Текст книги "«Морские псы» Её Величества"

Автор книги: Николай Курочкин-Креве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

5

Но на следующий же день после выхода кораблей Дрейка в Тихий океан разыгрался жесточайший шторм. Начинался он как самый обычный, каких каждому моряку за жизнь доводится испытывать многие десятки, если не сотни. Но утром не взошло солнце. То есть где-то оно наверняка взошло – но при выходе из Магелланова пролива его видно не было. Ночная мгла не рассеялась и к полудню. И ещё сутки такая буря трепала корабли. Потом ослабела... На три часа. И разразилась с новой силой. На двое суток... И так пятьдесят два дня подряд! «Некоторые называют этот океан “Тихим”, но для нас он был скорее “Безумным”», – писал преподобный Флетчер. К счастью, буря началась не сразу после выхода из пролива, и корабли Дрейка успели отойти достаточно далеко от берегов, – а то бы разбило о скалы!

Целый месяц люди Дрейка не видели ни земли, ни солнца, ни луны, ни звёзд – только взбесившееся море да мутная мгла. Питьевая вода испортилась, непросыхающая одежда истлела и распадалась, еда загнила... Люди ослабели, двигались медленно, все были раздражены до предела. Ночью с 30 сентября на 1 октября при очередном усилении бури навсегда исчез из виду «Мэригоулд». Ещё через пару дней потерялся или погиб и вице-адмиральский корабль – «Елизавета».

7 октября люди Дрейка увидели, наконец-то, сушу. Но это их мало обрадовало. Мрачные серые скалы прямо по курсу – не радостное для моряка зрелище! «Золотую лань» спасла перемена направления ветра. Зловещие светло-серые скалы растаяли во мгле.

Дрейк упрямо пытался идти курсом на север – берег на его картах имел северо-западное простирание, а значит, следовало идти почти на чистый норд, чтобы встретиться с материком, а не просто с какими-то там безымянными скалами... Но буря не менее упрямо отбрасывала судно. Корабль описал два овала на карте – и когда 28 октября шторм наконец утих – выяснилось, что «Золотую лань» унесло к югу на целых пять градусов! Ранее во все недели бури определиться ни разу не удавалось, поскольку небесных светил было не видно.

И тут Дрейк объявил соплавателям, что...

Что он видит в этом особенную милость Божию! Раз уж «Золотую лань» занесло сюда, гораздо южнее мест, где когда-либо случалось бывать цивилизованным людям, – делать нечего, придётся исследовать моря и земли к югу от Магелланова пролива...

Тогда считалось, что Магеллан открыл проход не между материком Южная Америка и островом Огненная Земля – а некое подобие Гибралтарского пролива, узкий проход между Южноамериканским континентом и загадочной «Терра Аустралис Инкогнита», – материком, о котором со времён древних греков было известно только одно: что он существует, вернее – должен существовать, хотя бы из симметрии (а то слишком много суши в Северном полушарии и слишком много воды в Южном. Некрасиво как-то получается!) или, если вам такой вариант более по нраву, – из справедливости. Древние мудрецы и современные учёные единодушно полагали, что таковой материк имеется, и равен он по площади Азии, Африке и Европе, вместе взятым!

Но экспедиция Дрейка установила, что Огненная Земля – хотя и не маленький, но остров, к югу и западу от которого лежит целая россыпь мелких и мельчайших островков – безлюдных, суровых и диких...

Достигнув наиюжнейших из этих островков и пройдя миль двенадцать к югу от них, англичане убедились, что суши к югу от достигнутых ими мест не видно и на горизонте. Тогда адмирал решил высадиться на островке, который лежит южнее других. Экспедиция провела там два дня. Дул пронизывающий западный ветер. По небу неслись тучи – тёмные, почти фиолетовые, и такие набухшие, что казалось – вот только утихни на краткое время ветер, и прольётся ливень оглушающий, как в Вест-Индии... Но ветер стремительно уносил их на восток, к Атлантическому океану... Скалы, из коих, нагромождённых как попало, и состоял весь островок, были из зеленоватосинего камня, который чернел, намокнув. Ревущий прибой взбивал пышную пену у наветренного берега.

Дрейк и его люди полагали, что достигли крайней южной точки континента и надлежит это отметить. Флетчер гордо записал: «Там, на самой южной точке острова, я достал из мешка прихваченные с собой инструменты и выбил на большом камне имя Её Величества, название её королевства, год от рождества Христова и день месяца. Затем мы покинули самую южную из известных земель в мире... Мы изменили название этой южной земли с “Неизвестной” (таковой она действительно была – до нашего появления здесь!) на “Землю, теперь хорошо известную”».

Но Дрейк, а с ним и все члены экспедиции, немного ошибся. Архипелаг скалистых островков, которым Дрейк присвоил наименование «Елизаветинские», – одно из самых южных мест Нового Света. Но – одно из, а не самое-самое. В частности, остров Хендерсон, на котором преподобный Флетчер 26 октября 1578 года оставил вышецитированную надпись на камне, расположен в 75 милях к северо-западу от мыса Горн, истинной крайней точки этой части света.

Часть моря, в которой «Золотая лань» тогда оказалась, носит ныне имя адмирала. Это самый широкий в мире пролив – около четырёхсот пятидесяти миль. В том, что пролив этот носит имя не испанца, а англичанина, виноваты махровый бюрократизм испанской сверхдержавы и сверхсекретность, царившая в ней. Дело в том, что англичане не были самыми первыми европейцами в этих неприветливых водах. Ещё в феврале 1526 года, за пятьдесят два с половиной года до Дрейка, в эти воды занесло штормом испанский корабль «Санто Лесмес». Но это была злосчастная экспедиция Гарсиа Хофре Лоайсы – Хуана Себастиана Элькано, посланная повторить плавание Магеллана и проложить устойчивые пути на легендарный Восток. Только при пересечении Тихого океана скончались последовательно... четверо руководителей её. Кругосветку экспедиция так и не завершила, а все материалы о её плавании и открытиях были надёжно захоронены в Севилье, в архиве Совета по делам Индий. В ведомстве Уолсингема острили, что этот архив – самый надёжный в мире: якобы никому никогда ещё не удавалось отыскать ни единой бумажонки, положенной туда на хранение! Шутники из «С.И. С.» несколько перебарщивали, конечно. Но – очень немного...

После десятка попыток пробиться на юг или юго-запад, чтобы добраться до этой самой «Терра Аустралис Инкогнита», Дрейк, к великой радости измученного экипажа, дал наконец приказ идти на север! Его матросы отощали, обросли волосами, их шатало ветром. Нечего было и думать с таким экипажем, да на единственном корабле, о победах, о добыче, да если честно – даже и о возвращении на родину.

Но Нуньеш да Силва успокоил офицеров. Он уверил, что к югу от реки Био-Био, что на тридцать восьмом, кажется, градусе южной широты, испанских гарнизонов нет и власть Его Католического величества на берегах этих остаётся чисто формальной. На деле же там живут, обходясь без заокеанского владыки, гордые индейцы племени «мапуче», которых испанцы именуют, по названию реки Арауко, где впервые с ними встретились, «арауканцами». Испанцев, которым, по мнению всей Европы, этот край принадлежит, по крайней мере после походов конкистадора дона Педро де Вальдивии, который в 1550—1552 годах дошёл аж до сорокового градуса, там на деле нет вовсе. Арауканцы оказались непобедимыми для испанцев! А дона Педро де Вальдивию индейцы убили в конце 1553 года...

Так что ещё по крайней мере три недели можно набираться сил, не опасаясь прямого столкновения с превосходящими силами противника. На отдельных рыбаков там, старателей или просто авантюристов, ищущих, что плохо лежит, наткнуться можно – но эта публика не опасна: во-первых, у них каждый за себя, никто никому не верит. А во-вторых, ищет прибыли в этих незамирённых краях только тот, кто в неладах с законом и потому вынужден скрыться за пределы цивилизованного мира. Испания этих людей считает мёртвыми. Так что они не поспешат докладывать о появлении англичан...

А уж за три недели люди отдохнут, окрепнут, залечат раны и язвы, а главное – найдут укромную бухточку и починят «Золотую лань», а то разболталась, бедняжка, за два месяца штормов. Ну и, возможно, удастся объединиться вновь с остальными кораблями экспедиции...

А уж тогда можно воевать хоть с испанцами, хоть и с самим дьяволом: отдохнув и набрав прежнюю силу, девонширские ребята покажут на деле, что непобедимы!

Глава 8
НА СЕВЕР, К ТЁПЛЫМ СТРАНАМ!

1

Весь экипаж за два месяца намёрзся, а вернее – промёрз насквозь, и теперь радовался каждому проблеску солнышка между тучами, нестудёному порыву ветерка, – а то из всей команды разве что один Тэд Зуйофф сохранял работоспособность, да ещё и пошучивал при этом! Ночи становились темнее, а дни длиннее день ото дня: во-первых, «Золотая лань» шла к экватору, а во-вторых, в Южном полушарии начиналось лето!

Ну и что же, что дует норд-вест, мешающий продвигаться вперёд, – приходится лавировать, идти крутыми галсами – так, что проложенный курс и фактический путь образуют изображение пилы с частыми зубцами. Зато нет шквалов, снегопадов, и опасности гибели нет, и теплеет ежедневно, и впереди – страна сокровищ, таинственная Перу...

Вот только вода совсем уже негодной стала да еда такая, что неизбалованных моряков – и то выворачивает от одного её вида, до того, как кусок в рот возьмёшь...

Заправиться бы свеженинкой – а то трюмы набиты сгнившей тюлениной, которую уж не лопатами выбрасывать придётся, а вёдрами выливать! Тысяча фунтов на каждого члена команды «Лани» – вот аж сколько зазря пропало тюленьего мяса. Но кто ж мог заранее предвидеть, что придётся два месяца болтаться, не видя берега? A-а, бог с нею, с тюлениною! В конце концов, труды по заготовке были невелики. А те, первые два десятка туш, что Том Муни с ребятами обрабатывал, – те целы.

Но свеженины добыть невозможно, потому что вдоль берега идут непрерывной полосой гористые острова, а меж ними вода аж кипит – там тебе и сулои (встречные течения), и рифы, и всё, что угодно. Шлюпка там не пройдёт, не то что стотонный галеон! Всё ж таки попытались – под ответственность мистера Нуньеша да Силвы – подойти вплотную к островам. И действительно, берег был настолько крут, что в двадцати саженях от острова ни один лот дна не достиг!

Но двадцать саженей не делали нисколечко доступнее продовольствие и воду – а ввести «Золотую лань» в один из проливов между островками и дон Нуньеш да Силва не дерзнул. Глубины в этих проливах и в длинных лагунах меж ними и материком не знал ни он, ни, похоже, никто в целом мире. Острова, поросшие густым, пышным и мокрым лесом, были безлюдны, и в лагунах, кажется, ни лодки не видать.

Или, может, раньше когда-то и были – но, чтобы меньше обид от испанцев терпеть, гордые эти мапуче потопили все свои лодки и вовсе перестали в море выходить? Ведь военное превосходство испанских судов, вооружённых хотя бы лёгонькими фальконетами да устаревшими аркебузами, было слишком очевидно...

Странные то были места. То свалится ливень, почти как тропический – шумный, краткий и обильный, то в тот же день через пару часов зарядит нудная мелкая серая морось, как осенью в Усть-Нарове какой-нибудь. То вдруг солнышко проглянет – и все эти изменения при одном и том же норд-весте! Менялась только сила ветра, но не направление: с ливнем дует норд-вест крепкий и порывистый, в морось – равномерный и слабый, а в вёдро – шквалистый. Но тут, спасибо португальцу, он по цвету наветренного края неба такие перемены наперёд безошибочно угадывал – и на «Золотой лани» успевали без авральной спешки, покуда ещё команде непосильной, марсели спустить и нижние паруса зарифить. Ни разу не допустили того, чтобы внезапный шквал понёс потрёпанное судно на юго-восток, в неизведанные и, скорее всего, погибельные межостровные проливы...

Между тем мало-помалу теплело, хотя для лета – а ноябрь в этих широтах должен быть месяцем уже не весенним, а летним – было чересчур свежо. Но в лесах на берегу всё цвело. И цветы-то какие невиданные! На одном кусту – густые гирлянды мелких белых цветочков. На другом – цветы одиночные и нечастые, но какие! Лиловые узкие колокольчики... в фут длиною! А вот тоже как бы колокольчики, но двухцветные: нижний – поуже, пурпуровый, а верхний – широкий. Точь-в-точь испанская танцовщица в юбках разной ширины... Но Фёдору самыми прекрасными, не здесь самыми, а, пожалуй, вообще в жизни – от Севильи до Вест-Индии и от Гвинеи до Ижорской земли, – показались деревца, сплошь покрытые цветками, так, что ни ветвей, ни даже ствола под цветами не видать. И цветы эти разных, можно даже сказать – всех оттенков красного цвета на одном и том же дереве! Да не так, что багровый рядом с нежно-алым, а розоватый с яблочной прозеленью рядом с почти оранжевым, а так хитро, что два любых соседних цветочка как бы одинаковы, чуть-чуть разницы – а всё дерево полыхает, как живой огонь: начало ветки – в один цвет, середина другой оттенок кажет, а конец – третий. И если водить глазами по такому дереву, – кажется, что по нему, как по углям тлеющим, огоньки бегают... Позднее Фёдор узнал, что это – «дримис», священное дерево мапуче-арауканцев, и понял их... Во всяком случае, в таком дивном дереве божественного проглядывает куда больше, чем в симарруиском боге Гу в железной шляпе и с тазиком у железного живота!

И тут же, среди цветов, – лёд нетающий! Странная страна, скажу я вам...

2

Место встречи всех трёх кораблей своей экспедиции Дрейк назначил ещё в проливе: бухта Вальпараисо, под тридцать третьим градусом южной широты. Путешествуя туда пальцем по карте, он однажды спросил у португальца-кормчего:

– Да, кстати, дом Нуньеш! («Дом» – это по-португальски то же самое, что по-испански «дон». По-немецки будет «фон». Дрейк показывал подчёркнутое уважение к кормчему, к его годам и познаниям, всегда чётко произнося «доМ». Ребята чаще путали). Вы не можете сказать, почему чилийский порт именуется «Райская долина», – а повсюду немирные индейцы, и конкистадор Диего Альмагро, командовавший первым походом испанцев в эти края, пишет, что «страна пустынна и уныла»? Я не из праздного любопытства интересуюсь. Мне надо знать, могу ли я рассчитывать пополнить там свои припасы, или же нет?

– Можете. Это роскошная страна, побогаче Андалусии по своим возможностям. Климат, растительность – точно не в Новом Свете находишься, а на Средиземном море! Но вы меня поразили, мистер Дрейк. Ведь доклад Альмагро никогда не был напечатан, и его единственный экземпляр лежит в... А вы ведь цитируете дословно. Верно?

– Верно, верно, дом Нуньеш, – рассмеялся Дрейк.

– Из чего я заключаю, что вам случалось бывать в Андалусии, в Севилье, во всяком случае?

– Бывал, бывал. Тэдди, помнить Севилью?

– Ещё бы!

Столица Индий и Андалусии была не из тех городов, что позволяют себя забыть! Минарет Хиральда – ныне соборная кампанилла (звонница по-русски), облицованная плиткой трёх цветов (горчичного, морской волны и небесного), крытый рынок... И женщины... Ах, Севилья! Как забыть эти огненные взгляды, бросаемые украдкой, мимоходом, из-под платка или мантильи, зовущие и одновременно пугливые... И зажигательную музыку, и танцы смуглянок... И можно ли безжалостно напоминать о таком мужику молодому, здоровому и год уже, почитай, как живой бабы не видевшему (не считая дикарок с палочками под носом)!?

– И вам удалось найти подход к хранителям архива Совета по делам Индий?

– Удалось, – кратко сказал Дрейк. Он явно с нетерпением ожидал главного – хотел поразить да Силву чем-то, небось? И ведь поразил. Кормчий почтительно, скрывая маловерие, спросил:

– А позволительно ли будет узнать, в чём заключался ваш подход к этим людям, славным неподкупной суровостью к посетителям?

– Позволительно, дом Нуньеш. Весь мой подход заключался в «розеноблях».

– Есть в Англии такие очаровательные монеты, с кораблём, на носу у которого изображена роза. Отец нынешней государыни их чеканил. Немного их. Кругляши оч-чень соблазнительные.

– Гм. Вам, однако, повезло, мистер Дрейк. Кругляши, уж во всяком случае, не серебряные?

– Избави Боже! Червонное золото, полновесные...

– Ну, тогда ещё возможно...

– Да, дом Нуньеш. Серебром архивариусов не проймёшь, я это уже со второй попытки понял. А «розенобли»... Понимаете, дело даже не в цене. Они красивые. Соблазнительные. Как... Как севильянки. Да, Тэдди?

– Севильянки лучше, – хмуро отозвался погрузившийся в сладкие воспоминания Фёдор.

– Дело вкуса. Я имел дело с почтенными, рогатыми сеньорами – так они неизменно предпочитали золото!

Посмеялись. Затем дом Нуньеш продолжил:

– Но я отвлёкся, простите. Альмагро потому поносил Среднее Чили в своём сообщении, что сам лично не бывал южнее Кокимбо, – а это полупустыня, это на добрых два градуса севернее благодатных мест... Он послал туда подчинённого, некоего Гомеса Альварадо. Тот дошёл до тридцать шестого градуса, был наголову разбит арауканами и едва вернулся в Альмагро. Вот и прикиньте: золота нет вообще, воинственные индейцы – ещё и был как раз дождливый сезон...

– Пон-нят-тно. А как точнее всё-таки: арауканцы или же арауканы?

– Вот этого не скажу. По-моему, и то и другое – названия, придуманные испанцами. Сами индейцы называют себя иначе как-то... Дьявол, только что помнил – и вот... Старость, старость... Как же их? Мапуту? Мабучи? Нет, что-то похожее, но всё же не совсем так. Великие воины, скажу я вам!

3

25 ноября «Золотая лань» бросила якорь у острова Чилоэ, на тридцать девятом градусе широты. День был чудесный: ясно, сухо, тепло, ветер ровный... Солнце уже собралось тонуть в океане, когда Дрейк собрался высадиться на берег. Его кузен Джон рисовал остров, покрытый лесом, две вершины – одну, видимую отчётливо, вторую в синей дымке – и всю зазубренную цепь гор, тянущихся вдоль западного побережья острова... Как оказалось, остров заселён индейцами, уже изведавшими всю прелесть господства белых. Они бежали на остров с материка от притеснений, жестокости и высокомерия подданных Его Католического Величества. Они встретили англичан настороженно, но когда те заверили, что являются заклятыми врагами испанцев, оттаяли.

Арауканцы были крупными людьми с тёмными, морщинистыми смолоду, скорбными лицами. Резкие черты лица подтверждали то, что о них говорил дом Нуньеш: «Великие воины!» Они принесли в подарок здешние фрукты: яблоки, груши и сливы. Англичане пришли в восторг: тропические фрукты, конечно же, великолепны и экзотичны, но... Но только экзотика проходит бесследно, когда посидишь на этих фруктах месяц, и два, и три... А тогда понимаешь, что они приторны, и приедаются быстро, и освежают не так хорошо, как обычнейшие яблоки. И начинаешь скучать по скромненьким фруктам твоей родины – понимаете, не по самым роскошным, ароматным, тающим во рту и брызгающим соком как надкусишь, а по кисленьким жестковатым мелким яблочкам из отцовского, а ещё того лучше – соседова, садика...

Кок Питчер – вот кто тем фруктам меньше всех обрадовался! Фрукты – это баловство, а не еда. Сейчас наедятся вроде бы до отвала – а через час снова завоют, что жрать хотят. Разве фруктами эту ораву мастеров тянуть канаты насытишь? Но когда туземцы пригнали двух крупных, жирных баранов – оживился и он. Два барана в умелых руках – это два дня сытного, полезного ослабленным людям, довольно притом вкусного, питания для всех! У Питчера всё в ход пойдёт: поджаренные кишки, особенно ежели чесночком сдобрить, да сала не поскупиться напихать, почти за колбаску сойдут. Ливер весь слопают, а если барашек молодой, кожу тоже можно разварить да накрошить... Жестковата, ясное дело, – но воловья не в пример хуже!

Дрейк отдарился обычной мелочью, припасённой специально для таких случаев в бессчётном количестве: зеркальца, ножички перочинные, бубенчики... И сказал, что единственная его цель на этом острове – запастись пресной водой и какой-нибудь едой, какую здесь проще достать. Маис, к примеру, сгодился бы вполне. Индейцы обещали назавтра принести и маис, и другие припасы – и показать родник с лучшей на острове водой – такой, якобы, какая месяц в бурдюке не испортится!

Отлично! Наутро Дрейк с дюжиною матросов отправился за водой в шлюпке. Из оружия взяли с собою только мечи да щиты: мечи потому, что рубить в хозяйстве всё, что угодно, приходится, – а меч не нож, не так-то просто его сломать. Ну а щиты так, на всякий случай. Да и то б их специально брать не стали. Они же лежали в шлюпке – должно быть, более трёх месяцев.

Шлюпка причалила, двое матросов подхватили бочонки для воды и отошли от берега, вертя головами: они собирались идти вслед за индейцами – но где же эти индейцы-то? И тут индейцы, прятавшиеся за деревьями, выскочили, скрутили матросов и увели куда-то. Их товарищи в шлюпке ничем не могли помочь несчастным: ни луков, ни мушкетов, никакого оружия дальнего боя не было! Ближний же бой сразу стал немыслим: отовсюду высыпали сотни – да-да, не десятки, а сотни, точно у них тут рядом большой город, – арауканов с луками и стрелами, и начали осыпать англичан этими стрелами! Дрейка ранило в щёку – не опасно, но мешало выкрикивать команды. К тому же кровь заливала лицо... Одиннадцать оставшихся в шлюпке англичан были ранены все – а у канонира Грета Хоувера из тела торчало более двадцати стрел!

Никто бы не спасся, не окажись в команде шлюпки кок Питчер (отправившийся для личного приёма обещанной провизии). Он, как увидел, чем дело пахнет, не стал тратить время на поиски, как и чем дать отпор, – а принялся рубить мечом швартовочный канат. Ему это удалось – и кок взревел:

– Адмирал, ребята! Все сюда, живо!

Не жеманясь, адмирал и матросы попрыгали в шлюпку, и, к счастью, сильная волна подхватила её и отнесла от берега. Индейцы пустили вдогонку целые тучи стрел. Снаружи выше ватерлинии шлюпка стала щетинистой, как ёж или, точнее, американский дикобраз. Стрелы торчали из бортов столь густо, что мешали грести. И, совершенно как иглы дикобраза на ходу, древки стрел неритмично раскачивались...

Когда англичане, залив всю шлюпку собственной кровью так равномерно, что Фёдор, глядя с борта вниз, в первое мгновение не понял, когда ж успели шлюпку покрасить в цвет орудийной палубы, дошли до «Золотой лани», боцман Хиксон приказал немедленно спускать с другого борта вельбот. Фёдор поспешил в него, не дожидаясь того, чтобы самому убедиться: жив ли адмирал? Много ль потерь? Что там вообще случилось?

На берегу к этому времени собралось уже не менее двух тысяч индейцев. Всё оружие у них было дальнодействующим: кто не имел с собою лука, нёс копьё либо длинный, тяжёлый дротик с большим наконечником. Наконечники сверкали так, точно были откованы из серебра, и притом только что! День был, судя поутру, ясный и солнце припекало по-летнему.

Посреди толпы индейцев было свободное место, и на нём – не со шлюпки, разумеется, а с борта «Золотой лани» (палуба, как-никак, на восемь с половиной футов возвышается над водой, да и рубка пять футов, а ют – ещё восемь с половиной!) – англичане видели обоих своих товарищей. Бедняги лежали молча, густо обвитые верёвками. Видно, кляпы во ртах? Потому что иначе воздух сотрясался бы от проклятий! А вокруг них танцевали арауканы, взявшись за руки, подпрыгивая и кружась всем хороводом.

Матросы, подошедшие к берегу на второй шлюпке, дали залп из мушкетов. Но индейцы, похоже, привыкли к грохоту огнестрельного оружия в боях с испанцами и не боялись ничуть. Они не взвыли, не начали взывать к богам, не разбежались в ужасе – а деловито и очень привычно (мы в двадцатом веке могли бы сказать: «тренированно») кинулись на землю – но не после того, как залп унёс жизни десятка их соплеменников, а когда англичане кончали прицеливаться! И ни один из них даже ранен не был! Второй и третий залпы англичане делали уже в азарте, уже наспех заключая пари: успеют на сей раз дикари упредить залп или не успеют? И если второе – то сколько их останется лежать на берегу? Увы, ни один! Они даже не отстреливались – только помахали им многозначительно и кое-кто из них насмешливо...

Вельбот вернулся на «Золотую лань» – и матросы стали просить у Дрейка разрешения дать по краснокожим залп всем бортом – а лучше бы два! Чтобы отплатить за смерть товарищей. Но адмирал запретил наотрез. Как и всегда, он не желал портить отношения с местным населением – и уж тем более с теми из туземцев, кто не покорился испанцам! Неоценимая помощь симаррунов – вот был его идеал отношений с дикарями!

В конце концов ему удалось если не втолковать всем, то по крайней мере вдолбить в головы большинству своих людей это. Преподобный Флетчер, завершая повествование об этом прискорбном случае, так объяснил его: «Враждебность, проявленная островитянами, объяснялась не чем иным, как смертельной ненавистью, испытываемой ими к нашим общим врагам – испанцам, за их тираническую жестокость к коренным жителям Америки. И поэтому, полагая, что действуют против испанцев, напали на нас. А они приняли нас за испанцев, коварно выдающих себя за кого-то другого! Это смогло произойти потому, что наши люди, прося у них воды, объяснялись с ними, так и между собой, исключительно по-испански. Ведь, зная заранее о необычайной воинственности сего племени, они боялись говорить между собой на неизвестном индейцам языке, чтобы арауканы не заподозрили их в попытке сговориться тайком!»

27 ноября на закате «Золотая лань» без единого выстрела покинула негостеприимный остров Чилоэ...

Надобно сказать, что на «Золотой лани» не было врача. Главный врач экспедиции умер во время шторма в южных широтах, а его помощник, к несчастью, находился на пропавшей «Елизавете». Поэтому лечением многочисленных раненых занялся лично сам адмирал, сведущий не только в навигации и ратном деле, но и во врачебном искусстве. Изучать практическую медицину Дрейк начал с шестнадцати лет, понемногу, но регулярно. Необходимость для моряка знать и уметь хоть что-то в медицине он осознал тогда, когда беспомощно следил, как умирает его наставник и друг, работодатель и благодетель, капитан Дэйвид Таггарт. Его лечение было довольно успешным: из дюжины раненых (десятеро с первой шлюпки и двое с вельбота, сам он не в счёт!) двое умерли и десятеро выжили. Результат, по тем временам, неплохой даже и для профессионального врача! Правда, к счастью для англичан, рыцарственные арауканы не применяли отравленных стрел!

И всё-таки среди радующейся команды Дрейк выглядел раздавленным горем! Дело в том, что одним из двух умерших от ран был изрешеченный стрелами канонир Хоувер, а вторым – симаррун Диего. Дрейк потерял друга, слугу, телохранителя, верного и преданного, как никто другой. В последние пять лет они были неразлучны. Диего сопровождал Дрейка и в Ирландии, и в кругосветном плавании... Порою он выступал даже в качестве неофициального советника адмирала. Потеря эта была невосполнима!