Текст книги "Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке"
Автор книги: Николай Новиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Он подал руку Ирине, помог ей подняться, и они медленно пошли вдоль берега к поселку. Она вдруг подумала, что могла бы отказаться, хотя бы спросить, чего ради он решил прогуляться именно с ней. Но отказываться не хотелось, а спрашивать было лень. Она взяла его под руку, боясь поскользнуться на влажных камнях.
– Откуда взялась эта загадочная волна?
– Не знаю, – пожал плечами Аристарх. – Наверное, Байкалу не понравились слова Валерки, вот он и опрокинул посудину.
– Ты шутишь, Аристарх?
– Нисколько. Кстати, можешь называть меня не так официально. Друзья зовут меня просто Арик.
– А я уже твой друг, да?
– Да, если не возражаешь.
– Почему?
– По-моему, каждому мужчине приятно иметь друга в образе прекрасной дамы. – Аристарх улыбнулся.
– Я не прекрасная дама, – нахмурилась Ирина. – Если хочешь знать, я просто дрянь.
– Я понимаю тебя. – Лицо Аристарха стало серьезным. – Но не согласен с твоей оценкой себя и того, что случилось.
– Ах вот оно что! – закричала Ирина. Она выдернула свою руку из-под локтя Аристарха и остановилась. – Выходит, ты все знаешь?
– Да, знаю. – Аристарх тоже остановился.
– Теперь я понимаю, в чем дело! Почему ты привязался ко мне, хочешь… хочешь, чтобы я стала твоим другом! Думаешь, я совсем пропащая, и теперь всякий может рассчитывать на то, что случилось на съемочной площадке? Отвяжись! И не вздумай больше подходить ко мне, вот так!
– Замечательная тирада, – оценил Аристарх. – Но, может быть, мне позволено будет высказать свое мнение по этому поводу?
– Что ты можешь сказать?
– Что мне было очень больно и грустно, когда я узнал, как ты попала в лапы Барсукова. Если б я раньше знал об этом, я бы обязательно предупредил тебя. Барсуков – дерьмовый режиссер, типичный советский подонок. Он был у нас комсомольским деятелем, организатором всяких мероприятий, поездок, выступлений, концертов в подшефном колхозе. Собрания проводил – это все, что он умеет. Знаешь, Ира, я и раньше с большим подозрением относился ко всяким общественным деятелям, а теперь просто не сомневаюсь, что все они были лжецами, подхалимами, лицемерами. Если человек спел когда-то «Раньше думай о родине, а потом о себе», «Партия – наш рулевой» – он всем объявил, что ради собственного блага может предать, обмануть, подставить…
– Но ведь многие хорошие певцы пели, актеры играли, композиторы и поэты сочиняли то, что от них требовали, и оставались нормальными людьми, – возразила Ирина.
– Они пытаются стать нормальными, но это невозможно. Ну, а Барсуков и попыток не делал. Просто мигом сориентировался и стал борцом за демократию. А когда доказал свою преданность делу великих преобразований, вспомнил, что когда-то хотел стать режиссером. И быстренько стал им. Отцы демократии, бывшие партийные и советские прощелыги, стали теперь бизнесменами, уважаемыми гражданами. Не потому, что «вертушка» на рабочем столе, хотя и «вертушки» у многих остались, а потому что «мерседес» у подъезда и счет в швейцарском банке. Они дали деньги своему режиссеру, и он стал снимать фильмы. Но как был комсомольским деятелем, обещал абитуриенткам на собеседовании гарантию поступления, если будут с ним покладисты, так и остался. Только теперь не абитуриентки, а молодые актрисы страдают от него. Если бы я знал, что он и тебе предложил «сниматься», я бы ему просто морду набил.
– Значит, он со всеми, кто согласился играть у него, так поступал?
– Со всеми симпатичными женщинами. И поступает. И будет поступать. Но это не кино, не искусство, – обыкновенное комсомольское хамство. Только теперь под другой вывеской. Просто нужно знать об этом и держаться от Барсукова подальше.
– Значит, ты не считаешь меня…
– Почему я должен так считать? С тобой случилось несчастье. С каждым такое может произойти. Напротив, я согласился на эту поездку лишь потому, что хотел как-то поддержать тебя.
– Ты уверен, что я нуждаюсь в твоей поддержке?
– Да, уверен.
– Ты обманываешь меня, Аристарх! Хочешь убедить меня, что видишь перед собой нормальную женщину? Не грязную, не гадкую, не униженную теми негодяями?
– Более того. Вижу перед собой красивую женщину, очень гордую, можно сказать, недотрогу. И мне приятно быть рядом с нею.
– Но как же так? Ведь ты же знаешь, что там было! И это ничуть не трогает тебя, если, конечно, ты и вправду считаешь меня красивой и тебе приятно быть рядом со мной?
– Мне обидно и досадно, Ира. Честное слово. Но что было, то было. Не прогоняй меня, и такого больше никогда не будет. Я тебе обещаю.
– Не понимаю…
– Хочешь сказать, я должен презирать тебя, хотя бы ревновать? Знаешь, ведь очень часто мужчина любит… ну, скажем, замужнюю женщину. Он счастлив с нею, хотя она, возвращаясь от него домой, каждый вечер спит рядом с мужем, с голым мужиком. Что же, влюбленный считает ее грязной, продажной? Да нет. Он понимает, что это необходимость; так уж устроено, и любит ее, несмотря ни на что. А вот муж, если узнает, может сделать все что угодно – от убийства до развода. Думаешь, только потому, что жена переспала с другим мужчиной? Что нарушила правила брака, христианскую мораль? Да, но это не главное. Все дело в том, что она предала его. Он ведь старался, строил свое будущее вместе с ней, и если она могла предать его, какое это будущее? Это катастрофа всей продуманной, распланированной жизни! Понимаешь?
– Не очень, – честно призналась Ирина. Однако снова взяла Аристарха под руку, и они медленно побрели к поселку.
– Ну, и не надо. Забудем о том, что было. А если тебя волнует мое отношение к этому, считай, что я отношусь к тебе, как к женщине, побывавшей замужем. Ну и что? Элизабет Тейлор сколько раз была замужем? Но не стала от этого менее привлекательной.
– И я… как Элизабет Тейлор?
– Да. Можно тебя поцеловать?
– Как, уже? Нет, пока еще рано.
– А как я узнаю, что уже не рано? Вдруг окажется, что стало поздно?
– Ну, что будем делать? Кто-нибудь знает, как отсюда выбираться?..
После Иркутска они приехали поездом в село Куйтун, остановились в местном интернате, который теперь был пуст. Выступили перед сельчанами вполне удачно, а вечером на автобусе поехали в другое село – Кундуй. И надо ж было так случиться, что километра за три до этого Кундуя автобус сломался. Пришлось выгружать все вещи, аппаратуру, реквизит и ловить попутную машину. На ней и добрались до Кундуя. А там выяснилось, что в этот теплый воскресный вечер почти все мужское население было уже пьяно. В клубе сидели в основном женщины и дети, а мужики кучковались у входа, хищно поглядывая на московских актерок. Во время концерта мужики то и дело заходили в клуб, гуляли по проходу, не стесняясь в выражении своих чувств. Да и чего было стесняться, чувства-то выражались десятью общеизвестными словами, употребляемыми на заборах от Магадана до Калининграда.
Не только Ирине – всем было страшно выступать. Ценители высокого искусства подходили к самому краю сцены (рампа, конечно же, отсутствовала), пытались хватать девушек за ноги, комментируя на весь зал свои действия. Зрители громко смеялись над неудачливыми ловцами, советовали артистам «дать по мозгам» очередному Петьке или Федьке. Иногда появлялся завклуба, тоже пьяненький, и вежливо пытался уговорить хулиганов покинуть зал. Они уходили, но тут же появлялись другие.
Ни иного начальства, ни милиции поблизости не наблюдалось. И вот теперь девушки сидели в костюмерной, парни же стояли в коридорчике, уговаривая пьяных колхозников подождать, пока артистки переоденутся. Уже стемнело, но по-прежнему никто не знал, как же отсюда выбираться. Светлана, директор иркутского Дома народного творчества, который, собственно, и пригласил щепкинцев, лихорадочно крутила диск телефона, пытаясь дозвониться хотя бы до Куйтуна. А в коридорчике разговоры становились все громче и громче. У «ценителей искусства» уже иссякло терпение, и они стремились прорваться в костюмерную.
– А что, если устроить им танцы? – предложила Ирина. – Это хоть немного отвлечет пьяных, а кто-нибудь попробует найти машину или автобус.
– Ты предлагаешь вынести наш магнитофон на площадку перед клубом, поставить им музыку? – догадалась Валентина. – А если они разнесут его в щепки? – Не разнесут, – вмешалась в разговор Светлана. – Верно, верно, вынесем магнитофон и колонки, поставим им веселую музыку, сами потанцуем, а ребята тем временем, да хоть Валерка и Саша, попробуют найти или председателя колхоза, или какой-то транспорт.
– Ну, выйдем мы, начнем танцевать, – сказала Вика Соловьева. – Так они же нам проходу не дадут. И что тогда делать? Терпеть их приставания?
– Все же там народу много, светло, не так опасно, как здесь, – решила Валентина. – Пошли, ребята. А то я боюсь, если они сюда ворвутся, нам трудно будет выбраться.
– Кошмар! – вздохнула Светлана. – Ни один телефон не отвечает! Ни в Иркутске, ни в Куйтуне… Поздно уже, да и воскресенье…
Через полчаса на площадке перед клубом на полную мощность был включен магнитофон, и молодые актеры принялись лихо отплясывать на глазах публики. Поначалу местные ухари тоже пытались танцевать, смело приглашали артисток, и те соглашались, но вскоре стало ясно, что понятие «танцевать» у москвичек совсем другое, нежели у сибиряков. По крайней мере девчонки и не собирались медленно кружиться в объятиях кавалеров, дожидаясь, пока те залезут под юбку или опустят свои ладони значительно ниже спины. Их танец был так стремителен и сложен, что кавалеры поневоле убеждались в своей профнепригодности и отступали к краю площадки, предпочитая наблюдать за танцующими.
– Попробуем и мы? – предложил Ирине Аристарх.
– Испанский танец! – кивнула она, озорно глянув на Аристарха.
Концерт продолжался, только теперь уже не на сцене, а под открытым небом при свете двух ламп без абажуров на деревянных столбах. Номер, который Аристарх и Ирина не решились показать в клубе, исполнили здесь. Зажигательный, страстный танец Ирины и невозмутимая элегантность Аристарха заставили даже коллег отойти в сторону. Танцевали только двое. И какой это был танец!
Ирина, краем глаза улавливая молчаливый, сдержанный восторг Аристарха, забыла о всякой осторожности. Обо всем на свете забыла, как будто исчезли вдруг хмурые, пьяные лица, чужое, жуткое село, исчезла опасность… Да и вообще все, кроме нее и Аристарха, который любовался партнершей.
– Ирка, ты с ума сошла! – испуганно прошептала Валентина. – Попроще танцуй, не заводи людей.
Она опоздала со своими советами. Невысокий мужичок со злобно горящими глазами, качаясь, вошел в середину круга, властно махнул рукой, отстраняя Аристарха.
– Ну ты, танцор! А ну, канай отсюда…
– Ты умеешь танцевать по-испански?
Ирина остановилась, с испугом глядя на мужичка.
– Я те щас по-русски сбацаю, понял, да, сука? Кому сказано было – канай, бога душу мать! – каркнул тот Аристарху.
Аристарх согласно кивнул, изящно прошелся рядом с мужичком, вроде бы нечаянно зацепив его локтем. Кандидат в партнеры охнул и, согнувшись почти пополам, побрел обратно в толпу. Вначале никто не понял, что же произошло. Аристарх махнул Ирине, чтобы она продолжала танец. Однако прежняя легкость была утеряна. Да и как можно танцевать, если то и дело приходится поглядывать в сторону кучки пьяных парней, которые, похоже, поняли, что их товарищу крепко досталось. И готовы были мстить.
Вот еще один шагнул в круг, другой, третий, четвертый – со всех сторон медленно окружали они Аристарха.
– Нашел, нашел! – закричал Валерка Пивовар, пробиваясь к Валентине. – Все в порядке! Вот он, Виктор, агроном, он сказал, что организует наш отъезд.
– Извините, – огромный лохматый парень приблизился к Валентине, – корова потерялась, черт бы ее побрал. Весь вечер искал ее, проклятую, потому и на концерт не успел. А у вас тут весело, музыка, танцы. Ну как, понравилось у нас?
– Агроном, – прохрипел один из тех, что окружали Аристарха, – вали отсюда, пока цел, а то и тебе достанется. Этот московский артист немного забыл, куда приехал. Виктор более внимательно посмотрел на окружающих: студенты замерли вокруг Валентины, местные – в другом конце площадки, и уже везде – угрюмые, перекошенные злобой рожи. Потом он перевел взгляд на Аристарха и, улыбаясь, шагнул ему навстречу.
– Мишка Крутой! Ну и дела! Вот уж никогда не ожидал увидеть тебя здесь. Ты же Мишка Крутой, точно?
– Точно, – кивнул Аристарх.
– Слушай! Вот это класс! Эй, мужики, – Виктор повернулся к землякам, – да вы хоть разглядели, кто к нам приехал? Это ж Мишка Крутой! Что, забыли фильм «Холодная страна чудес»? Он же там столько бандитов угрохал. Ну, помните, они его девушку украли?
– То-то я смотрю, что-то мне его морда больно знакома, а где видел, не припомню, – почесал за ухом один из обиженных.
– А Димку-то он как! – добавил другой. – Вроде и незаметно, а до сих пор мужик не очухается. Лежит, блюет, однако. И никто не видел, как он его товарнул.
– А может, мы его того… – неуверенно предложил третий. – Нас же много. Подумаешь, Крутой! Ды мы сами крутые!
– Ну давай, – с легкостью согласился Аристарх и быстро шагнул вперед.
– Эй, эй, кончай, – попятился агрессивный. – А то я щас ружьюху возьму, продырявлю тебя, Крутой.
– Ладно, мужики, – урезонил Виктор. – Побаловали и хватит. Не видите – наш парень! Вы чего? Фильм почти все смотрели, кому-то не понравился Мишка Крутой, да?
Мужики переминались с ноги на ногу в явном замешательстве. С одной стороны, приятно познакомиться со знаменитым артистом, который играл классного парня. А с другой, когда он пачками укладывает своих врагов где-то в Москве – нормально, а когда здесь начинает выпендриваться – кому ж такое понравится? Была еще и третья сторона: вдруг он станет калечить мужиков направо и налево? Димку-то вырубил так, что никто и глазом не моргнул. Может, колами вооружиться или за ружьями бежать?
– Да он-то ничего, – подвел итог всеобщим размышлениям тот, который чесал за ухом, впрочем, не переставая чесать. – А чего она прыгает так, аж сиськи трясутся? Всех взбудоражила!
– Простите, она больше не будет, – вышла вперед Валентина. – Мы очень благодарны тем, кто пришел на наш концерт, почтил, так сказать, своим вниманием, рады были познакомиться с вами, а теперь нам пора уезжать. Кто-нибудь может найти какой-то транспорт?
– Так почему же нет? – удивился агроном Виктор. – Я сам подброшу вас до Куйтуна. Только на грузовике, автобуса у нас нет. Годится?
– Годится, – обрадованно закричали ребята.
Мужики обступили Аристарха, теперь уже никто не пытался лезть в драку, напротив, каждый хотел пожать руку «Мишке Крутому», важно поговорить о том, что у них в Иркутске таких крутых нет, а жаль, коммерсантов паршивых расплодилось видимо-невидимо, а убивать их некому. И менты все купленные.
Ирина стояла рядом с Валентиной, чувствуя на себе недвусмысленные взгляды, и больше всего на свете хотела поскорее уехать из этого села. Казалось, вот-вот на нее могут наброситься – пьяные же, сейчас только смотрят, а через минуту и потрогать захотят! Надежнее всего было бы стоять рядом с Аристархом, но Валентина не отпускала. Там тоже было очень зыбкое равновесие, не дай Бог поймут не так – мордобой получится нешуточный.
И лишь когда погрузили свои вещи в кузов бортового «ЗИЛа» и сами забрались туда, когда машина сорвалась с места и, набирая скорость, помчалась прочь от села, спало нервное напряжение; и началось такое, что трудно словами описать. Ребята орали, девчонки визжали, все обнимались, целовались, горланили песни, встав во весь рост. На то, что машина летит со страшной скоростью, едва успевая уклониться от встречи с деревьями у обочины, никто не обращал внимания. Эта рискованная гонка по ночной дороге казалась приятной прогулкой после того, что пришлось испытать в Кундуе. Грузовик подпрыгивал на кочках, вытряхивая из пассажиров душу, но смех, шум, всеобщее ликование только усиливались.
– Отныне мы будем величать тебя Аристархом Кундуйским, – провозгласил Валерка Пивовар. – Спаситель ты наш! Ура Аристарху!
– Ура-а! Ура-а-а! Мишке Крутому, великому танцору – ура-а!
Аристарх сидел в углу, обняв Ирину за плечи.
– Волшебная сила искусства, – улыбнулась Ирина. – Похоже, это действительно так.
– Так, так, – подтвердил Аристарх. – Но все это чепуха. Ничего не помню – только тебя. Ты никогда не танцевала, никогда не была такой сумасшедше красивой, Ира. Они же все обалдели, глядя на тебя! И я тоже.
– Это, наверное, от волнения, – засмеялась Ирина. – Мне было очень страшно и… ты не поверишь – очень приятно танцевать с тобой.
– Мне тоже было немного не по себе, – признался Аристарх. – Я все же не Мишка Крутой. Хотя кое-что могу, но связываться с пьяной оравой в незнакомом селе – это самоубийство. Я не собирался их трогать, но когда этот кретин вылез и стал кривляться перед тобой, не выдержал. Глупо, но ничего не мог поделать. Если бы кто-то притронулся к тебе, я бы прибил его. Сразу же. Потом бы вырубил еще двоих-троих – и все. В лучшем случае остался бы жив, а что с вами случилось бы, трудно и вообразить. Так что я поступил очень глупо и неосмотрительно, а спас нас Валерка, вовремя притащил этого агронома.
– Арик, если девушка кого-то делает глупым хотя бы на время, это что-то значит? – Ирина теснее прижималась к нему.
– Конечно, – убежденно ответил Аристарх. – Это значит, что кто-то поглупел настолько, что забыл спросить: а сейчас все еще рано? – Он наклонился и поцеловал Ирину в губы.
Она ответила ему. И в общем шуме и гаме, в жуткой тряске это казалось вполне естественным.
9
Валентин Плешаков приехал в Кропоткин и сразу же направился на междугородный переговорный пункт. У Плешакова было отличное настроение. Наконец-то он придумал, как проучить борзых московских бизнесменов. Они думают, что можно запросто приезжать в Гирей и оскорблять самого Валентина Плешакова? Ошибаются, козлы! Он не забыл, что случилось в тот вечер у забора. И никогда не забудет. Приемчики всякие знают телохранители? С пушкой разгуливают?
Суки! Плешаков снова, в который уж раз, отчетливо вспомнил минуты своего позора и унижения, и дикая злоба сверкнула в его глазах, заскрежетали зубы в непосильной попытке остановить видение. Суки! А Наташка, наверное, стояла за калиткой и все слышала. Даже если и не слышала, они ж, наверное, потом похвастались, какие сильные, и какой он жалкий! Наташка… А он так хотел казаться ей большим, сильным, великодушным. Не трогал ее (а мог, куда бы делась!), ждал, когда она сама поймет, что Валентин Плешаков – серьезный человек.
А его почти на ее глазах – мордой в грязь, как последнего лоха! Если бы перед кентами гирейскими, которые уважают его, никогда бы не простил. А перед Наташкой – в десять раз обиднее!
Думают, он забыл? Пусть думают! Он будет с ними работать, бабки себе на «мерседес» заколачивать… Да ты, сука, самолетом не откупишься за то, что сделал! Телохранители у тебя, бронированные двери… не подкопаешься? Так можно с другой стороны тебя накрыть, с какой – Валентин уже знает. Поплачешь, паскуда, а Наташка свободной станет, тогда и с ней можно будет поговорить, получить то, что положено.
В переговорном пункте Плешаков разменял пять рублей на пятнадцатикопеечные монеты, зашел в кабинку, набрал номер. Связь, конечно, была хреновой. Но с пятого раза дозвонился. Знакомый, ненавистный голос телохранителя ответил: «Да».
– Привет, начальник. Это Плешаков из Гирея. Помнишь такого?
– Я слушаю вас, – бесстрастно произнес Ратковский.
«Боится, хмырь, сучий потрох! – со злорадством подумал Плешаков. – Правильно боится, сучара!»
– Все нормально, начальник. Когда ехать в столицу?
– Когда сможешь.
– Могу – хоть завтра. У вас там все на мази? Готовы к встрече дорогого гостя? – усмехнулся Плешаков. Злость понемногу проходила. Он сжал кулак – вот они где, здесь! Пока еще трепыхаются, чего-то о себе думают… ну-ну, посмотрим, что вы запоете, ребятки! – Завтра сяду в поезд, в Москве буду послезавтра, во второй половине дня.
– Все, как и договаривались? Количество, качество?
– Лучше не бывает. Короче, где тебя найти? И как все это будет происходить?
– Это не телефонный разговор. Искать меня не нужно. Послезавтра в шесть вечера будешь прогуливаться по Тверскому бульвару. От памятника Тимирязеву до Тверской и обратно. Я тебя сам найду. Встретимся, обсудим детали. Вопросы есть?
– А как же, обязательно есть. Это я в контору звоню или как?
– Какая тебе разница? – Чувствовалось, что ему не нравится этот разговор.
– Да я просто так, подумал… если это контора, может, где-то поблизости Наташка, я бы с ней парой слов перекинулся. Ты ж помнишь, мы даже не попрощались, а это нехорошо.
– Наташи здесь нет, если б и была, не стала бы говорить с тобой. А что касается прощания – в следующий раз веди себя прилично и тебе позволят попрощаться. Мы не злодеи.
– Да? Ну, ладно. В общем, послезавтра. Тверской бульвар, так? По какой стороне ходить? – Посередине. Там аллея, вот по ней и ходи.
– Но ты не задерживайся, начальник. Мне долго рисоваться там не в кайф, сам понимаешь. Привет передавай Наташке и ее мужу, большому белому бизнесмену. Пока!
Плешаков повесил трубку, ухмыльнулся, подбрасывая на ладони оставшуюся мелочь. Выйдя из кабины, пошире распахнул дверь, пропуская девушку, ожидавшую своей очереди. А когда она шагнула вперед, пошлепал ее по заду, туго обтянутому синими джинсами. Девушка дернулась, влетела в кабину, захлопнула за собой дверь и лишь после этого покрутила пальцем у виска:
– Ненормальный какой-то. Дурак!
– Я умный, – довольно ощерился Плешаков, ссыпая мелочь в карман. – Я ужас какой умный, только никто не знает об этом. Но скоро узнают. И обалдеют.
Наташа не сомневалась, что все это сытое благополучие – не настоящая ее жизнь, а квартира со всеми удобствами – лишь временное пристанище. Сама же она, Наташа, была пушкинской Людмилой в плену у Черномора или царевной, похищенной Кащеем Бессмертным. Вокруг – диваны красивые, телевизоры японские, видеомагнитофон, даже видеокамера есть, можно, к примеру, снять себя и тут же увидеть, что получилось. В холодильнике полно всякой еды, в гардеробе – нарядов столько, что можно целый месяц ежедневно менять их, в белых ящичках трюмо – дорогая косметика, там же и золотые перстни, цепочки, брошки… Но все это не радует, и с каждым днем сильней, настойчивей бьется в груди надежда: скоро придет Руслан или Иван-царевич на сером волке, или Иванушка-дурачок и выручит ее из этого плена. Вытащит отсюда, увезет в другую жизнь, пусть не такую обеспеченную, пусть даже бедную, трудную, но – счастливую, радостную…
Где же ты, Иванушка, почему не торопишься?
А внешне все было нормально. Нигилист по-прежнему много работал, уходил рано утром, возвращался поздно вечером, изредка вывозил Наташу в театр, но там откровенно скучал, под конец спектакля и вовсе засыпал. И Наташе становилось скучно, понимала: он просто выгуливает ее, как собачонку. И не хочется, а надо. Ей не хотелось быть собачонкой, поэтому стала отказываться, когда он прибегал домой чуть раньше обычного, с билетами на какой-то спектакль или концерт.
Все чаще и чаще возникало желание бежать отсюда, бежать куда глаза глядят. Ведь так долго не может продолжаться, это не жизнь, это кошмарный сон! Рано или поздно он непременно кончится. Но куда бежать, если глаза ничего не видят, кроме одного лица, самого любимого и желанного на свете…
Она несколько раз звонила Сергею, специально съездила в общежитие (сказала Ратковскому, что нужно забрать кое-какие вещи), узнала у Вадима Ивановича телефон и позвонила. Трубку взяла его мать и так высокомерно, так холодно ответила, что надолго отбила охоту звонить по этому номеру. Однако Наташа попыталась еще дозвониться до Сергея, и снова неудачно. Похоже, его мать неотлучно дежурила у телефона, чтобы не позволить Наташе поговорить с сыном.
Наташа бросалась на диван, плакала, повторяя, как в бреду: «Сереженька, милый мой, любимый, возьми меня отсюда! Что я наделала, дура несчастная, что натворила! Сережа!.. Я буду ждать тебя, буду ждать, сколько скажешь, только скажи. Сереженька… Ну почему я не послушалась тебя, почему не поверила тебе?..»
Проходил час, другой, Наташа уже не плакала – она вспоминала холодный, сумрачный апрель, уютную комнату, где стол да стул, да кровать – что еще человеку надо? Настольная лампа горит, желтый круг от нее у стола, а за кругом полумрак, а в этом полумраке – она… И его ласковые руки, его теплые губы, восторженные глаза. И ее удивление: неужто и вправду она может так восхищать этого сильного, красивого парня? И ее гордость, и сладостная истома во всем теле, которые не хотелось прятать, прикрывать даже простыней – пусть смотрит, пусть любуется, так хорошо он смотрит, так приятен этот ласковый, нежный взгляд… Смотри же, смотри, мой дорогой, родной, любимый, я твоя, твоя… а ты – мой.
А потом она, утомленная долгими ласками, нежно улыбалась, заглядывая в его красивые карие глаза, а он вдруг садился на постели и рассказывал всякие смешные случаи из своей жизни; так рассказывал, что она хохотала до слез… Даже когда он говорил о серьезных людях, о философах Ницше, Шопенгауэре, это было безумно интересно, казалось, нет более приятной темы для разговора после жарких, дурманящих ласк, чем жизнь и высказывания великих философов! Это вызывало новый прилив энергий, так возбуждало – невозможно было удержаться…
С любимым все было интересно, приятно и радостно.
А без него – все временное, ненастоящее. Ненужное. Но где же он, любимый? Знает ли, что она каждый день плачет, вспоминая его? Наверное, не знает… Да ведь она сама виновата в этом.
Вечером после ужина Петр Яковлевич сидел в кресле, рассеянно листая какую-то книжку с параграфами законов и столбцами цифр. Наташа смотрела телевизор.
– Что ты смотришь? – Нигилист отложил справочник в сторону. – Разве можно это смотреть?
– А почему же нельзя?
– Да потому, что это полнейшее убожество, идиотизм!
– Если ты не интересуешься модой, можешь не смотреть. – Наташа демонстративно сделала звук погромче. – Это же знаменитая американская модельерша, она рассказывает о своих новых работах, о том, что будут носить следующей весной и летом.
– В этом, как его… Гирее тоже интересуются американскими дурами, которые людям лапшу на уши вешают?
– Конечно, – убежденно ответила Наташа. – Думаешь, раз Гирей, так там и про моду не знают? Еще как знают!
– Наташа! Ты посмотри внимательно на эту толстую корову! Она важно рассуждает о том, что главное – материя, а еще – творческий настрой, про стиль говорит, про линии! А за всем этим стоит лишь одно: дайте мне деньги, чтобы жить, и жить хорошо! Ну кому нужны ее дурацкие модели, посмотри, посмотри хорошенько? Разве кто-нибудь их станет носить? Я имею в виду здравомыслящих людей. Не сумасшедших. Кому она вообще нужна? Дурочка с телевидения? Да. И не потому, что дурочка будет носить модели этой коровы, а потому что ей деньги платят за программу. А телевидению оболваненные люди платят деньги. Их убедили, что важно знать, над чем сейчас работают так называемые модельеры. А зачем им нужно это знать? Для чего?
– Что ты расходился? Я же сказала, не нравится, можешь не смотреть! – рассердилась Наташа.
Нигилист вскочил с кресла, подошел к ней.
– Не нравится, что и мою жену пытаются оболванить! Хочу, чтобы ты поняла: эти люди продают воздух. Если им это удается, пожалуйста, в мире всяких шарлатанов хватает. Но ты же смотришь на нее с уважением, ты веришь ее рассуждениям! Хотя прекрасно понимаешь: никто никогда не будет носить ее одежду. Ничего нового она не выдумает, да и невозможно выдумать. И в следующем сезоне будут носить то же, что и в этом, или то же, что и десять лет назад. Юбки короткие или длинные, брюки широкие или узкие, или расклешенные – вот и все! Ну, еще с десяток разновидностей, но это уже давно придумано! Чем же эта напыщенная корова отличается от тех, кто продает участки на Венере? Никакой, абсолютно никакой конкретной пользы от человека, а она сидит, рассуждает с таким видом, как будто человечество не сможет прожить без нее. Абсурд!
– Выходит, все модельеры не нужны?
– Давно выходит. По крайней мере, хороший портной куда нужнее!
– Значит, и Зайцев – тоже дармоед и обманщик?
– А что такое Зайцев? Костюм для какой-нибудь знаменитой мымры с двумя лишними карманами? Да это же чушь полнейшая! Может, скажешь, какая тебе лично польза от существования Зайцева или Кроликова-модельера? Или знаешь, кому от него польза? Или сомневаешься, что, не будь Зайцева, тут же не появится другой модный портной, у которого будет престижно одеваться, хотя он и шить как следует не умеет?
– Какая тебя муха сегодня укусила?
– Человеческая глупость.
– Если это глупость, то она – красивая глупость. Мне, например, нравится. А ты считаешь, если это не приносит пользы тебе прямо сейчас, то уже и глупость! Твое мнение – глупость, понятно?
Нигилист с огорчением вздохнул и вернулся в свое кресло. Наташа посмотрела на него с сожалением, потом пожала плечами, взяла пульт и переключила программу. На экране появилась известная певица. Она была в короткой юбке и сидела в таком низком кресле, что ноги обнажились, как говорят, дальше некуда. Тут и Наташа почувствовала некоторую неловкость. Вернее, будь она одна в комнате, не обратила бы внимания, но сейчас машинально посмотрела на мужа, ожидая его реакции.
– В этом весь ее талант, – мрачно процедил Нигилист.
– Ты хочешь сказать, что и она не нужна никому? Так я тебе и поверила, держи карман шире! Она поет хорошие песни, их все слушают и покупают, и по телевизору ее часто показывают. Ну? Что ты на это скажешь, несчастный рационалист?
– Голоса у нее нет и не будет. Особой исполнительской манеры нет и не будет, – стал перечислять Нигилист. – Песни ее… да, популярны, не спорю. Но песни ей дают. Если она дает кому нужно.
– Какой ты ужасный грубиян, просто невыносимо слушать!
– А если не будет давать, – невозмутимо развивал свою мысль Нигилист, – то и ей не будут давать песен. Дадут другой, такой же вульгарно размалеванной дуре, и народ будет слушать другую, а про эту никто и не вспомнит. Все ясно, как божий день. Но ты посмотри, как она держится! Как отвечает на вопросы! Как будто все руководство телевидения неделю на коленях ползало у ее подъезда, умоляя выступить! А на самом деле знаешь, что было? Дала очередному спонсору, он ей дал деньги. Она купила время, сама составила вопросы, которые ей нужно задавать, сама приехала и теперь сидит и с важным видом отвечает на них. Потом споет, чтобы все знали, помнили, что она певица. Вот и все.
– Невозможно тебя слушать, невозможно! Прямо циник какой-то! Ну почему тебе все не нравится? Почему ты все осуждаешь, ворчишь, как дед столетний? Кошмар!
