Текст книги "Счастье рядом"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
3
Подставляя разгоряченное лицо невидимой пыли дождя, Андрей шел, не разбирая луж, а мысленно все еще был там, в кабинете Бурова. Восстанавливая в памяти только что состоявшийся разговор, он снова и снова приходил к убеждению, что поступил правильно, назвав Бурова чинушей. Трижды переписывал он очерк о судьбе Жеки и трижды председатель откладывал его в сторону, не давая никаких объяснений. Говорил только: «Ну, с этим мы подождем. Не эти вопросы сейчас главные». И переводил глаза на первую попавшуюся бумагу.
Наконец Андрей не выдержал и спросил: «Почему, ведь речь идет о человеке и не об одном?»
– Не там ищете человека, – монотонно твердил Буров. – Людей надо брать апробированных, тех, которые задают тон в коллективе, которые идут впереди.
– По-вашему, одни должны идти впереди, а другие ползти в конце, на четвереньках! – Андрей заговорил твердо и раздраженно, глядя на Бурова с превосходством, глубоко убежденный в своей правоте. Не главной ли задачей дня являлась борьба за человека, и если он споткнулся, не обязаны ли мы помочь ему вернуться в строй?
Но Буров стоял на своем:
– Помочь, но не так, как вы себе вообразили. Не няньчиться с теми, что позорит наше общество, и не выискивать психологических объяснений их проступков, а, называя фамилии, клеймить позором...
Вот тут-то и бросил Андрей в лицо Бурову фразу, которая взбесила его:
– Так рассуждать могут только чинуши.
– Вон! – закричал Буров, вскочив на ноги и указывая на дверь. – Вы забываетесь! Пытаетесь ревизовать указания председателя!
Только здесь, на улице, начал Андрей понемногу приходить в себя. И прежде всего ему захотелось увидеть Таню.
Подойдя к своему дому, он дважды дернул ручку звонка. Аля еще была дома – на лестнице послышался дробный стук ее ног. Однако она уже собиралась уходить. К четырем ей на работу – и хорошо, что он успел ее застать. Пусть в другой раз не забывает ключ и не рассчитывает на доброту хозяйки.
Через несколько минут, как только Аля пожелала Андрею счастливо домовничать и скрылась за дверью, он быстро набрал номер Тани... Наконец-то! Она не могла найти себе места. Срочно надо решать обо всем. Квартиру Георгию уже дали. Он звонил. Ключи от квартиры у него в кармане.
– Когда мы увидимся? – высказав все это, спросила Татьяна Васильевна.
– Сейчас же!
– Нет, подожди, – тихо сказала она в трубку. – Прежде я отправлю Димку с бабушкой. Приходи минут через тридцать.
Андрей положил трубку: «Неужели конец, неужели она уедет?»
Эта мысль преследовала его до самого дома Тани. Вот уже площадка второго этажа, еще поворот...
Таня ждала в дверях. Андрей обнял ее, но она сразу же отстранилась и погрозила пальцем:
– Тише! Мама только что вышла, она может вернуться. Андрей вошел в комнату, оглянулся по сторонам и заметил, что на столе, который оставил в последний раз уставленным закусками, бутылками и фужерами, лежали лоскуты синего, с белой полоской материала.
– Крою пижаму Димке, – сказала Таня. – Посмотри фасон. Нравится?
Андрей кивнул и снова привлек ее к себе.
На ее белом лице выступил румянец.
– Успокойся, – тихо улыбаясь, сказала она и усадила его на мягкий ковровый диван.
Он снова посмотрел на стол, и ему представился недавний шумный вечер. Таня назвала его одновременно прощальным и октябрьским. Но Андрей понимал, что не ради этого были приглашены гости. Еще много времени оставалось до настоящего прощанья и до октябрьского праздника, а вечер служил поводом для того, чтобы можно было открыто, без стеснения пригласить его, чтобы он увидел, как жила Таня; как красиво ее умелыми руками устроен дом, который она любила и которым гордилась.
Александра Павловна Кедрина и другие гости восторгались уютом квартиры и красиво убранным столом, а Таня отшучивалась, делила свой успех с мамой и предлагала меньше хвалить, а больше есть. Ее пестрое крепдешиновое платье появлялось в разных концах стола, всем успевала она подложить самый лакомый кусочек и повсюду журчал ее мягкий бодрый голос. Андрей заметил, что она никак не выделяла своим вниманием его, в равной степени деля заботливость хозяйки между всеми; только без слов говоривший взгляд серых лучистых глаз как бы невзначай обращался к нему и ускользал в радостную улыбку, вновь улавливая все движения, все желания Андрея...
– Ну вот, – сказала Таня, – звонил Георгий. Квартира ждет нашего приезда.
– Не уезжай. Неужели это невозможно?
Татьяна Васильевна не ответила. Она задумчиво смотрела в окно, как будто была одна в комнате, и вдруг взгляд ее стал по-обычному задорным и решительным.
– Не поеду!
Андрей взглянул ей в глаза и взял ее руку, не веря услышанному.
– Я решила – не поеду. Отправлю телеграмму, чтобы за нами не приезжал, и все подробно напишу в письме. Он поймет. Он знает мою решительность и не будет настаивать...
Не дав ей договорить, Андрей порывисто обнял Таню и снова вскинул на нее вопрошающий взгляд.
– Успокойся. Слышишь? – освобождаясь от его объятий, говорила Таня. – Садись. Давай лучше поговорим. Ты еще ничего не рассказал о своих делах. Слышишь? Почему ты пришел такой хмурый? Не поладил с начальством?
– Чепуха.
– Нет, все-таки расскажи.
– Ну, не поладил, – переводя дух, ответил Андрей и начал рассказывать о стычке с Буровым.
– От него еще не этого можно ждать. Уж я умею определять людей. Он мне не понравился с первого взгляда. Говорит и не смотрит в глаза. Чиновник и есть. Только зря ты с ним связываешься!
– Соглашаться с человеком, который не прав?
– Не соглашаться, но, может быть, попробовать убедить. Излишняя горячность приносит вред.
– Убедить можно человека, который хочет и может что-либо понять, а это – столб, с ним и так и этак – все бесполезно. Его можно только срубить. И почему его держат?
– Потому что у нас еще много равнодушия. Неужели ты не понял этого до сих пор? Кстати, удобный случай отблагодарить тебя, – загадочно улыбаясь, сказала Таня. – Не удивляйся. Разве не ты говорил Хмелеву о моем таланте? Оказывается, еще в Северогорске ты был моим поклонником: «Жизнёва читает так убежденно, как будто текст написала сама!» Ты помог мне избежать выговора, когда Роза Ивановна написала докладную о том, что я искажаю смысл передач.
– Хмелев разобрался бы и без меня.
– Дело не в этом. Меня тронуло участие, по сути дела, постороннего человека. Ведь приятно, когда судят беспристрастно, а значит, справедливо. Будем надеяться, что плохие люди со временем изживут себя и что у тебя все уладится. Такие люди, как ты, не должны страдать.
Глава десятая
1
Руководящие работники обкома в радиокомитет приезжали не часто, разве что записаться на пленку для выступления по радио. Телефонный звонок Кравчука, его обещание приехать и познакомиться с работой редакций явились для Бурова неожиданностью. Он вызвал секретаря Свету и приказал собрать всех сотрудников. Когда редакторы и корреспонденты заполнили кабинет, Буров сообщил им о возможном приезде заведующего отделом Пропаганды и предупредил, чтобы все находились на своих местах, привели в порядок столы, соблюдали дисциплину.
– Возможно, – сказал он, – Аркадий Петрович поинтересуется передачами. Порядок установим такой: тексты подобрать и сдать Хмелеву.
Отпустив редакторов, Буров снова позвонил Свете и распорядился принести все прошедшие передачи, на которых не было его подписи. Минут через двадцать
Света заполнила весь стол аккуратными стопками передач, и Буров начал подписывать их столь быстро, что даже не успевал прочитывать названия. Наконец и с этим делом было покончено, а Кравчук все не приезжал. Стараясь унять непроходившее волнение, Буров обошел редакционные комнаты, удивив этим всех работников. Заметив на столе Мальгина ворохи бумаг, он устыдил его за неряшливость и попросил навести порядок.
Кравчук приехал часа через полтора. Он крепко пожал руки Бурову и Хмелеву и извинился за опоздание. Его задержали на участке жилстроя. Там, по его мнению, был прекрасный опыт наглядной агитации.
– Кстати, кто автор передач по жилстрою?
Буров замешкался, но его выручил Хмелев:
– Широков.
– Обязательно познакомьте меня с ним. Собственно, что мы стоим? Показывайте свое хозяйство.
Буров с готовностью подался вперед и повел Кравчука по длинному коридору.
Спустя полчаса в просторном кабинете Бурова собрался редакционный аппарат.
– Ну, что же, – сказал Кравчук, – будем знакомиться. Зовут меня Аркадий Петрович. Фамилия Кравчук. Должность вам известна. Признаться, к ней я еще не привык. – Кравчук по-доброму улыбнулся и, обведя всех смеющимся, располагающим взглядом, добавил: – А пора бы привыкнуть. Потому пора, что, как и на заводе, где я работал, так и у нас с вами – вполне конкретные задачи. Там план и у всей страны план. Контрольные цифры выплавки стали и чугуна на шестьдесят пятый год известны? Известны. Так же, как добыча нефти, газа, угля, руды... Если мы их достигнем, значит, победим на решающем этапе борьбы за коммунизм. Основа ее – решение определенных экономических проблем. Истина простая, а борьба сложная. Кажется, рукой подать до того времени, когда мы построим действительное счастье всех людей, а сколько сделать надо!.. И тут нам принадлежит важная роль.
Голос Кравчука низкий и густой, никак не сочетавшийся с хрупкой, юношеской фигурой, звучал убедительно. Эту убежденность усиливали резкие взмахи правой руки. Кравчук не стоял на месте. Подходя к столу, за которым сидел Буров, он брал листок бумаги, заглядывал в него и снова мерял твердыми шагами проход, образованный стульями посреди комнаты.
Теперь он говорил о передачах, которые ему довелось услышать, советовал делать их с большей взволнованностью, чтобы они не оставляли людей безучастными и равнодушными.
– Я так понимаю, товарищи, – сказал Кравчук, обводя взглядом присутствующих, – все ваши рубрики хороши. Нужны они. Но прямо скажем – слушаешь иную передачу и хоть уши затыкай. Трещим, трещим. Что ни фраза – гром победы раздавайся. Иногда из-за пустяка трещим. Слова – казенные, наперед известные. По-моему, такими передачами мы просто вредим и сами себе, и нашему общему делу. Человека давайте, рабочего. Самого что ни на есть обыкновенного. Чтобы он верил вам, непременно верил, и потребность в вас чувствовал. Таково мое мнение о передачах, такими они должны быть, – сказал Кравчук, садясь на свободный стул у стены. – Не мнение обкома, – подчеркнул он, – потому что я всего лишь его работник, а лично мое мнение.
Аркадий Петрович улыбнулся и предложил редакторам поделиться своими планами, рассказать о трудностях в работе.
Кравчук, о котором Андрей впервые услышал от Федора Митрофановича, понравился ему с первой встречи. «Это не Бессонова», – думал он, вспоминая телефонный разговор с ней, который состоялся вскоре после столкновения с Буровым. «Вы ведете себя неправильно!» – с нервным упрямством кричала она. «Я о вас уже много наслышана. Делайте выводы!..»
После небольшой паузы слово попросила Роза Ивановна.
– Аркадий Петрович Кравчук, – сказала она, – поставил перед нами задачи исключительной важности. В этом плане мы уже организовали несколько передач и будем делать их впредь. Но уж коли разговор зашел о трудностях, я должна сказать, что сельскохозяйственная редакция не получает никакой поддержки со стороны других отделов. Взять «Последние известия».
Иван Васильевич Плотников каждую неделю посылает своих корреспондентов в район. Но разве хоть один из них привез материалы для нашей редакции? Тоже самое может сказать Лидия Константиновна Ткаченко. Неужели трудно сделать попутно выступление для литературной редакции? Здесь, по-моему, Тихон Александрович, – обратилась она к Бурову, – нужно сделать организационные выводы. Вы нам помогаете и машиной, и в других вопросах, но подготовку материалов для сельхозредакции нужно вменить в обязанность всем, кто бывает в командировках.
– Остается выяснить, – не сдержался Широков, – почему сама Роза Ивановна вот уже полгода сидит на месте.
– Правильно! – поддержало сразу несколько голосов.
– Между тем, – продолжал Андрей, – без выезда в колхозы сельскохозяйственная редакция никогда не сможет показать жизнь такой, какая она есть. И вообще, выехать в район стало у нас проблемой. Завхоз за линолеумом в другую область едет, председатель в Москву – чуть ли не каждый квартал, а для корреспондентов нет средств.
– И еще – о человеке. Ведь человек, воспитание в нем лучших качеств должны быть главным в наших передачах. Почему же наше руководство глушит всякую попытку сколько-нибудь остро ставить эти вопросы? На одних процентах и технологии далеко не уедешь. Просто нас не будут слушать. И очень жаль, что это никак не волнует наше руководство.
Буров сидел, сдвинув брови и собрав в складки кожу на землистом лице. Стараясь сохранять независимый вид, он записывал в тетрадь критические замечания, а когда взял слово, признал критику правильной и обещал учесть ее в дальнейшей работе. Затем он надел очки и, произнеся внушительным басом «Товарищи», обратился к цифрам. Он перечислил количество радиоузлов, приемников и радиоточек, имевшихся в области, не преминув при этом заметить, что эта цифра значительно превосходит тираж областной газеты, и, сняв очки, заявил об огромном значении радиовещания во всей пропагандистской, агитационной и воспитательной работе.
– Куда направлены усилия нашего творческого коллектива? – спросил Буров и, снова надев очки, начал перечислять виды и формы радиопередач, циклы, рубрики, темы и разделы.
– Все это, конечно, очень интересно и важно, Тихон Александрович, – согласился Кравчук. – Но я думаю, что товарищи имеют представление об областном радиовещании. Вы лучше расскажите о планах на предстоящий период и о том, что делается для улучшения работы районных редакций. Вы же председатель областного комитета, вот и расскажите о его деятельности.
– Понятно, – кивнул круглой лобастой головой Буров.
– Вот скажите, Тихон Александрович, в каких редакциях вы побывали в этом году?
Беспомощно перебирая бумаги, Буров ответил, что к этому вопросу он не готов.
– Ну, а какие редакции вы слушали у себя на комитете?
Буров снова не смог ответить ничего вразумительного, и Кравчук сказал:
– Следовательно, районные редакции у нас работают сами по себе, а областной комитет сам по себе. Так?
Реплики Кравчука нарушили стройность выступления Бурова, и он быстро закончил его общими заверениями о том, что вверенный ему коллектив с честью выполнит поставленные перед ним задачи.
2
После отъезда Кравчука Буров предложил заново пересмотреть весь план передач. Хмелев согласился – ряд замечаний Кравчука надо действительно учесть.
– Не ряд замечаний, а коренным образом пересмотреть весь план. В субботу я лично буду у Аркадия Петровича и доложу ему, как мы реагировали на его выступление.
Хмелев все-таки не был убежден в необходимости переделывать план. По его мнению, наметки редакций не расходились с тем, о чем говорил Кравчук, но спорить не стал.
– План планом, – сказал он, – а как его выполнять?
– Работать, – пробасил Буров.
– Я имею в виду замечания Кравчука. Он говорил о глубоком изучении жизни, а с командировками у нас действительно проблема. Роза Ивановна вообще не выезжает на места, Ткаченко – тоже. И с этим все свыклись. А те, кто ездит – бывают в командировке два-три дня. Широков об этом говорил правильно.
– Широков много говорит, становится в позу египетского императора, а между тем, своим поведением позорит звание советского журналиста.
– То есть?
Буров встал, бросил на стол карандаш и прогремел.
– Не знаю, известно ли тебе, но у меня имеются неопровержимые данные о том, что он сожительствует с Жизнёвой.
– И придумают же люди!
Буров в недоумении посмотрел на Леонида Петровича.
– Почёму ты решил, что это придумано?
– И придумает же изощренный человеческий ум этакое словечко «сожительствует».
– Гм, да, – замялся Буров, – но дело не в слове, а в его содержании.
– Думать о содержании куда сложнее...
– Что ты хочешь всем этим сказать? – перебил Буров. – Связь Широкова с Жизнёвой ты подвергаешь сомнению?
– Я просто об этом ничего не знаю.
3
На другой день, как только Андрей переступил порог радиокомитета, его остановила секретарь Света.
– Вас вызывает председатель. Несколько раз спрашивал. Злющий-презлющий!..
– Какая его еще муха укусила? – спросил Андрей, вытирая ноги о половик. – Передай – сейчас приду.
В самых дверях кабинета Бурова он столкнулся с Розой Ивановной и Ткаченко. Обе едва кивнули, не глядя на Андрея.
Буров сидел за столом, сбычив шею, и рассматривал лежащее перед ним заявление. Желтые мешки под глазами еще больше набрякли, рыжая бородавка на щеке погрузилась в глубокую землистую складку. Он как будто не замечал Андрея, который стоял посреди кабинета. Только мясистая нижняя губа чуть пошевеливалась, и это означало, что он вот-вот заговорит.
– Скажите, Широков, какие у вас отношения с бывшим диктором Жизнёвой?
– Самые хорошие, но почему это должно вас интересовать?
– Потрудитесь набраться терпения и не отвечать вопросом на вопрос. Дело обстоит самым серьезным образом.
– Как прикажете понимать?
Буров выпрямился и, перекосив рот, выпалил почти крича:
– А так и понимать! Идеология должна делаться чистыми руками, и ваша неприглядная связь с замужней женщиной несовместима с работой в нашем учреждении!
– Почему неприглядная?
– Слушайте, Широков, вот этот документ о вашем неправильном поведении в быту, – он потряс заявлением, – исключает всякие «почему». А подписан он, между прочим, не кем-нибудь, а двумя членами партийного бюро.
– Любопытно!
– Неужели вы собираетесь отрицать свою связь с Жизнёвой? Почему в таком случае она до сих пор не уезжает?.. Почему вы молчите?
– А потому, – спокойно ответил Андрей, – что вам до всего этого нет никакого дела.
– Ну уж извините, – вскипел Буров, – пока я председатель, аморального поведения в моем учреждении не потерплю! Сегодня вы разбиваете семью, завтра вы рассиживаете в сквере с девицами легкого поведения, а послезавтра меня пригласят в обком давать объяснения. Не выйдет! Сегодня же появится приказ о вашем увольнении.
– В таком случае непонятно, зачем вы меня приглашали. Ваше решение уже готово!
Андрей поднялся и, не слушая, что кричал ему вслед Буров, вышел из кабинета.
В редакции он столкнулся с Хмелевым. Леонид Петрович пристально посмотрел на Андрея черными колючими глазами и многозначительно протянул:
– Ну и ну, отчудил. Не ожидал от тебя такой прыти. А я, наивная душа, так бы ничего и не знал, если бы не Буров.
Хмелев перебросил папиросу в угол рта, выпустил клуб дыма и, щуря глаза, сказал:
– Приказы начальства не обсуждают, но я все-таки настоял, чтобы прежде собрали бюро. Готовься к бою. И не робей. В святцах сказано: Андрей – мужественный. А насчет сердечных дел поговорим позже. Тут что-то надо решать.
...Состоявшееся в этот день заседание бюро не согласилось с решением Бурова об увольнении Широкова, но постановило объявить ему выговор с занесением в учетную карточку.
Глава одиннадцатая
1
Каждый раз, когда Андрей звал Таню зайти к нему и, в конце концов, посмотреть его житье-бытье, она отвечала чуть улыбаясь: «В другой раз... Погуляем лучше на улице...» Но в этот субботний вечер в ее вдруг ставших серьезными глазах вспыхнула решимость.
– Хорошо. Приду. Завтра в полдень. Только не забудь встретить меня...
После, медленно возвращаясь домой, Андрей зашел в магазин. Долго стоял у сверкавших витражей, а затем вдруг засуетился, накупил разных сластей и бутылку марочного вина. И уже перед самым выходом из магазина не удержался и в кондитерском отделе затребовал самую красивую коробку шоколадных конфет.
На улице увидел цветы. В простом ведре, которое прижимала к груди пожилая женщина, светились белые и розовые астры. На их лепестках отражались отблески рекламных огней. Астры были любимыми цветами его матери. Он купил букет.
Дома, сунув покупки в кухонный шкаф, Андрей отыскал стеклянную банку, налил в нее воды и вместе с цветами отнес в комнату. Отойдя к дверям, оглядел всю комнату. Астры... Рядом с букетом в застекленной рамке стояла фотография Иринки. На какую-то долю секунды мелькнула мысль убрать ее, но, подержав холодную рамку в руках, Андрей машинально протер стекло и снова поставил на место.
Внизу хлопнула дверь, застучали легкие каблучки. Вернулась с завода Аля. Она ходила по дому, переодевалась, шумела, гремела, а потом вдруг сунула свой любопытный носик в комнату Андрея.
– Ба-а-тюшки мои! – степенным голосом пропела она и, не сдержавшись, прыснула: – Что же это такое здесь происходит? Уж не гостей ли вы ждете на ночь глядя, многоуважаемый Андрей Игнатьевич?
Бочком проскользнула в комнату, устремилась к букету и погрузилась в цветы всем розовым лицом:
– Чудненькие!
Андрей, любуясь Алей, все-таки проворчал:
– Во-первых, не нюхай – они ничем не пахнут. Во-вторых, не трогай руками – завянут. И, в третьих, не имей привычки после двенадцати заходить в комнату одинокого холостяка. Понятно?
Но Аля не унималась. Завязывая тесемочки легкого ситцевого халата, она ходила по комнате и умоляющим и в то же время кокетливым голосом упрашивала:
– Разрешите, Андрей Игнатьевич, взять одну астрочку, вот эту?
– Завтра получишь все, – угрюмо отвечал Андрей.
– Ну, одну-единственную!
– Ни единой! Сказал, завтра!
– Однако с вами что-то стряслось. Что именно? Поделитесь, станет легче, – говорила Аля, пряча за спиной крошечную астру, которую уже успела вытянуть из букета.
– Поставь на место!
– И не подумаю! – ответила она, плутовато заглядывая в глаза Андрею. И только когда он отвернулся и взял книгу, опустила в вазу цветок, манерно держа его двумя тонкими пальцами.
– Эх, если бы меня так встречали, – со вздохом сказала она, однако, и не думая огорчаться.
Аля бесшумно выскользнула из комнаты – вся она была легкая, стройная, в коротеньком халате и светлых матерчатых тапочках. Андрей хотел было лечь спать, как она. появилась снова. В ее руках поблескивала бутылка вина.
– Смотрите, Андрей Игнатьевич, что я нашла в маминых запасах! – Она залилась журчащим заразительным смехом. – Может быть, разопьем? Или подождем до понедельника, когда приедут наши?
Здесь уже не выдержал Андрей. Он добродушно рассмеялся и, взяв из Алиных рук бутылку, поставил ее на стол, рядом с астрами.
– Вино и астры. А вот еще бутон. Ну чем не натюрморт! – воскликнула Аля.
– Вот именно бутон! Лезешь в каждую щель.
Губы Али плотно сжались, брови нахмурились. Глянув на нее, Андрей примиряюще сказал:
– Ну, ладно, не гневайся. А в общем-то, пора спать.
Аля как будто не слышала этих слов. Она сидела на диване, низко опустив голову, так что волнистые русые волосы рассыпались и закрыли все ее лицо, и машинально разглаживала полы халата. Они разошлись, и тугое колено отсвечивало белой шелковистой кожей. Заметила она эту оплошность, когда снова услышала голос Андрея. Вздрогнула и прикрыла ноги. Андрей спросил, долго ли она намерена сидеть.
– До утра! – весело ответила Аля и снова полюбопытствовала, что же все-таки случилось у Андрея.
– Что бы ни случилось – это не твоя печаль, – ответил он. – А уж если тебе не спится, расскажу я две не слишком веселые истории. Слушай и мотай на свои волнистые гусарские усы.
Андрей сел в кресло и закурил.
– ...Жила-была на свете девочка. Звали ее Оля, папа и мама кормили, поили и всячески наряжали свою дочку. Еще школьницей не пропускала ни один вечер танцев, домой приходила поздно, а где она была – никто ее не спрашивал. На танцевальной площадке Оля никогда не стояла у стены. Ее приглашали наперебой, и она кокетничала, нарушая обещания вчерашним поклонникам танцевать только с ними, завязывала новые знакомства, назначала свидания и забывала о них. И вот однажды на танцевальной площадке появился щеголеватый лейтенант, звали его, кажется, Валентин. Увидев его рослую фигуру, черные в крупных кольцах волосы, большие карие глаза и густые дуги черных бровей, Оля схватила за талию подругу и закружилась с ней по площадке. Вальс играли долго, и почти все это время подруги неотступно следовали за танцующим лейтенантом. Оля вела подругу так, что лицо Валентина было совсем близко от нее, она шутила, улыбалась до тех пор, пока не обратила на себя внимания и не добилась ответной улыбки. Следующий танец и все остальные в этот вечер она уже танцевала с Валентином...
Андрей потянулся к столу за спичками, и Аля, воспользовавшись этой паузой, спросила:
– Что же печального в этой истории? Все обыкновенно.
– Вот именно, обыкновенная история, когда легкомыслие портит жизнь. Дело в том, что Оля вышла замуж, а через полгода ее красавчик уехал сначала на время, а потом прислал письмо, в котором сообщал, что в чувствах своих ошибся и поэтому не считает разумным продолжать совместную жизнь.
– А Оля?
– А у Оли родилась девочка. Она по-прежнему живет с родителями, которые души не чают во внучке... И все бы это не беда, но ты вот представь себе, что несколько лет спустя, когда Оля перестала быть легкомысленной девочкой, она по-настоящему и впервые в жизни полюбила.
– Ну и как?
– Эта история еще продолжается, а теперь послушай другую. Не спишь?
...Жека закончила ремесленное училище и пошла работать на завод. В отличие от Оли она была тихой, застенчивой. Все свободное время проводила в общежитии. Подруги с трудом уговорили ее пойти в клуб, записаться в рукодельный кружок. И она не пожалела, потому что очень скоро стала настоящей мастерицей. Но однажды в этом же клубе Жека встретила солиста эстрадного оркестра Бориса.
Первый раз она увидела его на репетиции, когда после занятий в своем кружке вместе с подругами вошла в полуосвещенный зрительный зал. На сцене в руках у оркестрантов поблескивали трубы, а у рояля стоял светловолосый парень в белой рубашке и пел. Голос его показался Жеке таким ласковым и задушевным, что в ее груди словно что-то растаяло. Она забыла о подругах и о том, что зашла сюда на минуту. Так и прослушала до самого конца всю концертную программу.
С тех пор она стала неизменно посещать все концерты, в которых принимал участие клубный оркестр. Пришла она и на новогодний вечер, на котором эстрадный оркестр выступал с новой программой. В этот раз Борис пел особенно хорошо. Его несколько раз вызывали на сцену, просили спеть еще. И, наверное, больше всех радовалась этому успеху Жека. Ей очень захотелось пожать руку Бориса, поблагодарить и поздравить его. Увидела она его в буфете, где он вместе с друзьями солистами и музыкантами сидел за двумя составленными столами. Жека сама не помнит, как это произошло, только Борис вдруг вышел из-за стола и пригласил ее принять участие в «скромном» банкете. Было очень весело, звучало много тостов, и Жека не пропускала ни одного – так хотелось Борису. Поздно ночью, сама не зная, как это получилось, Жека поехала к Борису. Десять дней не возвращалась она в общежитие. А потом Борис спокойным голосом, как будто речь шла об обыкновенных вещах, сказал, что масленица кончилась – завтра приезжает его семья и начнется великий пост, во, всяком случае, условий «люкс» не будет...
Аля округленными глазами посмотрела на Андрея, раскрыла рот, подыскивая слова для вопроса, но он ее опередил:
– Тебя интересует, что стало с Жекой? Она перенесла все это очень тяжело. Сначала плакала, дни и ночи, даже во сне. Потом, ни с кем не прощаясь и не получив расчета, уехала в другой город. Работать она долго не могла и поэтому распродала все свои небогатые вещи. Пришлось поехать на юг к родным, и тут Жека узнала, что у нее будет ребенок. Рассказать об этом родителям не хватило духу, и, пожив немного у них, Жека вернулась на Урал к сестре. Здесь она поступила в столовую, работала официанткой и воспитывала сына.
Первое время все как будто бы шло сносно, но потом Жека начала пить. Ее уволили из столовой. Она еще несколько раз поступала на работу, но все кончалось плохо. Жека продолжала пить, и ее никуда не стали принимать.
– Как же она жила?
– Немного помогала сестра, но привычка к вину привела ее в рестораны. Завсегдатаи ресторанов, узнав слабость Жеки, стали приходить к ней домой, приносили с собой водку, и здесь, на глазах у ее сына, устраивались попойки.
Аля недоверчиво и в то же время с ужасом смотрела на Андрея: «Откуда ему известна эта страшная история, может ли все это быть на самом деле и что стало с Жекой?..»
– Позаботиться о судьбе Жеки, – продолжал он, – должны люди, вместе с которыми она теперь работает. Но я говорю все это не к тому. Надо смолоду разбираться в чувствах. Вот что важно.
– И откуда берутся такие, как Валентин и Борис? – со вздохом сказала Аля.
– А потому они и берутся, что Оли и Жеки мало думают.
Андрей встал, подошел к столу и, взяв бутылку за горлышко, поставил ее на пол к стене. – А теперь пожелаем друг другу спокойной ночи.
– После таких историй сразу не уснешь. И почему вам сегодня приходит одно невеселое?
– Ну, это уже третья история. На сегодня хватит и двух.
