Текст книги "Офицер особого назначения"

Автор книги: Николай Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

– Ну и как, по-вашему, ничего странного в поведении конвоира вы не заметили? – нарушил Сергей затянувшийся диалог Тли.

Блаттлаус свел брови у переносицы. Тяжелая работа мыслей отражалась в его напряженном взгляде.

– Запросите разведывательный центр по поводу меня. Какие будут распоряжения? – не ответил он на вопрос.

– Задания вам поступают через меня. Там не поймут запроса, а в радиограмме появится большой вопросительный знак.

– У меня особое положение. – Фриц положил пистолет на стол, взял лист бумаги, написал: «Какое задание дать Усатому?»

– Зашифруйте, пожалуйста.

«Дурак дураком. Пистолет-то уже не успеешь схватить».

Зверь передал бумагу Ирине, не сводя глаз с немца, велел зашифровать.

– Пистолет не брать, – приказал Зверь, увидев попытку Блаттлауса исправить свою оплошность.

– Да, но…

Фриц умолк, увидев в руке Зверя маленький револьверчик. Часто перемаргивая, он растерянно молчал.

– Отойдите к стене. Пистолет вам пока не понадобится. Ирина свяжется с разведцентром, получит ответ, тогда видно будет, как дальше с Усатым поступить. А пока расскажите, откуда взялся у вас ТТ?

После минутного колебания Блаттлаус не без гордости рассказал.

Когда он пересекал какую-то улицу, нос к носу столкнулся со старшим лейтенантом, работником одного из отделов штаба. Тот был удивлен встрече, сказал, что его разыскивают. Потом, разглядев форму, испугался. Пришлось применить палку. Хотел воспользоваться его форменной одеждой, но послышались шаги патрулей. Пришлось немедленно ретироваться.

Прозвучал зуммер. Разведцентр ответил радиограммой на запрос резидента.

– Позвольте мне самому расшифровать? – тоном просителя с испугом прошептал Фриц.

Сергей усадил Блаттлауса за стол, передал ему кодовую таблицу, журнал радиограмм.

Декодируя группы цифр на листе бумаги, буква за буквой прочитал: «Усатый под арестом, как предатель подлежит немедленному уничтожению. Центр».

Сергей смотрел через плечо дешифровщика, пока текст не приобрел окончательного смысла. Немец вскочил как ужаленный, лицо его побледнело. Зло выговорил:

– Гад, успел сообщить!

После этого сник, затравленно глядя на Зверя.

– Кто этот гад? – быстро спросил Сергей. – Вот кого надо уничтожить в первую очередь. Видишь, как с его подачи расценили ваш арест в разведцентре. Там, видимо, подумали, будто Усатый перешел на сторону СМЕРШ!

– Пустоголовые!

– Кого вы назвали гадом? – повторил вопрос Зверь.

– Мне бы не хотелось о нем говорить. Еще есть возможность разобраться.

– У вас нет на это времени. Прочитать еще раз расшифрованную радиограмму?

– Не надо. Ее содержание я запомнил хорошо и вряд ли когда-нибудь забуду.

– Ну, так что? Исполнять предписание разведцентра? Или мы еще продолжим беседу?

– Что вы, что вы! Гадом я назвал лейтенанта Гаффера, он же Зевакин. У него своя агентурная сеть, но гораздо меньшая, чем у Зверя.

– Где работает?

– В хозяйственном управлении Юго-Западного фронта. Мы с ним поддерживаем личные контакты. Кроме него никто не мог сообщить о моем аресте разведцентру.

– Пароль есть?

– Нет, только личные контакты.

Зверь тут же сочинил легенду, будто одному из его подчиненных грозит арест и того срочно необходимо переправить через линию фронта; он, резидент, не имеет возможности сделать этого. Сатана говорил, есть где-то «коридор», по которому прибывают эмиссары, диверсионные группы из-за линии фронта, но толком ничего сказать не мог.

– Не знал о нем Сатана, – ответил Фриц.

Он несколько оживился, глаза перестали бегать. Начал увлеченно рассказывать, что ему известно о «коридоре». Указал ориентировочно место нахождения заброшенного участка шоссейной дороги, пересекавшей перпендикулярно линию фронта. Участок зарос травой, замаскирован лучшим образом. Немцы сделали тележку на шариковых подшипниках вместо колес, наподобие тех, которые применяют безногие инвалиды. Человек ложится на тележку, отталкивается руками, быстро и незаметно минует линию фронта. В обратную сторону едет другой или тележку оттягивают назад телефонным кабелем. Этот метод использовали для доставки грузов от разведцентра, но вмешались пограничники. Руководит сухопутной операцией капитан инженерных войск по кличке Жук.

– Настоящая его фамилия мне неизвестна, не видел я его ни единого раза, но звание настоящее. Все последние эмиссары приходили и уходили за линию фронта по его «дороге». Вопросы прибытия и убытия со мною не согласовывались. Не будут и вас ставить в известность, – на грустной ноте закончил монолог Усатый.

– Вы не сказали во время прошлой нашей беседы о своем месте службы, должности, – напомнил Зверь.

– Офицер отдела кадров штаба тыла Юго-Западного фронта.

– Как вы туда попали?

– Богдан помог. Козюк Богдан, младший лейтенант из СМЕРШ, друг детства, я вам о нем говорил.

– Прошлый раз вы мне не хотели называть его. Что изменилось теперь? СМЕРШ на прежнем месте.

– Тогда еще была надежда, Богдан поможет. Теперь ее нет. Гоффера он тоже знает, возможно, и сообщил ему о моем аресте.

– Случайно, от вашего осведомителя в СМЕРШ не приходилось слышать о капитане Довженко?

– Как же, в паре с Козюком работали. А зачем он вам?

– Хочу привлечь к нашей работе, наметились подходы. Говорят, грамотный офицер.

– Грамотей этот в Сталинграде остался. Он меня там едва не разоблачил. Спасибо, Богдан выручил, да так удачно, что сам Довженко оказался под следствием.

– Причина? – резко спросил Зверь, с ненавистью глядя на Усатого. – Что по этому поводу говорил Козюк?

– Точно не знаю, но какое-то дело тот идиот прикрыл, еще что-то приклеил ему Богдан.

– Живой?

– Насколько мне известно, до последнего времени был жив. Оправдывается перед следственными органами. Для нашего дела он, по-моему, совершенно не пригоден. Так вот и живем за счет других.

– Блаттлаус! Тля ты настоящая! Паразитируешь на судьбе хорошего человека, – не сдержался Зверь.

Немец внимательно посмотрел в лицо Сергея, прищурил глаза, опустил низко брови.

– Я вас узнал! – воскликнул он. – Вы капитан Бодров, старший оперативной группы. Мы ехали вместе из Сталинграда в соседних купе. Вот теперь до меня начинает доходить, в чем причина всех провалов. В разведцентре ломают головы: где корень зла? А он сидит передо мною и втихомолку улыбается своим успехам. Вы меня узнали?

– Безусловно. Активнее других подпевали «Гоп со смыком» да смотрели настороженным взглядом.

Неожиданным прыжком Усатый оказался у стола, схватил пистолет, резко повернулся, но Сергей опередил на мгновенье. Хук снизу отбросил нападавшего. Грянул выстрел, но пуля ушла в деревянный потолок. Тут же в комнату ворвались Иван и Мария.

Сергей подошел к лежавшему навзничь немцу, разжал закинутую за голову ладонь, освободил зажатый пистолет. Иван ногой перевернул Блаттлауса на живот, связал руки брючным ремнем.

Прошло несколько минут, прежде чем нокаутированный зашевелился, начал невнятно бормотать по-немецки, но постепенно взор его прояснился, Мария помогла сесть.

– Сколько же ты наделал бед для Германии! – после длительного молчания сказал он, глядя в пол. – Ведь догадывался – ты враг. Сожалею, что не застрелил, а мысль такая была. За неспособность вовремя сообразить порой людям приходится расплачиваться жизнью.

– Вы собирались сгноить меня в подполье. Как видите, не получилось. Придется вам вновь там подождать, пока не приедет Кавригин, – ответил Зверь.

XXXV

На фронте случается всякое. Но такого события, чтобы в громадном водовороте человеческих судеб отец с сыном оказались вместе откомандированными на решение одной и той же задачи, не должно было произойти даже по теории вероятности.

Сергей с отцом получили распоряжение ехать в Сталинград в командировку. Вернее, такую задачу получил Сергей, а Шведов обязывался обеспечить его автотранспортом.

Толчком к последующим событиям послужила докладная записка капитана Бодрова разведывательному отделу о событиях, связанных с задержанием собственного агента под псевдонимом Сыч в Суходоле под Сталинградом, о проведенном дознании оперуполномоченным особого отдела старшиной Козюком причин его гибели.

Сергей неоднократно намеревался снять с себя груз несуществующей вины за попадание чужой пули в изображение Сталина на груди Сыча, но опасался вовлечь в очередное рассмотрение вопроса капитана Довженко. Теперь же, когда узнал из уст Блаттлауса о судьбе оперативника, пришел к выводу, что тот находится под следствием из-за него. С этим и обратился к своему руководству.

С Бодровым долго беседовал начальник разведывательного отдела по существу докладной записки.

– Надо бы давно разрешить вопрос, – говорил Кавригин, привлеченный к участию в ее рассмотрении, – снять душевную тяжесть. Без этого нагрузок хватает.

Разведывательный отдел войск НКВД по охране тыла высказал просьбу СМЕРШ совместными усилиями расследовать факт связи младшего лейтенанта Козюка с вражеским резидентом в тылу Юго-Западного фронта, необоснованного ведения «дутого» дознания в отношении собственного сотрудника.

Результатом разбирательства явилось признание факта притупления бдительности со стороны сотрудника СМЕРШ Козюка, приведшего к срыву разоблачения группы вражеских агентов в районе Сталинграда, в оговоре им оперативного сотрудника СМЕРШ капитана Довженко. Козюк был отстранен от должности, материалы дознания направлены в военную прокуратуру.

Кроме того, группа дознавателей в ходе рассмотрения докладной записки Бодрова пришла к выводу об абсурдности обвинений со стороны особого отдела.

За умелые и грамотные действия по внедрению в диверсионно-разведывательную организацию «Гидра», последующую ее ликвидацию и разоблачение вражеского резидента в штабе тыла Юго-Западного фронта капитану Бодрову присваивалось звание «майор» с вручением ордена Красной Звезды. Начальник контрразведки СМЕРШ фронта наградил майора Бодрова именным короткоствольным итальянским двенадцатизарядным пистолетом «беретта».

– Более подходящего оружия для офицера особого назначения не придумаешь, – сказал он с улыбкой. – Оружие надежное, безотказное, но пусть оно тебе никогда не пригодится, а станет подарком на память. Если что, переходи к нам на службу. Пистолет – твой пропуск в наши ряды.

Были повышены в звании все офицеры оперативной группы Бодрова. Звание младшего лейтенанта получила Мария Коробова, Ирина – звание сержанта в должности радистки.

В период разбирательства по делу Козюка Зверю пришла радиограмма из разведцентра, в которой говорилось о необходимости немедленно прекратить функционирование «Гидры», уйти в глубокое подполье, ждать распоряжения о возобновлении ее работы по сигналу «Гидра, вперед!». Связывалось это с необходимостью передислокации разведывательного центра. Давался новый график работы радиостанции. Первый перерыв в работе определялся десятью днями. В радиограмме, кроме того, руководителю «Гидры» предлагалось принять меры к поиску причин ареста Усатого, к ограничению контактов сотрудников организации с неизвестными лицами. Он также уведомлялся в том, что в ближайшее время эмиссары разведцентра прибывать не будут. Если же таковые объявятся, они подлежат уничтожению как провокаторы и агенты СМЕРШ.

Руководство разведывательного отдела войск НКВД решило использовать образовавшееся «окно» в деятельности «Г идры» для командирования майора Бодрова в Сталинград с двоякой задачей. Во-первых, забрать из Сталинградского областного управления государственной безопасности находившегося там капитана Довженко и доставить его в контрразведывательную организацию СМЕРШ Юго-Западного фронта, а во-вторых, привезти оставшееся во время передислокации имущество разведывательного отдела. Сергею на период командировки разрешалось переодеться в военную форму, сбрить бороду, которая упрямо не желала расти так, чтобы замаскировать лицо. Усы оставлялись для солидности, майор все-таки!

Как поется в известной песне, «были сборы недолги…» На всю подготовку к поездке в Сталинград, а это сотни километров по разбитым войной дорогам, отводилась одна ночь. Вечером в «келье» Иван с Романом, Мария, Ирина и Людмила откровенно любовались своим командиром. Новенькие офицерские гимнастерка с брюками, хромовые сапоги, парчовые майорские погоны, боевые награды на груди на фоне «мужицкой» одежды подчиненных смотрелись! Не каждому военная форма к лицу. Для этого нужно иметь еще соответствующее тело. Командир оперативной группы был воплощением такого удачного сочетания.

Назначенный временно старшим оперативной группы капитан Блошкин, он же Иванов, обещал «замордовать» службой старшего лейтенанта Попова (он же Романов), младшего лейтенанта Коробову Марию, особенно сержанта Денисенко Ирину, не говоря уж о Людмиле Широковой. Однако майор распорядился «мордовать» только отдыхом, а службу нести лишь наблюдением за обстановкой.

Николай Дмитриевич до последнего момента не знал, с кем ему предстоит поездка в Сталинград. Хорошему шоферу на подготовку автомашины к длительному рейсу много времени не требуется. Она у него всегда в полной готовности. А то, что старшим является майор, так майоров много.

Не сразу старший сержант Бодров узнал сына в предрассветной мгле. Обратил внимание в первую очередь на усы майора. Представился. Ноги подкосились, когда тот сказал: «Па, ты меня не признал?»

Шведов сказал Сергею только перед отъездом, что ему предстоит совершить поездку с родным отцом. На радостях хотел расцеловать друга, но Анатолий отстранился – майорам не к лицу целоваться с капитанами.

– Доведись мне такое, расплакался бы от счастья, – сказал Шведов, – а у тебя лишь слезы навернулись. – И он обнял Сергея.

– Мужчины плачут от бессилия. А капитанам положено опускать руки по швам, когда их целуют старшие.

– Ну, так и быть, – согласился Анатолий.

В путевом листе на «студебекер» Шведов определил маршрут движения: Купянск, Миллерово, Сталинград; обратно – Сталинград, Михайловка, Купянск. Михайловку он вписал умышленно, давая возможность Николаю Дмитриевичу проследовать знакомым маршрутом, а Сергею встретиться с Зиной. В штабе на эту приписку не обратили внимания, подпись начальника разведывательного отдела скрепили печатью. Маршрут, таким образом, стал узаконенным.

С высоты птичьего полета можно было бы наблюдать непонятную картину. Выехала автомашина из Чижей, через пару километров остановилась; открылись дверцы кабины, вышли двое, у радиатора начали обниматься, целоваться и стояли в обнимку битых полчаса. Эмоции их перехлестнули через край, когда оказались вдвоем, без постороннего взгляда.

Скоро «студебекер» вновь запылил по прифронтовым грунтовым дорогам. Путники наперебой рассказывали друг другу о событиях последних месяцев в их судьбах, вспоминали Батурино, родных и близких. Отец рассказывал, о чем они писали в письмах.

Маршрут движения автомашины во многом повторял путь, пройденный ротой Сергея пешим порядком год назад. Те же разбитые дороги, помятые и сгоревшие лесные полосы, заросшие бурьяном поля, незатянувшиеся окопы. Но теперь не было немецких самолетов, бесконечных потоков людей в военной и гражданской одежде, гуртов скота, медленно бредущих в облаках пыли, степных пожаров, горящих населенных пунктов. Стояла тишина, встречалось множество автомашин, идущих в ту и другую сторону.

– Где была вся эта техника в июле прошлого года? – говорил Сергей. – Сколько было бы спасено человеческих жизней, будь она тогда у отступающих войск.

– Шведов мне рассказывал, как он побывал на том свете в воронке от авиационной бомбы.

Сергей смотрел на окружающий ландшафт. Вокруг – зеленое буйство июньского лета. Степь еще не выгорела, не видно нанесенных войной ран. Но это издали. Вот лесная полоса вдоль недалекой отсюда реки Оскол. Здесь рота несла службу войскового заграждения, в этом месте была собрана первая большая группа красноармейцев, с которыми не знали что делать.

Сын рассказал отцу, как пришлось решать проблему, которая сопутствовала им на всем протяжении отступления до Сталинграда.

– Будь автомашин достаточно, – говорил Сергей, – вон их сколько теперь, не было бы массового бегства по этой земле. Немцы на технике, а мы пешком. Намечает командование, на каком рубеже занять жесткую оборону, а когда подразделения приходят туда, их уже поджидают немцы. И так до самого Дона, где оборону держали уже другие войска. Те, что отступали, переформировывались.

– Сколько же километров наматывали вы за день по прокаленной и знойной степи?

– Семьдесят дней двигались мы от Северского Донца до Волги, причем только пешком. Выходит, в среднем рота ежедневно делала по одиннадцать с лишним километров. Но бывало, мы сутки, а то и больше стояли на одном месте, выполняя задачи войскового заграждения, а потом делали марш-броски на десятки километров.

– Где было труднее всего? – спросил отец.

– Везде было трудно. Каждый божий день – через силу, но под конец втянулись в такую жизнь, трудностей уже не испытывали. Недалеко от реки Айдар есть, вернее был, молодой лес, где немецкая авиация заживо похоронила Шведова. Там могла погибнуть вся рота. От леса того одни вывороченные корни остались.

– Как же вы тогда уцелели?

– В боевой обстановке жизнь подчиненных и его самого зависит от решения командира. Сообразил он вовремя, что делать и как, цель будет достигнута. Если этого не произойдет, значит, провал гарантирован, потери неизбежны. Я тогда подумал за немцев: «Что бы я сделал на их месте после понесенных потерь при попытке нападения на нашу роту?» Лес – цель очень удобная. Потому и подал команду немедленно покинуть его. Сообрази чуть пораньше, не было бы таких потерь тогда. До сих пор казню себя за это.

– От солдата тоже многое зависит, – не согласился отец. – Он самый главный в бою, да и в любой обстановке. Солдат делает основное дело. Что сделал, то и есть, куда дойдет – там рубеж и граница, оттуда начинаются другие задачи.

– Солдат – рука. Она действительно делает основное дело в войне. Но руки, как известно, исполнители того, что сообразит голова. Офицер в армейском организме и есть голова.

– Сынок! – Так обращался Николай Дмитриевич к Сергею дома, теперь слово само по себе непроизвольно возникло. – Анатолий Алексеевич рассказывал, и по его воспоминаниям я достаточно полно представляю вашу службу прошлого года. Но я не имею представления, чем ты занимаешься теперь. Вроде бы ты сейчас не командир подразделения, не на фронте, да и там затишье, а орден тебе дали, да еще в звании повысили. Мне это непонятно.

– Па! Не бери в голову. Тебя тоже наградили и в звании повысили, а тоже не на фронте. Иногда в тылу бывают дела не менее важные, чем на фронте. Я еще не закончил выполнять задачу, которая мне поручена. Она не подлежит разглашению. Не обижайся, останемся в живых, придет время – расскажем друг другу, что с кем было и как. Одно лишь скажу, но без пояснений и тем более разглашений. Должность у меня – офицер особого назначения. Как только закончится наша с тобой прямо-таки счастливая командировка, с той же минуты мы не имеем права даже виду подавать, будто знакомы, тем более что родные. Причем в любой ситуации.

– Опасно?

– Я на переднем крае. А там не бывает неопасно. Но пока, как видишь, жив. Буду надеяться и впредь оставаться таким же. Так что внуку ты еще расскажешь о наших делах.

– Внуки! Будут ли? Этой чертовой войне конца и края не видать, не до свадеб теперь.

– Почему ты так, па? Внук-то у тебя должен быть, время ему уже появиться на свет божий. Анатолий Алексеевич тебе ничего не рассказывал?

– Нет. Поясни. Что-то ты уж больно загадочно начал говорить, – с удивлением спросил отец.

– Зина должна родить мне сына.

– Вот те раз!

Николай Дмитриевич резко затормозил. Автомашина остановилась посредине дороги. Шофер сосредоточенно уставился в невидимую точку, часто моргал, посматривал на сына. Мысли веером кружились в голове, на языке вертелось множество вопросов.

– Когда ты последний раз с нею виделся?

– Где-то в конце августа прошлого года.

Отец пошевелил губами, делая какие-то вычисления, хмурил брови, опускал, затем поднимал голову.

– Ты с нею переписывался?

– Нет. Мое теперешнее положение не позволяет этого. Кое-какие сведения мне сообщил Анатолий.

– Шведов получил от Зины два письма. Что-то с головою у нее не так. Остальное вроде бы нормально. Но последнее пришло давно, месяца полтора назад. Каково сейчас ее состояние, неизвестно. У женщин в период беременности болячки могут обостряться.

– Будем надеяться на лучшее.

– Давай посидим на травке, побеседуем, – предложил отец, – я тебе расскажу, как Зина добиралась из Сталинграда до Михайловки и с какими приключениями. Похоже, нынешние ее головные боли с ними связаны. Ты знаешь о них?

– Анатолий рассказывал. За каждый неверный шаг рано или поздно приходится расплачиваться. Дернуло ее глядя на ночь отправляться в путь с незнакомым человеком.

– Домой к матери спешила, – как бы в оправдание ответил Николай Дмитриевич.

Стали обедать. Отец на ломтики хлеба накладывал по паре зубчиков сала, наливал из термоса горячего чая, угощал сына.

Разговор во время обеда не шел. Оборвался, когда следовало бы продолжить речь о главном. Однако ни отец, ни сын не знали, как к нему подступиться.

– Что теперь? – после длительного молчания спросил Николай Дмитриевич.

– Не знаю, – со вздохом ответил Сергей.

– Дите-то наше! Нам и думать надо.

– Па! У тебя есть какие-то мысли, как в данной ситуации поступить? Что вообще в подобных случаях надо делать?

– По-моему, надо на обратном пути из Сталинграда заехать в Михайловку. Посмотрим на внука или внучку, на Зину, ее мать послушаем, что скажут, а там видно будет, как нам себя вести. Дело-то серьезное. Сын или дочь, они твои, а ты их на всю жизнь!

– Как будет выглядеть наш визит со стороны? Кто мы и как будем представляться Клавдии Сергеевне, Зине?

– Так и представимся, ты отцом, я дедом. На слух эти слова не воспринимаются с первого раза, вот как сейчас, но потом привыкнем к этим званиям.

– Ладно! Пусть будет по-твоему. У меня своего плана нет. Но не с пустыми же руками приехать к дитю?

– В Сталинграде на рынке купим подарки, оставим денег для покупки необходимых вещей малышу, – ответил Николай Дмитриевич. – Станет наша с тобою поездка не просто командировкой, а путешествием с большими последствиями.

– Говорил мой начальник перед отъездом, командировка в Сталинград – дело пустяковое и нужна она лично мне как мероприятие психотерапевтического характера. Вроде бы расслабиться должен я во время поездки. Расслабиться, похоже, не получится. Чует мое сердце, события нас ожидают чрезвычайные.

Помолчали, глядя на проплывавший мимо ландшафт. Сергей не узнавал знакомых мест. Из окна кабины они смотрелись по-другому, да и зелень маскировала прошлогоднюю, выжженную солнцем степь.

– Я не знаю, что между вами произошло, – прервал молчание отец, – но чувствую, с Зиной у тебя что-то не так. Мне и не положено было знать это до сегодняшнего дня. Но когда речь пошла о родном, очень родном человеке, даже если он совсем еще крошечный, но уже с фамилией Бодров или Бодрова, теперь ваши отношения не только лично ваши, они и мои тоже. Дитю нужны отец и мать, иначе будет безотцовщиной. Для сына это очень плохо, для дочери еще хуже. Отношения к таким детям иное.

– Это мне известно.

– Какие чувства сохранились у тебя к Зине. Что осталось от того, что было?

– Все на прежнем месте, только в перегоревшем виде. Не знаю, как на них начнут накладываться отношения к ребенку. Когда появляются особые чувства к своему ребенку? – спросил Сергей. – И есть ли они, эти особые, как их уловить?

– «Ловить» их не придется. Как только увидишь крохотное существо, сразу же возникают чувства, причем не какое-то одно, а множество, и тут же оседают в душе. Ты сейчас знаешь, есть ребенок, твой, но он пока лишь в твоих мыслях. Когда же увидишь, возьмешь на руки живое существо, которому дал жизнь, его образ переселится в тебя. Точно так же обосновываются в душе внуки. Пока не знаю, но говорят, внуки там высвечиваются даже ярче, чем дети. Поживем, увидим!

Подъехали к Дону, когда солнце висело над горизонтом. С высокого берега реки во всю ширь просматривался поселок Калач-на-Дону. Чуть больше полгода назад вокруг гремели ожесточенные бои. Вот мост, который советские танкисты сумели захватить у находившихся там немцев целым и невредимым, тем самым обеспечили беспрепятственное продвижение наступающих подразделений. Сейчас это просто мост через Дон, нисколько не похожий на объект стратегического назначения.

Калач – большой казачий хутор. Огороды подступают к реке. Видны копошащиеся в земле женщины. На небольшом песчаном пляже подростки и детвора помельче приноравливаются к воде, бродят кто по колено, кто по щиколотку. Слышен девичий визг, крики пацанов. Какой-то смельчак поплыл вдоль берега. Вполне мирная жизнь, если бы не сгоревшие то тут, то там дома.

Вот так близко и осязаемо Николай Дмитриевич видел Дон впервые. Наблюдал однажды из окна вагона ночью водную гладь, мост. Теперь перед ним во всю ширь река катила небольшие волны, ветер доносил пропитанный речными запахами воздух – дыши и любуйся. Придется ли еще раз свидеться?

– Я тоже не думал больше побывать на берегах Дона после учебы в Ростове, – отвечая на немой вопрос отца, ответил Сергей, – а вот уже который раз переправляюсь через него и не могу наглядеться.

Путники заночевали в Калаче. Заехали в пустующий двор, остановились под разлапистой яблоней с большим количеством завязей. Сергей попробовал на вкус: пресные.

Вскоре возле автомашины появились пять-шесть пацанов, уселись плечом к плечу на поваленном стволе груши, смотрят на военных молча, перешептываются. Появился милиционер в гимнастерке с левым пустым рукавом, проверил документы. Рассказал, что хозяева подворья расстреляны немцами, а соседи присматривают за домом и садом. Сын на фронте, после войны возвратится – будет где возродить новую жизнь.

– Вы тоже здесь ничего не берите, не ломайте, – обратился страж порядка к военным. – Те мальчишки – в охране.

Сергей оставил отца в кабине, чтобы смог хорошенько выспаться на широком сиденье, сам забрался в кузов, приготовил именной «беретта» к стрельбе, переоделся в отцовы ватные брюки, телогрейку, подложил под голову вещевой мешок, набросил на ноги кусок брезента.

Ночь выдалась тихой, звездной, прохладной. С Дона слышался приглушенный шорох волн, всплески, тихие мужские и женские голоса. Он лежал с открытыми глазами, глядел на звезды. В летнем вечернем воздухе они сияли ярким светом. Вспомнились прошлогодние отступления. Тогда небо и звезды были серыми, чужими, смотреть на них не хотелось.

Подумалось: «Говорят, на огонь и воду смотреть не надоедает, а по-моему, на звезды тоже. Мерцающая красота!»

Только что смотрел на звездное небо, а отец уже тормошит: «Подъем!» Розовый восток окрасил алым цветом серые пушистые облака, верхушки деревьев, туманную даль над Доном.

Когда взошло солнце, путники по грейдеру мчались к Сталинграду. Панорама теперь – на сколько глаз хватает – иная, чем в Задонье. Повсюду видны следы недавних боев: побитая и сожженная боевая техника, изрытая воронками и окопами земля, безлюдье. У Мариновки свернули на Красноармейск. В городе в первую очередь отыскали рынок. Купили для малыша на пеленки три пары теплых байковых портянок, столько же хлопчатобумажных, одна бабуля уступила недорогое детское одеяльце: синее атласное сверху и ситцевое с внутренней стороны, две распашонки совершенно новые. Николай Дмитриевич для Зины приобрел без согласования с сыном красный вязаный шарф. Довольные покупками, направились в пригород. Бывшие штабные землянки различных управлений 64-й армии отыскали быстро. Здесь пока ничего не изменилось. Сооружения охранялись в ожидании, когда будет окончательно вывезено военное имущество. Нетронутым оно оказалось в землянках разведывательного отдела. Погрузка четырех столов, восьми стульев, двух сейфов много времени не заняла. Уставшие от безделья охранники в считанные минуты справились с работой, дополнительно набросали в кузов десяток лопат, ломов, кирок, пил.

– В хозяйстве пригодится это богатство, а здесь покрывается ржавчиной, – сказал седоусый старшина, – приезжайте еще.

Солнце было в зените, когда нагруженная доверху автомашина прибыла в Бекетовку.

В районе Сталгрэс в бывшей гостинице размещалось Сталинградское областное управление НКГБ. Майору Бодрову пришлось затратить немало времени, чтобы отыскать капитана Довженко. Оперативный дежурный лично ходил с Сергеем по кабинетам, но никто не мог сказать, где его найти. Посетили временный изолятор – длинный кирпичный барак с проходом посредине и камерами для содержания арестованных по обеим сторонам. Но и там капитана не было. Помощник дежурного подсказал, что в одной из землянок вблизи изолятора живет какой-то капитан. Сергей бросился бегом к указанной землянке, распахнул дверь – на боковой лежанке, выстеленной стругаными досками, в одиночестве сидел капитан Довженко. Он не узнал Бодрова, возникшего в ярко освещенном створе двери, вскочил, расправил под ремнем гимнастерку, представился.

Сергей обнял Довженко, дрогнувшим голосом сказал:

– Рад видеть вас, товарищ капитан, живым и, надеюсь, здоровым. Начал терять надежду отыскать оперативника СМЕРШ Юго-Западного фронта в этом… – Бодров покосился на стоявшего рядом дежурного, – богоугодном заведении.

– Рад за вас, товарищ майор. Думал, до конца войны не выберусь, как вы выразились, из «богоугодного заведения», – ответил Довженко. – Самая трудная работа приятнее безделья.

После вручения предписания капитану Довженко убыть в распоряжение управления контрразведки СМЕРШ Юго-Западного фронта «студебекер» покатил к центру Сталинграда.

– Василий Иванович, – обратился Сергей к капитану, – как развивались события, связанные с попаданием пули в изображение Сталина на теле Сыча?

– Никак.

Довженко рассказывал, что на очередном докладе начальнику армейской контрразведки по делу капитана Бодрова полковник распорядился, чтобы закрыли его и не позорились перед разведывательным отделом войск НКВД по охране тыла, а в дальнейшем об этой глупости не вспоминали.

– Так было прекращено ваше дело, по которому не велось каких-либо записей. Началось на словах, ими же и закончилось. Я потом пытался вас найти, но не смог.

– Вы-то как оказались под следствием? Я все время думал, из-за меня пострадали.

– Следствия не было. Велось дознание по поводу… Вам вряд ли будет интересно слушать о наших внутренних контрразведывательных неурядицах. Они в любом ведомстве имеются. На меня бывший подчиненный настрочил всякой всячины, причем совершенно неожиданно, приводил трудно проверяемые факты. А тут передислокация, я остался в Сталинграде, так как дело касалось города. Я тогда не успел закончить оперативную разработку шпионско-диверсионной группы, материалы передал своему помощнику Козюку, но у него дело заглохло. Теперь мне придется начинать сначала. Тут меня вызывали один раз в неделю на собеседование, поговорит оперативник со мною о том о сем, да так интересно, что сам зевает. Жду-пожду, когда закончится зевотное дело, не разоблаченная мною вражеская группа действует, а я отдыхаю. Наконец вас дождался, теперь опять – за работу!