Текст книги "«Морские псы» Её Величества"

Автор книги: Николай Курочкин-Креве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4
БЕРБЕРИЙСКИЕ БЕРЕГА

1

После плавания с Хоукинзом Фёдор снял комнатку в Плимуте, в аккуратном домике с каркасом из дубовых балок, расчерчивающих белёный фасад на треугольники. Хозяйка – вдова тридцати трёх лет, краснощёкая, крепкая, стирала матросские робы для казённых судов и с того жила. Как сама говорила, гордая тем, что никто ей не нужен, ни от кого она не зависит, сама себя содержит и ни в ком не нуждается:

– Соседки меня жалеют: мол, ах ты, бедняжка, всё сама и нет у тебя ни защитника, ни помощника. А на кой мне защитник, если я покуда ещё в силах поднять самый большой таз с помоями и вылить на башку обидчику? А? Зато я могу гордо сказать, что нет в мире человека, имеющего право колотить меня (исключая, конечное дело, палача, если суд приговорит к бичеванию за злоязычие)! – весело выкрикивала она, не переставая яростно жамкать бельё, так что пенистые брызги разлетались во все стороны и даже вверх, до оконных наличников. – А ты красивый малый! У тебя есть невеста? Нет? А что так? Ну так и что же, что иноземец? Да это, если хочешь знать, ещё даже в сто раз лучше! Да. Девицы ведь племя козье, по сути. Сплошь и рядом самые благонравненькие и кроткие овечки влюбляются в громил да висельников. А почему? Да потому же, почему такое случается с кроткими чаще, чем с отпетыми, вроде меня. Потому, что разбойник с большой дороги – не такой парень, как те благопристойные женихи, которых девицам сулят. И им поэтому до дрожи любопытно познакомиться поближе с разбойником. Ну а чем такое близкое знакомство для кроткой девицы может закончиться – ты, я думаю, уже сам знаешь...

Во время этого назидательного поучения Кэтрин Уэззер – так его квартирохозяйку звали – не переставая работала, да в то же время успевала рявкать на своих неукротимых детей. А дети эти мелькали всюду, так что Фёдор никак не мог счесть, трое их или четверо. Все мальчишки, все одетые в обноски матросской одёжи, – они вели себя в доме точь-в-точь как ландскнехты в только что завоёванном вражеском городе. То банку варенья упёрли, то с чердака несут, тщетно хоронясь от матери, у которой, казалось, зоркие глаза были и на боках, и на спине (и, похоже, в каждом чулане ещё по глазу, а звонкий и, в общем-то, приятный голос мог повышаться до такого пронзительного, режущего уши визга, который проникал, кажется, в самые отдалённые закоулки дома), и чернослив, и снизку сушёных яблок, и горсть вовсе несладкого, сводящего скулы барбариса... А мать, не отрывающаяся от корыта, всегда точно знает каким-то таинственным образом, что и где несут. И визжит:

– Джек, балбес этакий! Ты что это прячешь в кармане? Ах ты, негодяй! Инжиру всего-то – это на всех и на всю зиму запасено – каких-то шесть фунтов, он же ужасно дорогой! А ты его тащишь уже третий раз! Так на вас никаких денег не хватит! Неси назад и клади в тот же мешок, где взял! Или нет, стой! Так не пойдёт: я ж тебя знаю, постараешься проглотить как можно больше по дороге на чердак и в конце концов подавишься и обдрищешься. Вот не стану тебе подштанники стирать, ходи в таких, вонючий и противный, пусть братья тебя налупят...

К концу тирады Джек появлялся в дверях, покаянно протягивая на грязной ладони четыре сморщенных коричнево-жёлтых ягодки размером чуть менее грецкого ореха каждая.

– Так не годится. Подойди ближе и выверни карманы! Так! Прекрасно! Четыре инжирины он сдаст, а двадцать четыре себе оставит! Весь в отца – тот тоже тащил что ни попадя, и бит был за эти дела неоднократно, и ничто не помогало. Его даже с коробки на берег списывали за вороватость.

– Зачем же вы за него пошли, если знали, что он вор?

– Эх, Фёдор, во-первых, он был красивый. Во-вторых, он меня любил. А в-третьих, я за него не «шла». Мы с ним жили, и не так уж плохо жили, ей-богу! Но я была уже вдова с малым дитём на руках, когда с ним встретилась. А впрочем, ничего б не изменило, будь я и девица. Тогда бы ещё вернее клюнула на наживку. И хочешь – ещё секрет, как покорять женщин и девушек?

– Конечно, хочу! – едва удерживаясь от смеха, сказал Фёдор. Ему нравилась эта жизнерадостная, неутомимая женщина. Он прежде думал, что женщина за тридцать – это уж старуха. А этой бабе уж давно за тридцать, и седина в волосах промелькивает, и морщинки у глаз – а сами глаза молодые, смеющиеся.

– Молодец! Так вот, слушай. Женщины ужасно любят слушать. Мужской голос – особенно. Совершенно не важно, песни ты мне поёшь, про сражение рассказываешь или в любви признаёшься – только говори без запинки. Безо всяких там «Э-э», «М-м-м» и «Значится, так, значит!» Понимаешь, смотреть – тоже неплохое дело, но чтобы смотреть, нужно ничем другим не заниматься (разве только вязать годится, да и то...). А слушать – я вот сейчас стираю и могу слушать. Буду гладить – и тоже могу слушать. И что угодно.

Краснея, Фёдор вызвался вынести во двор здоровущую корзину с бельём, развешивать. И обнаружил, что кто-то с хорошими, мастеровитыми руками поработал над тем, чтобы Кэт было всегда удобно, с мужиком в доме или без: верёвки были запасованы через горденьчики, потянул за конец – и занятый стираным бельём участок верёвки взмыл к блочку, намертво приколоченному к сосне настолько высоко, что ни вор не допрыгнет, ни пьяный прохожий случаем не схватится грязной лапой, ни мальчишки, играя и бегая, не замарают, а к тебе протянуло незанятую часть верёвки. А чтобы спустить к рукам, чтобы снимать легче, только другой конец потяни... Да, это делал мастер...

И в Фёдоре шевельнулась ревность. Хотя кто ему она, эта Кэт? Не невеста, не подружка...

2

Он прожил под крышей миссис Кэт Уэззер два дня и три ночи. Деньги у него были пока. И он не спешил с устройством на коробку. Потому, что соскучился по мирной жизни, хотелось отдохнуть, покуда не перестанут во сне видеться залитые кровью палубы, испанцы с белыми лицами и восемнадцатифунтовыми ядрами в руках, раны колотые, раны стреляные и самые неприглядные, самые кровавые – раны рваные. А ещё раны рубленые – тоже отвратительное зрелище...

Кроме того, мистер Дрейк всё ещё воевал в Ирландии – с ним-то было бы интересно в любом рейсе, но он в море пока не спешил и команду не набирал. А без него... Хотелось уж вовсе необыкновенного чего-то...

Ну и Кэт... Весёлая, неунывающая и крикливая квартирохозяйка нравилась ему всё больше и больше. Не хотелось уходить на месяцы вот так, сразу, и долгие месяцы не видеть милого краснощёкого лица. И догадываться, что Кэт времени даром не теряет и нашла себе очередного утешителя. И он...

И на третий день, когда почти все дела были переделаны и был часок перед сном, когда можно посидеть спокойно у камина, глядя на неповторяющиеся узоры пламени, чувствуя, как тяжелеют разогретые жаром веки и лениво перебрасываясь ничего не значащими словами... Когда утихомирились наконец шумные дети, наступило неловкое, напряжённое молчание... Кто первый скажет об этом? И в каких словах? Ведь многое зависит от того, с каких слов всё начиналось.

Если начнёт она – это будет, конечно, надёжнее и проще. Но как тогда быть с мужским самоуважением? Если и Сабель сама тебя выбрала и за собою потащила, а теперь вот ещё и Кэт. Нет, негоже бывалому моряку отдавать боевую инициативу бабе в руки! Да и чего он боится, в самом-то деле? Обидится и с квартиры погонит? Жалко, баба хорошая и здесь у неё неплохо. Жалко, но – не смертельно. Деньги у него ещё водятся, можно другую хату подыскать. (Фёдор ещё не успел уяснить себе, что женщину нельзя обидеть изъявлением чувств, пусть даже самых низменных и грубых. Равнодушием можно, но не наоборот...)

И он рискнул и хрипло, пряча неуверенность, сказал:

– Ну, что, Кэтрин, пошли наверх? Дети вроде уже спят.

– Ого! А ты, оказывается, дерзкий! – без тени укора или неодобрения сказала Кэт. – Вот уж не похоже было. Ну, пошли. Посмотрим, что будет дальше.

Фёдор из этих слов, а более из интонации, с какою они были произнесены, сделал вывод, что дальнейшая дерзость будет скорее поощряться, чем осуждаться.

Кэт, поднявшись по нескрипучей лестнице, полезла в шкафчик и достала пыльную бутылку доброго испанского вина, оставшуюся от кого-то из прежних постояльцев. Фёдор погладил её сзади, пока она шарила в шкафчике. Кэт мурлыкнула что-то неопределённое – и он решил идти вперёд и вперёд, покуда явно не остановят!

Выпив душистой пахучей жидкости, Фёдор нисколечко не опьянел – но виду о том не подал, ибо успел сообразить: если что вдруг не так – можно будет потом извиниться. Мол, сама такое коварное вино выставила: вот ни-че-го не помню! Правда, не больно-то это лестно, если просоленный, океанский моряк (не каботажник какой-нибудь!) с пары чарок ничего уж не помнит, – слабак!

...И он загадочно ухмыльнулся. Кэт спросила, чему он радуется – а он вместо ответа промычал: «Да так, ерунда». А самому подумалось: «Как хорошо, что Англия и Россия не близкие соседи! А то в Польше все знают о якобы каждодневном чудовищном российском пьянстве. Сюда эти слухи и перевранными не доходят – за что слава тебе, Господи! Полячка бы не поверила, небось, что русский от красного вина виноградного может допьяна напиться...» И Фёдор облапил весёлую вдовушку, равно готовый ко всему.

Кэт задохнулась – даже сердце под его ищущей жадной рукой остановилось на миг. Потом задрожала. Потом смущённо усмехнулась и сказала:

– Не обращай внимания. И не воображай чересчур. Просто давно с мужиком не была. Делай своё дело!

Было так хорошо, что Фёдор и на следующую ночь попытался уговорить Кэт. Но вдовушка непреклонно сказала:

– Нет. Хватит пока. Ты должен восстановить силы. А то протянешь ноги через неделю – чего я тебе вовсе не желаю. Да и себе. А кроме того, я ещё не проголодалась в этом смысле по-настоящему.

Два месяца они с Кэт прожили, как говорится, «душа в душу» (Кэт добавляла, подмигивая: «И тело в тело»). А потом Фёдора отыскал конопатый Бенни Грирсон, старший канонир с хоукинзовского «Сити оф Йорка», и сказал после обычных приветов от общих приятелей и всего прочего:

– Тэд, ты ничем не связан в ближайшие год-два?

– Да пока нет, а что?

– И планов нет?

– Да можно сказать, что тоже нет. Но к чему ты клонишь?

– Понимаешь, есть одно предложение. Довольно выгодное, но совершенно сумасшедшее...

3

Предложение, сделанное Бенджамену в кабачке кривого Джошуа, что за военными доками в Портсмуте, было действительно того... Бену предложили завербоваться в пираты... Что, скажете: «Эка невидаль! Не девочка же – моряк дальнего плавания этот Грирсон. Дядя взрослый, соображает, что есть что. Дело-то добровольное: хочешь – иди, не хочешь – подожди другого предложения, поинтереснее». Но дело в том, что Бенджамена вербовали не к кому из известных или покуда неизвестных английских капитанов. И не к голландцу либо французу. Даже не к португальцу, итальянцу или там немцу. А к... туркам! А? Каково? «Если тебе у нас понравится – можешь принять ислам, сделать обрезание и остаться навсегда. У нас высоко ценят ренегатов!»

– Я уж хотел окрыситься за «ренегата» – но он мне объяснил, что это вовсе не оскорбление, а официальное наименование для бывших христиан в Турецкой империи.

– Как «мориски» для крещёных мавров в Испанской?

– Да, примерно так. Или даже точно так. А тогда я спросил, какой нации люди преобладают среди ренегатов. Он сказал именно в том порядке, в каком я перечисляю: «Славяне, греки, албанцы, итальянцы, каталонцы». Тут-то я про тебя и вспомнил. Ведь, если я правильно понимаю, русские – тоже славяне?

– Тоже-то тоже, только вот...

– Тэд, давай рискнём? Наш великий капитан воюет с ирландскими мятежниками, и нам неизвестны его планы. Хотя, если б он собирался за океан – команды бы знали. Может быть, он вовсе решил более не плавать за океан – он же теперь человек богатый, к чему рисковать своей шкурой? Он теперь может нанять наилучшего капитана. Экипажи распущены. Хоукинзы перестали набирать команды. В Англии скучно. А мы люди не семейные, терять нам – кроме как по полведра крови – нечего. А это дело такое занятное, что потом всю жизнь будет что вспомнить!

– Это-то так. Но переходить в ислам – тут я против. Ещё это обрезание. Господь, сотворяя человеков, не дал ничего лишнего...

– Во! И я вербовщику ответил точно так же. А он мне: «Легковесное и непродуманное суждение. Ногти-то вы стрижёте, волосы подстригаете – и, наконец, бреетесь. А разве все эти действия не есть покушения на данный вам свыше божественный образ?» И я задумался – как бы похлёстче ответить, чтобы поставить на место мусульманина, – но никакого достойного возражения не придумал. Я вовсе не хочу сказать, что таких возражений нет вовсе. Мне они в голову не пришли, но я человек в Священном Писании малосведущий.

А хочешь знать, что меня по-настоящему соблазнило в его предложении? Деньги – тьфу, деньги можно и в Проливе добыть, была бы удача. А без удачи их всё равно не будет, хоть ты за край света заберись. Меня вот что привлекло. Шлюхи надоели – а найти порядочную женщину мне, с моей конопатой рожей да вдобавок с неделикатным обхождением, так непросто, что времени на это требуется куда больше, чем у меня бывает между рейсами. Да и сам знаешь, куда уходит время моряка на берегу. Иное дело – в море, вдали от берегов, при ровном ветре и отсутствии неприятеля. Тут времени свободного столько, что впору сказки друг другу рассказывать. Вот, а у этих сарацинов поганых с этим делом куда как проще: деньжат добыл – купил себе жену по вкусу, и никому дела нет до того, ей поглянулась ли моя непригожая морда или нет. Купил – и обязана любить. Не понравилась – прогнал и пошёл на базар, новую выбрал. Или хоть три сразу. Тебе-то это пока ещё всё равно, что турецкий язык. Ты у нас молодой, красивый, говоришь складно, бабы от тебя прямо млеют. Не отпирайся, по твоей хозяйке видно, что у вас с нею круглосуточная дружба. Но какому мужику не хочется испробовать многожёнство? Если честно, а?

Да-а, тут было над чем поразмыслить. С одной стороны, плавать по Средиземному морю – дело интересное, другого пути, видимо, нет там побывать. Он краем глаза видел, в Барселоне только... С другой стороны – риск уж больно велик! Никто же толком не знает, какие у них порядки. Вербовщик, понятное дело, обещает всякое и говорит: «Если понравится – можете в дальнейшем принять ислам и хоть насовсем у нас оставаться». А как до места доберёшься – может оказаться, что переходить в ислам нужно сразу и независимо от того, нравится тебе это или нет. А уж там поворачивать назад будет поздно. Не зря же никто никогда не видел бывшего турецкого пирата. В турецкие пираты люди уходили, нечасто, но бывало. А вот чтоб вернулся кто из ушедших – что-то не слышно. Почему? Фёдор решил, что тут может быть или одно, или другое. Или там всех убивают рано или поздно – или же, наоборот, там так хорошо, что возвращаться в христианский мир никто не желает.

Конечно, понятно, почему Бенни Грирсон не хочет идти на такое рисковое дело в одиночку. И мужик он что надо. Но...

Опять же Кэт... Она, конечно, немолодая, но ему с нею уютно. Он бы предпочёл пожить с нею ещё... Какое-то время.

Так идти к туркам или нет?

Если б можно было знать точно, что сходишь и – коли не понравилось – назад вернёшься. Так ведь нет: басурманы эти могут, небось, сгубить, невзирая на договоры...

И он вспомнил всё, что знал о 1571 годе...

4

Самого-то его в России к нашествию татар 1571 года уже два года, почитай, как не было. Но он слышал от людей, собирая всякое слово, сравнивая свидетельства различных людей, сопоставляя эти свидетельства и одними подтверждая либо опровергая другие. Можно сказать, что это был самый первый для Фёдора опыт такого рода деятельности, вообще-то не моряку нужный, а скорее специалисту из ведомства господина Уолсингема. Итак, отбросив явную брехню, каковой и в сведениях иностранцев, в то лето в России побывавших, и россказнях московских гостей, бывших в заграницах позже нашествия, было в преизбытке, Фёдор вызнал вот что.

Крымский хан Давлет-Гирей пришёл на Русь с не столь уж и большим войском. Но дошёл сквозь все заставы до Москвы и взял Первопрестольную. Из-за измены. Предатели показали татаровьям лучшие броды через все реки. Такие, что в пору весеннего паводка всадником проходимы.

И Федька отчасти предателей этих понимал. Ведь ясно ж, что это за людишки были! Падкие на золото да на мёд хмельной? Ой, нет! Ведь за такую измену не только всю семью, а и всю родню, и всю свойню (то есть женину родню, и родню всех снох) под корень изведут! Решиться на такое мог только человек отчаявшийся, изобиженный до смерти. Получивший от царя, что – Федька-то знал – вполне вероятная вещь, за службу верную и царству многополезную, за раны, принятые на той службе православному государю и отечеству, не награду, а плети, пытки, поджог двора... И главное – человек, оставленный царёвыми слугами на земле одиноким. Случайно уцелевший от опричного погрома или опалы своему барину (а опала – барину, дворовым же людям, челяди и холопам опального – беды и казни вовсе безвинные). Такой, как Федька. Он вот, уцелев случайно, из целой деревни один, в заграницы убёг. А у кого не было в пору разорения лодьи с добрыми товарищами – тому как быть?

И Фёдор задумался над тем, что ж для государства опаснее: одного виноватого казнить, безвинных людей из его семьи, сёла или двора отнюдь не трогать – или же извести под корень всех, кто связан был с виновным, дабы мстить за него на земле было уж некому?

И пришёл он вот к какому выводу. Если над сим помышление праздное иметь – надумаешь, что, ясное дело, полезнее изводить всех под корень, чтоб потом уж не бороться с мстителями. А невинную кровь попы отмолят.

Но если опыт свой, хотя небольшой, иметь – поймёшь, что несравнимо лучше казнить одного виновного и никак не примучивать присных его. Почему? Да потому, что властям будет очень трудно установить весь круг возможных мстителей. Друзья есть у человека, сочувствующие, братья невесты... А ещё земляки, соседи. Чтобы по каждому изменному делу весь круг возможных мстителей выкосить дочиста – это ж всю страну обезлюдить придётся! Тогда уж лучше власти считать, что чем менее казнённых – тем менее и мстителей. Ведь тут точно то же, что у Дрейка с испанцами: те, кто с симаррунами до последней капли крови сражались, часто Дрейку сдавались без выстрела. Потому что знали о нём: хотя и смертельный враг Испанского королевства и католической религии – а людей зря не обижает. Тут и из мстителей кой-кто передумает. Верно?

А крымцам отчаявшиеся люди броды показали, и сопротивления им серьёзного не было. Потому как настоящих-то полководцев опричники извели, а их места занявши, опричные воеводы остановить врага не сумели. Точно как ополченцы дона Мигеля де Кастельяноса, губернатора Рио-де-ла-Ачи! Лихие вояки, запросто, с одним кнутом и мушкетом, побеждающие скованного негра, они разбежались, как ночные тараканы от света, даже не увидя (как же, станут они рисковать), а только услыша издали шаги англичан и их песни. В общем, опричники показали, какого они сорта вояки – по российской пословице: «Молодец – против беззащитных овец. А против молодца – сам овца!» Бои, а точнее сказать – бесславные стычки, опричные воеводы продули и лихо отступили за Москву. Государь со всем двором ускакал на север от столицы, по Ярославскому тракту. И Москву, как двести лет назад, во времена ига, сдали татаровьям. Татары город разграбили и подожгли враз с девяти концов. Народ стал метаться. Всё больше народу, ища спасения живота своего, входило в Москву-реку. Сплошная стена тел запрудила реку, отчего та вышла из берегов, и бессчётно народа перетопло тогда! Английский посланник, сэр Джереми Баус, доносил позднее, что трупы из реки год целый вычищали после пожара!

По горло в воде, на берег не выйдешь – там татары бесчинствуют и пожар бушует, на головы горящие головешки сыплются, и ни увернуться, ни спрятаться, потому что больно тесно.

5

...Пошёл Фёдор на Хоукинзовское подворье. Но в те поры с Испанией вроде мирные переговоры наладились. Арматоры притишились и вид такой делали, будто их и вовсе на свете нет. Предложили ему у Хоукинзов наняться к голландцам на мелководные их корабли для боя с испанцами. Но голландцы Фёдору не нравились: вовсе без полёта души народ. Уж лучше у турок голову сложить!

Фёдор решил прежде отыскать такого моряка, который побывал бы в этих пиратах и жив вернулся. Вербовщики тут, сами понимаете, не в счёт. И нашёл такого человека – Фрэдци Пенгалниса из Пензанса, в Корнуэльсе.

Корнуэльсские коренные жители как бы и не англичане вовсе: у них и облик другой, и язык не похож, и обычаи особенные... Фёдор когда поинтересовался у знающих людей, от какого корня эти темноволосые люди, ему разъяснили: почти чистые британцы, не смешанные ни с англосаксами, ни с норманнами, ни с датчанами. Все они колдуны либо ведьмы, фокусники, гадатели и вообще народ тёмный и таинственный. Опасный народ, короче говоря.

Вот последнего Фёдор как-то не ощущал. Обыкновенный парень, только черноволосый, с задумчивыми тёмными глазами. Нисколечко не похожий на румяных рыжеватых девонширцев – хотя оба графства соседи. И оба вместе втиснутся в треугольничек между Нарвой, Псковом и Великим Новгородом.

Среди самого шумного веселья Фрэдди мог вдруг замолчать надолго, оцепенеть, открыв рот и глядя сквозь людей в бог знает какое далеко, на самое дно времён... Приврать любил. За первые три дня знакомства он про Новый Свет такого наплёл, что, не побывай Фёдор самолично в Новом Свете, глядишь бы, и поверил. Деревья-людоеды, дрессированные симаррунские крокодилы, удавы в пять футов... толщиною!

Сказки Фрэдди сочинял за минуту – только чарку поднеси. Но это всё не главное. Главное то, что был он в варварийских морях у алжирских турок помощником капитана.

Фёдор сразу сказал:

– Фрэд, я ставлю выпивку – сколько в тебя за один раз вместится. До упаду. Но мне нужна скучная правда. И ничего, кроме правды. А то когда ты про Новый Свет брешешь, я могу правду от брехни отличить, потому что сам там был. И не раз. А тут уж придётся...

– Турецкая империя – страна хорошая, жизнь там для нашего брата удобная. Вот слушай лучше, что я тебе про другое расскажу, поинтереснее...

И Фрэд рассказал Фёдору немало полезного. Хотя и приходилось то и дело напоминать: «Правда и только правда!»

Оказывается, чтобы турок держал слово, данное иноверцу, надобно, чтобы он, произнося клятву, смотрел в сторону Мекки, а руку (и непременно правую!) держал на книге «Коран». При этом надо знать, как выглядит надпись на Коране, чтобы не подсунули какую иную книгу. И чтобы лежал он правильно, задней стороной вверх. Потому что сарацины пишут сзаду наперёд! Если за всем этим проследил – клятву турок будет соблюдать нерушимо!

А договориться можно на год, или на полгода, или на одно плавание. Только учитывай, что пай нанятого на год меньше пая нанятого на несколько лет, а пай нанятого на полгода меньше, чем пай нанятого на год!

Ещё что? Свинину не есть и в разговоре не поминать. Виноградного вина не пить. Левой рукой других не касаться...