Текст книги "Письма. Том I (1896-1932)"

Автор книги: Николай Рерих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Просветительные учреждения, созданные во время пребывания Рерихов в Нью-Йорке в 1920–1923 гг., достаточно быстро превратились в ведущие культурные центры страны, несмотря на сложную экономическую ситуацию. Мастер-Институт Объединенных Искусств (Master Institute of United Arts), основанный 17 ноября 1921 года, воплощал идею Николая Константиновича «собрать под одной крышей все искусства» и включал факультеты музыки, живописи, архитектуры, скульптуры, оперного пения, балета, драматического искусства, литературы и лингвистики. Политика учреждения во многом напоминала когда-то проводимую Рерихом в стенах другого учебного заведения – Художественной школы Императорского Общества поощрения художеств в Петербурге – развитие творческого духа учеников, воспитание чувства Красоты и почитание всех ее проявлений. Среди его преподавателей значились известные писатели, артисты, художники, музыканты, существовали специальные классы для детей.

Международный художественный центр «Corona Mundi» (International Art Center), основанный в 1922 году, занимался выставочной деятельностью, покупкой и продажей картин. В своем очерке «Звезда Матери Мира» Н. К. Рерих писал: «„Master Institute of United Arts“ и Международный Центр Искусства „Corona Mundi“ в Нью-Йорке имеют на щите своем утверждения: „Искусство объединит человечество. Искусство едино и нераздельно. Искусство имеет много ветвей, но корень един. Искусство есть знамя грядущего синтеза. Искусство – для всех. Каждый чувствует истину красоты. Для всех должны быть открыты врата `священного источника`. Свет искусства озарит бесчисленные сердца новой любовью. Сперва бессознательно придет это чувство, но после оно очистит все человеческое сознание. И сколько молодых сердец ищут что-то истинное и прекрасное. Дайте же им это. Дайте искусство народу, которому принадлежит. Должны быть украшены не только музеи, театры, школы, библиотеки, здания станций и больницы, но и тюрьмы должны быть прекрасны. Тогда больше не будет тюрем“»^[35]. Концепция просвещения Рериха имела практическое эволюционное значение: просвещение, или внесение света, – это вытеснение ужасов невежества и тьмы, залог появления нравственно здоровых будущих поколений, способных смотреть на мир с позиций духовного начала и удерживаться от соблазнов и подмен высокого низким, главного – второстепенным. «Мы видим, что не только об увечных и инвалидах должны мы заботиться, но так же точно мы должны заботиться о самых крепких ростках человечества, которые, обращенные на дурной разлагающий путь, усилили бы страшные армии разрушителей. Человек, которому никто не показал путь блага, этот духовный бедняк, которому нечего терять, готов на всякое преступление. И вот тут-то все Просветительные Учреждения и должны возвышать клич, повелительно зовущий ко Благу, к созидательному познаванию. И никто не имеет права сказать нам, что и без нас и без наших устремлений уже совершенно достаточно сделано для воспитания. Это неправда, ибо иначе мы и не были бы свидетелями тех ужасов, которыми наполнена вся окружающая жизнь. Тот, кто думает, что сейчас жизнь протекает достаточно благополучно, тем покажет, что он просто не знает ее. Повторяя нужды образования и просвещения, мы тем самым еще раз утверждаем и всю нашу программу, которая должна проникать во все слои жизни, с тем же неутомимым призывом к широкому познаванию и осознанию действительных ценностей человечества»^[36].

Сердцем учреждений стал Музей Рериха в Нью-Йорке (Roerich Museum), первое открытие которого состоялось 24 марта 1924 года, с коллекцией из 315 картин Н. К. Рериха; второе – 17 октября 1929 года, с коллекцией, содержащей около тысячи его работ. Согласно Декларации Учредителей от 24 июля 1929 года, Музей был объявлен собственностью народа Соединенных Штатов Америки. С 1929 года все эти учреждения и другие культурные организации и общества, созданные под их эгидой, расположились в специально выстроенном 29-этажном здании на Риверсайд Драйв, 310. В нем также находились кинотеатр, оперный и драматический театр, лекционный зал, библиотека и квартиры, предназначенные для продажи или сдачи людям творческих профессий. Почетными советниками Музея Рериха являлись передовые деятели науки и культуры со всего света, среди них были А. Эйнштейн, Р. Милликан, Р. Тагор, С. Гедин, Дж. Ч. Боше. В 1931 году было принято решение об образовании при некоторых зарубежных обществах Отделов Музея по образцу Европейского Центра в Париже. Такие Отделы были устроены в Латвии, Югославии, Бельгии, Индии и Южной Америке. «Схема очень проста – Музей дает от десяти до двадцати картин, а местное Общество или Учреждение находит для них помещение как Отдела Музея»^[37]. При этом Николай Константинович никогда не рассматривал Отделы как механических исполнителей «воли Нью-Йорка», но видел их как самодеятельные, активные и живые группы, приветствуя каждую строительную мысль и инициативу их участников.

Во второй половине 1935 года рериховским учреждениям в США был нанесен тяжелый удар: президент учреждений Луис Хорш и две его сообщницы Нетти Хорш и Эстер Лихтман вывели из состава Правления остальных учредителей (присвоив себе их акции, переданные на хранение), потребовали выплатить несуществующие долги и через несколько лет захватили здание Музея со всем имуществом. Суд, растянувшийся на несколько лет, принял решение в пользу грабителей, которые представили сфабрикованные документы и заручились поддержкой члена правительства, министра Г. Э. Уоллеса. Чтобы исключить возможность приезда Н. К. Рериха в США, Хорш, имевший генеральную доверенность на ведение его финансовых дел, «подстраховался» ложным донесением в Налоговый департамент о неуплате налогов с экспедиционных сумм.

Письма периода судоговорения – свидетельство упований Рериха на торжество справедливости, его глубокой скорби по поводу братоубийственных действий тех, кто некогда участвовал в культурной работе, но допустил в свое сердце тьму. Николай Константинович скрупулезно отбирает имеющиеся у него документы, составляет меморандумы с детальной хроникой событий и точными цифрами, в которых пункт за пунктом опровергает наглые обвинения Хорша, дает указания сотрудникам, как лучше противостоять нападкам и клевете, на что в первую очередь следует обратить внимание адвокатов. Особое внимание он уделяет Декларации 1929 года, подписанной всеми учредителями, – свидетельству их непоколебимого решения о даре Музея нации, закрепленному в официальных отчетах и в прессе. «Но вдруг по щучьему велению одного индивидуума все бывшее, широко объявленное по всему миру, делается небывшим. Индивидуум заявляет в прессе, что Музей не будет этим Музеем, а каким-то другим. Наименование Музея и Знак его срываются и исчезают опять-таки по произволу одного человека. Все Общества и организации Друзей Музея остаются в онемении, пораженные таким неслыханным произволом. У всех на глазах творится такое незаконное захватное насилие, попирающее всю коллегиальную систему, а насильник, глумясь над всею нацией и, вернее, над всем миром, старается выкрикнуть, что Музея вообще и не было, а была лишь его частная собственность»^[38].

Получая все новые и новые свидетельства подделок, подтасовок и подлогов своего бывшего доверенного лица, Николай Константинович приходит к неутешительному выводу: «Мы имеем дело не только со злоупотреблением доверия, но с чем-то давно задуманным»^[39]. Он не перестает удивляться тому, как быстро все излияния дружбы и преданности сменились жгучей ненавистью, желанием оклеветать и причинить вред. «Предатели не могут сказать, что их куда-то не допускали, – наоборот, все было дано, все было предоставлено именно так, как бывало во времена исторических примеров»^[40]. «Все кристаллизовалось весьма просто: бандит Хорш пытается завладеть моими картинами. Какие бы преступные манипуляции бандит ни придумывал, какие бы фальшивые бумаги ни устраивал, но все же истина должна восторжествовать. Музей как общественное учреждение существовал 15 лет и имеет за собою целую литературу. Все почетные советники, жертвователи и сотрудники твердо знали, что они помогают общественному делу, а вовсе не афере Хорша. ‹…› Когда вспоминаешь всю литературу о музее, с именами множайших художественных критиков, то становится прямо непонятно, чтобы среди бела дня на глазах у всех был разрушаем общественный музей»^[41]. В письмах Рерих затрагивает явление, обозначенное им ранее в одном из очерков как «самоотвержение зла», когда во имя творимого зла клеветники и предатели уже не в силах остановиться в своих разрушительных действиях, будучи затянуты в орбиту антиэволюционного вихря. «Чудовищные методы преступников заставляют думать, что они не остановятся ни перед какими мерами, – отмечает он. – ‹…› Их вандализм над музеем показывает, что они готовы действовать даже против собственной выгоды, лишь бы разрушать и вредить всему сущему»^[42].

Зинаида Лихтман и Кэтрин Кэмпбелл, «поистине прекрасные души, деятельные и сто´ящие на преданном дозоре»^[43], пытались оградить музейное собрание от посягательств Хорша и отчаянно сражались до последнего, но обстоятельства оказались сильнее. На стороне предателей были все преимущества – большие деньги Хорша позволяли ему нанимать самых искушенных в вопросах юриспруденции адвокатов, а один звонок «сверху» мог изменить решение судей за одну минуту. В 1938 году картины Н. К. и С. Н. Рерихов, ценные предметы искусства и архивы были тайно вывезены Хоршем из Музея и впоследствии распроданы, а два года спустя здание, где размещались учреждения, было признано его собственностью. Так шаг за шагом разрушалась вера Н. К. Рериха в страну, которой он принес лучшие результаты своего творчества. После сорокапятилетней культурной работы, отмеченной во всем мире и нашедшей многочисленных продолжателей, его оклеветали и ограбили, а общественный отклик выразился в нескольких статьях о снятии картин и личных сочувственных письмах. «Иногда, читая в прессе о всяких преступлениях гангстеров, думается, что такие типы утрированы, и злодеяния их писательски приукрашены, – констатировал он, – но то дело, в котором мы были ограблены, изгнаны из нашего же Учреждения и оклеветаны, доказывает, что преступность может достигать крайних пределов, и Хорш является со своими двумя сателлитами ярким показателем современного нравственного упадка при общественном равнодушии. Но правда все же восторжествует! Давно сказано, что Бог платит не по субботам. И лучшая наша общая крепость в том, что мы знаем нашу правоту»^[44].

Немыслимый произвол по отношению к истинным учредителям, избранным пожизненно и располагающим многочисленными доказательствами своих прав, циничное попрание священных основ и глумление над человеческим достоинством наполняли болью сердце не только Николая Константиновича, но и его близких: «Неужели кто-то может хотя бы на минуту допустить мысль, что Музей и дела, начатые с чистым устремлением к общему благу, могут быть уничтожены без тяжких последствий? – писала Е. И. Рерих. – Нет, подойдут сроки, и вся преступность предателей станет явной. ‹…› По многим причинам сами мы не даем огласки, также хотим, чтобы сначала высказалась Америка. Ведь плоды многолетнего зрелого творчества были отданы Америке. ‹…› Ведь процесс Музея есть пробный камень для Америки!»^[45].

Полученные удары не могли не подорвать здоровье Николая Константиновича. Его самочувствие становилось все хуже и хуже, несмотря на целебную атмосферу Гималайских гор. «Только полный невежда не может представить себе, что значит явиться свидетелем разрушения и уничтожения своего долголетнего творчества!»^[46] – с горечью напишет Елена Ивановна, обеспокоенная его постоянными недомоганиями. В письмах 1940-х годов Рерих часто возвращается к постигшей Музей трагедии, сердце его истерзано болью, почему страна, когда-то сердечно принявшая и приветствовавшая его, допустила такое чудовищное злодеяние. Начавшаяся война пресекла большую часть связей с миром, и американские корреспонденты становятся, по сути, его единственными эпистолярными собеседниками. В результате предательства круг ближайших сотрудников Николая Константиновича сужается, но подходят и новые друзья, исполненные серьезных духовных запросов, а старые, закаленные испытаниями, продолжают культурную деятельность. Рерих называет их «стоящими на дозоре» и «сеятелями будущего» и приветствует их желание даже в стесненных условиях творить благое дело. «Пусть живет АРКА^[47], пусть живет Академия^[48], пусть живет „Фламма“, пусть живет издательство – в них нерушимый посев Культуры. Человечеству неотложно нужны такие очаги добра, творчества, преуспеяния. Даже в труднейших условиях, под вихрем и ливнем семена не погибнут ‹…› Вы можете, по сознанию, давать столько оздоровляющей помощи. Если сейчас нет бумаги, чтобы книги печатать, то ведь слово еще не иссякло!»^[49]. Много тяжкого и кровавого сгустилось над бедной темной Землею. Ужасы и зверства Второй мировой. Испытания нового смертельного оружия. Кровавое противостояние индусов и мусульман в некогда мирной Индии. И повсеместно – свидетельства огрубения, дикости и жестокости. «Нам пишут: „Армагеддон кончен“. Отвечаю: ничуть не бывало! Кончен Армагеддон войны, а теперь на человечество надвинулся Армагеддон культуры! Еще более трудный! Человек, смятенный, истощенный, духовно обнищавший, должен сокрушить многих ехидн невежества. И много этих ядовитых кобр, заползающих в жилища»^[50].

В 1947 году Николай Константинович серьезно заболевает, и в декабре его жизненный путь заканчивается. «Сердце его не выдержало количества яда, порождаемого обезумевшим человечеством, не выдержало последних нагнетений и лютой тоски за утеснение всего культурного, несущего спасение подрастающему поколению»^[51], – напишет Елена Ивановна, сокрушенная утратой любимого мужа, друга и сподвижника.

Музей Рериха в Нью-Йорке обрел новую жизнь и новый дом уже после ухода Н. К. Рериха. В начале января 1949 года Кэтрин Кэмпбелл выкупает 106 картин Мастера, и осенью того же года рериховские учреждения перебираются в здание, специально приобретенное для них Балтазаром Боллингом, промышленником из Мичигана. После войны, во время которой пострадало несметное количество памятников и произведений искусства Европы, идеи о сохранении культурного наследия вновь заинтересовали международную общественность. В 1946 году возобновилась деятельность Комитета Пакта Рериха и Знамени Мира в Нью-Йорке. В 1948 году к Пакту Рериха присоединилась Индия. В 1950 году вся документация по Пакту была передана в ЮНЕСКО, и этот документ лег в основу Межправительственной конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта, подписанной в Гааге в 1954 году. В настоящее время она ратифицирована большинством стран мира.

«Переживем это время бодро и успеем для будущего посеять наибольшее количество полезных зерен»^[52] – очень часто письма Николая Константиновича заканчиваются на этой созидательной ноте, обращением к древнейшему универсальному символу духовного пробуждения и развития, реализации внутреннего потенциала, а также к образу сеятеля, посланника Высшего мира, посвятившего себя служению и не привязанного к результатам своих трудов. «Всякое доброе семя рано или поздно процветет, и не нам судить о том, когда и как должно расцвести добро посеянное. Сеятель должен сеять и не воображать себя жнецом»^[53]. Он и его сподвижница Елена Ивановна Рерих посадили в почву нашей планеты немало драгоценных духовных зерен – разработали важнейшую тему космического сознания, подготовили все, чтобы человек, осознавший свое высокое предназначение и смысл пребывания в этом мире, встретил грядущую новую эпоху во всеоружии. Оба они были вестниками космической эволюции в ХХ веке, стараниями которых эволюционный импульс, несущий новые знания и высокую энергетику, был внедрен в культурное поле нашей планеты.

Можно ли сказать, что семена, посеянные заботливой рукой вестников, попали на добрую почву? Отчасти да. Импульс творческой мысли Н. К. Рериха вызвал к жизни мощную волну народной поддержки, культурное движение, связанное с его именем и идеями, обрело международный характер. В России его труды издаются и переиздаются крупнейшими издательствами и маленькими коллективами единомышленников; передвижные художественные выставки (до недавнего времени проводимые МЦР), а также картины, извлеченные из запасников музеев, где хранятся рериховские полотна, привлекают десятки тысяч зрителей. Немало ученых проявляют интерес к космическому мировоззрению и стремятся реализовать его идеи и подходы в своих научных разработках. И даже чудовищная сила противодействия среды, выразившаяся в ожесточенных нападках на имя и наследие Рериха, кульминацией которых стало разрушение посвященного ему общественного музея в Москве, только говорит о масштабе и значимости сделанного этой выдающейся личностью ради утверждения нового мира, нового космического мышления. Случившаяся трагедия ставит перед нами другой вопрос: сможем ли мы создать подходящие условия для развития этих ростков, чтобы они не погибли от непогоды, не были задушены сорными травами и получили шанс превратиться в прекрасные, крепкие деревья, способные принести нужные планете плоды? От ответа на него зависит будущее всего мира.

* * *

В заключение необходимо сказать о принципах подготовки настоящего издания. Публикуемое собрание писем Н. К. Рериха выстроено в хронологическом порядке, дана сквозная нумерация. Работа с документами имела свои особенности. Наиболее сложными оказались письма, написанные во время пребывания Рериха в скандинавских странах, не датированные автором, поэтому их атрибуция делалась по содержанию. Редакция не делала никаких купюр, все письма приводятся полностью, с учетом правил современной орфографии и пунктуации, при сохранении стилистических особенностей и смысловых оттенков оригинала. Все подчеркивания в оригинальном тексте заменены курсивом, выделения прописными буквами сохранены. Расшифровка сокращенных терминов, имен и названий учреждений, а также текст, восстановленный по дополнительным источникам, даются в квадратных скобках. Все неразборчивые слова и пропуски в тексте обозначены многоточиями (в пределах одного предложения) и многоточиями в косых скобках (предложение и более) и оговорены в подстрочных примечаниях.

Большую работу проделала группа переводчиков, в которую вошли Г. А. Бухрова, Е. А. Захарова, О. А. Канищева, М. В. Морочковская, Е. В. Никонорова, И. В. Орловская, Ю. П. Пронченко, Г. Н. Сукачева, Н. А. Феногенов, Н. Е. Шмелев, Н. А. Шнайдер. Ими было переведено около трети опубликованных писем.

При подготовке писем к изданию потребовалось провести объемную работу для уточнения биографических данных упомянутых в них лиц, а также событий, о которых идет речь в тексте. Такие сведения даны в именном указателе, помещенном в конце каждого тома, и в подстрочных примечаниях. Эта работа была выполнена Л. Н. Аношкиной, И. С. Жаровой, Е. А. Захаровой, Т. О. Книжник, Т. А. Угловой.

Издание иллюстрировано фотографиями из Отдела рукописей МЦР и репродукциями работ Н. К. Рериха.

Международный Центр Рерихов благодарит Латвийское общество Рериха, хранителя оригиналов писем Н. К. Рериха к В. А. Шибаеву, и лично Алвилса Хартманиса за предоставленное право публикации писем.

Татьяна Книжник

1

Н. К. Рерих – А. А. Спицыну

3 мая 1896 г. Извара

Многоуважаемый Александр Андреевич.

Весьма благодарен за открыт[ый] лист^[54] и прилагаю при сем марки. Но вот история: лист выдан на 2 целых уезда, между тем как я просил всего на 3 волости, но 3-х уездов. В листе не упомянута Врудская волость Ямбургского уезда^[55], самая, как оказывается, для меня нужная. Царскосельский уезд я с удовольствием оставлю, так как работы в нем могут быть лишь случайные. Без Врудской волости Ямбург[ского] уезда мои работы этого лета ограничатся лишь раскопкой 6 полевых курганчиков при дер[евне] Лисино Петергофского уезда, а для этого, пожалуй, не стоит и работу начинать: все равно по 6 курганам ничего не выяснить, ни к каким результатам не придешь. Лишая права работы во Врудской волости, Комиссия лишает предполагавшуюся мою работу, так сказать, головы. Если скажете, что будет слишком много 3 уезда, то мне надо всего 3 смежные волости 3-х уездов, а целых уездов не надо. Да, даже не 3, а всего две волости, так как от Сосницкой волости Царскосельского [уезда] я готов отказаться. Работать хочется, а лист ограничивает мою работу всего 6 курганами. Ввиду всего этого слезно молю Вас выслать мне добавочный лист на Врудскую волость, причем довожу до сведения Комиссии, что я не воспользуюсь данным правом на целые уезды, а ограничу мои работы районом 3-х смежных волостей: Врудской, Губаницкой и отчасти Сосницкой. Если бы показался и этот район слишком обширным, то я готов отступиться от Сосницкой.

Хорошо бы было, если бы выслали новый лист, а я возвратил бы Вам старый, или дополнение к старому прислали.

Фрагмент письма Н. К. Рериха В. В. Стасову от 14 мая 1897 г.

Я уже начал наводить справки и разведки, числа 12 Мая думаю приступить к работе (если погода позволит), чтобы в начале Июня представить Вам связный отчет и ехать на Юг.

Надеюсь, ответом не замедлите, чтобы работа не задержалась.

Весьма был бы благодарен за сообщение, был ли Ивановский^[56] в Горицах Врудской волости? Там, писали мне, есть одно интересное место.

Очень жду ответа ввиду того, что для 6 курганов Петергофского [уезда] не стоит и дневника марать – ничего нового не скажешь, старого не выяснить. Центр работ была бы Врудская волость, если бы мне дали добавочный лист или заменили Царскосельский [уезд] Ямбургским. Простите за беспокойство.

Глубоко Вас уважаю и предан душевно,

Николай Рерих

2

Н. К. Рерих – В. В. Стасову^[57]

14 мая 1897 г. Извара

Глубокоуважаемый Владимир Васильевич.

Спасибо за письмо; с благодарностью принимаю Ваши пожелания, хотя именинник я 6-го Декабря^[58]. Знаете, за чем Ваше письмо меня застало? – За обдумыванием картины – из моих славянских сюжетов, хотел набросать Вам эскизец, но потом решил умолчать; мало ли еще какие изменения будут. Даю понять своим, что если не позволят работать, я серьезно из себя выйду и Университет, пожалуй, не кончу. Теперь самое время за краски взяться – насколько выкидыш ничего не стоит, настолько и переношенное никуда не годится. Вот оказия! Совсем было думал сказку писать, а вдруг славянская картина полезла – не удержать^[59]. Когда же Вы, Влад[имир] Вас[ильевич], мое божество распинать будете и «тощий грибной суп» расхлебывать? Кабы у меня была ложка, я бы помог. Совсем я тут мало о божественном думаю. Какою Вам представляется крыша славянской избы? Островерхою, соломенною?

Посылаю при письме Вам снимок с картины неизвестного автора, изображающей «Труды Преподобного Изографа Летописателя Николая Изварского»^[60]. Пытаясь объяснить в лучшую сторону (как при письме Репина) замысел художника, все же не могу согласиться с изображением преподобного в светском платье. Чрезвычайно странно и неосновательно и, при всей оригинальности, подражания, согласитесь, отнюдь не заслуживает; хотя сами труды даже, пожалуй, понятнее, чем на картине Нестерова^[61], – здесь преподобный на всех трех трудится, а у него на одной просто посреди дороги стоит, к соблазну проезжающих.

Про охоту истинное слово Вы сказали; я и сам не раз эту весну (к огорчению егеря) пропускал выстрелы; бог с ними, с птицами. Но зверовой охоты оставить не могу – слишком она исторична. Эх, кабы псовую да соколиную завести!^[62]

Местный кузнец по моим рисункам изготовляет мне топоры, копья и мечи древнеславянские; и тем же примитивным способом – без напилка – молотом. Ручки у них были ли нарезные и раскрашенные? И из чего ножны у мечей делались – кожаные? Как кожа выделывалась? Или просто сушилась? Хочу колчан из барсучьей шкуры сделать.

Размеры картины 2 × 1½ арш[ина]. На карандашном эскизе – уладилась сносно, а красок нема.

Куда думаете летом ехать? Или в Питере? Вот, думаю, жарко там было? Пекло.

Лучше брошу писать, не то про картину напишу; а не хочется, если кто и посоветует – все равно не послушаюсь. Скучно мне тут без добрых знакомых. Один приятель в Москву совсем уезжает на днях. Курбатов^[63] тоже картину напишет, да и тягу из Питера. Третий жениться собирается. Совсем один останусь.

Недели через полторы все же надеюсь добиться своего и получить разрешение ехать за красками, тогда у Вас побываю непременно. Еще раз за письмо благодарю и желаю всего хорошего.

Предан Вам крепко.

Николай Рерих

Балт[ийская] ж[елезная] д[орога]. Ст[анция] Волосово. Мыза Извара.

3

Н. К. Рерих – В. В. Стасову^[64]

11 июня 1897 г. Извара

Глубокоуважаемый Владимир Васильевич.

Недавно увидал я одну избу, которая при сближении с юртой, кажется, подойдет к славянской постройке. Для картины сочинил я следующие избы.

Крыша из жердей с двумя связами. Местами крыта тростником или соломой. Наверху жерди торчат. Дым идет сверху.

Тип плетня.

Лодка^[65].

Сам городок на холме, я думаю, может быть просмоленным (чтобы не гнил).

Мне очень важно бы было знать Ваше мнение относительно избы. Так как по многим обстоятельствам мне в этом месяце в Питере быть не придется, то не будете ли добры черкнуть мне об избе; может быть, также^[66] пришлете статью^[67] бандеролькой?

Какое норвежское древнее погребение? В ладье, в кургане?

С нетерпением буду ждать Вашего ответа^[68], если будете добры. Прошу простить мое невежество и причиняемое беспокойство; не сердитесь, пожалуйста.

Глубоко Вас уважаю и предан крепко Вам.

Николай Рерих

Балт[ийская] жел[езная] дор[ога]. Станция Волосово. Мыза Извара.

Фрагмент письма Н. К. Рериха В. В. Стасову от 11 июня 1897 г.

4

Н. К. Рерих – А. Ф. Бычкову

25 января 1898 г. Санкт-Петербург

Глубокоуважаемый Афанасий Феодорович.

Получив извещение от Г[осподина] Секретаря Императорского Русского Археологического Общества^[69] об избрании меня в число Членов-сотрудников Общества^[70], имею честь в лице Вас принести мою благодарность Обществу и вместе с тем уведомить о желании моем работать по Отделению Археологии Русской и Славянской.

Примите уверение в совершенном моем почтении и полной преданности.

Николай Рерих

В[асильевский] О[стров]. Университет[ская] набер[ежная], 25.

5

Н. К. Рерих – в Канцелярию

Императорской Археологической Комиссии

1 июня 1898 г. Извара

Не имея возможности в скором времени приехать в Петербург за открытым листом, покорнейше прошу Канцелярию Императорской Археологической Комиссии выслать мне открытый лист пакетом по адресу: Балтийская жел[езная] дор[ога]. Станция Волосово. Мыза Извара. Ник[олаю] Кон[стантиновичу] Рериху.

С почтением,

Николай Рерих

6

Н. К. Рерих – В. П. Шнейдер^[71]

2 января 1899 г. Санкт-Петербург

Многоуважаемая Варвара Петровна.

Владимир Васильевич благодарит Вас очень. Книга пока осталась у него. Привезу через малое время. Охранял краски ревностно. Когда привезу книгу, возьму веер, и надо докончить спор о технике^[72].

Уважающий Вас очень,

Николай Рерих

7

Н. К. Рерих – Н. В. Мятлеву^[73]

7 июля 1900 г. Санкт-Петербург

Милостивый Государь Николай Владимирович.

Известившись от княжны Е. В. Путятиной о том, что Вы не получили моего письма к Вам и моей брошюры^[74], посылаю Вам еще один экземпляр ее и нижеследующие сведения об исследованном мною жальнике в имении герцога Н. Н. Лейхтенбергского около ст[анции] Окуловка.

Жальник занимает обширный холм, обросший кустарником. Внешняя форма могил разнообразная (круги, овалы, местами на В[осток] и З[апад] два валуна или плоские плиты до 1¹/₂ ар[шина] вышины). Погребения идут в несколько слоев, часто заходя одно на другое. Под верхними камнями иногда черепки горшков обожжен[ных] и без следов огня. Иногда каменная обкладка продолжается ниже уровня материка в два, даже в три слоя. Могильный грунт усеян зольными точками и прослойками. Костяки на различной глубине (³/₄–1¹/₂ ар[шина]) плохой сохранности, в лежачем положении, преимущественно направлением с З[апада] на В[осток].

В исследованных 5 погребениях предметов не найдено.

По словам кн[язя] Багратиона, близ ст[анции] Валдайка находятся два жальника приблизительно такой же вечности^[75].

Могу предупредить, что в Археологическом Обществе и Комиссии находятся готовые клише типичных для Новгород[ской] губ[ернии] погребений, которыми можно бы воспользоваться, если издание будет иллюстрированное. Если в бытность в С[анкт]-П[етер]б[урге] Вы найдете возможным ближе ознакомить меня с изданием, предпринятым Вами, за которое не могу от души Вам не аплодировать, быть может мне удастся сообщить вам еще кой-какие сведения^[76].

Буду надеяться, что настоящее письмо дойдет к Вам.

К услугам Вашим всегда готовый,

Н. Рерих С[анкт]-П[етер]б[ург], В[асильевский] О[стров], 16[-я] линия, № 15

8

Н. К. Рерих – В. П. Шнейдер^[77]

23 декабря 1900 г. / 5 января 1901 г. Париж

Многоуважаемая и хорошая Варвара Петровна.

Хотя Ваше письмецо было и микроскопическое, но я обрадовался ему гигантски, ибо когда начинаю соображать спи[соч]ек Петербургских знакомых – [тех], о которых бы мне было приятно вспомнить, то список этот выходит такой маленький, что с особенным удовольствием получаю даже крохи от немногих сих. Я закрыток не собираю и потому был очень огорчен, что целая страница отошла под рисунок, который с таким же успехом мог фигурировать только на конверте. Злая путаница среди русских художников дала мне повод недели 3 назад написать статью в «Нов[ое] Время»^[78] и упрекнуть моих собратьев во взаимном неуважении. Имею сведения, что статья набрана и сильно урезана, так что появится изуродованная – странно, все, что наиболее сердечно, все подвергается нарочитому урезыванию.

Право, даже гадко вспомнить о Петербурге – там гниль какая-то и слизь. В связи с этим сознанием является у меня такой план, – о нем непременно сообщите свое мнение. Если у меня выяснятся некоторые вопросы свойства денежного и личного, то думаю остаться за границей года 4–5 и писать большую серию картин (18) – симфонию «Русь»^[79]. По мере окончания выставлять их порознь в Салоне^[80] и Мюнхене^[81], но не продавать. Затем, когда соберутся все, то двинуть их по Америке и Англии и уже на закуску в Россию. Уж махнуть, так вовсю! – поставить на карту и средства, и личное благополучие, и общественное мнение – только бы не войти рядовым бойцом в мелкие дружины петербургских художественных скопищ. Что скажете?