Текст книги "Юность грозовая"

Автор книги: Николай Лысенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

26

Ответ из Степной пришел быстрее, чем ожидала Таня. После утреннего обхода в палату вошла дежурная медсестра и, загадочно улыбаясь, спросила от двери:

– Кому сегодня снился приятный сон? Никто не ответил, и только Таня, заметив на себе ее взгляд, поднялась с койки.

– А что? – с волнением спросила она.

– Сердце подсказало? – засмеялась медсестра, доставая из кармана халата письмо. – Бери, Танюша, тебе.

Таня взяла письмо и, глянув на него, погрустнела: адрес был написан незнакомым почерком. Ее вдруг охватила непонятная тревога. Она отошла к окну, осторожно надорвала конверт и вытащила небольшой листок.

«Ты уж прости меня, Таня, за любопытство, – читала она. – Думаю, ждать будешь ответа, вот и решила сама написать тебе. Миши дома нету, зимует он со скотом в селе Бобровском. Сказывал на днях Иван Егорыч Курганов, что будут их возвращать в станицу. Скорее бы только! Ты спрашиваешь про бабушку Степаниду. Померла она под Новый год. В ее доме живут какие-то приезжие. А Василек с той поры, как сбежал от наших, где-то пропадал. А теперь объявился. Бабушка его говорит, что работает он будто бы на заводе… Выздоравливай, доченька…»

Дочитав письмо, Таня тяжело вздохнула и посмотрела в окно.

День уже не был таким солнечным и ярким, как полчаса назад. Снег сквозь навернувшиеся слезы казался рыхлым, подтаявшим.

«А тетя Лиза не догадалась, зачем я написала письмо, – беспокойно думала Таня, глядя на порхающих по веткам клена воробьев. – Выздоравливай, говорит, доченька…»

Таня вышла из палаты и стала ходить по длинному больничному коридору. Возле двери ординаторской ее встретила санитарка тетя Дуся.

– Какая ты нынче скучная, Танюшка! – удивилась она.

Таня как-то неопределенно пожала плечами и грустно посмотрела на нее, даже не поняв, о чем она говорит.

– Ты что так закручинилась? – тетя Дуся взяла Таню за подбородок и глянула ей в глаза. – Или случилось что?

И Таня, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать, рассказала ей о себе, о том, как она попала в этот незнакомый город, о письме, полученном сегодня из Степной. Тетя Дуся вздыхала, охала, сочувственно покачивала головой, потом как-то виновато проговорила:

– Взяла бы я тебя, да ведь четверо у меня ребятишек-то. Один меньше другого. А вот через три двора от меня живет одинокая женщина, муж и сыновья у нее на фронте. Поговорю с ней, может, поселишься. Хлебную карточку тебе дадут, а там видно будет.

Таня обрадовалась, схватила санитарку за руку и, крепко стиснув ее, заговорила:

– Пожалуйста, скажите ей… Я буду помогать… Поступлю на работу…

– Успокойся, свет не без добрых людей, – тетя Дуся ласково потрепала волосы девушки.

После этого разговора Таня немного успокоилась и вернулась в палату. Она хотела прилечь на койку, но в дверях снова появилась тетя Дуся и поманила ее пальцем. Таня вышла. Показывая на ширму в конце коридора, санитарка сказала:

– Пришел этот… парнишка, ждет тебя. – Она наклонилась к самому уху Тани и прошептала: – Нравишься ты ему, Танюшка.

– Что вы, тетя Дуся, – Таня покраснела до самых ушей. – Мы с ним из одной станицы.

– Не говори, милая, я все понимаю. Встретившись с Таней за ширмой, Василек взглянул в ее лицо, забеспокоился:

– Ты сегодня бледная. – Он подвинулся, уступая ей место на потертом диване. – Опять стало плохо?

– Я получила письмо из станицы, – ответила Таня, присаживаясь рядом. – Бабушка Степанида умерла. Мне теперь и ехать-то некуда.

– У нас будешь жить, – сразу же нашелся Василек. – Хочешь, я завтра напишу бабушке, что мы приедем?

– Что ты! – Таня решительно закачала головой. – Зачем? Я не буду у вас жить.

Ее слова сбили Василька с толку. Он почему-то был уверен, что Таня в ее теперешнем положении с благодарностью примет его предложение. Потупившись, он минуту-другую неподвижно смотрел на зыбкий солнечный зайчик на полу и думал: «От ребят ей будет неудобно. Да и мне прохода не дадут. Особенно Мишка, он еще тогда косился на меня. А что, если…»

Василек поднял глаза и бойко заговорил:

– Тогда давай к нам на завод, а? Там много девчат работает. Найдут и тебе легкое дело. Можно от врачей справку взять.

– Зачем?

– Трудно тебе будет. А в цехе тепло, чисто.

– Я вчера прочитала в газете, как один летчик остался без ноги, выписался из госпиталя и снова стал летать. Здорово написано! Как он доказывал, что может летать! – Глаза Тани засветились как-то особенно. – А вот я смогла бы работать на станке?

Василек неопределенно пожал плечами.

Она вспомнила, что никогда в своей жизни не бывала в заводском цехе, вдруг притихла и пожаловалась:

– Как надоело лежать, скорее бы выписывали!

– Значит, еще нельзя, если не выписывают. А кому ты писала письмо в Степную?

– Озеровым, – немного смущенно ответила Таня. – А что?

– Так, – Василек нахмурился и обиженно подумал: «Родня какая она им… Мишке писала, вот и все».

– Да, – вспомнила вдруг Таня, – а наши со скотом не вернулись в Степную, в Бобровском они сейчас. А ты вот сбежал от них.

– Знаешь же, почему я приехал, – он поднял на Таню беспокойно поблескивающие глаза. – Ты ничего не ответила на мою записку, помнишь, я оставлял тебе?

– Не нужно об этом…

Василек поднялся и, не прощаясь, ушел.

* * *

Возвратившись домой, он прилег на койку и, вспоминая разговор с Таней, смотрел неподвижным взглядом на аляповатую картину, висевшую на стене в тяжелой деревянной рамке. Какой-то доморощенный художник изобразил на ней влюбленного юношу с букетом цветов, опустившегося на колено перед девушкой. Она сидела на берегу озера и кормила из рук лебедя. «Тоже мне – нарисовал: лебедь больше человека, да и похож-то на старого гусака, – раздраженно думал Василек. – Не художник, а мазила».

Степка, незаметно наблюдая за Васильком, с нарочитой участливостью спросил:

– А разве ты не ходил сегодня в больницу? & то ведь темнеет, не пропустят тебя к ней.

Отмахнувшись от него, как от назойливой муки, Василек повернулся к стенке.

– Поссорился? – донимал его Степка. – Признайся.

– А тебе какое дело? – буркнул Василек.

– Да за тебя обидно: сколько делал добра ей, и вот… Позабыт, позаброшен… – нараспев протянул Степка.

– Отстань! – сжав кулаки, Василек привстал с койки.

Степка всплеснул руками и, навалившись грудью на стол, захохотал так, что бабка Агафья выглянула из своей комнаты и недовольно покачала головой.

– Вот здорово! – продолжал с усмешкой Степка. – Оставила тебя с носом! Да я так и знал… Давно говорил тебе.

Глянув на часы, он стал одеваться. Василек даже не спросил, куда и зачем он идет, знал, что Степка вечерами ходит куда-то играть в карты, возвращается далеко за полночь.

…На этот раз он совсем не пришел домой. «Отбился, бродяга, от дома, – думал Василек, шагая утром на работу. – Подыскал себе компанию. Влипнет в какое-нибудь нехорошее дело…»

Не появился Степка и на заводе. Мастер ни с того ни с сего напустился на Василька за то, что Степка не вышел на работу.

– Да я тут при чем? – оправдывался Василек. – Не хожу я за ним по следам.

– Вот это и плохо, а еще товарищем называешься!

– Возьмите вы его себе, такого… товарища!

Мастер удивленно посмотрел на него…

День, как показалось Васильку, тянулся бесконечно долго. Наконец в воздухе поплыл протяжный заводской гудок: можно уходить.

Сложив кое-как инструмент, Василек попросил ребят сдать мастеру его ящики, а сам помчался к проходной. По улице не бежал – летел. Прохожие недоуменно смотрели ему вслед.

Бабки Агафьи дома не было, на дверях висел замок. Василек отыскал в условленном месте ключ, вошел в комнату и осмотрелся. Все как будто было на своих местах. Заглянул под Степкину кровать – чемодана там не оказалось. Василек еще раз осмотрел комнату и увидел на столе лист бумаги. Он схватил его, поднес к глазам:

«Спасибо этому дому, теперь пойдем к другому. Не поминайте лихом. Если будет все хорошо, пришлю письмо. А ты, Василек, все-таки дурак! Получилось, как в песне: «Нас на бабу променял». Только ничего у тебя не выйдет. Таньке передай, чтоб она еще пролежала в больнице сто лет. Степан Холодов».

Прочитав записку, Василек расслабленно опустился на табуретку и облегченно вздохнул. «Ну и катись ко всем чертям», – беззлобно подумал.

Он швырнул на стол записку и начал ходить по комнате. «Пойду сейчас к Тане и скажу, чтобы переходила она к бабке Агафье. А я… я найду себе квартиру, попрошусь к кому-нибудь из ребят. Вот только как написать домой? Буду, мол, учиться в городе», – твердо решил Василек.

27

Выглянув в окно саманки, Миша увидел посередине двора Захара Петровича с каким-то узелком под мышкой. Он что-то оживленно говорил Лукичу и добродушно улыбался, кивая в сторону села.

– Федьк! Пойди сюда, – позвал Миша друга, сидевшего на корточках перед горящей печкой. – Глянь – отец веселый пришел из правления.

Федя сунул в печку пучок соломы, подошел к окну и, опершись на плечо Миши, равнодушно проговорил:

– Пшена, наверно, выписал. Опять кулеш будем варить. У меня от него уже скулы свело.

– Голодной куме – только еда на уме, – засмеялся Миша и возвратился к столу, на котором лежало несколько сырых картофелин. Он взял нож и начал их чистить. – Овец мы раздали по дворам, теперь бы еще определить тебя к кому-нибудь на зимовку, а?

– А что, на добрый харч не мешало бы, – засмеялся вдруг и Федя. – Вернусь домой – буду просить мать каждый день готовить мне борщ.

Почистив картошку, Миша собрался сходить за водой в колодец, но в дверях столкнулся с Захаром Петровичем и Лукичом. Настроение у них, видно, было хорошим: оба улыбались. Миша в предчувствии чего-то приятного поставил ведро на место и молча присел на скамейку.

Захар Петрович осторожно положил узелок на стол и стал раздеваться. Тем временем Лукич, сбросив с себя полушубок и засучив рукава заплатанной рубахи, заглянул в стоявший на печке чугун и, кряхтя, полез с кружкой за пшеном, хранившимся в ящике под его лавкой.

«Чего они тянут? – досадовал Миша, поглядывая то на Захара Петровича, то на Лукича. – Говорили бы сразу, что там за новость у них».

И, будто угадав его нетерпение, Захар Петрович присел рядом и сказал:

– Ты все приставал, когда поедем к Танюшке. Так вот, пока погода стоит добрая, да и в делах у нас появилась отдушина, махнем с тобой к ней. Я уже договорился с Бачуренко. С утра поедем, Мишатка. А бобровские помогут управиться со скотом. Ефросинья придет, Илья Федорович, словом, помощники нашлись. С такими людьми не пропадешь – выручат.

Миша едва сдержался, чтобы не расцеловать Захара Петровича. Зато Федя недовольно протянул:

– А я? У тебя, отец, всегда так!

– Не на прогулку собираемся! – строго оборвал его Захар Петрович. – Не одному же Лукичу оставаться.

Потом он показал на узелок и продолжал уже спокойно:

– Ты, Миша, повесь-ка его на гвоздь в коридорчике. Выписал Бачуренко из кладовой пол" кило масла и буханку хлеба. Танюшке повезем. Нынче какие подарки!

Миша чувствовал себя именинником, хотя старался не подавать виду. Да и побаивался попасть в неловкое положение: вдруг Захар Петрович передумает и поедет один. Мише так хотелось, чтобы скорее наступило утро. Но впереди была длинная зимняя ночь!

Спать улеглись рано. Миша долго ворочался на соломе, думал о поездке. Уже и бледно-голубой свет луны, проникший в саманку через окно, переместился от печки до самой двери, а он, слушая похрапывание свернувшегося калачиком Феди, все смотрел на темный потолок и думал о предстоящей встрече с Таней. В голове липкой вязью плелись тревожные мысли: «А вдруг она и ходить не может? Скучно ей, наверно, там одной…»

Уснул Миша далеко за полночь.

Разбудили его конское ржание и громкий стук в окно. В саманке было еще полусумрачно. Федя по-прежнему спал, натянув на голову полушубок. Захар Петрович и Лукич, шумно позевывая, одевались. Во дворе кто-то ходил, слышался скрип снега, фырканье лошадей.

– Надо будить Мишатку, – вполголоса сказал Захар Петрович. – Пораньше выедем. Федотыч, вишь, постарался.

– А я не сплю, – отозвался Миша, проворно вставая. – Я быстро, сейчас.

– В валенки соломки подстели, – заботливо наставлял его Лукич. – Дорога-то вон какая длинная.

Втроем вышли из саманки. Встретил их бобровский конюх Федотыч. Дымя цигаркой, он топтался возле лошадей, запряженных в легкие санки, еще раз осматривал сбрую.

– Долго зорюете, – упрекнул он вместо приветствия. – А я вот до первых петухов поднялся, спешил.

Он подошел к Захару Петровичу и, передав ему кнут, по-хозяйски объяснил:

– Кони напоены. В санках лежит сено и полтора ведра овса. – Понизив голос, доверительно сообщил: – Бачуренко из весеннего резерва распорядился насыпать. Я прихватил пару тулупов: в дороге сами одевайтесь, а на стоянках – коней накроете.

– Да ведь я, Федотыч, вырос в селе, знаю, что к чему, – усмехнулся Захар Петрович и, повернувшись к Мише, сказал: – Садись, пора ехать.

Наступая па полы тулупа, Миша неуклюже взобрался на санки, зарыл поглубже в сено узелок с хлебом и маслом. Захар Петрович уселся рядом и взмахнул кнутом. Застоявшиеся лошади рванули дружно, снег из-под копыт ошметками полетел на грудь ездоков.

Село осталось позади. Дорога была хорошо накатана, лошади бежали легко. По обеим сторонам, насколько хватало глаз, расстилалась белая равнина, лишь кое-где из снега торчали темные верхушки высохшего бурьяна. Небо, затянутое неподвижными тучами, сливалось на горизонте с землей, образуя сплошную пепельно-серую стену, до которой, казалось, всего не более часа езды. Однообразие заснеженных полей, легкое покачивание саней убаюкивали Мишу. Привалившись к наложенному за спину сену, он закрыл глаза.

Захар Петрович, полагая, что он заснул, осторожно поднял ему воротник тулупа, чтобы защитить щеку от морозного бокового ветерка, потом, придавив деревяшкой вожжи, стал закуривать.

Сквозь расслабляющую тело дремоту Миша слышал, как Захар Петрович, кашлянув, хрипловатым голосом запел:

 
На родимую сторонку
Ясный сокол прилетел.
На березку молодую
Он тихонечко присел…
 

Мише никогда раньше не приходилось слышать, как поет Захар Петрович. С тех пор как началась война, ходил он обычно угрюмым, озабоченным, особенно в Бобрах. Приоткрыв один глаз, Миша глянул па него и удивился: лицо у Захара Петровича подобрело, стало спокойно-задумчивым. «Сильный все-таки дядя Захар, – уже засыпая, подумал Миша. – Ас вида сухонький, да еще без ноги…»

Как ни торопился Захар Петрович, а пришлось ночевать в небольшом хуторке, километрах в пятнадцати от города. Остановив лошадей у крайнего дома, Захар Петрович вылез из саней.

Миша открыл глаза и вопросительно посмотрел на него.

– Все одно уже смеркается, не пропустят нас к Танюшке, – пояснил Захар Петрович. – С утра оно способнее будет.

Спали па полу, завернувшись в тулупы.

Проснулись чуть свет, напоили лошадей и снова в дорогу. Часа через полтора были в городе. У первого встречного расспросили, как проехать к городской больнице.

«До чего же медленно тащимся, – нервничал Миша, глядя, как Захар Петрович, покуривая, смотрит на стоявшие по обеим сторонам улицы небольшие дома старинной затейливой кладки. – Можно подумать, что он приехал сюда на целый месяц». Миша не догадывался, что в такой ранний час их все равно не пропустят к Тане.

Миновав небольшую площадь, остановились у двухэтажного продолговатого дома с широкими окнами, обнесенного невысоким потемневшим от времени заборчиком.

Сунув Мише вожжи и кнут, Захар Петрович снял тулуп и не спеша заковылял к полуоткрытой калитке.

Долго его не было. Миша тревожно думал: «А что, если ее нет здесь?» Но как только в дверях появился Захар Петрович, он сразу определил: Таня здесь, рядом, жива!

– Видел? Дядя Захар, видел? – вскочив с саней, спросил он. – Ну, что же вы?

– Да тут она, тут, – весело отозвался Захар Петрович. – Только подождать малость придется, обход у них не закончился. Давай-ка мы пока устроимся.

Въехав на больничный двор, они распрягли лошадей, накрыли их тулупами, насыпали овса. Потом, захватив с собой узелок, пошли в больницу.

В вестибюле их встретила пожилая женщина в белом халате. Показав на диван, она пригласила:

– Присаживайтесь, я пойду узнаю, закончился ли обход.

Она ушла, а Миша удивленно повернулся к Захару Петровичу:

– Как же это? Даже не спросила, к кому мы приехали.

– Все она знает, я говорил ей, – Захар Петрович, усмехнувшись, подумал: «Не терпится парню, на месте не усидит».

Прошло минут двадцать, никто не появлялся. Стояла такая тишина, как будто в больнице не было ни одной живой души.

Миша подошел к двери и, не решаясь открыть ее, прислушался. Откуда-то из глубины коридора послышались легкие шаги. Миша повернулся к Захару Петровичу и обрадованно шепнул:

– Кто-то идет сюда.

Он не успел даже отпрянуть в сторону, как дверь открылась, и перед ним в байковом халате и чувяках на босу ногу появилась Таня.

Забыв обо всем на свете, Миша бросился к ней, схватил за руку и громко крикнул:

– Таня!

– Я не ждала… Думала, кто же это… – По щекам Тани текли слезы, но она не чувствовала их.

Захар Петрович встал с дивана и кашлянул. Таня повернула голову и только теперь увидела его.

– Дядя Захар, вы тоже здесь? Ой, а я не заметила… не узнала вас!

Она подбежала к нему, обхватила за шею и уткнулась в полушубок.

– Теперь чего же, Танюша, плакать-то, считай, выдюжила, – растроганно успокаивал Захар Петрович, нежно поглаживая ее волосы. – Радоваться нужно, а ты плачешь.

– От радости это, дядя Захар.

Таня подняла голову и улыбнулась. Лицо ее посветлело, стало каким-то по-детски восторженным. Миша смотрел на нее и втайне радовался, что она осталась такой же, как прежде, только стала немножко бледнее и строже.

– Давайте присядем, – предложил Миша, обращаясь к Тане. – Тебе, наверное, трудно стоять?

– Сейчас ничего, – смущенно ответила она. – Я уже почти здоровая.

– А коль здоровая, увезем с собой, – неожиданно сказал Захар Петрович. – Мы ведь скоро в станицу возвращаемся.

– Правильно, дядя Захар! – подхватил Миша. – Хватит ей тут одной жить!

– Как – одной? Здесь Василек. Я не сказала вам.

Захар Петрович, пораженный этой новостью, сильно шлепнул себя ладонью по колену и с горечью проговорил:

– Объявился-таки! Вот стервец бездомный, а? Мы за него душой извелись, а он тут…

Миша переменился в лице, насупился, потемнел. «Как я не догадался, что он может поехать за Таней! Почему мне все время казалось, что он удрал на фронт?»

– А где же он живет? – глухо спросил Миша.

– Даже не знаю, – растерянно ответила Таня. – В общем, у какой-то бабушки квартирует, а вот адреса я и не знаю. Но он сегодня придет ко мне, обязательно придет.

Миша посмотрел на Захара Петровича. Тот кивнул головой и ответил:

– Придется подождать его. Потолкуем с ним… А сейчас, Танюша, о себе рассказывай. Как ты тут жила?

– Как видите, – она опустила голову. – Скоро меня выпишут. Не знаю, куда ехать.

– Вот так новость! – изумился Захар Петрович. – Нашла над чем думать! Домой поедешь, в Степную!

– А где же я буду жить? Захар Петрович обиделся:

– Не в лесу, а среди людей. Ты выкинь эти мыслишки! – Он подобрел и, поскрипывая деревяшкой, прошелся к окну. – В каждом доме для тебя найдется место. Так-то вот, дочка!

– Мне прямо не верится, что вы приехали, как во сне, – проговорила Таня. – Я уже здесь хотела остаться.

Миша изумленно посмотрел на нее и обиженно поджал губы. Заметив это, Захар Петрович начал суетливо шарить по карманам и, вытащив кисет, сказал:

– Ну вы посидите, а я пойду покурю.

Когда он вышел, Миша, положив руку на ладонь Тани, стал рассказывать ей о том, как пришел гурт в Бобры, как они ездили в поле за соломой, о Феде, о Лукиче. Она слушала его внимательно, ни о чем не переспрашивала, лишь порою сочувственно вздыхала и покачивала головой. Когда их взгляды встречались, губы трепетно вздрагивали от смущенных улыбок.

– Ну что же я все о себе, – спохватился Миша. – Часто приходил к тебе Василек?

– Почти каждый день. Он такой внимательный…

Мише снова стало не по себе. Не дослушав, он сказал:

– Я несколько раз собирался написать тебе письмо, но дядя Захар обещал: вот-вот поедем.

А один раз я хотел тайком приехать, но такая пурга поднялась, что ничего не было видно в поле.

– А я писала тебе домой, – призналась Таня. – Думала, что вернулись в Степную. Жду ответа от тебя, а приходит от твоей мамы. Хочешь, я принесу ее письмо?

– Не надо, лучше посидим…

Постучав деревяшкой по полу, вошел Захар Петрович. Подсаживаясь на диван, заговорил:

– Вернешься в станицу, отдохнешь малость, а весной, Танюша, мы тебя определим в детсадик ребятишек присматривать. Время начнется горячее – посевная.

– Нет, что вы! Я пойду в поле, – решительно запротестовала Таня, словно речь шла о завтрашнем дне. – Мне Сергей Михайлович, наш врач, сказал, что я смогу…

– Не будем спорить, на месте виднее, – усмехнулся Захар Петрович.

Время летело незаметно. Перед обедом вышла дежурная медсестра и объявила, что Тане пора в палату на прием лекарств. Поднимаясь, Таня шепнула Мише:

– Мое окно третье от угла. Он кивнул.

– Дядя Захар, я на минутку, – сказал он и выбежал на улицу.

В палате Таня уселась на подоконник и, увидев Мишу, помахала ему рукой. Разговаривали жестами до тех пор, пока в окне рядом с Таней не появилось строгое лицо Сергея Михайловича. Миша виновато пожал плечами и пошел к Захару Петровичу, хлопотавшему возле лошадей.

* * *

Теперь можно было бы и уезжать, но Захар Петрович решил увидеть Василька и поговорить с ним.

День уже клонился к концу. Захар Петрович, напоив лошадей, начал запрягать их, а Миша все стоял у калитки и пристально смотрел на прохожих.

Увидев Василька, шагавшего следом за высоким мужчиной с толстым портфелем, Миша спрятался за калитку, а когда Василек подошел вплотную, быстро выскочил ему навстречу.

– Ага, попался, бродяга! Мы тебя ждем, голубчик! Дядя Захар, пришел!

От изумления Василек остановился и, как-то виновато улыбаясь, протянул руку. Но Миша не подал ему руки.

– Я с дезертирами не знаюсь, – подчеркнуто грубо сказал он, сдвинув на затылок шапку.

– Думал, не найдем тебя?

В глазах Василька вспыхнул злой огонек.

– Тоже мне, герой, – с усмешкой пробормотал он. – Я и не собирался прятаться. Не хуже тебя.

– Но я не удирал тайком… А еще… Выгнать бы тебя из комсомола за это!

– А ты меня принимал? – загорелся Василек. – Не твое дело! Не собираюсь перед тобой отчитываться!

– Потребуется – ответишь как миленький, – Миша шагнул в сторону, уступая место подошедшему Захару Петровичу. – Вот, посмотрите на этого дезертира!

– Уже поцарапались? – сдержанно сказал Захар Петрович, окинув взглядом Василька. – Ну здорово, дружище! А на него, – он кивнул на Мишу, – ты не дуйся. Тяжело пришлось ребятам, а тебя не было… улизнул от них в самую трудную пору… Вот и досадно им… Чем же тут занимаешься?

– Работаю, дядя Захар, на заводе.

– Эх, работяга, – язвительно бросил Миша.

– Ящички, гвоздики… Мне Таня говорила.

– Ты это брось, Михаил! – нахмурился Захар Петрович. – Работа всякая должна уважаться, ежели от нее есть польза для людей. Только и у нас, Василек, тоже дела серьезные. Да и бабку свою пожалел бы, поди, переживает она.

Задумавшись, Василек исподлобья глянул на Мишу, потом перевел взгляд на окна больницы и тихо ответил:

– А я писал бабушке, она знает, где я.

– Ну так как же? Аль не тянет домой? Василек молчал, облизывая языком обветренные губы.

– Подумай, подумай, – вздохнул Захар Петрович и, повернувшись к Мише, сказал: – Забегу на минутку к врачу, да и будем ехать, время-то к ночи.

Оставшись вдвоем, ребята стояли друг против друга и молчали. Первым заговорил Миша:

– Признайся, за ней поехал? – он кивнул на больницу.

Василек опустил голову.

– А Таня в Степную вернется.

– Она сама сказала?

– Конечно. А куда же ей еще?

– А мне говорила: не знаю, – грустно протянул Василек. – Там у нее никого нет. – Как то есть нет? – снова начал горячиться Миша.

– А Таня тебе письмо писала домой. Миша как-то сразу притих.

– Откуда ты знаешь? – уже спокойно спросил он. – Знаю… она говорила.

Тем временем Захар Петрович, возвратившись от врача, уселся в сани и подъехал к ребятам. Миша, не прощаясь с Васильком, сел рядом с Захаром Петровичем.

– Ну так как же? – укутывая ноги Миши тулупом, спросил Захар Петрович Василька.

– Отпустят ли меня, – вздохнул Василек. – Буду разговаривать.

– Надумаешь – крой в Степную. Скоро весна, работы много будет, – подбирая вожжи, проговорил Захар Петрович. – Ну, а что было, уляжется, наперед умнее будешь. Приезжай!

– Ладно! – крикнул вслед Василек и помахал рукой.

Он поднял глаза на знакомое окно палаты. Таня смотрела на удаляющихся Захара Петровича и Мишу.