Текст книги "Счастье рядом"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
3
Какой бы ни была образцовой больница – вестибюль ее всегда придавлен тоскливой тишиной. Не помогают тут ни фикусы и пальмы в пузатых кадушках, ни массивные диваны – они не вносят ни тепла, ни света... Но вот появился Хмелев. Он быстро спускался по лестнице – смуглый, в длинном халате, как турецкий паша. Андрей увидел его улыбавшиеся глаза, и вестибюль словно повеселел.
Хмелев протянул руку, усадил Андрея под развесистым фикусом.
– Привет, орел! Слыхал, слыхал... Ну и что думаешь делать?
– Драться насмерть, – улыбаясь ответил Андрей.
– Молодец! А как?
– На ближайшем собрании разнесу его в дым. Думаю, все поймут, чем он дышит.
– Опять молодец, только не считай Бурова круглым дураком. В чем-чем, а в интригах он – гений.
– Скажу и об этом.
– А если он обвинит тебя во всех смертных грехах? Как тогда?
– Кто ему поверит?
– Уже верят. Перед тем, как угодить в сей храм, я побывал у Кравчука. Вопрос поставил ребром, но и он забил мне ряд гвоздей. А их ведь надо вытаскивать, каждый по отдельности. Вовремя не вытащишь – могут колеса спустить. Иди потом узнавай, что за гвоздь и кто тебе его подставил.
– Что же все-таки сказал Кравчук?
– Сказал – будем слушать на бюро.
– Давно пора!
– Пора, но это не фунт изюму. Тут все зависит от того, как разберутся, кто будет готовить вопрос и кто докладывать.
– Бюро все равно поддержит.
– Это факт, но тут не должно быть полумеры. Бурова надо снимать. Как властолюбивого самодура, бездельника и склочника, как, наконец, бездарную личность. Просто нахлобучка – не решение вопроса. Еще больше наломает дров.
– Его должны освободить, – уверенно сказал Андрей.
– Его должны, а вот тебя уже освободили. – Хмелев по-доброму усмехнулся. – Ничего, ничего. Борьба без жертв не бывает. Главное – не дрейфь!
– Мне-то что, а вот ты?..
– Я тоже не из трусливого десятка. В партию вступал на передовой и, как видишь, – жив. Одно обидно: там было ясно, где враги, а где друзья. Бей больше числом, и вся задача. А тут... Нет, видно, никогда я не пойму таких людей. Простой истины не возьмут в толк – все мы и живем-то ради великого братства людей. Ведь не за горами время, когда не будет самой основы для появления так называемых отрицательных личностей. Понимаешь? Тогда не услышишь на каждом шагу: этот человек – душа, а этот – дрянь. Будут просто – люди...
– Это верно.
– Еще бы!
– Папиросы есть? – неожиданно спросил Хмелев.
Андрей протянул пачку.
Оглянувшись по сторонам, Леонид Петрович закурил и сделал несколько глубоких затяжек.
– А сегодня, пожалуйста, воюй, доказывай свою правоту, в драке обеспечивай человеческую жизнь. На собрании я буду. Мнение коллектива перед бюро – важное, дело. Но и ты не будь благодушным. На что такой человек, как Кравчук, и то кое в чем усомнился. Знаю, говорит, Широкова, хороший парень, но почему к нему без конца худая слава липнет? Мне-то понятно: ты и думать ни о чем не думаешь, крутишься с передачами, а другие в это время тебе славу создают. Не зря говорится: добрая слава у порога лежит, а худая – по дорожке бежит.
– О чем опять? – поинтересовался Андрей.
– О чем? Неужели не ясно?
– А все-таки?
– Обо всем помаленьку. Приписали тебе распутную жизнь. На эту удочку всегда клюет. Бессонову – хлебом не корми, только подавай скандалиус грандиозус. Ладно, что эта история была мне известна.
– С очерком о Жеке?
– И с очерком, и с тем, как на работу ее устраивал. Кстати, где она?
– Насколько мне известно, живет с родными. Работает. А что Кравчук?
– Обещал быть на собрании. Я его понимаю: тут, не выслушав народ, концов не распутаешь. В общем, не будем гадать. Уж коли заварилась такая каша, надо ее честно расхлебывать.
Глава двадцать третья
1
Зимние месяцы пролетели, как один день. Наступила поздняя уральская весна. На центральных улицах го рода обнажился асфальт, обсохли крыши. В полдень, когда пригревало солнце, казалось, что пришло лето, только голые, еще не зазеленевшие деревья и по– весеннему легкий воздух выдавали истинное время года. А на окраинах единоборство сил природы ожесточенно продолжалось. Почерневшие от дыма снежные сугробы цепко припали к обочинам дорог, ощетинились сверкавшим на солнце панцирем во дворах и скверах, острые копья сосулек угрожающе нацелились в мутные лунки, образованные капелью. Неугомонные ручьи, ободренные все выше подымавшимся солнцем, яростно подтачивали последние оплоты зимы. С торжествующим звоном выносились они из подворотен, пробивали дорогу в обледеневшем снегу и, вливаясь в общий бурливый поток, ликовали победу. Единоборство шло и в воздухе. Зябкая сырость, подымавшаяся от земли, проникали в теплые, сухие потоки, наполняя воздух легким запахом весны.
Андрей стоял возле дома и помогал ребятишкам пропускать через «Ниагарский» водопад скоростные корабли. Трость с медным наконечником пришлась кстати. Килевые и плоскодонные лодчонки извлекались из самых опасных водоворотов и снова продолжали путь. С наступлением весенней погоды нога начала ныть и отекать. Пришлось снова вооружиться тростью. Особенно тяжело было подниматься по лестнице. На каждую ступеньку больную ногу приходилось подтаскивать, опираясь на палку.
Увидев Андрея, Федор Митрофанович Кондратов сказал:
– И это называется культурный молодой человек! Да тебе немедленно надо ложиться в больницу или ехать на курорт. Сколько можно говорить? Останешься без ноги!
– Не останусь! – храбрился Андрей, вытирая со лба пот и тяжело переводя дух.
Федор Митрофанович стоял перед Андреем в прихожей подбоченясь и буравил его сердитым взглядом.
– Не я буду Федор Кондратов, – наконец сказал он, – если нынче же не отправлю тебя на курорт. Андрей улыбнулся, сел на стул и почувствовал полное облегчение: нога как будто и не болела. Сел и Кондратов. Оба, не сговариваясь, закурили.
– Ну как, решено?
– Куда я поеду? Путевку достать не так просто.
– А ты без путевки. Снимешь комнату, лечение купишь.
С доводами Кондратова Андрей был согласен. Ему и самому было ясно, что лечиться надо. Все складывалось так, что давнее стремление поехать на юг могло, наконец, осуществиться. Удерживала привычка к трудовому ритму редакции, постоянная забота о передачах, которые должны были день за днем выходить в эфир. После заседания бюро обкома работы прибавилось. Нужно было устранять недостатки и помогать Хмелеву, который и без того вынес на своих плечах нечеловеческую нагрузку. Последние месяцы ему пришлось не только одному руководить радиовещанием, но и противостоять бесконечным нападкам Бурова. Андрей вспомнил разгромную речь Хмелева на собрании. Она убедила не только Кравчука. Розе Ивановне и Ткаченко осталось лишь согласиться с критикой Хмелева и признать свои ошибки. На состоявшемся позже заседании бюро обкома они уже сами изобличали Бурова как бездельника и интригана. Напрасно Буров силился опровергнуть единое мнение всех коммунистов. «Широков и Хмелев – гонорарщики», – выкрикивал он. «Сколько же они зарабатывали? – спокойно спрашивал секретарь обкома Николай Иванович. – «По тысяче рублей в месяц? «Да вы – жалкий тряпичник, Буров!» «Широков морально разложился!» – гремело новое обвинение, и Николай Иванович обращался к присутствовавшим на бюро коммунистам: «Товарищи, кто может подтвердить эти слова? Есть подобные факты?» Все молчали – фактов ни у кого не было. «В чем же дело, товарищ Буров?» – удивленно спрашивал Николай Иванович и снова делал вывод: «Вы превратились в затрапезного обывателя, не научились работать с людьми, оторвались от коллектива. Разве таким должен быть облик руководителя? Я считаю, – обращался он уже к членам бюро, – Буров не может оставаться во главе учреждения. Он проявил полную неспособность работать! Какое примем решение?..» И тут вскочил Буров. Он вцепился руками в зеленое сукно стола и, не попросив слова, заговорил сбивчиво, глотая окончания фраз, торопясь сказать как можно больше, пока его не оборвут. Он понял свои ошибки, сделал необходимые выводы, теперь ему все было ясно, и он практическими делами искупит свою вину. Но все было ясно и членам бюро. Бурова сняли. С тех пор прошел почти месяц, но все подробности этого бурного заседания отчетливо врезались в память Андрея. Не помнил он только своего собственного выступления, хотя, по словам Хмелева, говорил убедительно, и его с вниманием слушали члены бюро. «Как видишь, правда взяла свое», – сказал Леонид Петрович, когда они вместе возвращались из обкома.
В тот вечер Андрей не решился сказать Хмелеву о самом главном, не решился и в последующие дни, но мысль об отъезде на юг приходила все чаще. И вот сегодня об этом заговорил Кондратов. Федор Митрофанович поднялся из-за стола и сказал:
– Будет время поразмыслить и о личных делах. Нельзя без конца мотать себе душу. Пойми, наконец, что счастье складывается не из одной работы. Или незаменимым себя считаешь? Все недосуг! А времечко-то бежит. Оно за нами да перед нами, а при нас его нет.
Разговору помешала Аля. Она вошла бесшумно, в пушистых войлочных туфлях и пестром фланелевом халате. Федор Митрофанович покосился на дочь, пережидая, когда она уйдет, но Аля не торопилась. Ни на кого не глядя и напевая про себя веселый мотив, она легко переступала по комнате, расставляя по своим местам стулья и смахивая с них невидимую пыль. В форточку, которую открыла она легким взмахом руки, врывался весенний воздух, весело трепал занавеску и теснил синюю толщу табачного дыма. А руки Али уже мелькали на комоде, мимолетно касаясь каждой фотографии, каждой фарфоровой безделушки, и они засверкали стеклом рамок и полировкой, словно освежились дождем. Внезапно руки переметнулись к столу. Андрей увидел тонкие белые пальцы, которые тотчас исчезли вместе с пепельницей, переполненной окурками. Вскоре пепельница возвратилась на прежнее место, сверкая бронзой и росинками водопроводной воды. Аля ушла, и мелодия, которую она напевала, зазвучала громко, весело и беззаботно. Она доносилась из комнаты Андрея вместе с глухим стуком передвигаемых вещей.
– И чего она расходилась, – нарушил молчание Кондратов, – вроде бы убирали с утра. – Помедлив немного, словно жалея пачкать вымытую пепельницу, он притушил в ней папиросу.
– Вот так, Андрей Игнатьевич, поезжай! Встряхнешься, подлечишься, а там видно будет. Что ни делается – все к лучшему.
2
На следующий день Андрей подал заявление об отпуске, которое Хмелев подписал не раздумывая.
– Если бы не подал сегодня, завтра выгнал бы сам. И чтобы больше не хромать!
Дела пришлось сдавать Петру Петровичу Мальгину.
– Ну как, Петр Петрович, напишем акт? – с напускной серьезностью спросил Андрей.
– Что вы, Андрей Игнатьевич! К чему формальности? Он навалился грудью на стол Андрея и преданно смотрел ему в глаза. – Наверное, совсем замучились? Уж вы там не спешите, лечитесь по всем правилам.
Забота Петра Петровича не тронула Андрея, но и не вызвала раздражения. Он хорошо понимал, что должен был испытывать теперь Мальгин. Ему хотелось одного – чтобы он понял, как надо идти по жизни, и не кривил душой.
– Буду лечиться, – сказал Андрей, – а ты не сдавай позиций.
– Не беспокойтесь! – округляя глаза, заговорил Мальгин. – Разобьюсь в лепешку, а позиций не сдам.
– Разбиваться не надо, – говорил Андрей, выкладывая из ящиков рукописи, – но работай с перспективой. Когда есть портфель, можно думать о качестве. Видишь, какие у нас запасы? – спросил он, подвигая Мальгину стопу передач. – Держись на таком уровне.
– Только так, Андрей Игнатьевич! А вы надолго?
– Трудно сказать...
– По путевке?
– Дикарем.
– Как же! – размахивая руками, завозмущался Мальгин. – Вам-то полагалось бы. И травма производственная и редакция – ведущая! А как с деньжатами? Может, одолжить? Я раздобуду...
– Обойдусь...
– Но все-таки, – настаивал Мальгин.
– Обойдусь, – повторил Андрей и, опираясь на трость, встал, протягивая руку.
Расчувствовавшийся Мальгин выпрямился и крепкими мясистыми ладонями сжал руку Андрея.
– Будем ждать, Андрей Игнатьевич! Уж очень с вами легко работать. Берите от медицины и от южного солнца все, что можно! Когда поезд?
– В двенадцать двадцать.
– Обязательно приду!
Андрей остановился и твердо сказал:
– Люблю уезжать один.
Глава двадцать четвертая
1
В любое время года хороша Москва. И в дождливый октябрь, когда радуги неона ломаются в черном асфальте. И в июле, когда далекие облачка парят над шпилями высотных зданий. И январским морозным днем, когда даже нескончаемый поток машин не в силах растопить пушистый настил снежинок. Но лучше всего этот город в мае, в ранние утренние часы, когда воздух легок и прозрачен, а на стенах зданий теплится бледно-розовый отсвет зари.
Именно таким утром приехал в Москву Андрей Широков. С неизменным походным чемоданом он вышел на привокзальную площадь и взволнованно окинул взглядом сверкавшие на солнце машины, бежавшие вдалеке троллейбусы и трамваи, первых цветочниц, которые уже толпились на пятачке возле фонарных столбов.
Симферопольский поезд уходил вечером, и Андрей мог вдоволь побродить по Москве. Миновав Красные ворота, он вышел на узкую и бойкую улицу Кирова. Все привлекало его внимание – каждая вывеска, каждая витрина, даже чистильщики ботинок – эти невесть как прижившиеся в Москве усатые, горластые люди.
На глаза попадались афиши театров, цирка, филармонии. На одной из них он неожиданно встретил имя Ирины Сахаровой. Афиша извещала о прощальном концерте фортепианной музыки, и это удивило Андрея. Уж не уезжает ли она из Москвы, а может быть, была нездорова?
Узнав в киоске Горсправки адрес, Андрей сел в такси и поехал на Котельническую набережную.
Машина остановилась у массивного двенадцатиэтажного дома. Бесшумный лифт поднял Андрея на девятый этаж, на прохладную паркетную площадку. На одной из дверей он увидел бронзовую гравированную пластинку «Профессор Э. И. Сперанский» и, не раздумывая долго, позвонил.
С равным волнением ждал он встречи с Ириной или с профессором, но к двери никто не подходил. Отчаявшись, он несколько раз стукнул в дверь кулаком. Скрипнула дверь противоположной квартиры, и маленькая старушка, выглянув поверх надверной цепочки, удивленно спросила:
– К чему стучать, молодой человек? Если не открывают, значит, никого нет дома.
– Возможно, – в тон ей ответил Андрей.
– Уверяю вас...
И он начал медленно спускаться по лестнице. С каждым новым поворотом казалось, что вот-вот встретится Ирина, что она где-то здесь, недалеко, может быть, этажом ниже идет навстречу ему. Однако одни лестничные марши сменялись другими, но никто не поднимался по ним, дом как будто вымер, даже кабина лифта стояла мертвым грузом где-то внизу, на первом этаже.
Именно там, у дверей лифта, увидел он невысокую женщину в сером клетчатом пальто с нотной папкой в руках. Она собиралась войти в кабину, но по профилю лица, по золотистым волосам, собранным высоко на затылке, Андрей узнал Ирину и в самый последний момент, когда она уже вошла в лифт, окликнул ее.
...Они пересекли улицу и остановились у гранитного парапета. Ирина все еще держала руку на локте Андрея и теперь пристально смотрела ему в глаза. Радостная и в то же время грустная улыбка застыла на ее заметно увядшем лице. Казалось, она вот-вот расплачется, и тогда никому не удастся утешить ее.
– Андрей, Андрей... – повторяла она. – Вот и увиделись, хороший мой Андрейка... Ну, как ты живешь? Ты счастлив? Нет, нет, ты не можешь быть счастливым. Нам ведь обоим плохо, правда?..
Андрей молчал.
Счастлив он или нет? – на этот вопрос он не мог ответить даже себе. После увиденного и пережитого за последний год счастье для него представлялось слишком сложным понятием. Это не просто разделенная любовь, не просто любимый труд и мир между людьми, а все вместе, скрепленное собственным старанием бороться за свет в окне жизни. Ирина отказалась от этой борьбы. Он все еще не мог увериться в том, что перед ним стояла именно она, что он слышит именно ее голос. Да и она ли была это? Не то лицо – бесцветное, с заостренными скулами, не тот голос – сухой, уставший, а главное – не те глаза, они словно выцвели, в них погас свет восторженного отношения к жизни. И рассказывала она о чем-то чужом – о Сперанском, с которым разошлась, о преуспевающем композиторе, который настойчиво делал ей предложение, о желании уехать из Москвы в заграничную поездку...
– Андрей, ты слышишь меня? Идем, я тебя немножечко провожу, до остановки такси. Ты еще успеешь.
Они прошли вдоль узкой ленты реки до конца квартала. Увидев на стоянке свободные машины, Ирина схватила руку Андрея, прижалась головой к его плечу.
– Пробыл бы хоть один день! – тоскливо сказала она и, словно спохватившись, заговорила быстро: – Я буду ждать тебя на обратном пути. Слышишь? Ты мне пиши, обязательно напиши...
Андрей взглянул на часы: «Постараюсь. Напишу». Он знал, что говорил неправду. Знал, что никогда не напишет письма Ирине и никогда больше не увидит ее, но таких слов сказать он не мог.
Давно остались позади вереницы разноцветных подмосковных дач, листва густо распускавшихся деревьев серебрилась на ветру, мелькали полустанки, а мысли о встрече с Ириной все еще не покидали Андрея. Он припомнил случайно увиденную афишу, пустую паркетную площадку на девятом этаже, безжизненные лестничные марши. Какая-то минута свела их внизу, у входа в лифт. Встреча могла и не состояться. И тогда все осталось бы по-прежнему. Но мираж исчез. Образ светлой, одухотворенной Иринки растворился в быстром беге лет – иной Иринки для него не существовало... Поезд набирал скорость, и вот он уже вырвался на зеленый среднерусский простор, чтобы завтра мчаться по степям Украины.
Глава двадцать пятая
1
Поезд пришел в Харьков рано утром, но город уже проснулся. Он сверкал куполами церквей и стеклами каменных многоэтажных громад, открывал жалюзи окон, распахивал двери магазинов, раскидывал торговые лотки. Пестрые вывески удивляли непривычными названиями «перукарня», «мебля», «хлiб». Андрей шел по многолюдным улицам, вглядываясь в дома. Где-то вот в одном из этих, а может быть, совсем в противоположном конце города жила она. Впервые попав в этот огромный город, Андрей не чувствовал себя одиноким, и хотя каждая улица и каждый дом были ему вновь, он все время ощущал ее присутствие. С мыслью о ней были связаны каждый новый квартал, каждый уличный переход, поток троллейбусов и машин – с ней и не существовали без нее.
До гостиницы он добрался незаметно. В вестибюле было душно. Андрей превозмогал усталость после дороги. Нога ныла. Хотелось быстрее получить номер и лечь. В зеркале отражались его согбенная фигура, мятый макинтош, небритое позеленевшее лицо. Он с удовольствием отвернулся бы от своего жалкого отражения, если бы не стенные часы, которые тоже были видны в зеркале. Хотелось скорее позвонить – услышать ее голос. Стрелка приближалась к девяти. Андрей ждал. В девять начинался рабочий день, и он мог позвонить ей.
И вот Андрей подошел к автомату. Она узнала его голос, хотела тотчас прийти, но вспомнила – занята на репетиции. Работала она теперь в телевидении – много необычного и много хлопот.
Они договорились встретиться в полдень в центральном сквере около Сумской площади. Этому Андрей был, пожалуй, даже рад. Ему совсем не хотелось предстать перед Таней в измученном и неприглядном виде. Он вернулся к очереди и сел на чемодан, вытянув больную ногу.
Прошло около часа, и вдруг он увидел Таню. Она шла от входной двери через вестибюль в легком сером пальто, с хозяйственной сумкой в руке, в белых модных туфлях. Ее серые лучистые глаза и ямочки на щеках улыбались.
Дивясь тому, как среди этих чужих людей, в мрачном, пришедшемся с самого начала не по душе вестибюле, появилась Таня, Андрей поднялся с чемодана и протянул руки. Некоторое время они молча разглядывали друг друга.
– А ты не изменился, – сказала наконец Татьяна Васильевна. – Разве чуть похудел.
– И ты все такая же. Только вроде бы посерьезнела.
– Жизнь!.. – многозначительно сказала она и улыбнулась своей особенной, светлой и задорной улыбкой. – Все-таки мы увиделись! Ты молодец! Я думала, что так и не решишься. Ну, рассказывай – как живешь, как нога?
– Как видишь, – ответил Андрей, поднимая трость. – Еду исцеляться.
– В Крым? Правильно – ванны делают чудеса. А что нового в комитете, как там наш Урал?
Андрей рассказал и сам начал расспрашивать Таню.
– Хвастаться нечем, – помедлив, сказала она. – Во-первых, переквалифицировалась. Работаю в телестудии. Но это временно – просто некому читать. Хуже дела – дома. Георгий окончательно расклеился, почти ничего не видит. Но об этом после. Я буквально на минутку. Встретимся возле Сумской, как договорились.
Татьяна Васильевна еще раз взглянула на Андрея, пожелала ему хорошо устроиться и, помахав рукой, пошла к дверям. Походка ее была такой же прямой и быстрой, только шла она чуть ссутулившись и глядя под ноги. Вот уже захлопнулась дверь за ее спиной. Андрей вернулся к своему чемодану и вдруг подумал, что все это ему почудилось, что не приходила сейчас Таня и не говорил он с ней. Трудно поверить в реальность встречи, которую сильно ждешь.
