Текст книги "Боевыми курсами. Записки подводника"

Автор книги: Николай Белоруков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Здесь же в конце августа 1943 года один из этих коварных противолодочных кораблей ночью атаковал и потопил нашу подводную лодку «Щ-203» (командир капитан 3-го ранга Владимир Иннокентьевич Немчинов), хотя на основании воспоминаний итальянских моряков существует мнение, что «Щ-203» потопила итальянская сверхмалая подводная лодка. Так или иначе, ни у кого из нас не осталось сомнений в том, что в Ак-Мечети сосредоточились вражеские противолодочные силы с невстречаемыми доселе судами-ловушками…

25– ю годовщину Великого Октября мы встретили в Поти. Праздничный приказ Верховного главнокомандующего был зачитан перед строем личного состава.

«Будет и на нашей улице праздник…» – доходчивые слова приказа глубоко запали в наши сердца. [250]

Тяжело было под Сталинградом, и у нас, на Северном Кавказе, было тяжело, но мы все верили в скорую победу, и наш боевой дух, питаемый радостными известиями с фронта, становился крепче.

В порту Поти шла оживленная работа. Боевые и вспомогательные корабли Черноморского флота, а также суда морского транспортного флота активно доставляли Черноморской группе войск в Туапсе боеприпасы, продовольствие, танки, орудия и другую боевую технику. Готовилось наступление, приближающее нашу Победу… [251]

Глава 5.

Наступательный дух

Радостные перемены. Ремонт. Прибытие наркома ВМФ адмирала флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова в Поти. Доктор медицинских наук П. И. Бениваленский. Учебно-боевой поход. Поединок с вражеской подводной лодкой. Юнга Гена. О торпедах. Неудачная рыбалка. Снова в море. Поиск подводной лодки «М – 113». Плавающие мины. Две ночные атаки – два боевых успеха. Возвращение семьи из эвакуации. В новый боевой поход в Каркинитскнй залив. Вынужденная покладка на грунт. Торпедная атака по дунайской барже. Встреча с противолодочными кораблями

Подошел к концу 1942 год, самый трудный и ответственный для всех нас год, а с ним закончился и оборонительный период Великой Отечественной войны. Наступил переломный 1943-й.

Всюду, на кораблях и на берегу, чувствовались долгожданные радостные перемены. Каждый из нас находился в приподнятом настроении по случаю успеха наших войск под Сталинградом. В результате тяжелейших для обеих сторон оборонительных и наступательных операций гитлеровская Германия потеряла под Сталинградом более полутора миллионов человек, громадное количество боевой техники. Это был важнейший этап на пути к нашей Великой победе в Великой Отечественной войне. Разгромом врага на Волге была создана благоприятная обстановка для развертывания наступления советских войск на других направлениях советско-германского фронта, особенно – на Северном Кавказе. [252]

Моральный дух на флоте стал невероятно высоким. Победа под Сталинградом окрылила всех нас – от матроса до адмирала. Боевое содружество экипажей подводных лодок и командования еще более упрочилось…

6 января 1943 года Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о введении новых знаков различия – погон для личного состава Красной армии, а 15 февраля – и для личного состава Военно-морского флота.

Как непривычно было смотреть друг на друга в новой форме! Погоны напоминали о царской армии, но в боях мы окрепли настолько, что теперь было не зазорно считать себя аристократами духа. В то же время мы отлично понимали, что такая форма нас ко многому обязывает.

После напряженного плавания нам предоставили время на капитальный ремонт, который должен был начаться сразу после Нового года и продлиться до июня 1943 года.

Вместе с парторгом Щукиным мы разместились в моей каюте и завели разговор о предстоящем ремонте подводной лодки, прикидывая, кого куда поставить, особенно в дни авральных доковых работ.

Несмотря на то что мы и базировались на плавучей базе «Волга», которая, по идее, должна была обеспечивать нас всеми видами боевого и энергетического довольствия (торпеды, воздух высокого давления, электроэнергия, топливо, пар, вода и т. п.), необходимым ремонтом, благоприятными условиями для занятий и отдыха личного состава, на деле ничего этого не было. Все, на что мы могли рассчитывать, так это на продовольствие, вещевое снабжение и элементарные жилищные условия в грузовом трюме. Приходилось самим заботиться о ремонте и поторапливать довольствующие органы базы, чтобы приемка боезапаса и горюче-смазочных материалов производилась в кратчайшие сроки, а обеспечивающие транспортные плавсредства стояли у борта подводной лодки как можно меньше.

Итак, ремонт мы должны были провести своими силами. Несколько дней отдыха пролетели быстро, мы встали в док и приступили к доковым работам, переборке забортных механизмов и устройств. [253]

Особенно нелегкая задача в боевых походах всегда выпадала на долю личного состава трюмной группы, группы мотористов и электриков во главе с Крыловым, Щукиным и Карповым. Это были, что называется, три кита, на которых держалась вся пятая боевая часть. Они всегда успешно справлялись с поставленными перед ними задачами: система погружения и всплытия, дизеля и все электрооборудование подводной лодки работали весь боевой поход безупречно. И теперь они нисколько не снижали темп работы.

Большим мастером своего дела был мичман Карпов, под стать ему и его подчиненные – командир отделении электриков Федорченко, который имел за плечами многолетний срок службы на подводных лодках. А наши электрики Виктор Перебойкин, Григорий Трубкин и Фокин являлись лучшими специалистами соединения.

Григорий Федорченко был первоклассным электриком, вдобавок он превосходно знал устройство корабля. К своим подчиненным Федорченко относился строго, но всегда был справедлив. Редко случалось, чтобы Федорченко повышал свой голос, тем более бранился или кричал. Одного его взгляда было достаточно, чтобы даже самые бойкие, строптивые матросы становились смирными. Все относились к нему с уважением. Он был крайне сдержан в отношениях и разговорах с людьми. Из всей команды ни на ком морская форма и рабочая одежда не сидели так опрятно, как на нем, ни у кого брюки и форменка не были так безукоризненно отутюжены. В этой аккуратности тоже проявлялся его характер.

Доковые работы шли успешно, строго по графику.

В. эти дни Черноморский флот готовился к высадке морского десанта: в районе Южной Озерейки – главного десанта и в Станичке – демонстративного отвлекающего десанта. Всей стране стали известны эти события и героизм наших отчаянных моряков. Я не могу не остановиться на этой операции, поскольку с ней оказалась связана судьба многих знакомых мне офицеров.

Командиром операции в Станичке был назначен майор Ц.Л. Куников. Цезарь Львович Куников учился вместе с [254] нами в военно-морском училище, однако по состоянию здоровья его списали. И вот мне вновь довелось услышать его имя.

В ночь на 4 февраля отряд морских пехотинцев под его командованием был высажен в районе Станички и, ценой неимоверных потерь закрепившись на берегу, в дальнейшем при нерегулярной поддержке авиации и береговой артиллерии в течение семи месяцев, до сентября 1943 года, оборонял завоеванный плацдарм, названный впоследствии Малой Землей. Сам Цезарь Куников погиб на двенадцатый день операции.

Командиром отряда высадочных средств для операции в Южной Озерейке был назначен капитан 3-го ранга А.П. Иванов, тот самый офицер, который в сентябре 1942 года в Туапсе вручил нам директиву штаба флота на обстрел Ялты. Для него это была не первая высадка десанта. Его командный пункт расположился на сторожевом катере номер 051. При высадке десанта в этот катер угодило великое множество снарядов и мин, которыми убило капитана 2-го ранга В.Л. Шацкого, бывшего командира подводной лодки «Л-23», списанного в морскую пехоту. Несмотря на легкое ранение в голову, А.П. Иванов сошел вместе с десантом на берег, где был вскоре сражен вражеской пулей.

Мы с болью в сердце наблюдали за событиями на Малой Земле, ведь там неподалеку от нас гибли наши товарищи, братья-моряки, которые своими жизнями закрыли врагу путь на Кавказ. Враг был близко. Порт Поти напоминал встревоженный улей: корабли, катера и вспомогательные суда сновали в разные стороны, выходили в море и шли к Малой Земле.

Больше всего доставалось мотоботам. Соединением мотоботов командовал мой однокашник по училищу старший лейтенант И.Н. Сенкевич. С Ваней Сенкевичем мы учились в одном классе, я был с ним знаком очень близко и знал, что родных у него не было, он вырос в детдоме. Он был исключительно трудолюбивым и опытным моряком. Участвуя в десантной операции на Малой Земле, получил тяжелое ранение и потерял ногу. [255]

Там же на Малой Земле в конце 1943 года, как позже стало известно, погиб брат нашего кока, старший лейтенант Федоров.

Теперь своей главной задачей мы видели быстрейшее окончание ремонта и выход в море. Мы стали работать с утроенной силой, не спать по ночам и практически перестали уходить с корабля.

Во время ремонта произошел один запоминающийся случай. Как-то весенним днем перед обедом к борту дока подошел моторный баркас, который должен был забрать личный состав на берег. Команда закончила работы, и все переходили на баркас, который изрядно покачивало на волне. Последним по шаткой деревянной сходне шел наш вестовой Козел с огромным узлом корабельного белья. И вдруг Козел, оступившись, ударился о борт дока и упал в воду. Всем было известно, что плавать он не умеет.

Раздумывать было некогда, и рулевой Андрей Беспалый, как был в одежде, так и бросился в воду и пошел на глубину. У него захватывало дыхание, шумело в ушах, ледяная морская вода разъедала глаза. Но Андрей, напрягая зрение, обнаружил тонущего вестового, подхватил его и устремился вверх… На поверхности воды их обоих подхватили матросы и вытащили на борт баркаса. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что спасенный вестовой посиневшими пальцами прижимает к себе огромный тюк белья. Холодные струи воды медленно стекали на палубу с его насквозь промокшей одежды.

– Почему вы не бросили белье? – спросил я его.

– Як я его брошу, ведь оно втонуть может.

– Но вы сами могли утонуть!

– Нет, не мог – я знал, шо меня вытащат.

«Вот это образец чувства ответственности», – подумал я.

Специальной подготовки и достаточного образования Козел не имел, но своей необычной теплотой и готовностью помочь в любом деле и любому члену экипажа снискал к себе доброе отношение. С первого дня на подводной лодке он служил старательно и исправно, пытаясь предугадать и мгновенно исполнить обращенную к нему просьбу. [256]

Помню, как Козел пришел к нам на корабль весной 1942 года на должность вестового матроса. Этот девятнадцатилетний паренек был родом из глухой деревушки Коровинского района Полтавской области, и на его долю выпали страшные муки немецко-фашистской оккупации 1941 года. Когда в 1942 году немцы выгнали его семью из дома и зверски убили на его глазах, он сумел схорониться в скирде упревшей соломы и с наступлением ночи пробрался через линию фронта к своим. Его вместе с другими новобранцами доставили во флотский экипаж Потийской военно-морской базы. Все для него было внове, ведь он, никогда в жизни не видавший моря, вдруг стал матросом-подводником. После крестьянской жизни он тяжело привыкал к морской службе и первое время находился в постоянном напряжении.

Матросы часто дружески подтрунивали над ним, но он старался не обращать на это внимания и всегда был уравновешен. На подводной лодке его поместили в первом торпедном отсеке и отвели крайнюю койку у правого торпедного аппарата. Тогда коек всем матросам не хватало, так как у нас на стажировке находилась группа учеников и курсантов.

И вот для «захвата» койки вестового кто-то из матросов подшутил над ним, предупредив его, чтобы он был поосторожнее, ибо при торпедной стрельбе торпедные аппараты дают откат (понятно, что никакого отката у стационарного аппарата быть не может) и бывало якобы, что с обитателями этой койки происходили «пренеприятнейшие случаи»… Козел принял все за чистую монету. В начале боевого похода я заметил, что силы стали изменять нашему новому вестовому и он, что называется, засыпает на ходу. Оказалось, он не спал уже трое суток, опасаясь, что на койке его может ударить при откате торпедный аппарат. Все смеются, довольны шуткой, а Козел попросту валится с ног. Я вызвал его к себе и подробно объяснил, почему этого не может произойти, и порекомендовал ему выспаться.

Козел был мне верным напарником при игре в домино. Когда мы с ним проигрывали ту или иную партию, он с укором обращался ко мне: [257]

– Я с детства привык быть козлом, и, если мы с вами остались козлами, мне не обидно, а вам, товарищ командир, наверное, обидно, правда? – Он с застенчивой улыбкой заглядывал мне в глаза и каждый раз добавлял: – Больше не будете со мной играть?

– Буду! Обязательно буду! – отвечал я, крепко пожимая его руку.

В скором времени после этого случая с бельем Козел серьезно заболел. Его еще совсем юный организм не выдержал горя утраты родных, неимоверного морального напряжения боевых походов, особенно тяжелых – севастопольских, и Козел попал в психиатрическую клинику, откуда на корабль больше не возвратился. Мы потом часто вспоминали вестового, которого нам явно не хватало. От души было жаль этого славного, доброго, услужливого и трудолюбивого человека…

Пока мы ремонтировали подводную лодку, нашей бригаде выпала огромная честь – встретить в Потийской военно-морской базе народного комиссара Военно-морского флота адмирала Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова. Однако мы чуть с треском не провалили ответственную встречу…

Накануне прибытия наркома я заступил дежурным командиром бригады подводных лодок. При докладе о заступлении в дежурство я обратился к командиру бригады капитану 1-го ранга А.В. Крестовскому, который пришел к нам вместо П.И. Болтунова.

– Какие будут указания о встрече наркома? Он мне ответил:

– Вас об этом известят с кораблей эскадры.

Была суббота, уже настал вечер, и многие офицеры отправились на берег. Проверив состояние кораблей и дежурно-вахтенную службу, я ушел отдыхать на свою подводную лодку.

Утром, в воскресенье, обойдя все подводные лодки, я позвонил в штаб бригады справиться о прибытии наркома, но никаких дополнительных указаний не последовало. После подъема военно-морского флага на кораблях я прошел на плавбазу «Волга». [258]

Утро было тихим и безмятежным, каким и подобает ему быть в выходной апрельский день. Я находился у себя в каюте, как вдруг слышу через иллюминатор нарочито громкую команду: «Смирно!» Затем донесся непомерно звонкий доклад дежурного командира по плавбазе, который, совершенно очевидно, отдавал рапорт наркому. У меня перехватило дыхание и по спине пробежал холодок…

Я быстро взял себя в руки, схватил трубку телефона, связался со штабом бригады, скороговоркой предупредил их о прибытии наркома и побежал его встречать.

Адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова я встретил лишь на третьей палубе у входа в кают-компанию, где раздавались веселые голоса офицеров. Как я ни пытался предупредить товарищей, громко докладывая наркому о положении дел и по возможности затягивая доклад, они меня не услышали. Нарком с нетерпением дослушал меня и зашел в кают-компанию.

Солнце щедро лилось в большие прямоугольные иллюминаторы и наполняло кают-компанию теплом и уютом. Беспечно отдыхающих офицеров, не ожидавших подвоха, разморило: они сидели в расстегнутых кителях, кое-кто и без оных. Не замечая наркома, они не спеша пили чай, попыхивая толстыми папиросами «Казбек», и вели непринужденную беседу. Табачный дым прозрачными полосами тянулся к стеклам иллюминаторов.

Нарком прошел больше половины кают-компании и чуть не вплотную подошел к столу, но никто по-прежнему не обращал на него внимания. Он не выдержал такого безобразия и раздраженно воскликнул:

– Встаньте же, черт вас возьми!

Все лейтенанты повскакивали с мест и с молниеносной быстротой покинули помещение. Обстановка накалялась. Нарком, пройдя кают-компанию, зашел в салон. Это была большая, полная света каюта, отделанная красным деревом. Ковер во всю каюту, вдоль стен – диваны, обитые шелковым испанским гобеленом с разноцветными павлинами, и большой стол посередине – свидетельство былой роскоши корабля. На столе в беспорядке лежали белые булки и печенье, тарелки с тонкими ломтиками голландского [259] сыра и кусочками сливочного масла. По всему чувствовалось, что завтрак был прерван неожиданно и, скорее всего, насовсем…

Нарком медленно осмотрел стены салона, стол и, ни к кому не обращаясь, спокойно, но властно спросил:

– Что это за хутор? И где его хозяева? – Тут же, не дожидаясь ответа, повернулся и под гробовое молчание вышел из салона. Прошел кают-компанию, спустился на вторую палубу и сошел с плавбазы на пирс.

Офицеры, выскочившие из кают-компании, предусмотрительно скрылись кто куда, чтобы вновь не попасться на глаза наркому.

Было горько и обидно, что мы не сумели достойно встретить такого редкого и дорогого для всех нас высокопоставленного командира. Да и я хорош, понадеялся на командира бригады, на его указания. Нужно было проявить необходимую в таких случаях инициативу и терпеливо ожидать наркома у трапа плавбазы.

Когда командование бригады и дивизиона поспешно прибыло на плавбазу, мне оставалось лишь доложить им все как было… Картина вырисовывалась явно неутешительная.

Днем нарком вызвал всех командиров подводных лодок вместе с командованием бригады в штаб Потийской военно-морской базы. Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов с иронией поприветствовал нас.

– Здравствуйте, хуторяне! – и продолжил: – Собирался вас пожурить, да время для этого неподходящее, начнем по существу, о вашей боевой деятельности.

Мы встали вдоль стены кабинета, напротив нас стоял вице-адмирал С.П. Ставицкий, который что-то скрупулезно записывал в небольшой блокнот. Нарком, расхаживая по кабинету, начал свое выступление, в котором остановился на трех следующих вопросах:

– Воюете вы в клетках, размеры ваших позиций малы. Это снижает эффективность вашей боевой деятельности и увеличивает потерю лодок. Необходимо отказаться от позиционного метода использования подводных лодок и нарезать вам обширные районы моря.

Нарком был прав. [260]

На Черноморском флоте подводные лодки пользовались позиционным методом. Он заключался в том, что лодкам назначались небольшого размера районы моря – позиции, в пределах которых они производили разведку целей и при обнаружении атаковали их торпедами.

Формы и размеры позиций были различными, однако в большинстве случаев – квадрат со сторонами около 20 на 20 миль. При таких размерах предполагалось, что подводная лодка с достаточно высокой вероятностью может обнаружить корабли противника в пределах позиции. Подводной лодке, осуществлявшей поиск, воспрещалось выходить за указанные пределы.

Казалось, как просто было решить боевую задачу – находись в центре позиции, и победа будет обеспечена. Однако в практике боевой деятельности подводных лодок все оказалось иначе.

Поскольку размеры позиций были невелики, позиционный метод сковывал инициативу командиров подводных лодок в поиске кораблей и судов противника, и противник запросто обходил эти «клетки», как назвал их нарком. А если противник обнаруживал лодку, то, будучи связанной в уклонении, она подвергалась неизбежной опасности, так как и в этом случае подводная лодка не имела права покидать позицию. Кроме этого, позиции нарезались вдоль побережья – в зоне наиболее развитой системы противолодочной обороны противника и минных полей.

Наши штурманы в качестве отчетного документа составляли кальку маневрирования подводной лодки на позиции за сутки, а затем общую кальку маневрирования на позиции за весь поход, то есть за 20-25 дней плавания. При взгляде на такую кальку создавалось впечатление, что смотришь на большой клубок ниток или сито, через которое не сможет пройти ни одна мина – обязательно с ней встретишься и подорвешься. На практике, к большому сожалению, так и получалось. В результате нарком ВМФ приказал отказаться от позиционного метода использования подводных лодок.

Далее Николай Герасимович Кузнецов дал указание отработать тактическое взаимодействие подводных лодок [261] с флотской авиацией и боевыми надводными кораблями, что давало наибольший боевой эффект.

Для этого он рекомендовал усилить боевую подготовку подводных лодок и немедленно приступить к тренировке радистов и акустиков по отработке связи с самолетами и подводными кораблями.

В заключение нарком ВМФ приказал принять практические меры по вскрытию организации противолодочной обороны противника на театре и, если нужно, специально выделить для этой цели несколько подводных лодок.

После того как нарком покинул базу, мы горячо обсуждали предложенные им перемены. Все эти вопросы нас, командиров подводных лодок, очень волновали, но до этого они не находили практического решения. Теперь, как говорят, лед тронулся. Жаль, что претворение в жизнь этих указаний потребовало много времени, и мы по-прежнему продолжали нести подчас неоправданные потери.

Наконец, с подачи наркома мы решили действовать самостоятельно и проработать несколько насущных задач. Неоднократно при разборах боевых походов подводных лодок нашего дивизиона возникал вопрос: на какую глубину необходимо погрузиться при уклонении от самолетов противника?

Нам было известно, что прозрачность воды у Южного берега Крыма была больше прозрачности воды северо-западной части Черного моря и кавказского побережья. Но этого было недостаточно. Необходимо было эти данные проверить и уточнить.

С этой целью мы запланировали специальное учение. Суть его была следующей. В море должна была выйти подводная лодка «Л-5» (командир капитан 3-го ранга А.С. Жданов). В специально отведенном ей районе командир лодки должен был маневрировать на перископной глубине. При обнаружении самолетов подводная лодка должна была периодически погружаться на глубину, обеспечивающую ее скрытность.

Мы – командиры подводных лодок – «Л-23» (капитан 3-го ранга Л.Ф. Фартушный), «Л-4» (капитан 3-го ранга Е.П. Поляков), «Д-4» (капитан 3-го ранга Б.А. Алексеев) [262] и «С-31» – должны были вылететь на гидросамолетах МБР-2 в качестве летнабов{28} для поиска подводной лодки «Л-5» и определить оптимальную глубину погружения при уклонении от самолетов противника.

Эскадрилья самолетов МБР-2 базировалась на озере Палеостом, расположенном на берегу Черного моря невдалеке от Поти. Площадь озера составляла 17,3 квадратного километра.

Мы прибыли в эскадрилью рано утром, погода была штилевая, видимость хорошая. Когда все летчики собрались, их нам представили. Меня немного смутило, что командир эскадрильи по воинскому званию (капитан) был младше комиссара (майор). Командир и комиссар, как, впрочем, и все остальные летчики, нам понравились. Хорошие парни – рвутся в море, горят желанием помочь флоту. В глубине души мне вдруг стало жаль их всех: как они будут воевать. Дело в том, что на Палеостом прилетали на зимовку сотни тысяч водоплавающих птиц. Эти птицы сплошным ковром покрывали всю акваторию озера, не давая самолетам возможности взлететь. Позже, однако, выяснилось, что у летчиков имелись свои небольшие хитрости…

Летчики коротко рассказали все, что нужно было рассказать нам об обязанностях летнабов, о задачах и особенностях наблюдения в море в условиях воздушного боя, если возникнет такая необходимость.

Подойдя ко мне, комиссар эскадрильи хлопнул меня по плечу и громко сказал:

– Вот этого командира я беру на свой самолет, он полегче других.

Такое обращение меня несколько удивило. «Видимо, так нужно», – успокоил я себя.

Еще раз уточнив поставленную задачу, мы вышли из штаба эскадрильи и стали размещаться по самолетам, которые стояли на якорях вдоль уреза воды.

Взобравшись на самолет, комиссар эскадрильи попросил меня надеть резиновый спасательный жилет. На мой вопрос, как им пользоваться, он насмешливо ответил: [263]

– Когда приводнишься, сам узнаешь как…

Что делать, ради сохранения достоинства пришлось смириться и с этим.

Командир эскадрильи взлетел первым, за ним – три следующих самолета, последними взлетели мы с комиссаром эскадрильи. Мне хорошо запомнилось, что на взлете перед каждым самолетом шли два моторных катера, которые пулеметной стрельбой разгоняли несметные полчища птиц.

Самолет медленно набирал высоту, сзади на хвосте фюзеляжа надрывно ревел толкающий пропеллер. Все здесь было ново и необычно для меня. Да и на самолете я летел впервые в жизни.

Меня поразила легкость самолета, его высокая маневренность и непривычно широкий обзор. Во время полета я в душе не переставал восхищаться красоте окружающего мира и тому, что человечество все-таки научилось летать.

Прибыв в район учения, мы приступили к поиску подводной лодки «Л-5». Первым ее обнаружил командир эскадрильи, ракетами показал нам ее местонахождение. Подводная лодка шла под перископом, были отчетливо видны тень корпуса и след от поднятого перископа. Но вот лодка начала уходить на глубину: постепенно скрылся перископ, медленно стала исчезать и ее тень. Затем подводная лодка всплыла под перископ, который мы сразу обнаружили, и мы вновь обозначили место подводной лодки ракетами. И так повторилось несколько раз.

Закончив учение, самолеты благополучно возвратились на озеро. Учебный полет подтвердил необходимость пересмотра глубины погружения при уклонении от самолетов противника в зависимости от прозрачности воды.

На прощание комиссар эскадрильи смущенно открыл мне свою небольшую тайну, которую он не решился сообщить мне перед полетом. Оказывается, он подбирал для себя летнаба полегче из-за того, что это был его второй самостоятельный полет!

Мы вернулись на базу полные впечатлений, которые тут же, без остатка, выплеснули на наших товарищей. Да, рассказать было о чем… [264]

Ремонт корабля мы закончили на несколько дней раньше намеченного срока. Приняв все положенные запасы, были готовы к очередному выходу в море, к выполнению очередного боевого задания.

Однако после окончания ремонта в июне 1943 года командир дивизиона капитан 2-го ранга Н.Д. Новиков предоставил нам, как говорят спортсмены, неделю для разминки. Район для боевой подготовки был отведен у побережья Турции, вдали от наших морских коммуникаций и путей движения подводных лодок. Вместе с нами в учебно-боевой поход пошел начальник кафедры Военно-морской медицинской академии, доктор медицинских наук, подполковник медицинской службы Петр Иванович Бениваленский. Он прибыл к нам в бригаду для проверки в боевых условиях фенамина – противосонных таблеток.

– Во многих армиях и флотах, особенно в их разведывательных органах, фенамин уже принят на вооружение, а мы дальше кроликов не идем! – сокрушался Петр Иванович.

Но я тоже его ничем не порадовал: разрешил проверять фенамин в море только на новом вестовом – матросе Заболотном.

Вместе с тем присутствие на подводной лодке Петра Ивановича освежающе подействовало на весь экипаж. В кают-компании и в жилых отсеках пошли оживленные разговоры исключительно на медицинские темы. Мы. все с жадностью слушали его в высшей степени эрудированные рассказы по самому широкому кругу медицинских вопросов. Нас интересовало в этой науке все и вся. Такой необычный и активный интерес к медицине неимоверно воодушевлял Петра Ивановича, и он самозабвенно удовлетворял наши бесчисленные заявки.

Во время похода Петр Иванович жил в седьмом отсеке, в котором с его появлением стало многолюдно. Часто его можно было застать здесь, сидящим на разножке у кормовых торпедных аппаратов в окружении старшин и матросов.

Во время очередного дневного отдыха к слушателям доктора Бениваленского присоединились даже степенные [265] мичманы – Емельяненко, Крылов и Карпов, – которые обычно проводили досуг в старшинской кают-компании, но теперь сидели здесь и, судя по всему, также проявляли к медицине немалый интерес. Петр Иванович раскраснелся, расстегнул воротник своего поношенного кителя и, широко улыбаясь, отвечал на многочисленные вопросы подводников.

– Я согласен, согласен, – с лукавой улыбкой обратился к Петру Ивановичу мичман Карпов, – медицина действительно мудрая и древнейшая наука. Но согласитесь сами, есть такие специалисты… – Он, не договорив, лихо мотнул лысеющей головой и подмигнул правым глазом.

Все засмеялись, улыбнулся и Петр Иванович.

– Точно, точно! – продолжал мичман Карпов. – Вот на соседней подводной лодке есть известный всем, уже далеко не молодой фельдшер Н. – И он рассказал, как фельдшер Н. выдавал «любителям медицины» первые попавшиеся в кармане таблетки и тут же спрашивал: «Ну как, помогает?» – «Помогает», – обычно отвечал недогадливый «больной» под общий смех окружающих его матросов.

– Бывают и у нас проходимцы, что и говорить, – смущенно ответил Петр Иванович и опустил глаза.

Но очередной вопрос на другую тему быстро отвлек доктора от неприятных мыслей…

Погода на протяжении всего учебно-боевого похода стояла хорошая. Ветер дул ровный. В один из таких дней мы шли над водой, отрабатывая навыки вахтенных офицеров. Получив от меня очередную вводную об обнаружении самолета противника, вахтенный офицер провел срочное погружение подводной лодки.

Однако разом пришлось отменить умение: во время погружения подводной лодки командир отделения акустиков Крылов доложил, Что слышит шум винтов вражеской субмарины.

Надо сказать, Крылов слышал и различал почти все шумы моря. Богатый практический опыт помогал ему, как говорится, пропускать мимо ушей шумы собственной подводной лодки и великолепно различать еле слышимые посторонние шумы. Он мог свободно классифицировать цели, то есть определять класс корабля: транспорт [266] или военный корабль. При хорошей гидрологии моря он мог сосчитать число оборотов винта корабля и транспорта и таким путем определить его скорость. Используя данные Крылова, мы могли на глубине следить за маневрами главной цели и кораблей охранения.

Акустические приборы (шумопеленгаторная станция, фиксирующая шумы кораблей и транспорта, и прибор звукоподводной связи, позволяющий поддерживать связь между подводными лодками под водой) помогали мне не только при выходе в торпедную атаку, они были незаменимы при уклонении от преследующих подводную лодку противолодочных кораблей.

Вот и в этот раз, при погружении подводной лодки на глубину, Крылов уловил шум винтов вражеского корабля и безошибочно определил – перед нами подводная лодка. Акустик еще больше сосредоточился и приник к станции, словно хотел слиться воедино со своей акустической аппаратурой и слышать каждый всплеск, каждый звук.