Текст книги "Счастье рядом"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
2
Из ложи, где сидели Жизнёва и Андрей, хорошо были видны сцена и почти весь партер. Татьяна Васильевна кивала головой знакомым, несколько раз пришлось поздороваться Андрею.
– Вы не боитесь, что нас видят вместе? – шутливо спросила она, наклоняясь к самому у;<у Андрея. – Я ведь никогда не была вашей подчиненной. И больше того – сегодня получила расчет.
– Как, уже?! – Ответа Андрей не услышал: из полуосвещенной оркестровой раковины сквозь стихавший говор публики поползли звуки увертюры.
Спектакль начался многоголосым хоровым прологом. По сцене с заученными жестами передвигались актеры, они о чем-то пели, выражали какие-то страсти, но все это проходило мимо внимания Андрея. Взгляд его все чаще останавливался на Татьяне Васильевне. Он смотрел на ее профиль – на прямой нос, блестящие глаза с узкими полосками бровей, каштановые локоны, чуть вытянутые губы. Он видел, как лицо ее живо отражало все происходившее на сцене, как вздрагивали уголки губ, обнаруживая ямочку на щеке.
Дождавшись антракта, Андрей снова заговорил о том, что так взволновало его. Неужели она все-таки уезжает?
– Переезжать мы будем не так скоро, – успокоила она. – Но на всякий случай мне приказано быть наготове. Ведь сколько еще нужно переделать дел, прежде чем сдвинуться с места. Я-то знаю, что вся тяжесть ляжет на меня. Георгий ни вагон достать, ни ящики упаковать – ничего не сможет. Тут нужна моя энергия! – Татьяна Васильевна рассмеялась и лукаво спросила:
– Уж не жалеете ли вы?.. Я так и знала, потому что никогда не сомневалась в вас. И мне жаль...
Ей захотелось сказать о том хорошем отношении к Андрею, которое появилось у нее еще в первые дни его работы в радио комитете. Почему-то ей всегда казалось, что он очень одинок и даже обижен судьбой, что именно она должна была позаботиться и о его настроении, и о том, чтобы все у него было хорошо. Но стоило ли говорить об этом?..
– И мне жаль, – повторила она. – Вот и город стал, как родной. Он для меня особенно знаменателен: здесь родился мой сын! Я уже решила: в ближайший отпуск обязательно приеду вместе с ним сюда, на его родину...
– А как вам опера? – неожиданно переменила разговор Татьяна Васильевна. – Может быть, мы уйдем? Сегодня чудесный вечер, к тому же мне надо зайти в студию, там остались мои книги.
Андрею было ровным счетом все равно, оставаться ли в театре или идти по улицам – лишь бы Татьяна Васильевна была рядом.
В театральном сквере зажглись фонари. Сумеречное небо было темно-синим, почти черным. Андрей и Татьяна Васильевна шли рядом, изредка обмениваясь малозначительными фразами. Молчание не сковывало их и не разъединяло. Они незаметно дошли до студии, поднялись на второй этаж и остановились у дверей с надписью «Вход посторонним воспрещен».
– Вот я уже и посторонняя, – улыбнулась Татьяна Васильевна и нажала кнопку звонка. – Мы, кажется, впервые приходим сюда вместе и в такой поздний час? Андрей не успел ответить: в дверях появилась белокурая кудрявая голова Оли Комлевой.
– Привет, барашек! – улыбаясь широкой доброй улыбкой, сказал Андрей. Он шагнул в фойе и увидел Яснова, склонившегося над шахматной доской.
– А, и ты тут, ясноглазый юноша! С кем сражаешься?
– Да вот, отбиваюсь от Оли – смотри, как обчистила!
Андрей, пошутив над тем, что еще не известно, кто от кого отбивается, прошел в студию и начал перелистывать утренние передачи. Татьяна Васильевна достала со шкафа книги, тщательно упаковала их в бумагу, перевязала шпагатом.
– Ну вот, кажется, все в порядке. – Жизнёва, взглянула на Олю, которая все это время не отрывала от нее глаз.
– Не смотри так грустно, еще увидимся! А теперь закрой за мной. Счастливо! До свидания, Юра! – помахала, она пальцами свободной руки Яснову и, проходя мимо открытой двери студии, крикнула: – Андрей Игнатьевич, вы остаетесь?
Андрей, казалось, только и ждал этого вопроса. Он захлопнул папку с текстами передач и вышел в фойе. Нет, все, что ему было нужно, он сделал. Пусть заодно закроют и за ним.
Небо над городом стало совсем черным, на нем ярко горели звезды. На какое-то мгновение Андрей вспомнил Иринку, ее слова: «Когда увидишь нашу звезду, думай, что и я смотрю на нее!», но сразу же заставил себя забыть о ней. Он бережно взял Татьяну Васильевну под руку и спросил: почему они не встретились раньше?
– Я только что подумала об этом. Всего на четыре года!
Они повернули на Молодежный проспект и пошли вниз, к набережной. где-то поблизости, в переулке, был дом, в котором жила Жизнёва. Вот и он, мрачный, погрузившийся в сон, только на третьем этаже светилось оранжевое окно.
– Мама не спит, – тихо сказала Жизнёва, – ждет свою дочку.
Андрей пожал ее руку, и они остановились у подъезда глядя друг другу в глаза. Не зная, что сказать на прощанье, он снова протянул руку.
– В нашем подъезде не горит свет, – сказала Татьяна Васильевна. – Подождите меня внизу, пока я доберусь до своей площадки.
Хлопнула наружная дверь, и они оказались в темноте.
– Спокойной ночи! – прошептала Жизнёва, и Андрей вдруг почувствовал, как ему не хотелось расставаться с ней ни сейчас, ни завтра, никогда. Вместо ответа он прильнул к ее теплой щеке, стал целовать губы, лоб, глаза. Татьяна Васильевна порывисто сжала его руку и гулко застучала каблуками по каменным ступеням. Ее шаги слышались все слабее и наконец совсем стихли за хлопнувшей вверху дверью. Андрей постоял еще немного и вышел на пустынную улицу. На звездном небе начали обрисовываться контуры домов, их остроконечные шпили, купола церквей. Никогда раньше не замечал он всех этих причуд архитектуры, гармоничной стройности улиц, размаха площадей. И сам воздух не был таким легким и опьяняющим. Новый день рождался необычно радостным, непохожим на все прежние дни.
Глава девятая
1
К концу дня в работе радиовещателей наступил час пик. Выпускающий чуть ли не бегом сновал из комнаты в комнату, требуя от редакторов немедленной сдачи последних материалов. Затем устремлялся в дальний конец коридора, где светлела дверь кабинета Хмелева, нес ему тексты для просмотра и утверждения. И снова его высокая худая фигура появлялась в коридоре. Он подходил к участникам передач, вручал им копии выступлений, сопровождал в студию.
Войдя в свою комнату, Андрей увидел Мальгина. Он склонился над кипой стенограмм – промышленная редакция готовила отчет с экономической конференции угольщиков. Андрей взял часть стенограмм и принялся за работу. В течение двух часов ни Мальгин ни Широков не нарушали тишины, только слышался шорох перелистываемой бумаги и скрип перьев.
Наконец Андрей встал, с хрустом потянулся и пошел в студию монтировать репортаж.
Несмотря на вечерний час, у аппаратов еще шла работа. Александра Павловна и Яснов приводили в порядок запись концерта. Хмелев, вооружившись наушниками, прослушивал утренние передачи. Виктор Громов снял отслушанную запись и заряжал магнитофон новой кассетой. Был здесь и Плотников, он сам орудовал ножницами и клеем, надеясь спасти снятое сектором выпуска выступление.
Андрей постоял возле хлопочущих людей и снова пошел в редакцию. Немного спустя появился Мальгин, с французской булкой и куском колбасы.
– Жена уехала в командировку, – пояснил он. – Приходится переходить на самообслуживание. Угощайся!
– Теперь тебя тоже некому кормить – Татьяны Васильевны тю-тю, – хитро подмигнул он. – А жаль!
Андрей согласился:
– Что верно, то верно! Где найдешь такого диктора! Вот репортаж надо монтировать – хоть сам записывайся.
– И вообще хорошая баба, – еле выговорил Мальгин переполненным ртом.
– Человек!
– Вот я и говорю. А насчет репортажей она была мастер. Помню, давали передачу по проводам о бригадире Федотове. Молодой каменщик, а работал здорово. Бригада у него комплексная, человек двадцать пять. Ну, а Петров ведь говорить не может – попросил Жизнёву. Сам ходит за ней по пятам, шепчет вопросы, а она повторяет их вслух. Федотов отвечает. И идет репортаж как по маслу. Рассказал Федотов о своей бригаде, ну как там организован труд и прочее. А Петрову хочется показать бригадира всесторонне, интересуется ли передовой бригадир тем, кто где учится, кто как живет. А в бригаде, считай, одни девчата и в общежитии вместе живут. Вот Петров и нашептал Жизнёвой, бывает ли бригадир в общежитии. И она как ни в чем не бывало повторяет: «В общежитии вы, конечно, бываете, и как часто?» А он смутился, весь покраснел и ответил: «Что вы, я женатый...»
Мальгин залился беззвучным смехом.
– Вот как мы работали, Андрей Игнатьевич, а сейчас что – техника! Получилось не так – чик и вырезал. А то еще – День артиллерии отмечали, этак лет десять назад. Нашли замечательный боевой расчет. И гаубица, можно сказать, историческая. Отлили ее на Уральском заводе, и прошла она по дорогам войны до самого Берлина. Есть о чем рассказать, а как? Магнитофонов-то не было. Думали-думали, решили договориться с гарнизонным начальством, чтобы гаубицу эту вместе с расчетом доставить к нам во двор. И вот, как сейчас помню, – мороз, звезды на небе горят. Вышли мы во двор, установили микрофон и ждем. Вдруг не приедут? Только подумал об этом, смотрю с Молодежного проспекта поворачивает студебеккер, и сзади у него прицеплена гаубица. Ну и махина! Заехали к нам во двор – аж снег скрипит под колесами. Все мы, конечно, обрадовались: артиллеристы приехали, значит, передача будет. Забегали по двору, показываем, куда ставить эту пушку, чтобы все команды боевого учения были слышны в микрофон. Один Хмелев ходит мрачный: «Зря затеяли эту штуку – все стекла вылетят».
А старший лейтенант, молоденький такой, но бравый, успокаивает: «Мы ее так развернем, что давление воздуха будет направлено в сторону площади».
Ну, уж если так говорит специалист, чего нам беспокоиться. Началась репетиция. Репортер наговаривает о том, что наши микрофоны установлены на участке, где артиллерийский расчет проводит очередные боевые учения. Перечисляет фамилии отличников боевой и политической подготовки, ну и, само собой, расписывает знаменитую гаубицу. А солдаты прямо-таки молодцы. Только, прозвучит команда – все номера расчета приходят в движение. Не успеешь оглянуться, а пушка уже заряжена.
– Огонь! – кричит старший лейтенант, и тут же производится воображаемый выстрел.
Но вот пришло время передачи. Включили микрофон. Я побежал в аппаратную послушать, как пойдет репортаж. Началось, как задумали: репортер поясняет, четко доносится команда. И вдруг, как только лейтенант крикнул: «Огонь!», – все зазвенело, здание дрогнуло, на обоих этажах посыпались стекла, выскочили блоки усилителей. Кругом – темнота. И тишина, как будто все вымерли...
Мальгин, заметив, что Андрей смеется, остановился на полуслове.
– Теперь и мне смешно, а вот тогда было не до смеха.
– Ну и как?
– Что как, объявили перерыв по техническим причинам и минут через пять начали другую передачу.
– Да... – продолжал Мальгин. – Много было курьезного, когда работали без магнитофонов. Чтобы подогнать ко времени репортаж, чего только ни придумывали. Жизнь не остановишь, а пройдет событие, рассказывать о нем уже поздно. Вот и шли на нарушения – конвейер останавливали, паровозы задерживали и даже на две минуты остановили дуплекс—цех. Ладно, люди навстречу шли, понимали, что пропаганда – тоже дело важное.
С этим нельзя было не согласиться. «И было, что пропагандировать!» – подумал Андрей. Даже из Петиного рассказа было видно, насколько жизнь ушла вперед. Сегодня магнитофоны не только в студиях и в быту – они фиксируют сигналы спутников, а может быть, завтра увековечат голос человека, который впервые поднимется в межзвездный мир...
Вместе с Громовым Андрей быстро смонтировал репортаж, а когда вернулся в редакцию, Мальгина уже не было. Теперь никто не мешал позвонить Татьяне Васильевне. Он набрал номер и услышал незнакомый женский голос:
– Квартира Жизнёвых слушает.
«Мать!» – догадался Андрей и попросил позвать Татьяну Васильевну.
– Она в ванной, молодой человек. Позвоните чуть позже. Минуточку! Вот она вышла. Передаю трубку.
Около самого уха зазвучал голос Тани. Андрей почти физически ощутил ее теплое дыхание, явственно увидел задорную белозубую улыбку. Да, она принимала ванну. Самочувствие великолепное! А насчет прогулки – с удовольствием бы, но все-таки после душа...
– Приходи лучше завтра к нам, – заканчивала она разговор. – В это же время. Соберется несколько старых друзей, и будет самое вкусное мясо – жареная утка. Только не суди строго: буду готовить сама. Неожиданное приглашение Тани взволновало. Прийти к ней в дом, увидеть, как она живет, – всё это было заманчивым и одновременно вызывало робость. И все же он радовался предстоящей встрече, хотел, чтобы быстрее прошли сутки.
2
Из открытого окна, через тяжелую сетку кремового тюля, доносилась музыка, слышались голоса прохожих. Там, в густой синеве осеннего вечера, жил большой северный город, щедро разбросавший гирлянды огней. Разноголосый взрыв смеха долетел до второго этажа столь отчетливо, что показалось – люди смеялись здесь, в комнате. Потом упруго зазвенела гитара, и дуэт молодых голосов запел популярную песню о Заречной улице.
И вот навстречу песне, навстречу освежающей вечерней прохладе потянулась маленькая пухлая рука в полосатом рукаве пижамы, а за ней седеющий бобрик, выпуклый круглый лоб с выкатившимися из-под него тяжелыми глазами, чуть отвисшая в пренебрежительной гримасе губа.
Рука отбросила тюль и, нащупав скобку, плотно придвинула оконную раму, закрыв доступ и песне, и звонким голосам прохожих.
– Что, Тиша, сквозит? – спросила Мария Степановна, внимательно посмотрев на мужа поверх очков.
– Надоел этот сброд. Шляются до позднего вечера, – ответил Тихон Александрович и вернулся на прежнее место возле круглого стола, который был превращен теперь в кухонный. Здесь стояли лоток с тестом, корыто с рубленым мясом, железные листы, посыпанные мукой.
Супруги Буровы делали пельмени. На обоих были надеты фартуки. Мария Степановна держала в руках деревянную скалку, а Тихон Александрович ложку, на язычке которой краснело рубленое мясо. Он умело переворачивал ее так, что на краешке тонкого сочня оставалось мясо, а затем защипывал края, прогибал большим пальцем спинку и клал готовый пельмень на лист.
– Сколько штук будем делать, Марьяша?
– Пятьсот – за глаза. Всех гостей-то – Ковровы да твой московский журналист. А надо бы посолиднее. Тебе сегодня ровно пятьдесят.
– Не то время, Марьяша. Работа!.. Вот и на совещании сегодня вопрос ставился очень серьезно.
– Выступал?
– Пришлось выступить. Областное совещание по идеологии – и нам здесь принадлежит не последнее место.
Мария Степановна понимающе кивнула головой, гордясь своим мужем и высоким положением, которое он занимал.
– Еще сто штук, – подвел итог Буров. – По семь десятков на брата, остальные в холодильник.
– Как же по семь? Пять человек – приходится по сотне.
– Я думаю, Фролов придет не один. Он же театрал и москвич, наверняка пригласит какую-нибудь звезду.
– Вот это уж мне не нравится, – сказала Мария Степановна, разбавляя мясо водой. – Если уж холостяк, так и будь им.
– В Северогорске ты рассуждала по-другому. Вспомни нашего режиссера.
– Толю? – И перед воображением супруги Бурова предстал моложавый человек с продолговатым костистым лицом, большим носом с горбинкой и расплывшимся в улыбке ртом. Он был всегда подчеркнуто учтив и предупредителен, рассказывал много забавных и всегда оригинальных историй из жизни актеров, писателей и художников столицы, но никогда не упоминал о местном драматическом театре, где работал. Создавалось впечатление, что он там вообще не бывал и в городе жил не постоянно, а находился проездом. До какой-то степени это и в самом деле было так, он даже не перевез семью, которая занимала квартиру в Ленинграде. И в то же время не скучал о ней. У него всегда было много поклонниц. В доме Буровых он появлялся с ведущими артистками театра и с девушками из самодеятельного кружка, которым руководил. Всему этому Мария Степановна не придавала значения. Частый гость приносил в скучный дом Буровых оживление. Из его рассказов Мария Степановна узнавала много любопытного, о чем она никогда не слыхала раньше. И еще ей льстили внимательное, даже изысканное обращение Анатолия, его манеры: он целовал руку, всегда подчеркнуто пропускал ее вперед, подставлял стул... Но это было прежде. Ей тогда было меньше лет, да и Тихон Александрович занимал совершенно другой пост. Одно дело – городской отдел культуры, где театры и клубы, и другое – идеология. Ее даже пугало это слишком серьезное и не совсем понятное слово. Ясным лишь был вывод: теперь нужно относиться к выбору друзей дома строже, чтобы это ни в коем случае не отразилось на авторитете мужа. В конце концов идеология или не идеология, а получал теперь Тиша чуть ли не в три раза больше. Этого тоже нельзя забывать.
«Ковровы – ничего, продолжала рассуждать про себя Мария Степановна, – как-никак – очень давние знакомые. А вот что из себя представляет Виктор Иванович Фролов – это для нее оставалось пока загадкой. Одно, что племянник известного всей стране ученого. Тихон много раз говорил о его связях в Москве, но пока это только разговоры...
У входной двери прозвенел звонок. «Это Ковровы», – подумала Мария Степановна. Она сняла одной рукой фартук, другой схватила лист с пельменями и побежала на кухню. Засуетился и Буров, поспешно собирая со стола все остальное. Только когда звонок повторился трижды, дверь была открыта, и радушно улыбавшиеся супруги начали наперебой приглашать гостей. Станислав Павлович Ковров, высокий сухощавый человек в очках, с незапамятных времен работал инспектором областного управления культуры, его жена Евгения Михайловна, раздобревшая, но молодящаяся женщина, была старшим кассиром оперного театра. С первого взгляда трудно было определить, сколько Евгении Михайловне лет, точно так же, как и Станиславу Павловичу, оба они были жизнерадостными, подвижными.
– Наш скромный подарок! – воскликнул Ковров, протягивая имениннику крошечную коробочку. При этом он вытянулся в струнку и чуть согнул голову.
В коробке оказался миниатюрный радиоприемник, изящно оформленный белой пластмассой и поблескивающий никелированной надписью «Брюссель». Под восторженные возгласы Буровых все устремились в столовую. Тихон Александрович выдернул из штепселя шнур настольной лампы и включил приемник. В это время снова раздался звонок. Мария Степановна открыла дверь и увидела перед собой высокого широкоплечего человека в модном сером пальто и рядом с ним стройную блондинку с сильно накрашенными губами и ресницами.
– А, Виктор Иванович! – пробасил Буров, появившийся в прихожей. – Раздевайтесь. Проходите вот сюда. Знакомьтесь! Станислав Павлович... Евгения Михайловна...
– А мы знакомы! – обрадовалась Коврова. – Здравствуйте, Людочка! Не ожидала. А с вами, молодой человек, рада познакомиться!
Фролов, неуклюже ступая между тесно установленными стульями, протянул свою большую руку вначале Евгении Михайловне, затем Станиславу Павловичу. Здороваясь с ними, он вяло улыбался большим ртом, покорно опуская голову с редкими волосами на темени и затылке...
Мария Степановна, внимательно наблюдавшая за Фроловым, отметила для себя большое сходство его с северогорским режиссером. И это приятно обрадовало. Наконец гости расселись за столом, и среди тарелок, графинов и рюмок появилось круглое, с золотым ободком блюдо. От пельменей поднимался пар.
– Какая красота! – протянул Фролов, потирая руки. Но тут же щелкнул себя по лбу: – А наш презент! Ай-яй-яй, мы совсем забыли о подарке.
Фролов выбрался из-за стола и, проковыляв в прихожую, скоро вернулся с квадратной коробкой в руках.
– Вот, Тихон Александрович! Это не что иное, как барометр. Пусть он всегда показывает ясную погоду.
– Но не Великую сушь! – вставил Станислав Павлович. – Иначе мы никогда не выпьем.
Все рассмеялись, и после этого возникло то единодушие компании, которое среди малознакомых людей появляется не сразу.
– За славное пятидесятилетие! – крикнул Ковров. Все встали и чокнулись.
Быстро исчезали с блюда пельмени. Все хвалили мастерство хозяйки, в меру шутили и, наливая новые рюмки, произносили новые тосты.
В перерыве перед чаем мужчины закурили. Не курил один Фролов. Он занял по меньшей мере полдивана и, закинув ногу на ногу, перелистывал «Историю искусства».
Людочка тем временем нашла общий язык с Ковровой и оживленно обменивалась с ней мнениями о новой премьере.
Вскоре в центре разговора оказался Василий Васильевич Каретников. По утверждению обеих, он покорил публику.
– Кстати, он женится на концертмейстерше филармонии, – заметила Коврова.
– Как же он может жениться на замужней женщине?
– Ах, вот как!?
– Ну, конечно! Муж ее, кажется, сын какого-то крупного инженера. Очень солидный дом, Зоя сама мне рассказывала.
– Я просто удивлена, – сконфуженно сказала Евгения Михайловна, – но то, что он женится, – мне известно из достоверных источников...
– Нет, нет, уверяю вас, – возражала Людочка. – Может быть, таким же образом женится на дикторе Жизнёвой ваш Широков? – уже обращаясь к Бурову, спросила она.
Тихон Александрович, ничего не поняв, вопросительно посмотрел на Фролова, затем опять на Людочку.
– Я знаю только одно, – наконец выговорил он, – что Татьяна Васильевна у нас не работает.
– Что вы говорите!? – всплеснула руками Евгения Михайловна. – Это же лучший диктор! А почему?
– У нее переводят мужа, кажется, в Харьков.
– Но почему же вы все-таки заговорили о каком-то Широкове!? – желая до конца удовлетворить свое любопытство, спросила Евгения Михайловна.
– Просто я видела их вместе в театре, и, судя по всему, они совсем не случайно там встретились. Да и каждый сказал бы, взглянув на них, что это трогательно влюбленная пара.
Не в меру разговорившаяся Людочка не преминула дурно отозваться об Андрее Широкове. Оказывается, ей пришлось побывать с ним в компании в одном приличном доме, и вел он себя безобразно – заносчив, неприветлив, дело дошло до того, что даже оскорбил хозяев.
– Не знаю, умеет ли он себя вести, – растягивая слова, сказал Фролов, – но то, что у него не хватает общей культуры, – это абсолютно точно. Да и где ее взять, – обратился он к Тихону Александровичу, – если наш главный редактор сам весьма заурядная личность.
Бурову, который недолюбливал и Хмелева, и Широкова, думать о них в этот вечер не хотелось, и он предложил поговорить о чем-нибудь другом.
– Ну, конечно, нельзя же все время говорить об одной работе, – поддержала Мария Степановна. – Виктор Иванович, расскажите лучше о Москве. Как живет наша столица? Я так давно там не была...
– Виктор Иванович, – перебила Бурову Евгения Михайловна, – правда, что ваш дядя одним из первых получил звание Героя Социалистического Труда?
Фролов выпрямился и, подавшись вперед, сказал серьезно и сосредоточенно:
– Видите ли, о моем дяде можно говорить до бесконечности. Живет он сейчас в Москве, преподает в академии. Недавно, между прочим, вышел в свет его новый труд...
Людочка, с подчеркнутым вниманием следившая за рассказом Фролова, тоже не преминула задать вопрос:
– Витюша, ваш дядя, очевидно, не раз бывал за границей?
Фролов ухмыльнулся и ответил покровительственно:
– Это само собой разумеется. Впрочем, где ему пришлось побывать, я не скажу. Жили мы в разных городах. Встретился я с ним уже будучи студентом. Но дядюшка мой, конечно, впечатление производит. Импозантность, эрудиция... И чего вы хотите – ученый с мировым именем.
Буров, любивший по каждому поводу вспоминать эпизоды из своей жизни или услышанные им когда-то от других людей, сказал, что ему приходилось встречаться с подобными учеными.
– Вот, например, Василий Федорович Девятков. Ты помнишь, Марьяша, профессора Девяткова? Он приезжал в Северогорск читать лекции. Вот я сейчас покажу вам карточки, где мы с ним сфотографировались. – Буров подошел к письменному столу и принялся искать фотографии, но ему помешала Мария Степановна.
– Да оставь ты, Тиша, пора пить чай. Однако накурили же!..
– А почему вы не откроете окно? – удивилась Людочка.
– Ну, конечно! – поддержала Евгения Михайловна. – На улице сегодня благодать, можно подумать, что вернулось лето.
Выполняя желание гостей, Буров подошел к окну и приоткрыл створку. Чуть подувая и заставляя вздрагивать тюлевую штору, в комнату потянулся освежающий холодок, навстречу ему, тоже вздрагивая и на мгновение застывая на месте, потекли сизые струи табачного дыма.
