Текст книги "Огонь ради победы"

Автор книги: Николай Великолепов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Побеждает тот, кто меньше себя жалеет, как говаривал Суворов.

К исходу 17 марта 1943 года дивизия вышла на рубеж Секарево, Петриково. Здесь, на подступах к Дорогобужу, мы встретили сильное сопротивление, приостановились. Надо было срочно добыть сведения об обороне противника. Командование армии требовало взять «языка».

Комдив Стученко решил лично организовать разведку. Утром 20 марта он пришел к нам, артиллеристам, на НП 2-го дивизиона, припал к стереотрубе.

– Сегодня надо обязательно взять пленных!

– Все, что требуется от нас, сделаем, товарищ генерал! ответил командир дивизиона майор С. П. Кузнецов.

Внимательно наблюдаем за передним краем противника, смотрим схему целей, опрашиваем разведчиков, прикидывая варианты вылазки. Генерал-майор А. Т. Стученко склоняется к тому, чтобы захватить боевое охранение фашистов в небольшой траншее западнее деревни Теплянка. С этого района, как говорится, не спускали глаз, было установлено, когда там, у немцев, проходит смена наряда, когда им подносят пищу.

– Надо с наступлением сумерек вон из той рощицы пустить два танка, на них посадить взвод разведчиков и смелым налетом захватить пленных в траншее, – решает командир дивизии. – Минут семь будут танки на открытой местности. Я займусь с разведчиками и танкистами, а ты, Николай Николаевич, со своими все как следует подготовь.

Долго еще пробыл я на НП, разбирая с офицерами артполка детали вклада артиллеристов в предстоящую разведку. Спланировали огневой налет по самой траншее и постановку заградительного огня позади боевого охранения немцев, чтобы отрезать их от своего переднего края, нарушить связь. Батареи подготовили огонь по выявленным огневым точкам противника, а дивизион тяжелого артполка РГК (полк усиливал нашу дивизию) получил задачу во время движения танков произвести налет по двум засеченным немецким батареям, чтобы те не смогли ударить по танкам.

В сумерках разведгруппа от 87-го стрелкового полка, посаженная на танки, под грохот орудий двинулась вперед. Мы напряженно наблюдаем за нею. Танки быстро достигают цели. Соскочив с них, разведчики врываются в траншею. Короткая схватка – и вот уже танки идут назад с добычей!

Все продолжалось не более двадцати минут, а успех явный: восемь пленных из 7-го полка 252-й пехотной дивизии, среди них фельдфебель.

Опомнившись с некоторым опозданием, противник огрызнулся, пустил в ход шестиствольные минометы. Сильный его налет пришелся и по дороге, идущей из деревни Волочек на Теплянку. А там в это время майор Кузнецов после успешной боевой работы своего дивизиона шел с наблюдательного пункта и…

На другой день мы хоронили гвардии майора С. П. Кузнецова. Место для могилы выбрали высокое, солнечное. Вблизи, через небольшой овраг, начиналась деревня Волочек. На ее окраине виднелась огромная груда каменных глыб от взорванной немцами церкви. К горлу подкатил комок, когда на связанных вместе солдатских поясных ремнях гроб опустили в сырую землю. Прогремел прощальный салют из карабинов, и в тот же момент батареи полка, мстя врагу за гибель боевого товарища, произвели мощный огневой налет по разведанным целям.

Примерно через неделю нас перебросили севернее, на позиции, что проходили по восточному берегу Днепра в восьми – десяти километрах от Дорогобужа. Берег был высокий, и оборона противника хорошо просматривалась. К сожалению, накрывать наблюдаемые цели огнем мы могли не всегда: лимит расхода боеприпасов для обороняющихся частей был весьма скудным, а тут еще весенняя распутица очень затрудняла подвоз снарядов. Познав радость наступления, люди в обороне томились. Скорее бы вперед, на запад!

В апреле 1943 года нашу дивизию вывели из состава 5-й армии. Сосредоточившись севернее Вязьмы, мы вошли в 10-ю гвардейскую армию. Начались занятия. Соединение готовилось к новым боям.

Как-то в разговоре со мной генерал-майор А. Т. Стученко сказал:

– А давай организуем стрельбу по танкам. Всем частям покажем, что это такое. Полезно будет!

Выбрали удобный район, где на возвышенности для наблюдения за показной стрельбой можно было расположить полк пехоты, а ниже, в широкой ровной лощине, – огневые позиции и движущиеся мишени. В течение трех дней на наш полигон тракторами артполка было доставлено несколько немецких трофейных танков. Те же трактора обеспечивали мишеням движение.

И вот началось. Затаив дыхание, смотрели пехотинцы, как танк последовательно попадал под огонь ПТР, 45– и 57-миллиметровых орудий, потом – 76-миллиметровой пушки и 122-миллиметровой гаубицы. А с какой радостью разглядывали затем стрелки пробоины, покореженную вражью броню. Всей дивизии были показаны такие стрельбы. Комдив остался очень доволен и горячо благодарил артиллеристов.

Одновременно с боевой подготовкой организовали мы помощь разоренным войной колхозам. Сердце сжималось от боли, когда пришлось увидеть женщин, тянувших на себе сохи, которыми они бороздили залежавшуюся родную землю. Командование выделило лошадей и трактора. Наши воины хорошо помогли колхозам в проведении весенней посевной кампании.

24 мая близ деревни Доманово состоялся парад дивизии по случаю годовщины присвоения ей гвардейского наименования. Мне выпала честь командовать парадом. Принимал его член Военного совета 10-й гвардейской армии генерал-майор Я. А. Доронин в сопровождении генерала А. Т. Стученко.

А через две недели я убыл к новому месту службы, навсегда сохранив добрую память о днях, прожитых в трудную пору среди гвардейцев замечательного соединения.

ДОРОГИ СМОЛЕНЩИНЫ

Во главе артиллерии корпуса. Угринские переправы. Код операции «Суворов». Наш сосед на рубеже Ленино – дивизия имени Костюшко

На предписаниях военных лет не было особых пометок, но каждое из них мы считали срочным. И когда мне объявили о назначении командующим артиллерией 61-го стрелкового корпуса, первым делом поинтересовался, куда предстоит ехать.

– Под Юхнов, – ответил офицер Главного управления кадров, оформлявший мои документы. – Там сосредоточивается хозяйство Крылова.

Имя Николая Ивановича Крылова хорошо было известно в войсках. Один из видных героев обороны Одессы, Севастополя и Сталинграда, он за два года войны приобрел большой боевой опыт и теперь возглавлял войска 21-й армии, в состав которой и входил 61-й стрелковый корпус.

Утром я получил в Москве предписание, а к вечеру наша машина, прогромыхав по деревянному мосту через Угру, остановилась у приземистого здания на окраине Юхнова. Здесь, на командном пункте армии, и состоялась моя первая встреча с Николаем Ивановичем Крыловым.

В просторной штабной комнате у большого стола с картой вели разговор несколько генералов и старших офицеров. Я представился. Из-за стола вышел невысокий коренастый человек в гимнастерке с плотно затянутым ремнем и портупеей. Это и был командарм.

– Ну вот, Александр Михайлович, – сказал Крылов, обращаясь к одному из генералов, – прошу любить и жаловать: к тебе пополнение. Ты по штату – корпусной командир, а твой новый помощник – уже командующий!

– Ильин, – назвал себя генерал-майор в кителе с орденом Ленина на груди и непонятно улыбнулся. А потом, повернувшись к командарму, продолжил разговор: – Жаль только, Николай Иванович, что новому командующему пока нельзя развернуться: корпусной артиллерии у нас нету.

– Стратегическое руководство вперед смотрит, товарищ Ильин, – посерьезнев, заметил командарм. – Будет и в корпусах штатная артиллерия. Налаженное военное хозяйство дает вооружение широким потоком. А пока держите своего начарта поближе к дивизиям, к полкам, к их артиллерии. Дела хватит. Всем нам скоро дел будет по горло.

Час спустя мы ехали с Александром Михайловичем Ильиным из штаба армии в Большую Еленку – на корпусной командный пункт. Мысли мои вновь и вновь возвращались к разговору у командарма. Короткий разговор, а и в нем немало пищи для раздумий. За последнее время в структуре войск произошли существенные изменения. Вновь вводились корпусные управления. Это означало, что прошли времена, когда у нас остро не хватало подготовленного командного состава для высших тактических соединений. Теперь общевойсковая армия состояла из трех стрелковых корпусов, каждый из которых включал три дивизии. Тем самым предполагалось достичь большей гибкости в управлении войсками в операциях. Возможности управления возросли.

Большая Еленка оказалась совсем небольшой деревушкой, на тридцать – сорок дворов, разбросанных вдоль живописных берегов Угры. Одна из просторных изб была оборудована под штаб. Здесь и состоялось мое знакомство с командирами дивизий. Едва Ильин назвал меня, как с лавки поднялся пожилой уже генерал-майор с тремя орденами Красного Знамени на гимнастерке.

– А, Великолепов, старый конник, как же, как же, знакомы, – поспешил он грузным шагом мне навстречу. – Помнишь?

Как же не помнить Иосифа Ивановича Хоруна! В 11-й кавдивизии, где мне пришлось осваивать азы командирской науки, он возглавлял 43-й Оренбургский кавалерийский полк. Старый рубака, прошедший многие фронты гражданской войны, а затем участник лихих рейдов против басмачей, Иосиф Иванович Хорун был для нас образцом кавалерийского командира, с равным успехом владевшего и саблей, и выездкой, и искусством руководства эскадронами на поле боя. Теперь же старый конник возглавляет 119-ю стрелковую дивизию.

Комкор познакомил меня с командиром 62-й стрелковой дивизии генерал-майором В. В. Ефремовым и командиром 51-й стрелковой дивизии полковником А. Я. Хвостовым.

– А это наш НШ, – комкор подвел меня к полковнику, сидевшему за столом, – Михаил Петрович Варюшин. Между прочим, академик.

В ту пору не так уж много офицеров имело академическое образование, и оно при знакомстве подчеркивалось. Впоследствии мне довелось не раз убеждаться в том, что М. П. Варюшин действительно обладал обширными военными знаниями и превосходно разбирался в специфике и возможностях артиллерийского оружия.

Войска 21-й армии готовились к боевым действиям. Тогда, в июле 1943 года, мы еще, естественно, не знали замыслов высшего военного командования относительно использования нашей армии. Эпицентр войны находился на Курской дуге, где 5 июля развернулось величайшее сражение. С неослабевающим вниманием следили мы за ходом этой битвы, справедливо полагая, что исход ее коренным образом изменит всю обстановку на советско-германском фронте.

Не сомневались мы и в том, что совсем скоро прервется затишье на нашем участке фронта. Во всяком случае, командующий 21-й армией генерал-лейтенант Н. И. Крылов не позволял нам особенно засиживаться в штабных избах. Он частенько наведывался в наш корпус, бывало и без предупреждения, дотошно вникал в дела и требовал упорнее вести подготовку к боевым действиям. Штаб корпуса, возглавляемый настойчивым и расчетливым Михаилом Петровичем Варюшиным, составил довольно плотный план боевой учебы соединений и частей. По жесткому графику проводились показные занятия, сборы командиров, учения и тренировки. Особое внимание уделялось отработке взаимодействия частей на поле боя, тактике использования артиллерии в наступлении.

Как уже говорилось, штатной артиллерии корпусного управления пока не было, и потому все мое внимание сосредоточивалось на подготовке артиллеристов дивизионного и полкового звена. Читатель уже знает, какое обширное артиллерийское хозяйство имеет стрелковая дивизия, а в корпусе их три. Словом, нашему корпусному штабу артиллерии хлопот хватало с избытком.

Штаб возглавлял энергичный подполковник А. М. Баскаков. Почти весь июль мы с ним провели в разъездах по артиллерийским частям и подразделениям. Нередко ездил я и с командиром корпуса генерал-майором А. М. Ильиным. Путь наш в дивизии обычно лежал через Угру. И каждый раз, проезжая по мосту и поглядывая с машины в реку, я невольно вспоминал события почти двухлетней давности, тяжелую переправу в октябре 1941 года. Александр Михайлович Ильин, с которым мы в этих поездках как-то сблизились, видимо, заметил, что меняется мое настроение при переезде через Угру. Однажды он, потрогав пальцем жесткую щеточку своих темных усов, сказал:

– Вижу, запали вам в память эти места. Ну, расскажите, как все это было.

– Да, не такой помнится мне Угра, Александр Михайлович, – ответил я. – Сейчас она веселая, светлая, и едем мы на «виллисе» по мосту. А тогда – ознобная стужа, река вздулась, свинцом отдает. И никаких тебе мостов…

Недолог путь от Юхнова до Большой Еленки, и обо всем, что испытали мы осенью сорок первого, не расскажешь.

В памятное утро начала фашистского генерального наступления на Москву – 2 октября 1941 года – начарт Западного фронта генерал-майор И. П. Камера взял меня с собой на передовую. Предполагалось, что к вечеру мы вернемся на командный пункт в Касню. Но возвратиться туда мне не довелось ни вечером того дня, ни на следующие сутки…

Три дня пробыл в полосе 19-й армии. В стык между нею и 30-й армией враг наносил особенно мощный удар. Без сна и отдыха метался я от одной позиции к другой, выполняя задания начарта по максимальному использованию артиллерии для задержки наседавших вражеских колонн. И самый малый успех в те дни приносил огромную радость. Помнится, 101-я танковая дивизия полковника Г. М. Михайлова придержала противника в районе Холм-Жирковского. Стремясь усилить контрудар танкистов, И. П. Камера приказал мне вывести туда «катюши» 10-го гвардейского минометного полка. Повел колонну к переднему краю. Линия фронта оказалась нечеткой. «Катюши» по тому времени были весьма секретным оружием.

Пришлось поволноваться, опасаясь, что враг захватит боевую новинку. Но все обошлось. А удар реактивных минометов нанес немалый урон фашистам, заметно облегчил положение 101-й танковой дивизии.

И тем не менее наши войска вынуждены были отходить. В небе господствовал враг. Фашистские летчики порой так низко проносились над дорогой, будто хотели раздавить нас колесами.

Однажды неподалеку от деревни Харино мою машину атаковал с бреющего фашистский самолет. Едва мы с водителем выскочили на дорогу и в два-три прыжка свалились на дно большой воронки, как громыхнул оглушительный взрыв. Авиабомба упала рядом, разворотив переднюю часть автомашины. Вскоре мы встретили штабную «эмку» и пересели в нее, намереваясь, как и велел генерал Камера, возвратиться на командный пункт фронта в Касню. Однако проехать по Минскому шоссе севернее Вязьмы, оказывается, невозможно: город, объятый пламенем, уже заняли гитлеровцы.

Решено было объехать Вязьму с юга, но и здесь впереди нас уже прошли вражеские танковые колонны. Ночью к нам присоединились три грузовика. На одной полуторке – пограничники, на двух других – бойцы наземных служб 163-го истребительного авиаполка. Я принял командование над этой группой. Двое суток мы колесили по проселочным дорогам, пытаясь пробиться на восток. И всюду натыкались на вражеские танковые и моторизованные колонны.

Фашистские самолеты кружились над лесами, снижались над рощами и оврагами, поэтому днем приходилось укрываться в лесных массивах и высылать вперед разведку. С наступлением темноты выступали, стараясь проскочить к линии фронта, а она все дальше уходила от нас на восток.

На рассвете 8 октября мы остановились в лесу около Греково: кончилось горючее. Возвратившиеся из разведки бойцы доложили, что по дорогам идут фашистские войска. Выход был один: уничтожить машины, чтобы они не достались врагу, и в пешем строю выходить из окружения. К тому времени кроме пограничников и авиаторов в нашем отряде оказалось немало других бойцов и командиров, примкнувших к нам по пути.

С болью в сердце мы привели в негодность машины.

Я приказал построить отряд и составить поименный список. В нем оказалось 120 человек. Мы разбили людей на взводы, назначив в каждый командира, а те в свою очередь создали отделения. Коммунистов и комсомольцев распределили по взводам равномерно.

К вечеру отряд двинулся на восток. 7 суток длился наш тяжкий марш по территории, занятой фашистами. Не буду греха таить: временами становилось не по себе. Угнетала неизвестность. Но бережно храня у сердца партбилет, я сознавал ответственность за судьбу отряда, и это помогало преодолеть возникавшее иногда чувство страха и неуверенности. Шли, как и раньше, ночами, ориентируясь по компасу и звездам. Понять пережитое нами сполна может лишь тот, кто сам испытал такое.

Глубокий след в моей памяти оставила ночь на 9 октября. Обстановка, в которой не исключалась возможность оказаться в руках врага, требовала особой осторожности. На привале у деревни Желтовка я сжег имевшиеся у меня справки, записки. Кое-кто советовал уничтожить или закопать все документы, а также снять знаки различия. Я категорически отверг эти предложения.

Днем мы провели разведку. Результаты оказались неутешительными: повсюду гитлеровцы. Разведчики привели старика колхозника.

– Тут в верстах четырех от Дрожжина, – сказал дед, – есть болото дремучее. Я хорошо знаю те места, покажу. Иного пути нету.

Не мешкая, отряд тронулся вперед. Я шел вслед старику и, признаться, еле поспевал за ним: так проворно скакал он с кочки на кочку. Однако вскоре ноги стали проваливаться в трясину, а грязная жижа – заливать за голенища. Сзади уже послышались нелестные реплики в мой адрес. А тут еще, как назло, в небе появился «мессершмитт». Росло томительное чувство тревоги. Но наш проводник шел уверенно и спокойно, порой оглядываясь и бросая мне ободряющее слово. До сих пор жалею, что не записал тогда фамилию этого самоотверженного человека.

И вот болото позади. Однако начались ранние сумерки.

– А теперь, сынки, держитесь на село Федулино, – сказал старик, указывая на северо-восток. – Так вы обойдете Угру слева. Через реку-то совсем худо теперь брод держать.

Увы, Угру нам миновать не удалось. Разведчики, ходившие к Федулино, обнаружили там фашистские танки и сильное сторожевое охранение на дорогах. Тогда я послал три группы разведать переправы. Вернулись назад только две группы. Одна выяснила, что мост есть лишь у Знаменки, но это намного южнее избранного нами маршрута, к тому же на мосту усиленная охрана. Вторая разведгруппа с помощью колхозников нашла брод.

Отряд двинулся к броду. Как доложил разведчик, дно здесь илистое, противоположный берег крутой, но глубина средняя – с головой вода не накроет.

Посоветовавшись со взводными, я приказал всем раздеться донага, обмундирование завернуть в шинель, при переправе узел и оружие держать над головой. Ночь была холодная, темные воды Угры пугали таинственностью, кто-то, не сдержавшись, крепко и громко ругнулся. И тут же справа и слева вдоль берега взвились осветительные ракеты, затрещали выстрелы.

Вступив босыми ногами в студеную воду, я почувствовал, как все тело пронзили иглы, а спину свела судорога. Тихо скомандовал: «За мной!» Команду, может быть, и не все услышали, но примеру последовали.

Уже почти у берега я провалился в яму и, хотя вытянул до предела шею, все же хлебнул воды. Боязнь намочить партбилет и пистолет с тремя последними патронами вызвала такое напряжение сил, что мне удалось удержать в руках увесистый узел, намочив только нижнюю часть его.

И вот один за другим бойцы вышли на берег, охваченный налетом заморозка. Впереди был лес, он и дал нам желанный приют.

Реку Угру, которая в том районе Смоленщины делает крутую петлю, пришлось преодолевать еще раз. Мне никогда не забыть той переправы.

Путь наш теперь лежал на северо-восток, наперерез шоссе Гжатск – Юхнов, словом, на Москву. Поблизости от районного центра Темкино отряд расположился в лесу на большой привал. Мы порядком продрогли и обессилели. Но подкрепиться было нечем: скудные запасы продовольствия давно иссякли, и приходилось довольствоваться грибами да овощами, собранными на брошенных огородах. Бойцы, высланные для осмотра лесной опушки, заметили, что кто-то прячется за стволами деревьев. Задержанный оказался местным пареньком. Лет пятнадцати, худой, с хмурым лицом и запавшими глазами. Потрепанное пальто было, видимо, отцовским, полы его почти касались земли. За пазухой у парня оказался топор, а в кармане – большой нож.

Выяснилось, что два дня назад фашисты, ворвавшиеся в деревню, на глазах у мальчика убили его отца и мать, а самого выбросили на улицу. Ночью он пробрался к дому, захватил одежду, разыскал топор и теперь бродит по лесу, выслеживает оккупантов-одиночек.

Мы хотели взять парня в отряд. Я обещал, что, как только перейдем линию фронта, направим его в глубокий тыл – учиться или определим воспитанником в воинскую часть. Мальчик внимательно слушал, порой улыбался, но снова и снова упрямо твердил:

– Отсюда не уйду. Здесь буду мстить.

И еще двое суток наш отряд с неимоверными трудностями пробивался к линии фронта. О, как пригодились при переходе сохранившиеся у меня карта и компас. С ними я не расставался. И сейчас, тридцать шесть лет спустя, эта карта перед глазами, на ее обороте читаю полустершуюся карандашную запись: «…16-го пограничного отряда: комроты старший лейтенант Ерохин, политрук Кузьмин, командир взвода лейтенант Мищенко и с ними двенадцать пограничников; 163-го истребительно-авиационного полка: военный инженер 2 ранга Ильин и с ним десять человек». Это первоначальный состав нашего отряда.

В полдень 13 октября 1941 года мы удачно перешли линию фронта и встретились с советскими войсками. Это произошло поблизости от села Тропарево, километрах в двенадцати южнее станции Бородино. В отряде осталось сорок семь человек.

Какое счастье оказаться среди своих! Но для проявлений радости не было времени. День на фронте выдался тяжелый. В небе не смолкал гул вражеских самолетов, по всему переднему краю обороны рвались снаряды и мины. Мы и выбрались благополучно, видимо, потому, что линия фронта на этом участке была в тот день нестабильной.

За околицей Тропарева я увидел, как на высотке расставлялись орудия. Естественно, поспешил туда и вскоре встретил знакомого артиллериста из штаба фронта полковника Н. И. Тимина.

– О, Великолепов, а тебя уже считают без вести пропавшим.

– Где сейчас штаб фронта?

– В районе Алабина, – ответил Тимин. – А я вот брошен сюда. Приказано организовать противотанковую оборону. Жмет, гадюка, танковыми клиньями. А силенок у нас мало. Видишь, что пошло в ход?

Поблизости бойцы оборудовали позицию для трехдюймовки образца 1900 года. Наверное, пушку эту, имевшую жесткий лафет, взяли из запасников старого арсенала…

Вспоминая теперь, летом 1943 года, о той тяжкой поре, когда враг стоял у ворот Москвы, я не мог не восхищаться большими переменами, происшедшими в армии за два года войны. В великой Курской битве, вступившей в решающую фазу, от ударов нашей артиллерии, как вкопанные, замирали, чадно дымя фашистские «тигры» и «пантеры». Как потом стало известно, оперативная плотность нашей артиллерии в битве на Курской дуге составляла от 45 до 60 стволов на километр фронта, а на участках прорыва – до 150 и более стволов!

Другим стал теперь и боевой настрой войск. Хотя решающие сражения проходили сейчас за 500–600 километров от нашего участка фронта, все мы, и бойцы и командиры, понимали, что скоро настанет и наш черед перейти в наступление. Ждали нетерпеливо!

И вот 4 августа 1943 года я получил приказ вывести артиллерийские полки 61-го стрелкового корпуса в полосу 10-й гвардейской армии, действующей в первом эшелоне войск фронта. Наша 21-я армия находилась во втором эшелоне. Но по установившимся тогда правилам артиллерия соединений второго эшелона привлекалась для усиления огневой мощи войск, прорывающих оборону противника.

Так началось наше участие в Смоленской наступательной операции, вошедшей в историю войны под кодовым наименованием «Суворов». Задача заключалась в том, чтобы нанести поражение армиям левого крыла фашистской группы армий «Центр», противостоящим Калининскому и Западному фронтам, овладеть рубежом Духовщина, Ярцево, Смоленск, Рославль и не допустить переброски вражеских дивизий с этого участка фронта на юг, где советские войска наносили главный удар. А надо сказать, сил у противника на смоленском направлении было немало – около 40 дивизий. Фашистское командование всячески держалось за смоленские ворота – полосу между Днепром и Западной Двиной, ибо недалеко отсюда была Москва, с другой стороны – близкий путь в Белоруссию и Польшу. Учитывая все это, фашисты приложили много усилий, чтобы хорошо укрепить свои позиции, используя лесисто-болотистую местность с изрядным количеством водных рубежей.

Начало операции было назначено на 7 августа. В распоряжении нашего штаба оставалось двое суток. А дел предстояло много. И главное из них – доразведать систему обороны противника, уточнить позиции его артиллерии, характер укреплений, а также решить все вопросы взаимодействия между артиллерией и пехотой.

Наши артиллерийские полки вошли в группы поддержки пехоты 65-й гвардейской стрелковой дивизии. И свой наблюдательный пункт я расположил рядом с НП командующего артиллерией этой дивизии.

За двое суток нам удалось пополнить и освежить сведения о противнике. Его главная оборонительная полоса имела глубину до 6–8 километров и была оборудована четырьмя линиями траншей. Через каждые 50–60 метров в траншеях имелись площадки для ручных пулеметов, а в 100 метрах от первой траншеи находились станковые пулеметы. Многие огневые точки были одеты в броню или бетон. За второй траншеей располагались позиции минометов. Перед первой и второй траншеями фашисты поставили проволочные и минные заграждения.

Однако полностью вскрыть систему обороны противника за такой короткий срок не удалось. А это крайне неприятное обстоятельство!

Командир стрелковой дивизии требовал компенсировать пробелы плотным огнем.

– Не жалей снарядов, Великолепов, – настаивал он. – Лучше подавим – быстрее пойдем!

Мне же вспоминались слова комкора.

– Следи за расходом боеприпасов! – напутствовал меня Александр Михайлович Ильин. – Скоро и наши дивизии вступят в бой. Артполки будут сразу же переключены на поддержку своих частей. А восполнить запасы снарядов, сам знаешь, нелегко.

И вот ко всему этому недостаточно разведана оборона противника. Планируя огни, штабу артиллерии приходилось скрупулезно подсчитывать стволы и снаряды, а подчас крепко спорить с общевойсковым штабом, который желал, чтобы чуть ли не каждый квадратный метр вражеских позиций был под прямым обстрелом.

На рассвете 7 августа все было готово. Я с нетерпением ожидал команды открыть огонь. Наконец началось. Канонада артиллерийской подготовки гремела 1 час 50 минут. А потом в атаку пошли гвардейцы 65-й стрелковой дивизии.

Почти двухчасовая артподготовка! Разве что новобранцу могла показаться она непрерывной пальбой из всех орудий, какие только есть в распоряжении начальства. Бывалые воины слышали во всем этом грохоте «звуки артиллерийской музыки». Ушли в прошлое времена, когда командиры ставили перед артиллерией задачи лишь по карте, без рекогносцировки, уточнения их на местности, когда орудия распределялись «по справедливости» – равномерно по всему участку фронта. Мы накопили опыт, использование артиллерии действительно становилось наукой и искусством.

Артиллерийская подготовка включала мощные огневые налеты по 5—10 минут каждый, периоды подавления и разрушения целей – от 20 минут до 1 часа. Поддержка атаки пехоты и танков обычно шла методом последовательного сосредоточения огня. Мы учли, что противник строит свою оборону по системе опорных пунктов и узлов сопротивления. Следовательно, без массирования артиллерии против этих пунктов и узлов, без гибкости в ее использовании настоящего боевого успеха достичь невозможно. Кстати, потому и возросла длительность артподготовки, что к 1943 году глубина и плотность вражеской обороны значительно увеличились. Так было на Курской дуге, почувствовали это и мы на своем участке фронта. И хоть есть у нас недостатки (вот и сейчас не до конца вскрыта система обороны противника), роль артиллерии возросла, многократно увеличился ее вклад в общее дело.

Пять дней и ночей шли упорные бои. Наконец на рубеже Веселуха, Слузна, Лука наметился успех. Враг поспешно перебрасывал сюда подкрепления с других участков фронта, но задержать натиск советских войск не смог. Вечером 12 августа немцы, прикрываясь сильными арьергардами, начали отход в южном и юго-западном направлении.

Тем же вечером мне позвонил командир корпуса генерал-майор А. М. Ильин:

– И наш час настал. С утра – в наступление. Как, сберег снаряды?

Первой из корпуса в прорыв вводилась 62-я стрелковая дивизия. Ей предстояло выходить из-за левого фланга 65-й гвардейской стрелковой дивизии, потому переключение наших артчастей на поддержку своих войск облегчалось. Штаб отдал соответствующие приказания командирам 89-го и 300-го артиллерийских полков.

Надо заметить, что к лету 1943 года в нашей тактике стало уже обычным движение в боевых порядках наступающей пехоты не только батарей стрелковых полков, но и подразделений специальных артиллерийских частей. И наступление батальонов 62-й дивизии утром 13 августа также сопровождалось огнем и колесами артиллерии 89-го и 300-го артполков. После полудня мне позвонил командир 62-й стрелковой дивизии генерал-майор В. В. Ефремов.

– Большое спасибо богу войны от матушки-пехоты, – весело начал Василий Владимирович. – Наш сто четвертый полк овладел деревней Горбачи, а триста шестой начал бой за деревню Лог. Очень способствуют артиллеристы. – И после паузы комдив добавил традиционное: – Ты уж не жалей снарядов.

Жалей не жалей, а дело действительно во многом зависит от пробивной мощи наступающих войск. Впереди рубеж Потапово, Нестеры. Села расположены у рокадных дорог, прикрыты высотами. Фашисты превратили их в сильные узлы сопротивления. Пленные из 20-й мотодивизии и 131-й пехотной дивизии гитлеровцев показали, что их части имеют приказ удержать этот рубеж во что бы то ни стало.

Наши стрелки попытались штурмом взять высоты перед селами, но вынуждены были залечь под сильнейшим артиллерийским огнем. Мы уже знали расположение вражеских батарей, но пока не могли достать их своей артиллерией.

– Эх, сейчас бы шестидюймовок штук девять, разнесли бы их, гадов, в щепки, – мечтательно говорил начальник нашего штаба подполковник А. М. Баскаков.

На фронте не очень-то радуются назойливым просьбам о помощи, и потому не раз и не два подумал, прежде чем выйти на связь с командующим артиллерией армии генерал-майором В. А. Сухотиным. Может быть, потому и решился, что знал спокойный характер этого немолодого, много повидавшего человека. Но попал не на Сухотина, а на начальника штаба полковника М. М. Мякишева, офицера темпераментного, резкого в суждениях.