Текст книги "Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке"

Автор книги: Николай Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– А для чего? – пробурчал Нигилист, отворачиваясь от нее.

– Хорошо, – пригрозила Наташа. – Теперь я и пальцем не пошевелю, когда ты приведешь своих друзей. Сам будешь закуски им таскать, сам убирать и посуду мыть. Все! Хватит с меня!

Впервые она так разговаривала с Нигилистом, и теперь даже интересно было, как же он отреагирует на это? Деньги будет оставлять только на еду? Ради Бога! Все, что хотела, она уже купила себе. Отнимет и это? Пожалуйста, все равно ходить в красивых нарядах некуда. Что еще? У нее есть средство больше наказать мужа, чем просто не носить закуски его гостям. Она и близко к себе не подпустит его! И вообще будет спать в другой комнате на диване!

Нигилист снова повернулся к ней, долго смотрел в упор.

– Пожалуйста, не нужно ультиматумов, я этого не люблю. Но ты права, я слишком много времени уделяю работе, ты скучаешь. Это временно, сейчас очень сложный период. От того, как мы пройдем его, зависит наше будущее. Обещаю тебе, как только станет немного полегче, мы поедем в Испанию, поживем пару недель в нашем домике на берегу моря.

– Я уже тысячу раз слышала про этот домик, видела фотографии и видеосъемку. Ну и что? Сколько раз ты обещал мне, что вот-вот мы поедем туда? На дворе жара стоит, люди купаются, загорают и здесь, в Москве, а ты даже по субботам и воскресеньям работаешь с утра до ночи.

– Замолчи! – Голос Нигилиста стал жесток. – И впредь никогда не позволяй себе разговаривать со мной в таком тоне. Загранпаспорт у тебя есть, виза тоже. Но сейчас нет никакой возможности бросить дела. Потерпи.

Наташа отодвинулась от него подальше, спрятала лицо в подушке и всхлипнула.

– Если возникла охота поплакать, сделай это, пожалуйста, на кухне. Я должен выспаться.

4

Едва Наташа вышла из квартиры на лестничную площадку, как следом невозмутимо вышел Олег Ратковский.

– Тебе не надоело шпионить за мной? – Наташа поглядела в голубые, холодные глаза.

– Работа у меня такая, – усмехнулся Ратковский. – Ты куда собралась?

– На кудыкину гору! – отрезала Наташа. – Послушай, Ратковский, будь человеком, посиди дома, а я схожу на пляж в Филевском парке. Не бойся, не заблужусь, это ведь рядом.

– Я не боюсь, но лучше не делать этого.

– Ты хочешь сказать, что купаться в Москве-реке вредно?

– Я хочу сказать, – вздохнул Ратковский, – что тебе не следует этого делать. Петр Яковлевич слишком богатый человек, и кто-то знает об этом. И наверняка хочет заставить его поделиться. Проще всего это сделать так: похитить жену и потребовать выкуп. Ты хочешь, чтобы тебя похитили?

– Типун тебе на язык! – рассердилась Наташа. – Так что же, мне теперь никуда из дому выходить нельзя?

– Разве я это говорил? Тебе можно делать все, что захочется, но всегда помнить о том, что кто-то следит за тобой. На самом деле этого может и не быть, но ты все же помни.

– Ох, как вы все надоели мне! – крикнула Наташа и побежала в квартиру. Идти на пляж в сопровождении молчаливого телохранителя не хотелось.

Весь день она не выходила из дому, а вечером, когда вернулся Нигилист, выговорила ему:

– Я больше не могу так. Что, мне из дому нельзя выйти без Ратковского? Что это за жизнь? Я что, девяностолетняя старуха? Вот увидишь, я уйду от тебя. И никакие Ратковские не остановят.

– Сейчас идет проработка большого контракта, – дернул носом Нигилист. – Вполне возможны неадекватные действия как со стороны партнеров, так и со стороны конкурентов. Поэтому временно мы предприняли усиленные меры предосторожности. Это недолго продлится. Я уже не раз говорил тебе – потерпи. Это все, что от тебя требуется.

– А мне надоело терпеть. И сидеть одной дома тоже надоело. Тогда я поеду в Гирей, к маме, я обещала ей приехать летом. – Подумала и добавила: – Мы могли бы вместе поехать, на нашей машине. Ты ведь давно уже обещал познакомиться с моей мамой.

Нигилист сел на диван, сосредоточенно потер лоб.

– Скоро у нас будет небольшая пауза, дня три-четыре, мы и вправду могли бы куда-то вырваться. – Он посмотрел на Наташу. – Хочешь, полетим в Испанию? Мне не нравится, что красавица жена такая грустная. Это снижает мой тонус, ухудшает работоспособность. Думаю, Шеваров не станет возражать, если я улечу на три дня в Испанию.

Наташа задумалась. Испания – это, конечно, хорошо. Кто же не мечтает побывать в Испании! Но приехать вместе с Нигилистом в Гирей на «мерседесе» – это еще лучше. Накупить подарков маме и приехать. Вот она удивится! А то ведь все пишет в письмах, мол, как же так, вышла замуж, а в гости не зовешь, на что же это похоже? Я сама бы приехала и без приглашения, да адрес твой не знаю…

Нигилист запретил Наташе давать свой адрес кому-либо, в том числе и Клавдии Ивановне. В письме ведь не объяснишь, какой странный у Наташи муж. Обещал, что скоро все будет нормально, и тогда, первым делом, они пригласят Клавдию Ивановну в гости. А пока – лучше повременить. Наташа слушалась его.

И вот теперь, кажется, появилась возможность самим съездить в Гирей, успокоить мать, да и вообще – пусть знают, как устроилась в Москве Наташа Колесникова! Должна же быть хоть какая-то польза от ее замужества!

– Я дома уже сто лет не была, – осторожно сказала Наташа. – Если уж ехать куда-то, то в Гирей. Ты и своих родителей в гости не зовешь, но они хоть знают, что ты здесь, меня видели. А моя мама ничего не знает и не понимает.

– Ты не хочешь в Испанию? – удивился Нигилист.

– Хочу, но позже. Там ведь и осенью будет тепло. А сейчас нам просто необходимо съездить в Гирей. Ну пожалуйста, Петя! Ты же сам говорил, что как только будет время…

– Да, говорил…

– Ну так выполняй! – воскликнула, чувствуя, что Нигилист колеблется.

– Хорошо, – неожиданно быстро согласился он. – Что касается меня, возражений нет. Вероятно, мы сможем поехать в этот твой Гирей… Кстати, а почему татарское название?

– Ну как же, когда-то на Кубани крымские ханы хозяйничали, вот мы и бережем память о них, – пошутила Наташа, может быть, впервые со дня свадьбы.

У нее было отличное настроение. Тоже, кажется, впервые за последние два месяца. Вчера высказала Нигилисту все, что думает о его гостях, рассердилась, даже расплакалась; он вроде бы и внимания не обратил, а сегодня, пожалуйста, согласен ехать в Гирей! Это что ж получается, ругаться с ним не только можно, но и нужно? Интересное открытие.

– Но только на два дня. С дорогой это займет значительно больше времени. И последнее. Окончательное решение я сообщу тебе завтра, после того, как узнаю мнение Шеварова. Надеюсь, у него тоже не будет возражений, но… в нашем деле всякое бывает.

– Спасибо! – Наташа на радостях обняла Нигилиста, чмокнула в щеку. – Я думаю, Степан Петрович поймет, наконец, что его лучшему сотруднику давно пора предоставить отпуск. А если он заупрямится, я могу сама позвонить ему. Мне он не посмеет отказать.

– Это исключено. Шеваров принимает решение не потому, что может или не может отказать, а исходя из интересов дела. Поэтому тебе не следует звонить ему. Полагаю, тебе следует позаботиться о еде в дорогу, продумать все мелочи, ну и… подарки для твоей матери. Не с пустыми же руками приезжать.

«Надо же, о чем он стал думать!» – Радостно улыбнулась мужу и побежала на кухню готовить ужин.

– Ну что, написала?

Она сидела в комнате Ирины и с нетерпением ждала, когда подруга закончит письмо родителям. Как только Нигилист позвонил и сказал, что Шеваров дал добро их поездке в Гирей, Наташа тут же собралась и в сопровождении Ратковского помчалась в общежитие к подруге.

– Написала. Передашь родителям, скажешь, что все у меня нормально, домой приеду, наверное, через две недели. Завтра последний экзамен, а потом улетаю с творческой бригадой в Иркутск.

– Зачем?

– Выступать. Показывать сибирякам свое искусство. Будем давать по несколько концертов в день. Такой напряженный график очень полезен, вырабатывает профессиональное отношение к своей работе.

– Ты какая-то очень серьезная и даже грустная, Ирка. Бубнишь, как на собрании, прямо мой Нигилист.

– А ты сияешь, как медный таз. Неужели так счастлива со своим миллионером?

– Всякое бывает. Больше приходится терпеть. Но сегодня у меня отличное настроение, правда. Как представлю: приезжаю я в Гирей на «мерседесе», и все смотрят, глаза круглые, головами качают… Ну? Разве это не здорово, а?

– Наверное, здорово, – вздохнула Ирина. – Ты правду сказала, что повсюду ходишь в сопровождении телохранителя, или пошутила?

– Посмотри в окно. В черной кожаной куртке, белобрысый, коротко стриженный. Его зовут Олег Ратковский. Выйду от тебя, он поймает машину и отвезет меня домой.

– Ну и ну! – покачала головой Ирина. – Кто бы мог подумать!

– Ты-то сама чего раскисла? Двоек на экзаменах нахватала?

– Да нет. Я, правда, не круглая отличница, как ты, но всегда училась и учусь на «четыре» и «пять».

– Влюбилась, наверное?

– Только не это! Я теперь на мужчин и смотреть не могу.

– Тебя кто-то обидел, – догадалась Наташа. – Ну, расскажи, что случилось, может, помогу тебе. Расскажи, Ирка.

– Ох, Наташа, – вздохнула Ирина. – Даже не знаю, как об этом рассказывать. Отвратительная история. Помнишь, я говорила тебе, что получила предложение сыграть в одном фильме?

– Помню. Любовницу бандита.

– Ну, вот я и согласилась. Интересно было, и потом, попадала в картотеку «Мосфильма», в поле зрения режиссеров, можно было надеяться на другие приглашения. Согласилась. Думала, если я настоящая актриса, должна уметь сыграть любую роль. Доказать всем и себе, что могу.

– Не доказала?

– Это был такой ужас, Наташка, хуже не придумаешь. Снимал фильм режиссер Барсуков, недавний наш выпускник, команда у него – молодые ребята. Фильмы делать не умеют, но гонору – хоть отбавляй. Нашли спонсора и решили удивить мир. Но когда начали съемку, забыли и о гоноре, и о великих замыслах. Раздевали всех женщин, которые там играли, и просто… издевались. Делали, что хотели. Когда на меня залез парень, который играл бандита, они даже не подумали свет пригасить, наоборот, еще ярче сделали. А потом этот зараза Барсуков говорит: нет, темперамент не тот, сейчас я покажу тебе, как надо работать. Я, конечно, отказалась. Еще и Барсуков ляжет на меня, будет показывать, как нужно правильно! Ему, конечно, не понравилось это, на следующий день в сценарии все изменилось. Бах-бах, меня убили – и привет. Свободна. По сути дела, изнасиловали и выгнали. А в фильме осталась лишь сцена полового акта. Никакой игры. Вот тебе и снялась в кино, вот и заявила о себе.

– Скоты! – Наташу передернуло. – Надо же, какие подлецы! По сравнению с ними мой Нигилист просто паинька. Слушай, Ирка, а ты в суд на них подай.

– Какой там суд! – махнула рукой Ирина. – Я же все бумаги сама подписала, мол, сценарий читала, со всем согласна, претензий никаких не имею и не буду иметь, все права принадлежат им… Я теперь не могу даже потребовать, чтобы они сцену ту мерзкую из фильма вырезали. Знаешь, что скажут? Мы деньги вложили, это наша собственность. Такие дела…

– Даже не знаю, чем тебе помочь, – пожала плечами Наташа. – Если сама такие бумаги подписала… Да ты хоть думала, что делаешь? У других спросила бы, как это бывает!

– А кто тебе скажет, каким способом имя себе сделал? Никто. Все это тайна, Наташка, ужасная тайна. Знаешь, мне до сих пор тошно. Стыдно на глаза родителям показываться, поэтому и собралась в Иркутск.

– Я ведь тебя предупреждала, говорила тебе: ни в коем случае не соглашайся на эту роль. Ты же только на первом курсе учишься… У тебя все впереди. И куда спешишь? Да будут еще у тебя разные роли, будут приглашать, а ты выберешь, что тебе нравится.

– Плохо ты знаешь наш мир, Наташка. – Ирина печально усмехнулась. – Чтобы тебе роли предлагали, нужно где-то показаться; чтобы где-то показаться, нужно кому-то ни в чем не отказывать. А чтобы так жить, нужно знаешь кем быть?

– Раньше ты спокойно об этом рассуждала.

– Так ты же знаешь, как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И бабы тоже, – горько усмехнулась.

– Да ты не отчаивайся. Я скажу Владимиру Ивановичу, что у тебя все замечательно, учишься хорошо, в спектаклях так играешь, что начальство на коленях упрашивало тебя поехать в Иркутск и повыступать там, а то ж без тебя Щепкинское училище вроде как самодеятельность из какого-то ПТУ.

– Не вздумай про фильм брякнуть.

– Не переживай, сама понимаю. Ничего, Ирка, не грусти. Все это забудется. Вот станешь знаменитой артисткой, будешь вспоминать это, как смешной случай. В конце концов сама согласилась. Да, наверное, и не одна ты такая.

– Ты про себя-то расскажи. Неужели все так просто, ни сучка ни задоринки?

– Да что ты! Будь у меня хоть какой-нибудь свой угол, комната в общежитии, я бы послала Нигилиста знаешь куда? Но нет же ничего. Можешь себе представить: денег куча, покупай все, что хочешь, ешь все, что душа пожелает, хоть одной икрой питайся, как в фильме «Белое солнце пустыни», помнишь? А тоска такая – прямо иногда выть хочется!

– Этого я представить себе не могу, – покачала головой Ирина. – Он что, очень уж требовательный? Я имею в виду – в постели и все такое?

– В постели я нужна ему минуту-другую пару раз в неделю, – усмехнулась Наташа. – Кажется, я начинаю понимать истинных бизнесменов, по-настоящему богатых людей. Они одурели от денег. Ни о чем больше думать не хотят. Вроде как у нас по субботам сидят мужики и режутся в карты летом возле чьего-то двора. Ты видела их лица, когда кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает? Почти сумасшедшие. Подойди в этот момент, скажи: пойдем, дорогой, погуляем – он тебя матом пошлет, чтоб не мешала, и будет дальше играть. Азарт у них. Так и эти. Что в постели, что за столом – у них в голове одно: контракты, сделки, поставки.

– Ну, я бы не сказала, что они лишь об этом и думают. Многие из них люди культурные, читают, в моде разбираются, ну и в женщинах, конечно.

– Наверное, те, у кого азарт уже прошел. Мой Нигилист все говорит: вот решим эту проблему, вот заключим эту сделку, и тогда… Может быть, однажды он и остановится и подумает о чем-то другом. Но пока – не может. Думаю, он и женился-то лишь для того, чтобы не думать о женщинах, не тратить на них силы и время. Хотя… в общем-то хорошо ко мне относится.

– А ты к нему?

– Да я ж тебе говорила.

– С Сергеем не встречалась?

– Нет…

– Но думаешь о нем? Вспоминаешь?

– Он мне снится. Часто, чуть ли не каждый день. Иногда как будто рядом со мной лежит, а бывает, вижу, мы просто сидим где-то на лавочке или ходим то ли по парку, то ли в лесу. И так хорошо мне с ним, так сладко – в жизни так не бывает. И вдруг он уходит, уходит, и сам такой грустный, я кричу ему, вою, слезами захлебываюсь, а он уходит… Проснусь – подушка мокрая. Это как – вспоминаю или нет?

– Ты любишь его. Могла бы узнать, где он, как он. Может, уже и расплевался с той кралей.

– Узнаешь, как же! Ратковский по пятам ходит, от него не скроешься. Пробовала: в магазине затеряюсь в толпе, выскочу в другую дверь, сверну за угол, за другой, думаю, ну вот и отделалась! Смотрю, а он следом топает, как ни в чем не бывало. Прямо дьявол какой-то!

– А сам Сергей не пробовал позвонить тебе или встретить возле подъезда?

Наташа покачала головой, вздохнула:

– Наверное, не нужно ему это… Ладно, Ирка, давай свое письмо, пора мне бежать. Завтра рано утром выезжаем, надо еще столько дел сделать. Выступай там, да смотри, чтобы вместо Барсукова какому-нибудь Медведеву в лапы не попалась.

5

– Это улица Ленина, – говорила Наташа, – сейчас мы повернем налево, на улицу Лермонтова, уже почти приехали. – Высунувшись в окно, радостно вдыхала теплый, ароматный воздух летнего кубанского вечера. «Мерседес» мягко катился по центральной улице поселка мимо зеленых ракет пирамидальных тополей, мимо старух, сидящих на лавочках у заборов, мимо босоногих мальчишек, играющих в жмурки возле столба, на котором висела лампочка в жестяном абажуре, мимо парней, провожающих «мерседес» косыми взглядами.

Гирей ничуть не изменился за те несколько месяцев, что Наташа жила в Москве, да и не мог измениться. И все же глаза, привыкшие к архитектуре первопрестольной, уже не так радостно смотрели на кирпичные дома и саманные хаты, как прежде. Не было того восторга, ощущения покоя и уюта.

– Нормальный советский расклад, – недовольно пробурчал Нигилист, сворачивая налево. – Улица Ленина – асфальт и пирамидальные тополя, даже тротуар, выложенный плиткой. А на улице Лермонтова – гравийка, выбоины и ни тополей, ни тротуаров. У вас тут перестройка была или нет?

Нигилист час назад сменил за рулем Ратковского, который в основном и вел машину. Вчера утром они выехали из Москвы, вечером были в Харькове, переночевали в гостинице и утром двинулись дальше. Около десяти вечера приехали в Гирей. Наташа устала – никогда прежде не доводилось ей так долго ехать в машине. В поезде можно лечь, можно у окошка постоять, можно в тамбур выйти, а в машине – сидишь и сидишь.

– Петр Яковлевич, – подал голос Ратковский. – А в Москве-то она была, перестройка? Я к тому, что здесь хоть оставили улицу Лермонтова, а в Москве первой станцией метро, которую переименовали демократы, была «Лермонтовская». Теперь такой нет. Не с Маркса-Энгельса начали, а с Лермонтова. Честно говоря, до сих пор не понимаю логику людей, которые это сделали.

– Ее и нет, – пробурчал Нигилист. – Надо было показать, что они творцы перемен, а Маркса трогать страшно. Вот и переименовали «Лермонтовскую». Михаил Юрьевич великий поэт, о нем и так все знают. А про Маркса, если не напоминать, завтра же все забудут. Вот видишь, Олег, я сам себе доказал, что неправ. Логика все-таки была. Номенклатурная логика.

– Все мы вышли из номенклатуры, – усмехнулся Ратковский.

– Но не все опять туда пришли.

– А теперь снова налево, – вмешалась Наташа. – Вот это и есть улица Степная, где я жила. Красивая улица, правда?

– Выбоин поменьше, – кивнул Нигилист. – Неужто знали, что ты приедешь и успели дорогу подровнять?

– А вот и мой двор. Ой, и мама стоит у ворот, нас ждет. Мама! – закричала Наташа, распахивая дверцу.

– Господи, да неужели это ты, Наташа? – Клавдия Ивановна обняла дочь, поцеловала и отстранилась, откровенно любуясь ею. – Ох, да какая же ты красивая стала, дочка! А я телеграмму получила, ничего понять не могу. Как же это: «Приедем вторник вечером жди дома». Все думала, на чем же они приедут? Если поздним поездом в Кропоткин, то я бы встретила на вокзале, а потом бы вместе приехали, я хоть знаю наших мужиков, с чужими ехать ни в коем случае нельзя, сейчас такие ужасы творятся, не дай Бог! А вы не боялись? Господи, да что это я? Ну, слава Богу, приехали. Чего это он стоит? Мало заплатили? – она кивнула в сторону Нигилиста, вылезавшего из машины.

– Мама! – засмеялась Наташа. – Это наша машина, мы приехали на ней из Москвы. А это – мой муж, Петр Яковлевич, познакомься.

– Это твоя машина? – ужаснулась Клавдия Ивановна.

– Добрый вечер, Клавдия Ивановна, – пожал Нигилист руку теще. – Очень приятно познакомиться. Много слышал о вас, а теперь вот и увидел. По-моему, Наташа совсем не похожа на вас.

– Так она ж вся в отца, – пробормотала Клавдия Ивановна. – Он шофером был, разбился десять лет назад…

Она никак не могла оторвать глаз от большой, красивой машины – в первый раз видела такую. Понять, что это машина ее дочери, было так же трудно, как и представить себе живого инопланетянина.

– Мама, давай пойдем в хату, мы все жутко устали. И есть хотим.

– Да, конечно, конечно, я уже все приготовила и собаку заперла в огороде, чтоб не мешала вам. Ох, а это кто такой? – увидела Ратковского с чемоданами в руках.

– Это Олег, – пояснила Наташа. – Он работает у Петра Яковлевича, помогает нам во всем.

– Слуга, чи как?.. – совсем растерялась Клавдия Ивановна.

– Слуга, слуга, – засмеялся Ратковский. – Кстати, машину надо бы загнать во двор. Клавдия Ивановна, у вас ворота открываются?

– Сейчас открою, – засуетилась хозяйка. – Нельзя оставлять такую красоту на улице без присмотра…

Двор был чисто выметен, в середине тоннеля из виноградных лоз горела электрическая лампочка, вырывая из густой, казалось, ощутимой темноты зеленые листья и уже начавшие темнеть гроздья. Ратковский сорвал несколько синих, покрытых белесой пыльцой виноградин, бросил в рот и поморщился.

– Кислый, – сморщился. – Зато экологически чистый продукт.

– Да я бы не сказала, что чистый, – засомневалась Клавдия Ивановна. – Лучше все-таки помыть…

Нигилист категорически отказался есть борщ на ночь: здоровье дороже. Решил ограничиться стаканом молока. Он больше молчал, отвечал на многочисленные вопросы Клавдии Ивановны «да» и «нет» и всем видом показывал, что его это весьма утомляет. Не стал и спирт пить, хотя Клавдия Ивановна и поклялась, что он – медицинский, специально ходила к товарке, которая работает в лаборатории спиртзавода, а она плохой спирт не держит.

Ратковский выпил рюмочку чистого, одобрительно крякнул, вытер слезы и налег на борщ. Наташа тоже отважилась, правда, сильно разбавила вишневым компотом, получилось что-то похожее на вино. В конце концов и Нигилист не выдержал, опрокинул рюмашку разбавленного и пожелал борща. Сам себе удивляясь, в минуту опорожнил тарелку, попросил добавки и еще рюмочкой не побрезговал. И уже после, сославшись на усталость, пошел, покачиваясь, спать в кухню, где Клавдия Ивановна приготовила постель для дочери и ее мужа. Ратковский тоже не стал засиживаться.

– А ты, Олежек, ложись во второй комнате здесь, в хате.

– Я бы устроился поближе к шефу, Клавдия Ивановна. Обстановка незнакомая, нужно привыкнуть. Там, в кухне, нельзя устроиться где-нибудь в уголке?

– Да вон же она, кухня, посмотри в окно. Там тоже две комнаты, в дальней кровать для Наташи и Петра Яковлевича, а в передней есть диванчик. Правда, старый, спать на нем неудобно.

– Отлично. На диване я и устроюсь.

– Это не годится, – запротестовала хозяйка. – Что же, вы, гости, пойдете на кухню, а я в хате останусь? Тогда уж лучше вы здесь располагайтесь, а я пойду в кухню.

– Годится, годится, – успокоил Ратковский. – Только одеяло какое-нибудь дайте, пожалуйста.

– Дам, дам, конечно же, дам. Да вот только…

– Я с тобой останусь в хате, мама.

– А как же Петр Яковлевич?

– Боюсь, он не привык спать на такой кровати вдвоем, – усмехнулась Наташа, – она для него узковата будет.

Клавдия Ивановна постелила Ратковскому в кухне на диване и вернулась в хату. Села за стол, внимательно посмотрела в глаза дочери.

– Так это и есть твой муж, Наташа? Или вы не расписаны? Из твоих писем я ничего не могу понять.

– Расписаны. Все как полагается, мама.

– Он что, и вправду большой начальник? Я и разговаривать с ним боюсь, смотрит, как черт на ладан.

– Большой. Коммерческий директор.

– У нас директора попроще. Вон, Владимир Иванович, так с ним и поговорить приятно, умный человек. А твоего директора я никак не пойму. Чи не нравится ему у нас?

– Просто он устал. А вообще-то, конечно, человек непростой. Да ты не обращай внимания, я уже привыкла.

– И что же это такое, любовь или как? – Клавдия Ивановна с жалостью глядела на дочь. – Тебе так уж приспичило выскакивать замуж?

Наташа пожала плечами. Она вдруг почувствовала невероятную усталость и уже не хотелось говорить с матерью, рассказывать о своей жизни в Москве. Вот и приехала она в Гирей на «мерседесе» и с богатым мужем, но счастливой себя не чувствовала. Напротив, пренебрежение Нигилиста ко всему, что он увидел здесь, задело за живое, обидело до глубины души. Как будто сама она ни за что ни про что обидела этот скромный, но такой милый, такой родной мир – ее мир, единственный на свете, где ее ждут и любят несмотря ни на что. Тоскливо было на сердце и страшно – если уж здесь ей тоскливо, где же искать покой и утешение?

Но и пожаловаться матери, поведать о своей печали и потерянной любви – обо всем, что довелось испытать, Наташа не решилась. Просто не могла.

– А подарки такие, что даже страшно мне стало. И пальто, и платок пуховый, и сапоги, и халат, и костюм… Куда мне это носить? На работу? Чтобы стропаля задирали головы и смеялись: вот какая барыня в кабине крана сидит? Да и дорого это все. Я таких денег и за год не заработаю. А ты, дочка, наверное, много получаешь? Небось он пристроил тебя в свою контору тоже начальницей?

– Я, мама, не работаю совсем. Дома сижу. Муж столько зарабатывает, что на все хватает.

– Дома? – ахнула Клавдия Ивановна. – Да как же так, Наташа? Молодая, здоровая – и сидишь дома? Иждивенка? Ты же поехала учиться, в люди выбиваться… А ну, что случится, а у тебя ни профессии, ни работы, ничего. Ну, сама подумай, хорошо ли это? Разве я тебя учила быть нахлебницей?

«О чем ты говоришь, мама! – хотелось крикнуть Наташе. – Я и сама все понимаю, самой противно быть иждивенкой, да что же делать? Могла бы посочувствовать, успокоить, хотя бы сказать, что все наладится, все будет хорошо…» Не крикнула. Еще подумала, что будь здесь Сергей, другой разговор получился бы, намного приятнее, радостнее, интереснее. И без «мерседеса», и без дорогих чужих подарков она чувствовала бы себя победительницей. Зачем она приехала сюда… побежденной?

Слезы покатились из глаз. Она уронила голову на руки и зарыдала. Клавдия Ивановна тоже всхлипнула, смахнула слезы краем передника и села рядом с Наташей, обняв ее дрожащие плечи.

Петр Яковлевич проснулся в отвратительном настроении. Ночью он долго не мог уснуть, ожидая Наташу, – спирт и новая обстановка возбуждали его. Однако вместо Наташи явился Ратковский, устроился в передней комнате небольшой, чистенькой кухни. Можно было встать и приказать привести жену. Но… разве такое объясняют телохранителю? Сам должен понимать! И разве жена не должна быть рядом с ним, если уж он пошел у нее на поводу, согласился приехать в эту чертову глушь?! Никто ничего не понимает!

– Что за дурацкая манера оставлять включенным радио? – раздраженно выговаривал утром теще. – Думать надо, если к вам приезжают гости!

Та испуганно посмотрела на зятя. Утром она твердо вознамерилась сказать ему, чтобы не обижал Наташу и позволил ей работать или учиться. Но стоящая во дворе невиданная заграничная машина убила всю ее решимость. Хотя он и зять, а такой важный – прямо жуть берет!

– Так вы бы выключили радио, Петр Яковлевич… У меня совсем вылетело из головы. Я летом в кухне сплю, так радио мне как будильник.

– Я и выключил его! Но заснуть больше не смог. Не отдохнул за ночь, а только больше устал благодаря вашей забывчивости.

– Не надо сцен устраивать, – попыталась защитить мать Наташа. – Если не выспался, можешь поспать днем.

– А ты, пожалуйста, помолчи! – огрызнулся Нигилист. – Ты прекрасно знаешь мои привычки, могла бы позаботиться, чтобы я не мучился всю ночь на отвратительной перине. Как будто в сугроб провалился, только и делал, что барахтался в ней.

Они сидели в кухне за столом. Ратковский молча ел яичницу на сале, Наташа ограничилась двумя помидорами и чашкой чая, а Нигилист пока что и не притронулся к своей тарелке.

– Я положу вам матрас, Петр Яковлевич, – засуетилась Клавдия Ивановна. – Прямо сейчас. Вы покушайте и ложитесь, отдохните. Я, грешным делом, подумала, что вам понравится спать на перине, Наташе всегда нравилось.

– Да не спеши ты, мама. Сама позавтракай, а потом будешь угождать привередливому Петру Яковлевичу.

– Я не привередливый, не надо передергивать, Наташа! – возмутился Нигилист. – Я считаю, что заработал возможность спать так, как хочу. Только нужно спросить об этом. Но ведь никто не поинтересовался, никому до этого дела нет! И еще. Только я выключил радио, как где-то поблизости начал орать петух. Он что, сумасшедший у вас? Или голодный? Или у него… проблемы с курами?

– Похоже, это у тебя проблемы. – Наташе было стыдно за мужа, досадно за себя, вздумавшую тащить в Гирей этого нахала. Больно было смотреть на мать, которая угодливо кивала, глядя на зятя испуганными глазами. Если бы здесь был Сергей…

– Да, у меня есть проблемы! – заявил Нигилист. – И я не намерен больше терпеть их! Радио, перина, петух! Он же орал под окном, как будто коммунист с мегафоном на митинге! А я должен слушать его?

– Может, мы отрубим ему голову и суп сварим? И он больше не станет беспокоить вас, – неуверенно предложила Клавдия Ивановна.

– Не вздумай, мама!

Ратковский, услышав про коммуниста с мегафоном, усмехнулся:

– Ну, что вы сердитесь, Петр Яковлевич, петух он и есть петух. Они всегда орут по утрам, народ будят. Я тоже слышал петуха, замечательный парень, по-моему, куры без ума от него.

– Тебя никто не спрашивает, Олег, – пробурчал Нигилист. Посмотрел на свою тарелку и швырнул вилку на стол. – Вот еще одна проблема! Наташа, я когда-нибудь просил приготовить мне на завтрак яичницу? Как ты думаешь, что должно быть у человека в голове, если он предлагает мне съесть на пустой желудок жареную пищу? Желание организовать мне язву?

Клавдия Ивановна виновато опустила глаза.

– Да ты сам как язва! – закричала Наташа и выбежала во двор.

Спустя час Нигилист успокоился. Он все это время бродил по огороду, пробовал крыжовник и смородину, щавель и помидоры, огурцы и болгарский перец, и даже морковку. Рядом с забором, отделяющим двор от огорода, был вырыт колодец. Петр Яковлевич достал ведро воды, тщательно мыл то, что решил попробовать, и снова шел к грядкам и ягодным кустам. Похоже, все это понравилось ему и подняло настроение.

Велев Ратковскому остаться с Клавдией Ивановной и помогать ей, сам же вывел «мерседес» на улицу.

– Надо же мне все-таки разглядеть, что собой представляет этот чертов Гирей.

– Ты отвратительно вел себя утром, – сказала Наташа, устраиваясь на переднем сиденье.

– А ты вчера вечером. Вернее, ночью, – буркнул Нигилист.

– Как это понимать? – удивилась Наташа. – Я ведь спала в хате, а ты в кухне.

– Это я и имел в виду. Надеюсь, в эту последнюю здесь ночь ты исправишься…

Однако хорошее настроение Петра Яковлевича продержалось недолго. Едва свернули на Садовую улицу, как под колеса машины с громким кудахтаньем бросилась курица. Нигилист, разглядывая дворы и палисадники, не успел затормозить, а может, просто не захотел, вспомнив обиду, нанесенную ему спозаранку зловредным петухом. И задавил глупую птицу.

Из калитки выскочила пожилая женщина, подняла трепыхавшуюся курицу и ринулась в атаку на Нигилиста.

– Ты что же это делаешь, зараза такая?! Ты зачем курицу задавил? Она тебе что, мешала?!

Нигилист покраснел, хлопнул ладонью по колену и нехотя выбрался из машины.

– Пожалуйста, не кричите. Вы сами виноваты в том, что случилось. Не следовало выпускать кур на проезжую часть.

– Ты ишо указывать мне будешь, что следоваит, а что не следоваит?! – еще больше разозлилась женщина и взмахнула курицей так, что капли крови брызнули на модный костюм Нигилиста.