метрах от форштевня на гребне волны на миг показалась плавающая мина, которая моментально скрылась между волнами. Создалось критическое положение: уклоняться от мины маневром было уже поздно – и мина зловещим черным шаром неотвратимо приближалась к носу подводной лодки. Вот она снова появилась на белом гребне и снова скрылась в развалинах волн. В следующую секунду мина вновь промелькнула перед нашими глазами и снова скрылась. Мы, затаив дыхание, продолжали наблюдать за нею и ожидали ее взрыва, которого, казалось, теперь не миновать. Был миг, когда она оказалась выше палубы подводной лодки и на мгновение как бы замерла на гребне волны и вот-вот неотвратимо должна была удариться о палубу и… Но вот прошло немного времени – и мина, как бы нехотя, вместе с пенящимся гребнем скатилась в новую ложбину волн напротив носовой пушки и, постепенно отдаляясь от борта, вскоре скрылась за кормой.

Напряжение достигло предела, все находящиеся на мостике с молчаливым беспокойством всматривались в поверхность моря, провожая тревожным взглядом смертоносный шар. А когда опасность наконец миновала, у всех нас невольно вырвался вздох облегчения…

Я посчитал излишним напоминать наблюдателям об усилении бдительности. Они так зорко следили за поверхностью моря и так много пережили, что понукать их в данном случае не было никаких оснований.

И вновь нашему штурману пришлось вести две прокладки: плавания подводной лодки и дрейфа плавающей мины…

Медленно приближался рассвет. Наконец наступил долгожданный момент отдыха, мы погрузились на безопасную от таранного удара глубину, поужинали, и команда, кроме ходовой вахты, легла спать. Однако это был короткий и неспокойный сон.

– Просьба командира в рубку! – снова сквозь дрему услышал я голос вахтенного командира Гаращенко. [309]

Эта деликатная на первый взгляд фраза: «Просьба командира в рубку!» – в действительности означала, что вахтенным офицером в перископ обнаружены корабли противника или другие цели и это обстоятельство требует безотлагательного присутствия командира на мостике, в боевой рубке или в центральном посту. Морской этикет не позволяет иначе обращаться к капитану корабля.

Я вскочил с дивана и скользнул в дверь центрального поста.

– Акустик слышит шум винтов нескольких целей, хотя в перископ их пока не видно, – доложил мне вахтенный офицер.

Я сразу скомандовал:

– Боевая тревога!

– Боевая тревога! – громко отрепетовал старпом.

Личный состав быстро занял свои места по боевой тревоге. Я поспешил в боевую рубку и поднял командирский перископ. По пеленгу, данному акустиком Ферапоновым, я обнаружил небольшие цели: это снова были быстроходные десантные баржи, следовавшие друг за другом в кильватер головному кораблю. Везло нам на них!…

Мы вышли в торпедную атаку по головной барже, и, когда она пришла на нить перископа, я с дистанции 2,5 кабельтовых дал залп из всех носовых торпедных аппаратов. Торпеды одна за другой покинули аппараты и со скоростью курьерского поезда помчались к вражеским кораблям. Напряженное чувство ожидания взрыва торпед охватило всех нас, мы считали секунды, тянувшиеся медленно, медленно… Наконец, отчетливо раздались взрывы торпед, попавших в цель. Теперь нужно было срочно погружаться и маневрировать, так как противолодочные корабли старались нащупать нас и сбрасывали глубинные бомбы серия за серией.

Подводная лодка быстро циркулировала влево. После короткой паузы мы вновь услышали разрывы глубинных бомб, но они ложились уже в стороне. Такая небрежность фашистов объяснялась просто: они не преследовали нас, они спешили в Севастополь. [310]

– Товарищ командир, разрешите поздравить вас с победой! – обратился ко мне Николай Николаевич Прозуменщиков.

– Благодарю вас, Николай Николаевич, но это мне положено поздравить всех вас с очередной победой. Товарищ Быков, передайте по отсекам мое поздравление с победой всему экипажу.

– Есть передать по отсекам ваше поздравление с победой, – репетовал Быков, и тут же понеслись его команды по кораблю. – В первом, втором, четвертом, пятом, шестом, седьмом, – громко передал команды Быков.

– Есть в первом! Есть во втором! Есть в четвертом! Есть в пятом! Есть в шестом! Есть в седьмом! – бодро ответили командиры всех отсеков.

– Командир подводной лодки поздравляет весь личный состав с боевым успехом.

В ответ раздались оживленные возгласы…

Отойдя от места атаки фашистского десантного корабля на несколько миль на запад, мы приступили к перезарядке носовых торпедных аппаратов. Как и все предыдущие перезарядки, она прошла успешно в еще более короткие сроки. Торпедисты Неронов и Ванин вновь продемонстрировали свое высокое мастерство и умение. И вновь боевой листок запестрел благодарственными словами в адрес наших прославленных торпедистов.

Через день мы вновь повстречали врага, но на этот раз поменялись ролями: охотниками были немецкие противолодочные корабли. Они обнаружили нас вскоре после нашего очередного предутреннего погружения. Первая серия глубинных бомб разорвалась прямо над нами, от взрыва с подволока и бортов посыпалась теплоизоляционная пробка, и погас свет во всей подводной лодке, но электрики, невзирая на продолжающуюся бомбежку, быстро устранили неисправность освещения. Противник упорно преследовал нас, взрывы глубинных бомб сотрясали корпус подводной лодки в течение многих часов. Всего было сброшено и зарегистрировано 65 разрывов глубинных бомб.

На бомбежку каждый реагировал не похожим друг на друга образом. Рыжева клонило в дремоту, кто-то то и [311] дело хлопал дверью гальюна, некоторые принимались бесконтрольно уничтожать приготовленные для продажи запасы. Борис Максимович Марголин с присущей ему лукавой улыбкой между рисованием катеров и разрывов складывал руки крест-накрест и почесывал правой рукой левый локоть и наоборот, периодически бормоча себе под нос, что, мол, не попадет гад; вот и в этот раз промазал. Емельяненко начинал без конца кашлять, держась за горизонтальные рули, а Голев, оказывающийся по боевому расписанию у ног боцмана, закрывал глаза и приоткрывал рот, складывая губы в трубочку. А я или протирал коленями в боевой рубке паел, крутясь вместе с перископом, или, если погружались ниже перископной глубины, сидел в рубке и обреченно ждал доклада о течи, повреждении или чьей-нибудь травме. Последнего я боялся больше всего, мне не хотелось никого терять, лишь бы все остались целы…

Противолодочные корабли мы обнаруживали, как правило, на близкой дистанции, поэтому только высокая боевая готовность корабля и отличная выучка экипажа, в первую очередь акустиков и вахты центрального поста – горизонтальщиков, трюмных и рулевых во главе с вахтенным офицером, могли обеспечить уклонению успешный исход. Но кто может знать, чего стоили нам эти минуты бездейственного ожидания и скоротечного маневрирования. Полагать, что мы привыкли к глубинному бомбометанию, будет ошибочным. Каждая бомбежка изматывала наши нервы и чудовищно угнетала. Скажу не лукавя, что во время бомбежки подводной лодки каждого подводника, будь то офицер или матрос, охватывал мучительный страх смерти, который приумножался ощущением собственного бессилия и неспособности противостоять бесчинствующему врагу. Такой же страх, возможно, овладевает морякам на надводных кораблях, которые бомбит авиация, но они бывают в состоянии отразить налет, а мы – нет.

Однако осознание святости и непреложности служебного долга позволяло каждому члену нашего экипажа заглушить в себе возникающий страх. Сказывалась сила политического и нравственного воспитания команды. [312]

Известно, что наука признает три формы страха. При первой форме человек к осмысленным поступкам не способен и сразу начинает паниковать. При второй форме снижается осмысленность поведения, но человек остается способным к разумным поступкам. И наконец, при третьей форме при любой опасности люди проявляют повышенную находчивость и выдержку, ощущают прилив сил и боевое возбуждение. Я полагаю, что именно эта третья форма и имела место на нашей лодке. Вполне прав А.С. Макаренко, когда говорил: «Храбрый – это не тот… который не боится, а храбрый тот, который умеет свою трусость подавить. Другой храбрости быть не может».

После завершения бомбежки мы поспешили выйти из опасного района и повернули на юг. Теперь мы должны были быть вдвойне острожными: центр противолодочных сил – бухта Ак-Мечеть – находился совсем недалеко от нашей позиции, и в условиях значительного увеличения числа поисковых операций немцев против наших подводных лодок в районах Каркинитского залива и мыса Тарханкут мы оказались буквально внутри стаи озверевших стервятников. Поведение немцев было вполне объяснимо: каждая потеря корабля, судна или транспорта резко усугубляла и без того нелегкое положение немецко-фашистских войск в Крыму…

Дальнейшее пребывание на боевой позиции прошло без щекочущих нервы встреч, и 25 декабря, когда окончился срок нашего девятнадцатого боевого похода, мы повернули в Поти. Но на переходе в базу нас подстерегала очередная опасность – приблизительно на меридиане Синопа наблюдатель Мамцев обнаружил плавающую мину, которая громадным ежом дрейфовала по неспокойному морю.

По– видимому, это была одна из многих ржавых якорных мин, которые с течением времени, возможно в штормовую погоду, сорвало с якоря и вынесло на поверхность моря. Такие сюрпризы были исключительно опасными для кораблей и судов, особенно -ночью. Уничтожать мины в районе боевой позиции мы не могли, потому что это могло сразу обнаружить нас, а длительное совместное [313] плавание с ними было для нас крайне неприятным. Вот почему я заставлял штурмана вести прокладки дрейфа каждой плавающей мины, обнаруженной на боевой позиции.

Выскочив на мостик, я увидел, как на белом гребне поднялся и снова скатился в развал волны черный шар мины. Трудно было разобрать, чья это мина – наша или немецкая, так как корпус ее сильно поржавел и оброс толстым слоем морских ракушек. Так как мы находились вне чьей-либо позиции, я принял решение ее уничтожить.

Содрогаясь от резкой перемены переднего хода на задний и вздымая огромную массу воды за кормой, подводная лодка быстро погасила движение вперед и остановилась на расстоянии 100-115 метров от мины, к которой было приковано внимание всей верхней вахты, стоявшей на ходовом мостике.

Развернув подводную лодку, мы застопорили ход и по инерции подошли к мине на дистанцию, с которой могли безопасно для себя ее расстрелять. Кормовой наблюдатель подошел к крупнокалиберному пулемету, поправил прицел и открыл по мине огонь. Первая очередь, вторая, третья… Все мимо.