Текст книги "Счастье рядом"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Андрей Игнатьевич, а вы не бойтесь – брага эта не хмельная, у нас пьют ее вместо кваса. Вот та черная, – Вербова кивнула на графин, – покрепче, а эту можете пить сколько угодно.
– Не вредная и полезная, – хихикнула Наташа.
– Я бы сказал, – вставил Яснов, – что квас крепче вашей браги, – десятый стакан пью – и хоть бы что...
– Пей, пей, юноша, – наставительно заговорила Кондратова. – Видать, работничек хороший – недаром в народе говорят: кто быстро ест, быстро пьет – и работник тот... А вот Харитоша убогий, – Аглая Митрофановна задумалась и заговорила с расстановкой, – тот никогда толком не поест. Третьего дня, когда проезжала Уву, зашла в его хибару на перевалочном. Лежит на лавке, печку истопить ленится, картошки себе наварить не хочет. Я ему говорю: «Ты чего же, Харитоша, в холоде и голоде сидишь? Сходил бы по дрова да чугунок с картошкой на плиту толкнул – все оно веселей». А он мычит по-своему, головой трясет: «Нет, мол, не желаю». А. папироску предложила – взял, головой кивает: «Спасибо, мол». И вот опять причуда. По тракту машина шла. Шофер-озорник погудел лишнее – видать, знает слабость Харитоши, – так того как ветром подняло, в одной поддевке выскочил на мороз и прямо на тракт. Глянула я в оконце, а он перед самым радиатором вприсядку отплясывает, а шофер во всю глотку ржет и кулаком по баранке хлещет – сигналит ему в такт: «Давай, мол, Харитоша, жми!»
– Ну, а вы что? – не удержалась Тоня, которая все это время сидела молча.
– А что я? Хотела выйти, отругать насмешника, да плюнула: может, в гудке том и счастье все его, Харитошино.
– Думает, начальство едет, вот и выплясывается, – вновь хихикнула Наташа.
– Не чуди, – задумчиво сказала Тоня, – жаль его...
– С одной стороны, жаль, а с другой, нисколечко. Замыканный он, верно, но опустился. Я бы на третьи сутки умерла без работы. Да как это возможно, правда ведь, Валентина Григорьевна?
– Ты у нас ударница, – улыбнулась Вербова. – Разве тебе это понять?
– Да никому нам этого не понять, – поддержала Кондратова, – нам, здоровым да работящим! Но ведь на то мы и здоровые. А Харитоша – что? Сызмалетства, говорят, слаб умом был, а с годами на перевалочном и вовсе одичал. Вся радость у него в том, когда машина пройдет и сигнал ему даст. Спрос надо не с Харитоши требовать, а с тех, кто не сеет, не жнет, а даром хлеб ест. Не перевелись еще такие. Верно говорю, Андрей Игнатьевич?
– Видите ли, – растерялся Андрей, – нам судить трудно. Хлеб мы своими руками не выращиваем. Наша работа в том, чтобы о вас рассказывать, а это, вроде бы, – тоже дело...
– Как не дело! – заговорили все разом. – И не каждый сможет. А как бы мы жили без газет, без радио?
– Ничего бы не знали, не ведали! – с жаром сказала Наташа. – Репродуктор с шести утра в курс вводит. Все в тот же день узнаем.
– Ну ладно, разговоров, у нас до ночи хватит, пора и в дорогу. – Аглая Митрофановна встала и обратилась к Андрею и Яснову:
– Я вас сама отвезу, на Буяне. – Она подмигнула девчатам. – Наш Буян, что ваш газик.
Начали собираться.
– Спасибо вам за все! Будете в Северогорске – заходите! – говорил Андрей, пожимая руки. Аглая Митрофановна стояла в санях и натягивала вожжи. Мужской тулуп с высоко поднятым воротником превратил ее в заправского возницу. Она тоже пыталась выкрикивать прощальные слова, но каждую ее фразу прерывало вынужденное «тпру!». Необъезженный жеребец уросил, беспрестанно перебирая ногами и закидывая морду. Григорий и Наташа с трудом удерживали его под уздцы. Наконец Андрей, а следом за ним и Яснов прыгнули в кошевку, и сани, последний раз скрипнув у дома Вербовой, рванулись вперед. Мелькнули окраинные избы, и вот уже на многие километры раскинулась голубая равнина. Кондратова изо всех сил натягивала вожжи, но жеребец нес все быстрее. В лицо бил обжигающий ветер, и летели куски снега, щедро выбиваемые копытами Буяна. Луна, звезды, гладкое полотно дороги – все это неслось в вихре, кружилось, раскатывалось и снова летело вперед.
Андрей запрокинул голову. Золотой диск луны и голубоватый венчик вокруг нее показались доступно близкими. Где-то там, в бездонном, холодном небе совершал полет второй искусственный спутник Земли. Сани и спутник. Это сопоставление представилось Андрею символичным. В какое необыкновенное время вступил мир! Вот только эта непонятная досада...
Память с трудом проявила ее. Ржавым железом заскрежетал в ушах голос Бурова: «Прошу без замечаний. Я пока еще председатель!..»
Сани неслись ходко, без рывков...
– Укротился, – бросила назад Кондратова. – Теперь пойдет на одной скорости, как автомат.
Аглая Митрофановна полуобернулась, и Андрей увидел молодо смотревшие глаза.
– Как самочувствие? Я их не один десяток объездила. Спервоначалу всегда так, а потом и сама не заметишь – конь как конь. Бывало, опрокидывал, только на этих санях не просто: крылья большие.– Помолчав, она добавила: – Вот и брат мой Федор, когда наезжает в гости, другого транспорту не признает...
И вдруг мерная езда кончилась. Буян неожиданно рванул так, что Кондратова едва удержалась на облучке, и бешено понес. При этом голова Буяна неестественно повернулась вправо, словно ее свернули в сторону могучие невидимые руки.
– Волка почуял, – объяснила Кондратова. – Не иначе, как бродят где-то.
8
Неизменным правилом Леонида Петровича Хмелева было выслушивать рассказы всех работников, приезжавших из командировок. Вот и сегодня, отложив дела, он пригласил Юрия Яснова и начал расспрашивать о поездке. Он интересовался всем: и дорогами, и тем, как встретили их в «Светлом пути», где они ночевали, и как выбирались в Северогорск после метели.
Рассказывать Юрий не умел, да и мысли его были далеки от этого разговора. Жена Зоя своей заносчивостью вновь вывела его из равновесия. На вопросы Хмелева Юрий отвечал односложно. Особенно трудно ему пришлось, когда Леонид Петрович заговорил о людях, главным образом о тех, кто выступал в передаче.
– Насчет Валентины Григорьевны – ясно, – сказал Хмелев. – О ней я и раньше слыхал, а вот Кондратова? Чувствуется – интересный она человек!
– Оригинальная женщина! – оживился Юрий. – Вы понимаете: сама лошадью правит, межколхозной мельницей заведует, в гражданскую войну партизанкой была, вообще, я таких не встречал. И все ее знают, и она всех знает... – Яснов замялся, по всему было видно, что многое хотел он сказать, но ни слов, ни воображения ему недоставало.
– Ну ладно, – помог Хмелев. – Значит, поездкой доволен. И мы довольны, передача состоялась.
Отпустив Яснова, он занялся чтением «Последних известий». Пробегая глазами страницу за страницей, он увидел новое сообщение из Северогорска. Широков передавал, что вылетевший два дня назад на север области летчик Иван Фролов исчез без вести. Комсомольцы северогорских колхозов ушли в тайгу на розыски самолета. В сторону Увинской согры группу молодежи повела большой знаток этих мест Аглая Митрофановна Кондратова.
Хмелев подосадовал на Яснова, который в своем рассказе ничего не упомянул о летчике Фролове. Передавать информацию в таком виде не имело смысла. Другое бы дело – сообщи Широков об отважном поступке летчика сразу после его вылета на задание. Поразмыслив немного, Леонид Петрович решительно вынул информацию из выпуска.
Вскоре в кабинет вошел Буров. Как всегда озабоченный, он держал в одной руке очки, в другой – телеграмму.
– Запрашивают из Москвы, не нужны ли нам специалисты из числа закончивших вузы.
– Хорошие специалисты всегда нужны, – ответил Хмелев. – Но это же кот в мешке. Хорошо бы хоть взглянуть на человека, прежде чем дать согласие.
– Не знаю, – протянул Буров. – Я не физиономист и внешнему виду никогда не придаю значения.
– А я придаю. И вообще, куда лучше выдвигать на работу людей проверенных, которых знаешь.
– А где они? Это же разговор впустую. А тут специалист, с журналистским образованием. Не знаю...
Тихон Александрович сделал несколько шагов, остановился у окна и, покрутив за дужку роговые очки, довольно определенно высказался за то, чтобы одного-двух специалистов запросить.
Хмелев особо не возражал – в конце концов может оказаться способный выпускник и даже с опытом. Но, по его мнению, лучше было бы перевести на работу в областной центр того же Широкова, который зарекомендовал себя рядом хороших передач.
«Рядом хороших передач... Где они, эти передачи? – спросил себя Буров. – Может, они и были»... Но сам Широков, одно напоминание о нем вызывало раздражение. Слишком назойлив и заносчив. Хотя бы этот последний телефонный звонок. Звонит не кому-нибудь, а председателю, да еще на квартиру, и выражает свое несогласие с его решением. Такое, по мнению Тихона Александровича, неуважение мог допустить только несерьезный человек. Пусть подрастет, научится понимать что к чему, да и вряд ли такой научится. Разве сам Буров осмелился бы позвонить домой ну, например, секретарю обкома? Это Бессоновой – ладно, вместе работали в культуре. А секретарю, скажем, первому?
И вдруг в груди прокатилась приятная волна. Он живо представил себе все, что произошло сегодня в обкоме. Проходя по коридору мимо приемной секретаря, он совершенно случайно столкнулся с ним самим. От неожиданности Буров даже растерялся, но это только на миг: секретарь сам подошел к Тихону Александровичу, пожал ему руку, спросил, как работается. А Буров только и сумел сказать:
– Работаем, Николай Иванович, крутимся...
– Ну, ну. А шахтерскую инициативу вы правильно поднимаете, только не надо на этом останавливаться. Покажите, как она ширится...
Николай Иванович уже скрылся за дверью, а Буров все еще стоял в коридоре, испытывая самую большую для него радость. «Поздоровался... руку пожал... разговаривал со мной... слушает передачи, сам слушает»...
– Ты знаешь, Леонид Петрович,– присев на стул возле стола Хмелева, сказал Буров. – С Широковым подождем, пусть подрастет. Да и семейное положение у него неясное – до сих пор не женат. – Буров помолчал. – Давай лучше о деле. Сегодня я разговаривал с Николаем Ивановичем. Николай Иванович рекомендовал шире показывать труд шахтеров. Надо бы ввести целый цикл передач об их новой инициативе. Ты запиши себе. Может быть, два раза в неделю или, скажем, раз в неделю такие передачи давать.
Хмелев ответил не сразу, он вспомнил разговор на последней летучке, но говорить о нем не стал, – в конце концов, он сам давно был за цикл таких передач.
– А как быть с подготовкой к выборам?
– Одно другому не мешает, – поспешно ответил Буров. – На то мы и руководящие работники, чтобы предвидеть, увязывать одно с другим. Словом, запиши и подумай. Может быть, специальную бригаду направим в бассейн.
Здесь уже Хмелев не выдержал. Он встал, чиркнул спичкой и, жадно затянувшись, начал горячо возражать. Бригаду создавать не из кого. Это ослабит освещение других тем, в том числе избирательной кампании. Два раза в неделю шахтерские передачи давать многовато.
На последний вопрос Бурова, кому же все-таки поручить подготовку передач из бассейна, Хмелев ответил не задумываясь:
– Широкову! Его район – ему и делать.
Глава вторая
1
Как и обещали в главке, город в начале лета получил новую записывающую аппаратуру. Три стационарных магнитофона установили вдоль одной из стен фойе. Комната сразу сузилась и перестала быть такой уютной, как прежде. Но на это никто не обращал внимания. Новые усовершенствованные магнитофоны были настоящим богатством и сулили большое будущее. Правда, и работы всем прибавилось. Александра Павловна до позднего вечера прослушивала записи на магнитной пленке. Звукотехники помогали освобождать ей шкафы от пластинок, которые теперь окончательно «снимались с вооружения». Редакторы и корреспонденты: одни с наушниками у магнитофона, другие у контрольного динамика – слушали репортажи. От былой тишины, которой всегда отличалось фойе, не осталось и следа.
– Дайте тишину! – кричал Виктор Громов, лучший звукооператор по монтажу пленки. Но дать тишину – это означало остановить все магнитофоны, выключить контрольные агрегаты, прекратить репетиции артистов в студии, которые тоже готовились к записи.
А Виктору Громову нужна была абсолютная тишина. Только он один мог вырезать из пленки ненужную букву – звук в долю секунды, но разве можно было сделать это сейчас, когда даже его голоса никто не слышал. Иван Васильевич Плотников, редактор «Последних известий», человек удивительной выдержки и находчивости, не стал требовать тишины. Он раздобыл наушники с резиновой прокладкой, разъединил их и вручил один Громову, другой приставил к своему уху.
– Давай! – скомандовал он Громову. Виктор нажал кнопку, закружились диски магнитофона. – Стоп! Режь! – Дважды сомкнулись ножницы. Виктор, обернув вокруг пальца конец ленты, мазнул его клеем, ловко приставил другой конец и прогнал всю запись в обратном направлении. Теперь оба они плотно прижали наушники и слушали смонтированную пленку. Вскоре на их лицах вспыхнула улыбка – лишней буквы как не бывало. Монтаж закончился. Осталось только перемотать всю пленку с репортажем, который в этот вечер должен был прозвучать в эфире. Плотников удовлетворенно смотрел, как на больших оборотах, с завывающим свистом вращались диски. Теперь он со спокойной совестью мог идти домой: его миссия была выполнена.
А в фойе снова раздался голос: «Дайте тишину!» На этот раз его услышали все. Властный голос принадлежал «хозяйке» студии – Александре Павловне Кедриной.
И уж если наступило время, отведенное в расписании для ее редакции, – никто ничего не мог изменить. Выключались громогласные динамики, останавливались магнитофоны. Только на одном из них продолжал монтаж Виктор Громов, но он работал в наушниках и никому не мешал. У другого магнитофона приготовился к записи концерта Юрий Яснов. Кроме них и Александры Павловны, в фойе никого не осталось.
Из контрольного репродуктора доносились голоса – это в студии переговаривались артисты.
– Пустьначинают, – сказала Александра Павловна, и Яснов коротко бросил в микрофон: «Мотор!». Послышались четкие звуки рояля, закрутились диски, и узкая коричневая лента начала наслаиваться на бобину соседнего диска, неся на себе каждую нотку, прозвучавшую там, за закрытой дверью студии.
Василий Васильевич Каретников густым приятным баритоном пел «Раек» Мусоргского. Придирчивая Александра Павловна стояла около динамика. Она была довольна. Каретников пел свободно и абсолютно точно. Единственно, что ее волновало, – это время. До начала вечерних передач оставалось меньше часа. Уже пришла Татьяна Васильевна, шумная и веселая. Ее восторженное настроение сразу же охладила Александра Павловна, приложившая палец к губам, и теперь Жизнёва молча разбирала листки передачи, стоя у пианино. Наконец запись закончилась, и артисты, оживленно разговаривая, высыпали в фойе. Всем хотелось послушать самих себя. Яснов быстро перемотал пленку, и комнату наполнил густой баритон Каретникова. Сам он, довольно улыбаясь, подошел к Жизнёвой, низко поклонился и поцеловал ее руку.
– Как вы хороши сегодня, Татьяна Васильевна! Вы расцветаете день ото дня все ярче.
– А как же, – в тон ему ответила Жизнёва. – Я же всем говорю – законсервировалась!
– Ну причем тут законсервировалась? В этом нет никакой нужды. Вы свежи и неповторимы.
– Да, да, конечно! – воскликнула Татьяна Васильевна и громко рассмеялась. Выглядела она действительно хорошо. Бледно-розовый летний костюм подчеркивал ее стройную фигуру. Шелковистые каштановые волосы крупными локонами касались белой шеи, наполовину скрытой блузкой из светлого капрона. Все это одним взглядом охватил Каретников. Он подметил и замшевые туфли на тонких каблуках, и крепкие красивые ноги.
– Модненькая, какая вы модненькая сегодня! – продолжал восхищаться Каретников.
– Товарищи, неужели вас не интересуют результаты собственной записи? – послышался раздраженный голос Кедриной. – Нельзя ли потише?
– Интересуют, конечно, интересуют, дорогая Александра Павловна! – Каретников подошел к Кедриной и бережно прижал ее к себе пухлой широкой ладонью.
Дослушав пленку до конца, Александра Павловна ушла в редакцию. Юрий Яснов сложил рулоны записанной пленки в шкаф. Громов все еще орудовал ножницами и клеем у своего магнитофона.
– Может, по улице прошвырнемся? – обратился Юрий к Виктору. – Кончил дело – гуляй смело!
– Кто кончил, а кто и нет.
– По маленькой пропустим...
– Ни по маленькой, ни по большой, – отрезал Виктор. – Работа!
Вдоль поднятой крышки магнитофона стояло несколько кругов пленки. Одни из них были поменьше, минут на пять звучания, другие в два-три раза больше.
– Это сельхоз?
– Угу, – кивнул Виктор, не поворачивая головы. – Скоро придет Хмелев, а у меня и конца не видно.
– Ну, ну, давай, – сказал Яснов и, накинув на плечи светлый плащ, неторопливой раскачивающейся походкой пошел к выходу.
Громов удовлетворенно вздохнул: теперь ему уже никто не мог мешать. Быстрей замелькали его маленькие руки. Вот они на дисках, поворот ладонями влево и вправо, лишний звук найден, щелчок ножницами, прикосновение клеем – и снова вращались диски до следующего неверно произнесенного слова или чрезмерно большой паузы.
Монтаж на этот раз достался нелегкий. В сельскохозяйственной передаче были выступления доярок. Читали они плохо, и вся беда, по мнению Виктора, заключалась в том, что они именно читали, а не рассказывали своими словами о знакомом для них деле. «И всегда эта Роза Ивановна пишет тексты за людей. Вот и получается бред». А потом пришла другая мысль: «Стоит ли приглаживать выступления? Пусть говорят как есть, с оговорками, с неверными ударениями». Но тут же вспомнились слова Хмелева: «Радио должно быть образцом культурной речи. Иначе мы никого ничему не научим». И Громов монтировал слово за словом, фразу за фразой. Ноги затекли – за весь день не пришлось присесть.
А мысли снова лезли в голову, чего только не приходило на ум. Вот, например: «Есть ли смысл тратить столько времени и сил на передачу, которая завтра за каких-нибудь пятнадцать минут вылетит в воздух? Она исчезнет бесследно, и никогда он, Виктор, не увидит результатов своего нелегкого труда... И так день за днем, передача за передачей в эфир, в эфир...» Круглолицый и не по годам располневший Каретников тронул Виктора за плечо, и тот машинально нажал кнопку против слова «Стоп».
Низкорослый и невзрачный на вид Громов вопросительно посмотрел на самодовольного, пышущего здоровьем певца. Василию Васильевичу понадобился телефонный справочник, и ему пришлось повторить свою просьбу дважды, потому что резиновые наушники плотно закрывали маленькие уши Громова. Наконец Каретников понял, что справочник лежит на шкафу. Виктор снова включил магнитофон и с еще большей поспешностью принялся за свое дело.
Быстрым широким шагом, размахивая руками, вошел Хмелев. Впечатление было такое, будто он не знал, куда деть руки.
– Ну как, Виктор Степанович, устал?! – Хмелев спросил громко, опасаясь, что Громов не услышит его через наушники.
– Не успел... – растерянно улыбнулся Громов. – Много приходится резать...
– То-то и есть, уже слыхал. Ну, ничего. Домой не торопишься? Лично у меня дел по горло, я еще побуду. Как ты?
Громов уважал Хмелева. Он ответил, что не спешит и не уйдет, пока не закончит монтаж.
– Вот и отлично! Давай покурим. – Хмелев достал металлический портсигар. – Василий Васильевич,а вы не хотите? – спросил он у Каретникова, которого заметил не сразу.
– Благодарю, Леонид Петрович! Не позволяет профессия, – улыбаясь ответил Каретников. – Я вот ищу свободный телефон. Может быть, можно из вашего кабинета?.. Благодарю вас...
Хмелев присел на табурет. Кивнул на железный ящик с ворохом изрезанной пленки.
– Сплошная экономия!
– Угу, – отозвался Громов. – Режу, режу – крови нету, еду, еду – следу нету. Только тут и видна наша работа.
– Прав, да не совсем. Волну двести сорок метров с нашей продукцией, действительно, не видно. Но нельзя увидеть и мысль, – оживленно заговорил Хмелев. – Зато она может взволновать человека, заставить действовать. Нередко люди забывают название передачи, но суть ее или даже какая-нибудь одна мысль остаются на всю жизнь.
– Все это так, Леонид Петрович, но ведь нас даже не все слушают, значит, опять работаем за зря. Ты тут маешься с передачей, а какой-нибудь лоб возьмет и выдернет вилку за шнур.
– И газеты не все читают, – возразил Хмелев. – Но ты только подумай: у каждой радиоточки – три-четыре слушателя. Миллионы получаются.
