Текст книги "Счастье рядом"

Автор книги: Николай Вагнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать седьмая

1

Улица стала неузнаваемой. Там, где стояли старые покосившиеся дома, образовался пустырь, покрытый битым кирпичом и щебнем. Бульдозеры и экскаваторы разравнивали освободившуюся площадь, рыли котлованы для многоэтажных домов. Свежеокрашенные здания уже подступили сюда, соединив старую часть города с центром.

Андрей понял, что пришла очередь и двухэтажного бревенчатого дома, в котором он снимал комнату у Кондратовых. Дом с обшарпанной противопожарной кирпичной стеной сиротливо стоял в конце квартала. «Может быть, там уже никто не живет?» Но, подойдя ближе, заметил занавески в окнах первого этажа, пушистую герань с красными цветами – наверху, в комнате Али. Вскоре в открытом окне показалась и она; вытрясла салфетку и подняла банку с цветком. И тут увидела Андрея. Он понял это по замершему взгляду широко открытых глаз и скованной позе – цветок так и застыл в воздухе. Только когда Андрей помахал рукой, в ответ ему закивали алые вздрагивающие шапки, и Аля заулыбалась. Потом она исчезла вместе с цветком, и в окне появились сразу Федор Митрофанович и Вера Ивановна. Оба замахали руками, приглашая входить в дом.

Дверь была открытой. Вдоль лестницы стояли матрацы, разобранные кровати, ящики с книгами. Андрей понял – Кондратовы переезжали.

– Кто говорил, что надо ехать на курорт? – загудел Федор Митрофанович. – Я говорил! Ползал бы теперь на костылях.

Федор Митрофанович посмотрел на него веселыми глазами, хлопнул по плечу:

– Молодец! Здоров!.. Давай чемодан, ставь сюда. Приехал, можно сказать, в самый раз. Переезжаем на новые квартиры, и лишняя пара рук кстати.

Вера Ивановна, которая стояла за спиной Кондратова, усовестила мужа:

– Постыдись, Федя. Человек только с дороги, а ты его в помощники сватаешь. Надо умыться, попить чайку. Она попросила Алю согреть чай, а Федор Митрофанович продолжал свое.

– Игнатьевич не только помощник, но и участник переезда. Так ведь? – обратился он к Андрею. – Или будешь жить среди развалин, пока оформишь комнату?.. Не зная, что ответить, Андрей сказал, что первое время придется, видимо, пожить в гостинице.

– Это чтоб не помогать? – Кондратов хитро улыбнулся в усы. – Или трех комнат на четверых не хватит?

В полдень пришла машина, и в доме начался переполох. Мужчины грузили тяжелые вещи, женщины носили цветы, этажерки, стулья. Возвращаясь за очередной поклажей, Андрей встретился с Алей. Она обхватила тонкими руками трюмо и осторожно спускалась с лестницы. Вьющиеся пряди волос сбивались ей на глаза, и она по-смешному зло сдувала их искривленным розовым ртом. Андрей вовремя перехватил зеркало и поддержал Алю: она споткнулась и чуть было не упала на спину. Весенний воздух пахнул ему в лицо от Алиных волос. На минуту их глаза встретились в зеркале. Взгляд Али, всегда озорной и смеющийся, стал на какой-то миг пристальным, испытующим – словно проникал в самую глубь души. Но только на один миг. Глаза уже не смотрели широко и тревожаще, они опять смеялись, играли едва приметными лукавинками.

2

На утреннем голубом небе не было ни облачка. Молодежный проспект утопал в зелени лип и берез, светился свежестью газонов. Щедро прогретая солнцем и вдоволь напоенная дождями зеленая стена кустарника отгородила дорогу и дома. Андрей вдыхал влажный, очищающий воздух и дивился неузнаваемости проспекта. Путь до радиокомитета всегда казался новым, даже после возвращения из кратковременных командировок. А теперь и подавно. Перед отъездом на юг здесь чернели сугробы снега. Из них сиротливо торчали стволы деревьев и голые ветки кустов. Не было тепла и радости, не было буйно распустившейся молодой листвы. Это она, царственно раскинувшаяся под безоблачным небом, излучала радость и тепло. Наверное, она. Андрей убыстрял шаги. Нетерпение от предстоящей встречи с друзьями все больше овладевало им. Подобно туго закрученной пружине, оно пробивалось наружу, передавало энергию всему телу. Все крупнее становились шаги, все отрывистее взмахи рук.

В конце квартала зеленая стена разорвалась и открыла перекресток улиц – шумный, сутолочный. Андрей пошел напрямик к угловому зданию через поток двигавшихся машин. С этим домом, над крыльцом которого серебрилась вывеска «Областное радио», у Андрея было связано все. Отсюда шли и сюда возвращались все дороги. Так казалось ему. И разве не говорило об этом нетерпение скорее подняться по знакомому крыльцу, скорее переступить порог и начать первый трудовой день? Первый после перерыва, который тянулся опять же, как казалось ему, вечность.

Здесь, на перекрестке улиц, Андрей неожиданно столкнулся с Кедриной. Александра Павловна протирала платком запылившиеся глаза и с опаской поглядывала на проносившиеся машины. Увидев Андрея, она обрадованно уставилась на него слезившимися глазами и порывисто протянула руку.

– Давно пора было возвращаться. Работы невпроворот. Только вчера вспоминали вас. Леонид Петрович сказал – скоро будете. И вот – пожалуйста. Хмелев исполняет обязанности председателя. Меня заставили принять телестудию. Еле согласилась – не те годы.

Могучий самосвал совсем рядом фыркнул бензиновой гарью. Поспевая на желтый свет, он замкнул вереницу машин. Жизнь на перекрестке замерла, и Александра Павловна заторопилась. Подхватив Андрея под руку и быстро переступая, она продолжала рассказывать.

– Дезертировал Фролов. Работает в какой-то московской газете. Буров все еще околачивает пороги. Приказ из Москвы пришел только на днях. И вот сдает дела. На лестнице Александра Павловна остановилась перевести дух.

– Говорю, не те годы. Раньше бегом поднималась по этой лестнице. В общем, пора на пенсию!

Кедрина молодо улыбнулась и, бойко преодолев оставшиеся ступени, первой открыла дверь.

Коридор был пуст. Двери редакционных комнат, распахнутые настежь, давали простор ослепительным лучам солнца. Воздух, еще не прокуренный и прохладный, был чист. Андрей прошелся по коридору, заглянул в раскрытые двери комнат и, никого не обнаружив, постучал в председательский кабинет. Он не услышал приглашения, но голос Хмелева, металлический, отрывистый, явно звучал там, за дверью. Приоткрыв ее, Андрей понял, что Хмелев разговаривал по телефону – зло, раздраженно. Потом Андрей увидел его лицо, загоревшее, энергичное. Черные глаза приветливо заулыбались – только на миг, когда он жестом руки показал на стул. Теперь взгляд его глаз сосредоточился где-то поверх телефонной трубки.

– Ваше указание выполнить не могу! – говорил Хмелев. – Кадры подбираем мы! Нам нужны работники, а не те, кто остался не у дел в результате своей бездарности. Не горячитесь, не горячитесь, – уже спокойнее продолжал он. – В промышленной редакции нет никаких вакансий. Буров вас ввел в заблуждение. Редакцию примет Широков. Да, да – тот самый Широков.

Голос в трубке зазвучал пронзительно и напористо. Хмелев отодвинул трубку от уха. Пережидая, когда прекратится поток слов, он по обыкновению улыбался всеми морщинками лица.

– Остаюсь при своем мнении, – заключил Хмелев и положил трубку. Взглянув на Андрея, на его удивленное лицо, он понял, что Широков догадался, с кем шел разговор.

– Подсовывает кадры по принципу: дай тебе боже, что нам не гоже.

– Значит, Бессонова здравствует по-прежнему?

– Не все сразу, Андрей Игнатьевич. Эту работу за один день не переделаешь.

Он поднялся из-за стола, засунул руки в карманы брюк и подошел к Андрею.

– Выглядишь молодцом! Небось, разленился под южным солнцем? Или, наоборот, истосковался по работе?

– Не истосковался – изголодался, – ответил Андрей, радуясь, что разговор пошел, наконец, по желанному руслу. Неприятный осадок от инцидента с Бессоновой, свидетелем которого он только что был, сам по себе исчез.

Стоило Андрею выйти из кабинета, как его окружили редакторы и репортеры. Больше всех хлопотал Мальгин, который, по его собственным словам, заждался Андрея.

– Сколько раз вспоминал вас, – торопливо говорил он. – Даже во сне видел. Все думаю, как это вы там без денег, без работы...

– В наше время не так просто загубить человека.

Эти слова донеслись из-за спины Андрея. Он сразу узнал голос Яснова, прозвучавший, однако, необычно серьезно, рассудительно. Юрий стоял, скрестив на груди загоревшие руки. Лицо его изменилось. Оно казалось одновременно помолодевшим и возмужавшим. Смотрел он ясным, не блуждающим, как прежде, взглядом. Андрей крепко сжал руку Яснова, долго тряс ее, а потом, словно спохватившись, сказал:

– Ну ладно, наговориться мы еще успеем. Времени у меня в обрез.

И начался первый трудовой день Андрея Широкова, первый после долгих скитаний по южным дорогам, после многих месяцев жарких схваток с Буровым, которые взвинчивал нервы и мешали работать, после размышлений над своей собственной судьбой.

Как бы там ни было, он пришел к тому, чего хотел, без чего не мог жить, пришел с осознанной необходимостью – отстаивать в жизни все, что честно и справедливо, нести людям добро.

...Домой возвращались вместе – Андрей, Хмелев, Яснов и Мальгин. Солнце медленно скатывалось в запрудную часть города. В его красноватых лучах блестели шпили и крыши домов, сверкали оконные стекла. Разнеженные деревья стояли не шелохнувшись, радуясь теплу и свету.

– Давно не помню такого хорошего дня! – нарушил молчание Яснов. – Наверное, сегодня родится мой сын.

– То же самое ты говорил вчера, – хихикнул Мальгин. – Так и жди – принесет тебе Олечка двойню.

– И двойня неплохо! – подбодрил Хмелев. – Работы хватит всем.

– Уж это точно, – затараторил Мальгин. – Бурову и тому работу нашли. Сам рассказывал. Сегодня рассчитали у нас, а с завтрашнего дня ему пойдет оклад в управлении культуры. Свет, говорит, не без добрых людей. – Оглянувшись по сторонам, Мальгин добавил: – Не иначе как имел в виду Бессонову. Загремел наш Буров, а опять же – руководит. Умеют люди...

– Совсем неважно – загремел Буров или не загремел, – задумчиво сказал Хмелев. – Важно, чтобы понял, как надо относиться к людям. Вроде бы куда проще истина – не осложняй людям жизнь, делай ее лучше – однако усвоили эту истину не все. Далеко не все.

Они поднялись на гору и стали здесь, любуясь прямой стрелой Молодежного проспекта. По обеим сторонам асфальтированной дорожки желтели кроны цветущих лип. Они торжественно замерли у входа и все веселее и быстрей убегали вниз к синеющему вдалеке зеркалу пруда.

Хмелев вытянул назад руки, расправил грудь и глубоко вдохнул прохладу наступавшего вечера.

– К черту все! – сказал он. – Ты прав, Юрий. Сегодня действительно замечательный день!..

3

Алю Кондратову Андрей встретил в конце проспекта, недалеко от гостиницы, где он провел первую ночь после возвращения с юга.

Она медленно шла навстречу, заложив руки за спину и опустив голову. Легкое синее платьице плотно облегало ее фигуру, белые сандалеты на тонких каблучках придавали ей еще большую стройность и легкость. Поравнявшись с Андреем, она вскинула голову и заулыбалась живыми светло-зелеными глазами.

– Отработались? – спросила она, заглядывая Андрею в глаза. Он кивнул и осторожно взял ее под руку.

– Хорошо, когда сбывается мечта, – сказала Аля.

– Ты о чем?

Немного помолчав, она ответила:

– Ну вот, например, – работа. Вы вернулись к любимой работе. Я защитила диплом... Дед мой так и не дождался этого дня. А мечтал, когда я стану техником, потом инженером. Мне очень жаль, что он не смог порадоваться этому.

– Но он верил, что так будет. Знал наверняка.

– Верить и надеяться – одно, а увидеть своими глазами – совсем другое.

Они еще прошли несколько шагов, и Аля заговорила с несвойственной ей задумчивостью.

– Хорошие люди не умирают. Мне всегда кажется, что и после смерти они живут не только на словах, а на самом деле – в мыслях и поступках других людей.

Андрей снова пожал тонкую руку Али и согласился с ней.

– Иначе – бессмысленно жить.

Аля рассмеялась и показала на спокойный зеркальный разлив.

– Смотрите, солнце садится прямо в воду.

Они подошли к скамье, стоявшей на самом краю откоса, и долго смотрели на оранжевый диск солнца, который у самого горизонта медленно погружался в огненно-фиолетовые блики воды.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал о девушке Оле? – спросил Андрей. – Может быть, в эту самую минуту у нее родился сын...

Аля подняла свои веселые, изогнутые у висков брови и тихо сказала:

– Дети обычно рождаются утром... Но все равно, когда бы они ни родились, они будут очень хорошими людьми.

Теперь удивился Андрей.

– Потому что уже сейчас хорошие люди, – объяснила она, – повсюду, и, уж конечно, сегодняшние малыши будут лучше всех нас.

– Хороший ты мой человечек, – так же тихо сказал Андрей. – Все правильно. Только уж очень долго ждать, пока вырастут малыши.

Солнце ушло за горизонт. Невидимые его лучи золотили полоску неба, обещая новый безоблачный день.

– Хороший ты мой человечек, – повторил он.

Аля встрепенулась.

– Я – как все. Человек человеку – друг. А теперь пора домой. Пора домой!

Она закружилась на месте, а потом взяла Андрея за руки и потянула за собой.

– Ведь я ничего не сказала. Приехала тетушка Аглая, и завтра у нас будет новоселье! Попробуйте только не прийти!..

4

Трамвай, обыкновенный, видавший виды трамвай – ослепительно красный и ослепительно желтый при свете неоновых ламп, погромыхивал на стыках, поскрипывал всеми своими сочленениями. Это был последний трамвай, собравший много пассажиров – разновозрастных, по-разному настроенных. На передней площадке фейерверком взрывался смех, сверкали белозубые улыбки девчат. У окна, лицом к лицу, сидели пожилые супруги, Изредка они наклонялись друг к другу, обменивались короткими фразами и снова погружались в думу, известную только им двоим. Юноша и девушка, не спускавшие друг с друга глаз и не замечавшие никого вокруг, говорили без умолку, словно торопясь как можно больше поведать каждый о себе. Напротив них сидел проживший немалую жизнь старичок. Он безучастно глядел в окно, где ничего нельзя было разобрать, кроме собственного отражения, и, казалось, не жил, а мыкал жизнь, подобно трамваю, который тоже мыкался, повинуясь каждому изгибу рельсов.

Взвизгивали на поворотах колеса, дребезжали ссохшиеся оконные рамы, вагон поминутно вздрагивал, упрямо продолжая заведомо определенный путь. Вздрагивал вместе с ним и Андрей, который стоял, опершись на поржавевшую металлическую стойку, и наблюдал не раз виденную картину.

Девушка-кондуктор, низкорослая и худенькая, протискивалась между пассажирами и продавала билеты. Те, кому попадали в руки узенькие клочки бумаги, бойко слетавшие с билетного рулона, находили себе дополнительное занятие. И звонкоголосые девчата на передней площадке, и пожилые супруги, и девушка с юношей – одни с демонстративной усмешкой, другие украдкой, как бы невзначай – заглядывали в проездные билеты, напрягали морщинки у переносья, складывали суммы смежных трехзначных цифр. Андрей и сам не раз увлекался этим нехитрым занятием и поэтому понимал, как хотелось сейчас его спутникам, чтобы суммы цифр совпали, чтобы билет оказался «счастливым». Как бы повеселело на душе у такого счастливчика, независимо от того, насколько далек он от мистики и от веры в случайные приметы, придуманные самими людьми. Так уж устроены люди. Все хотят счастья, все хотят благополучия, радости от полноты жизни, от удовлетворения ею. И тем, кто не испытал этой радости или попросту просмотрел свое счастье, всегда кажется, что оно где-то впереди. Так уж устроены люди.

От остановки к остановке пассажиров становилось все меньше, и теперь, когда вагон шел почти пустым, неровности пути встряхивали его еще сильнее, еще сильнее заставляли раскачиваться и скрипеть. Так казалось Андрею, который хотя и видел ослепительно красные и ослепительно желтые стены и девушку-кондуктора, и еще паренька с взъерошенными волосами и кепчонке на затылке, но в то же время забыл и о вагоне, и о своих попутчиках. Он представлял себя сидящим не в старом городском трамвае, а в поезде или в кабине лесовоза, или в подводе, тарахтевшей где-то далеко-далеко от этого города – по таежной, избитой дороге. Она не восхищала, потому что была трудна, встряхивала на ухабах, норовила выбросить на искромсанных поворотах, но Андрей все равно был рад ей. Только она, единственная эта дорога, по которой шел каждый, вела к людям.

К людям, ради которых живут.

Должны жить.

Трамвай замер на минуту, и паренек с взъерошенными волосами, проходя мимо кондуктора, протянул ей билет.

– Вот, возьмите – счастливый!

Девушка взглянула на него непонятливо, удивилась:

– А на что он мне?

– Счастливый, говорю. Редкий случай.

– Ну и что?

Не знавший, как поступить, паренек с беспокойством взглянул на дверь и все-таки втиснул билет в руку девушки.

– На что! – сказал он. – А мне на что? Так это я – в подарок.

Девушка расправила билет и положила его на сиденье против себя, а паренек подмигнул ей и на ходу спрыгнул с подножки.