Текст книги "Юность грозовая"

Автор книги: Николай Лысенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

28

Каждый день с фронтов приходили хорошие вести. Враг откатывался все дальше на запад. С жестокими боями наши войска продвигались вперед, а следом за ними тянулись в родные места люди. Они везли свои скудные пожитки, гнали скот. В замерзших хуторах и станциях снова начиналась жизнь со всеми хлопотами и заботами. Ничто не могло помешать людям: ни жгучие морозы, ни глубокие снега.

Правление Степновского колхоза решило до начала весенней распутицы возвратить в станицу зимующий в Бобрах скот. Путь для перегона избрали наиболее надежный, хотя и не ближайший: из села в село, чтобы, останавливаясь на ночевки, можно было размещать скот в теплых помещениях.

Курганов приехал в Бобры под вечер. Бросив лошадям охапку сена, направился в хату. Сквозь затянутые морозом окошки едва заметно пробивался тусклый свет. «Не ждут они меня сегодня, – думал он, стряхивая с тулупа мелкую снежную пыль. – Позвонить нужно было бы и предупредить. Но ничего, так еще лучше».

Обитая войлоком дверь открылась бесшумно.

Скотогоны чаевничали. На столе поблескивал медный чайник, от крутого кипятка, налитого в кружки, поднимался к потолку пар. На середине стола горкой возвышались ржаные сухари.

– Вот так хозяева, гостей не встречают! – вместо приветствия громко проговорил Курганов с порога. – Видно, не очень торопитесь домой. Прижились в Бобрах?

– Батюшки! Иван Егорыч, паконец-то приехал! – воскликнул Захар Петрович, вставая. – Не ждали нынче, ей-богу, не ждали!

Он подошел к Курганову, широко раскинул руки и обнял его. Потом отступил на шаг:

– Эх, Егорыч, пришлось нам… Счет потеряли дням. Зима-то выдалась… Признаюсь: небо с овчинку казалось. Думал, не устоим, свалимся. Ну чисто на фронте, лишь пули не свистели.

Отставив кружку с чаем, Лукич, здороваясь с Кургановым, проговорил:

– Слава богу, домой, значит, отправляемся? Скотина – тварь бессловесная, а тоже тоскует по своим базам. Человек – и подавно.

– Погоди, Лукич, – обратился к нему Захар Петрович. – Налей-ка Ивану Егорычу чайку, с мороза посогреется.

– В такой хороший день, Захарушка, не чаем бы угощать.

– Ничего, Лукич, не огорчайся, – засмеялся Курганов. – Вот закончим войну – всей станицей погуляем за все наши труды великие и подвиги фронтовые. Люди этого заслужили.

Захар Петрович помог Курганову снять задубевший от мороза полушубок, отряхнул с шапки снег. Потом провел гостя к столу, усадил, налил кружку кипятку, подвинул несколько ржаных сухарей.

– С сахаром у нас плохо, – жаловался Захар Петрович, – так мы в кипяток добавляем свекольный отвар. У бобровских достаем свеклу-то. Получается сладко, а запах отбивается плохо. Вот мы и ухитрились покруче заваривать вишневыми и смородиновыми веточками. Чисто зайцы, пообкорнали сады в селе, грех-то какой… Попробуй!

После двух кружек Курганов встал из-за стола, подсел к печке и, закуривая, каким-то виноватым голосом заговорил:

– Вот так получилось: не смогли помочь вам. Как пошли наши в наступление – порешили мы возвращать вас домой. А тут вьюги такие – зги не видать. Снега навалило – лошадям по брюхо. А потом болезнь навалилась на станицу, почти в каждом доме лежали…

Скотогоны улеглись на разбросанной на полу соломе. От выпитого чая и раскалившейся печки в хатенке стало душно, и только понизу через щели двери расползался холод.

Рассказывал Захар Петрович о зимовке скота неторопливо, обстоятельно, со всеми подробностями. При этом частенько посматривал на Курганова испытующим взглядом, как бы ожидая упрека или одобрения.

– И вот, Егорыч, положение наше дошло до критической точки, – говорил он, беспокойно сворачивая и разворачивая в руках кисет. – Начался окот овец. По-доброму радоваться бы нужно, а мы схватились за головы. Что делать? Погубим приплод. И тут ребята подкинули мыслишку. Не знаю, хорошо ли, плохо, только ухватились мы за нее. Как тот утопающий за соломинку.

Вначале Курганов почему-то насторожился, но когда услышал, как проходило собрание бобровцев, как развозили по дворам овец, и понял, что теперь их зимовка не вызывает опасений, твердо сказал:

– Молодцы! Правильно сделали!

– А он, елки зеленые, ругал нас тогда, – кивая на отца, пожаловался Федя председателю. – Я даже хотел удрать в Степную.

Захар Петрович улыбнулся и дружески подмигнул сидевшим рядом Мише и Феде.

– Что было, то прошло. Можно сказать, выдержали вы экзамен, – расчувствовался он. – Тревожился я за вас: уж больно трудно вам приходилось, прямо душа изнывала.

– Да, экзамен действительно был суровый, – поддержал его Курганов. – Правление колхоза отметит ваши труды. А приехал я к вам с хорошей вестью – перегонять будем скот в станицу. Завтра же начнем собираться. Хватит, пора домой.

– А как же мы сумеем в такую пору? Народу-то нас раз-два, и обсчитался, – усомнился Захар Петрович.

– Не волнуйся, все продумано, – успокоил его Курганов. – Оставаться больше нельзя.

– Верно, Егорыч, – обрадованно подхватил Лукич. – Сидеть тут никакого резона нету. Дома, как говорят, стены помогают.

Федя подхватил Мишу за плечи и весело проговорил:

– Приедем домой, буду каждый день ходить в кино. Сколько тут прожили – ни разу не сходили.

– И будешь заказывать матери борщ, – засмеялся Миша.

– Это само собой, кулеша я уже столько поел, что на всю жизнь хватит. Не верится, что скоро будем в Степной. Дай мне свою лапу!

Миша почувствовал тепло его ладони и крепкое, дружеское пожатие.

Утром Курганов и Захар Петрович отправились в правление Бобровского колхоза. Там они договорились, что овцы останутся дозимовывать у колхозников, а для сопровождения стада коров попросили выделить десять подвод до соседнего села.

* * *

Две недели двигался гурт до Степной. Ночевки делали в хуторах по заранее намеченному маршруту.

Впереди ехали подводы с соломой, а следом, вытянувшись на добрый километр, брели коровы. Скот поотощал, то и дело приходилось поднимать увязавших в снегу коров.

Скотогоны выбились из сил, но держались стойко.

Наконец на тринадцатые сутки вдали показалась родная станица. Все приободрились, послышались шутки, смех. Лукич даже прослезился.

– Ты будто всю жизнь провел на чужбине, – упрекнул его Захар Петрович. – Ребят постыдился бы.

– Эх, Захарушка, эти слезы хорошие, – виновато выдохнул Лукич, по-детски шмыгнув носом. – Сердцем прирос я к этой земле. А ребята нехай посмотрят, глядишь, поймут, что значит тоска по родимым местам.

А тем временем, узнав о приближении гурта от приехавшего часом раньше Курганова, на ферме собралось полстаницы: старики, женщины, ребятишки.

Пришла встречать Мишу и Елизавета Степановна с Катей. Прикрывая ладонью глаза, она безотрывно смотрела в степь. Катя, укутанная платком, часто спрашивала:

– Не видать еще, мам?

– Ты бегай, дочка, бегай, а то замерзнешь. Я скажу тогда.

И вдруг мальчишки, забравшиеся на крышу коровника, пронзительно закричали:

– Едут, едут!

Люди зашевелились, загалдели и незаметно для самих себя пошли навстречу приближающемуся гурту.

Миша еще издали увидел мать. Проваливаясь в снегу, она несла на руках Катю и что-то говорила ей, показывая на ехавшего впереди гурта Лукича. Потом она перевела взгляд дальше, видимо отыскивая его, Мишу.

– Мама! – срывающимся голосом закричал он, пуская лошадь рысью.

Едва не выронив из рук Катю, Елизавета Степановна заспешила к сыну. Она что-то кричала, но Миша не мог разобрать. Подскакав к ней, он наклонился с седла и крепко обнял ее.

– Миша, Миша, давай я тебя поцелую, – протягивала Катя ручонки.

Подхватив сестренку под мышки, Миша усадил ее на седло и стал целовать в щеки, глаза, нос. Она весело хохотала и звонко говорила:

– Хватит, ну хватит, а то я упаду!

Держась за стремя, мать шагала рядом и снизу вверх смотрела на сына заплаканными от радости глазами.

– Вытянулся ты, прямо не узнаешь, да худющий стал, – говорила она, вздыхая. – Намучились вы там?

– Знаешь, мама, какие там хорошие люди! – восторженно отвечал Миша. – Как они нам помогали, если бы ты знала! Я тебе потом расскажу обо всем.

С фермы они шли домой пешком. Миша нес Катю, мать, едва поспевая за ним, рассказывала о станичных новостях.

Переступив порог дома, Миша остановился, осмотрелся. Ничего не изменилось в нем, все было, как прежде. Пахло кашей и жареной картошкой. На столе, прикрытый полотенцем, лежал небольшой свежеиспеченный хлебец. «К моему приезду приготовила», – подумал он.

– Господи, совсем забыла: тебе письмо вчера пришло, – спохватилась мать, вытаскивая из сундука бумажный треугольничек.

Миша опустил на пол Катю и развернул письмо. Прочитав первую строчку, он поднял на мать сияющие глаза и взволнованно сказал:

– Мама, на днях приедет Таня в Степную, ее выписывают из больницы! Понимаешь?

– Понимаю, сынок, – улыбаясь, ответила Елизавета Степановна. – Это хорошо, когда люди возвращаются домой.