Текст книги "Счастье рядом"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Глава двадцать первая
1
Новошахтинск казался опустевшим, заброшенным. Там, где летом проходили прямые ленты асфальтированных дорог, теперь белела снежная равнина, размежеванная петляющими тропками. Вместо молодо зеленевших липовых аллей в придорожных сугробах, словно вешки, торчали голые хрупкие стволы. И само здание комбината шахты, двухэтажные дома поселка вросли в снег, потеряли свою величественность и стройность.
Андрей шел проторенной тропкой, которая вела к комбинату «Четвертой комсомольской». Где-то под застывшей, заснеженной землей люди рубили уголь, гнали грохочущие поезда. Семилетка, принятая съездом, началась, и бой за нее шел повсюду, даже там, в недрах земли.
Неподалеку от здания комбината алел щит доски показателей. Под рубрикой «За звание коммунистических...» Андрей отыскал фамилию Уржумова. Его бригада работала лучше других, но не достигла цифр, проставленных в графе «Обязательства». «И все-таки, – подумал Андрей, – скорее всего придется писать об этой бригаде». Он поднялся на второй этаж и открыл дверь комитета комсомола.
Комната была переполнена. Люди спорили, перебивали друг друга, доказывали свою правоту. Громче всех говорила рослая смуглая девушка, которая стояла за секретарским столом.
– Вы не думайте, что коммунистическим бригадам будут создаваться тепличные условия! У нас шахта.
– Я не об особых условиях, – перебил ее широкобровый юноша, в котором Андрей сразу узнал Олега Уржумова. Он сверкнул большими черными глазами и показал рукой на ребят, одетых в брезентовые спецовки. – Я требую нормальных условий для работы. Черт с ним, тонкий пласт, а крепеж? Разве леса не стало? Самых обыкновенных условий не создано, а потом будут спрашивать выполнение обязательств.
– И будем! – упрямо выкрикнула девушка.
– Что будем? Сначала мы сами с себя спросим. Обязательства-то наши, – успокаиваясь, сказал Уржумов. – Но все-таки комитет должен вмешаться, помочь.
– Ну вот, это другое дело, а то черта вспоминаешь – это тоже не к лицу коммунистической бригаде.
Девушка заметила, наконец, стоявшего в дверях Андрея. Лица ребят повернулись к Широкову. Он снял перчатки и начал знакомиться. Руку Уржумова тряс дольше всех:
– Опять свиделись! Можно поздравить с новым почином?
– Можно-то можно, только пока не все гладко.
Шахтеры начали расходиться. В комнате остались Широков, Уржумов и Елена Мальцева, комсомольский секретарь. Андрей объяснил цель приезда, и Мальцева растерянно заметила: не рано ли писать о новом соревновании, его результаты только впереди и очень много неясного.
– Насчет неясностей поговорим особо, – Андрей широко улыбнулся. – Попробуем вместе придавать определенность новому движению. Я напишу о вашем опыте, люди услышат, внесут поправки, дополнят, расскажут о себе. Важно само стремление молодежи становиться лучше и приносить больше пользы.
2
Весь следующий день Широков и Яснов провели в шахте. Сделали не так уж много, а устали – словно перекололи не одну поленницу дров. После душа, принятого в шахтерской бане, обоих разморило окончательно.
– Намотало до чертиков, – отдувался Яснов. – Придем в гостиницу – завалюсь спать. – Об этом же мечтал и Андрей, но после того, как они прошли по морозному воздуху, поступили иначе: Юрий ушел в клуб сразиться в шахматы, а Андрей пригласил к себе Уржумова посидеть часок-другой, поговорить.
...Мягко гудел басок Олега Уржумова. Труд шахтеров раскрывался в его рассказе во многих неожиданных подробностях, как будто не два года работал он под землей, а долгую жизнь.
И Андрей понял: шахтеры – народ особенный, спаянный взаимной выручкой и помощью. Что бы там ни было, а над головой – всегда многотонная толща земли. И существовала такая штука – горный удар. Ходило, правда, среди горняков поверие, что земля жалела человека, чувствовала его, а стоило отойти шагов на десять – обрушивалась каменной глыбой – только пыль столбом. Редко, но бывало и так...
По многокилометровой выработанной штольне шли шахтеры в забой, острили кто как мог, частушки соленые пели, не раз присаживались отдохнуть. Уржумов не любил останавливаться на полдороге, шел широким шагом да еще поторапливался, как будто чувствовал, что надо скорее прийти к пласту... Свернув в узкий боковой проход, он сразу наткнулся на зловещую завесу.
«Газ... – мелькнуло в голове. – Обыкновенный газ, застоявшийся после отпалки. А там, в глубине забоя, его друг Игорь Ланков!» Кинулся в ядовитый туман. Услышал стон. Луч лампы высветил двух шахтеров, привалившихся к земляной стене.
– Марш отсюда! Не спать! – закричал Уржумов.
Но горняки, сделав попытку подняться, беспомощно свалились на землю. По лицу одного из них от обидного бессилия стекали слезы.
Уржумов схватил под мышки одного. Вытащил на свежую струю воздуха. Потом выволок другого – и снова в забой. В самой глубине его наткнулся на безжизненно лежавшего Ланкова.
– Игорек, проснись!..
Ланков не двигался, припал к земле, вытянул вперед скрюченные руки. Уржумов взвалил друга на плечи, покачнулся и пошел через газовый заслон. Едва переставляя ноги, выбрался к главному штреку. Подоспевшие сюда шахтеры подхватили Ланкова на руки. Кто-то сбросил куртку, подложил под голову, кто-то побежал звонить горноспасателям. Уржумов глядел, как скрещиваются на груди Ланкова его обмякшие, безвольные руки, и приговаривал сквозь слезы:
– Игорек, друг, проснись! Ведь мы с тобой сегодня на танцы собирались. Игорек...
Старый усатый шахтер проворчал:
– Оттанцевался твой Игорек, неча было в пекло лезть – никто не подгонял.
И тогда Уржумов растолкал горняков, склонившихся над товарищем, и принялся неистово откачивать сам... Через час Ланков шумно вздохнул и открыл глаза.
– Игорек, на танцы пойдем?..
– Пойдем, – как будто с ним ничего не случилось, ответил Ланков...
– Представляете? – обратился Уржумов к Андрею. – Так и сказал – пойдем! А потом сник. Голову повесил, ногами еле перебирает. Так и вели его под руки до самого подъема...
– Как же тут можно без товарищества? – спросил Уржумов и сам ответил: – В нашем деле нельзя. Да и в любом, наверное.
На письменном столе настойчиво зазвонил телефон.
«Междугородная!» Андрей снял трубку и через некоторое время услышал голос Мальгина. Торопливо и сбивчиво пересказывал он распоряжение Бурова о немедленном выезде из Новошахтинска. Передача, которую готовил Андрей, была включена в план. Председатель успел наобещать в обкоме, что она состоится через два дня. К тому же нужны операторы. Виктор Громов остался один на весь комитет...
– В общем, – заканчивал Мальгин, – срок командировки сокращен. Велено воспринимать как приказ. Андрей вскипел. Ему никак нельзя было покидать Новошахтинск сейчас. Он еще не побывал в штреках, о которых только что рассказывал Уржумов, не разобрался в людях, в обстановке. Весь следующий день он должен был провести вместе с рабочими, под землей, чтобы хоть немного представить себе их труд и заботы. Иначе он ничего не смог бы написать, кроме общих фраз, которыми и без того были наводнены передачи областного радио. Обо всем этом он хотел рассказать Хмелеву, убедить его и поэтому попросил Мальгина позвать к телефону главного редактора. Но Мальгин не советовал спорить с начальством. По его мнению, лучше было немедленно выезжать и ограничиться тем материалом, которым располагал Андрей. Не мог он и позвать Хмелева. Он слег в больницу. Обязанности главного редактора исполнял Фролов.
3
Из Новошахтинска Андрей выехал через два дня. Он все-таки пренебрег распоряжением Бурова, которое ему показалось явно безрассудным. Единственное, что он сделал после разговора с Мальгиным – отпустил оператора Яснова. В конце концов он мог обойтись и без него. Андрей не жалел о том, что задержался в Новошахтинске. Но и теперь, когда сидел у вагонного столика и перелистывал густо исписанные страницы блокнота, он еще не представлял себе достаточно ясно, как построит рассказ на эту необычную и сложную тему. Ребята только вступали в жизнь и хотели вернее пройти по ее дорогам. Вот почему им не было безразлично то, как лучше и правильнее жить, они вместе искали ответ на этот вопрос. Искал его и Андрей.
Из размышлений вывела резкая остановка поезда. В наступившей тишине послышались женский смех и гудение приятного баритона. Он напевал неизвестную Андрею арию и каждый раз срывался на высоких нотах. Следом раздавался новый взрыв смеха и звон стаканов.
Андрей закрыл блокнот, засунул его в карман и вышел в коридор. Закурил. За окном тускло светились фонари.
Поезд дернулся, дверь соседнего купе откатилась. Голоса веселой компании зазвучали громче. В коридор нетвердой походкой вышла ярко накрашенная блондинка. Андрей узнал хористку Людочку.
– О! Андрюша? Какими судьбами? – Она откинула голову, прищурила глаза, манерно держа в прямых пальцах сигарету.
– Из командировки. Здравствуйте, Людочка.
– А мы из гастрольной поездки. Да, вы ведь, конечно, знакомы – со мной едут Василий Васильевич Каретников и Зоя. Вы ее тоже знаете? Она, кажется, была замужем за вашим техником... Ну вот, возвращаемся домой. Дали уйму концертов. Хорошо заработали. И вообще, была веселая поездка. Жаль, молодожены еще не сдружились. Кокетничают друг перед другом, а больше того, перед другими; любятся и грызутся. Смешно! Такая нынче любовь!.. А как вы? Не женились? И правильно, это слишком прозаично. – Людочка несколько отклонилась назад, посмотрела на Андрея из-под опущенных ресниц, протянула: —Возмужа-а-л! Поверьте, вы стали неотразимым мужчиной. А прошло не так много времени. Впрочем... уже порядочно. Ведь после Жекиных именин мы не встречались?
– Как поживает Жека? – спросил Андрей.
– Жека, кажется, уехала к родным, на юг, а Рину выселили из города. Да, да – за шумный образ жизни.
– А как мальчик?
– Сашок? Он только выиграл. Говорят, бабушки до смешного влюбляются в малышей.
То ли молчание Андрея, то ли хмурое выражение его лица смутили Людочку, но она почувствовала, что ей оставаться здесь дольше не имело смысла.
Людочка пригласила Андрея присоединиться к ее компании и прыгающей походкой, покачиваясь, пошла по коридору в дальний конец вагона.
Глава двадцать вторая
1
Передаче о новошахтинских горняках прозвучать не довелось. Первое, что увидел Андрей Широков, придя в радиокомитет, – это приказ о его увольнении. Формулировка была короткой: «За грубые нарушения трудовой и производственной дисциплины». Стоявшие у доски приказов Роза Ивановна, Ткаченко и Мальгин, заметив Андрея, холодно поздоровались с ним и разошлись по своим комнатам. Помедлив немного, Андрей решил сразу же объясниться с Буровым. Он быстро подошел к его кабинету, рванул дверь, но она оказалась закрытой. Выглянувшая из соседней комнаты секретарь Света участливо сказала, что Тихон Александрович ушел на сессию областного Совета.
Все еще не веря словам приказа, Андрей выбежал на улицу и с непокрытой головой прошел до угла Молодежного проспекта. Только тут, когда в лицо ударил обжигающий ветер, он глубоко натянул шапку и медленно побрел по запорошенной аллее. Увидев погрузившуюся в снег скамью, он сел и запрокинул голову. Мутное небо, переплетенное тонкими ветками старой липы, напомнило о далеком летнем дне, когда под натиском буйного ветра беспомощно кружили еще живые зеленые листья. Тогда он говорил с Жекой от имени общества, ощущая за собой силу коллектива. А теперь кто скажет ему доброе слово и сможет ли он сказать это слово другим? И кто он сам? Просто человек, Андрей Широков? Он не мог представить себя без коллектива, когда не ощущаешь никакой ответственности ни за какое дело, не знаешь, кто ты и для чего живешь, когда чувствуешь себя никому не нужным. Он должен был вернуться к любимому делу, без которого не представлялась жизнь. Должен, но как? Буров, которого он ни во что не ставил, оказался сильнее его. Он выбросил его за дверь. Буров сумел настроить против него членов партийного бюро и, конечно, согласовал где следовало вопрос об увольнении. Знал ли об этом Кравчук? Ведь кто-то должен был одобрить решение Бурова. И если с ним согласились, значит, теперь нужно было кого-то разубеждать, доказывать несостоятельность доводов председателя. Мысль об этом рождала растерянность. Андрей понял, что не умел защищать себя – гораздо легче было делать это по отношению к другим – и не хотел выступать в роли жалобщика. Нужен был другой выход, и нужен был совет надежного, бескорыстного друга. Андрей вспомнил о Хмелеве, но болезнь загнала его в больницу. Никто не знал, когда он выберется оттуда.
Мимо скамьи, на которой сидел Андрей, шли люди. Их становилось все больше – кончился рабочий день. До слуха доносились обрывки фраз. Прохожие говорили о служебных делах, спорили, шутили. Почувствовав неловкость за то, что он безучастно сидел на заброшенной скамье, Андрей встал и пошел вверх по аллее.
Теперь, когда он был в общем потоке людей, – все могли думать, что он тоже закончил работу и тоже возвращался домой. Но это успокоение было ложным. Мысль о том, что он оказался не у дел и не имел теперь никакого отношения к труду людей, настойчиво сверлила мозг. Хотелось напиться, чтоб заглушить ее. Он зашел в кафе-автомат, опустил монету и залпом выпил стакан вина. Другой монеты не нашлось, и он пошел к разменной кассе. Тут-то и встретил его Иван Васильевич Плотников.
– Привет, дружище! Какими судьбами?
Зашумевшее в голове вино придало бодрость, и Андрей развязно ответил:
– Охота напиться. Угощаю!
– Нет, нет, постой, – перебил Плотников, сдвинув брови, отчего его моложавое лицо не стало строже.
– Ты вроде был непьющим. Идем-ка на воздух.
Плотников крепко сжал локоть Андрея. Протиснувшись через толпу подвыпивших людей, они оказались на морозной сумеречной улице.
– Закуривай, – предложил Плотников, распечатывая только что купленную пачку. – Рассказывай, что стряслось?
Не дождавшись ответа, он снова подхватил Андрея под руку, и они пошли вдоль ярко освещенных рекламных окон по скрипевшему под ногами снегу. Андрей смотрел на сверкавшие кристаллики и умиленно слушал дружелюбный говор Ивана Васильевича. Водка – для слабых, говорил он, для тех, кто опустился и проявил несостоятельность в выполнении своего долга. Андрей же был замечательным парнем, с запасом молодых сил, способным работником. Никто не мог бы сказать, что он никчемный и что его надо отодвинуть куда-нибудь подальше!
Андрей усмехнулся и возразил:
– Уже сказали...
– Какой идиот? – возмутился Плотников.
– Идиот не идиот, а факт.
Он рассказал о событиях последних дней и о том, к чему они привели. Плотников обхватил рукой Андрея и заговорил с такой же бодрой уверенностью:
– Плюнь! Будь выше. Не распускайся. Время покажет, что ты прав. Не пропал же я. Работаю. Не тот размах, но мне на старости лет ладно. О комитете не жалей. Я и не вспоминаю об этом болоте. От дерьма подальше – меньше воняет. Считай, что все у тебя позади. Я понимаю, что это такое. Не страшно, когда ругают, страшно – когда будут ругать. Не страшно, когда бьют, страшно – когда будут бить. У нас исключено и то и другое. Ни склок, ни сплетен. И писать можно, даже брошюры. Ты подумай и приходи. Для такого, как ты, место найдется всегда.
Когда они расставались, Андрей соглашался с Плотниковым и даже обещал назавтра прийти к нему. Некоторое время ему думалось, что Иван Васильевич прав – одним разом кончились для него ненужные волнения. Но чем дальше он шел по улицам, чем напряженнее спорил с собой, тем настойчивее возникали одни и те же мысли, подобно настораживающим надписям на табло: «Должна ли торжествовать несправедливость?», «Может ли он отступить?», «Имеет ли право работать с меньшей отдачей?..» Нет, он не мог сворачивать с пути. Водка – для слабых, но не слабость ли проявил сам Плотников?..
2
Андрей проснулся поздно. Сон не освежил его. Чувствовалась разбитость, мозг работал лениво, мысли обрывались. Все они сводились к одному: он не работал!
В доме стояла тишина. Через приоткрытую дверь слышалось тиканье стенных часов. Они торопливо отсчитывали бег времени. Оно шло впустую. Впустую, как жил этот черный кот Васька, протиснувшийся в комнату через щель. Кот не понимал бега времени и поэтому благодушествовал. Он потерся шелковистым боком о дверь, потянулся и сел, уставив на Андрея малахитовые кругляшки глаз. Кот долго смотрел на Андрея, пока не припал к полу и не прыгнул на диван. Почти одновременно Андрей поднялся с дивана, оставив обескураженного кота с едва начатой и уже утихавшей песней, с выгнутой в дугу спиной и слегка шевелившимся хвостом.
В трусиках и майке Андрей прошел по всем комнатам и снова вернулся к себе. Кот по-прежнему сидел на диване и старательно вымывал лапой морду. Заметив Андрея, он попридержал лапу в воздухе, посмотрел внимательным взглядом и попробовал снова завести свою мурлыкающую песню. Но Андрей, любивший кота, и на этот раз не удостоил его своей ласки. Он выдернул из-под него одеяло и простыни, сложил их и пошел мыться.
Скоро они встретились опять. Стоило Андрею сесть в кресло, как кот перекочевал к нему на колени. Андрей закурил и, обдав кота струей дыма, заставил его отступить. Кот занял прежнюю позицию на диване. Он лежал, поджав лапы и хмуря усатую морду. Изредка приоткрывая глаза, он все еще надеялся на милость хозяина.
Чтобы не видеть надоевшего за это утро кота, Андрей закрыл глаза. Он сидел неподвижно. Часы однотонно отстукивали ритм. Удары становились все отчетливее и напряженнее. Андрею казалось – вот-вот прозвучит последнее тик-так, и время остановится. Он встал и быстро зашагал по комнате. Потом хлопнул дверью и почти бегом спустился по лестнице. Почту уже принесли. Газеты его не интересовали. Выработанная годами привычка следить за событиями дня исчезла. Он быстро перебирал газеты, надеясь найти среди них ответное письмо Жизнёвой. Он ждал его все эти дни. Письмо пришло. Знакомый сиреневый конверт, знакомый прямой почерк.
Бросив газеты на стол, Андрей оторвал кромку конверта. Перед глазами побежали торопливо написанные строчки. Он не читал, они сами звучали знакомым до малейших интонаций голосом. Письмо напоминало присланные ранее: та же вера в их встречу. И все-таки это письмо чем-то отличалось. Перечитав его несколько раз, Андрей понял, наконец, что не было в нем прежнего задора. Голос Жизнёвой словно устал. Не обычным было и упоминание о Георгии, о его тяжелой болезни и невыносимом характере, который проявила эта болезнь. О муже Татьяна Васильевна не писала никогда и тем более никогда его не осуждала. Несмотря ни на что, она по-прежнему ждала Андрея – просто увидеться, просто поговорить. Этого же хотел он – увидеться, хотя бы на час, на минуту... Тик-так, – отстукивали часы, – тик—так... Время бежало вперед. Оно не угасило чувство. Но расстояние страшнее времени – как ни старался Андрей представить себе лицо Тани и удержать его перед мысленным взором хотя бы на мгновение – черты расплывались. Тик-так, тик-так... Кот лежал на коленях и усыплял своей сочной мурлыкающей песней. Наконец Андрей увидел его, бережно взял на руки и перенес на диван. Оставаться в комнате он больше не мог.
...В коридоре у телефонного аппарата, который блестел своей мертвой чернотой и был способен соединить с тысячей людей, делавших теперь тысячу дел, Андрей долго стоял в нерешительности. Рука непроизвольно набрала номер Кедриной. Александра Павловна была единственным членом бюро, имевшим самостоятельное мнение. Никто не мог ее заставить изменить точку зрения, которой придерживалась она.
Кедрина узнала голос Андрея. Да, она работала, крутилась как белка в колесе. Но почему не заходил он? Неужели свыкся со своим положением? Все случившееся она считала ужасной чепухой, которая должна, наконец, чем-то разрешиться. Не следовало забывать, что он продолжал состоять на учете в парторганизации... Андрей сказал, что поэтому он и позвонил. Его интересовал день предстоящего собрания.
– Вот это другое дело, – одобрительно заговорила Александра Павловна. Хмелев тоже хотел вырваться из больницы, во что бы то ни стало. Он звонил ей и возмущался увольнением Широкова.
С каждым новым словом Александры Павловны в Андрее крепла уверенность в своей правоте. Ему стало радостно от того, что он не один. Он обещал зайти к Александре Павловне в ближайший день. Но сначала к Хмелеву. Если уж он рвался из больницы, то говорить-то с ним было можно, обо всем! Он вбежал в комнату и стал быстро одеваться.
