Текст книги "Золото гуннов (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

И зимой Ратше без супружницы было невмоготу. Едва ли не каждую ночь снилось горячее тело Светланки, ее нежные руки, горячие губы. Да так, что в паху сводило, сладкой истомой среди темной ночи пробуждало. А уж весной, когда букашка к букашке липнет, когда пташка к пташке клювиком тянется, совсем невтерпеж стало.

«Как только землица после снегов обвянет да подсохнет, как только первые листочки красному солнышку порадуются, схожу тайком до веси, – решил Ратша. – Хоть издали, но посмотрю-полюбуюсь».

Как решил, так и сделал. Да только лучше бы, как и ранее, жил в тоске-кручине да неведении. Сбылись, сбылись слова Севца: постучались Кара да Туга в дверь рода. Не стало в веси Светланки.

Дознался Ратша, что вскоре после его ухода в изгойство, налетели гунны на весь. Многих в роду побили-примучили, а Светланку его, березоньку стройную, светлоокую да златокудрую, вместе с сыном-первенцем забрали с собой.

«Теперь у хана Харатона постель согревает, – понял, содрогнувшись, Ратша. – Или у кого иного… – внес горькую поправку он. – А из сынка, по своему обычаю, гунненка взрастить хотят, чтобы не помнил роду-племени».

И выкатились из глаз против воли его горячие слезинки. И обожгли пламенем гнева ланиты. Закровавила, закровоточила на сердце рана. И потребовала, сжавшись от боли, душа отмщения.

Как добрался до пещерки, Ратша не помнил. Только с той поры не стало гуннам Харатона покоя. Невесть откуда вдруг вылетали стрелы – и души степняков, то удивляясь, то недоумевая, то негодуя, тут же отправлялись на суд Тэнгри. А на лесной дороге, опять же ни с того ни с сего, средь белого дня падало древо, калеча гуннских всадников. Могли раскрыть свою пасть и «волчьи ямы» на, казалось бы, не раз проверенном пути. Не должны они были быть там, а были. Неизвестно, как возникали, но, возникнув, добычу не упускали, принимая и коней, и всадников на острия кольев.

Оставшиеся в живых что-то бредили про духа лесного, бестелесного, бесплотного, то филином ухающего, то вороном каркающего, то псом лающего. Другие что-то баяли про великана многорукого, сплошь волосами заросшего, из земли появляющегося и в землю уходящего.

Им верили и не верили – так уж у людей повелось издревле – но появляться в одиночку близ дубрав и рощ опасались. Однако, как ни опасались, но вновь и вновь попадались.

Пытался Ратша дотянуться и до самого Харатона. Не раз вышагивал с верным другом Чернышом десятки и десятки поприщ, чтобы до его стана добраться. Только днем и ночью охраняли его с недремлющим оком нукеры. Да и сам хан опаску имел: никогда дважды в одном и том же шатре не ночевал. Мог в один в своей одежде и своем обличии войти, а затем в другой под чужой личиной перебраться…

Как ни скребло на сердце, как ни щемило в душе у Ратши, приходилось возвращаться.

Если Харатону везло, то его ближайшим родственникам не очень. То одного, то другого настигала меткая стрела Ратши. И часто их хладные трупы уже находили без золотых и серебряных украшений, без шейных гривен и ручных браслетов, ставших добычей Ратши. Впрочем, это его мало радовало. Любая пролитая кровь требовала отмщения. Через год, через два, или даже через века, но в любом случае отмщения. Такова воля богов.

Ратша это разумом понимал, но поделать ничего не мог. Зов собственной крови, завет пращуров «око за око, зуб за зуб» были выше разума, действовали помимо его воли.

Сколько бы лет пришлось Ратше в одиночку продолжать войну с гуннами, сколько бы зим пришлось ему отсиживаться в пещерке, неизвестно. Он и к такому повороту был готов, сроднившись с лесом и его обитателями, запасаясь снедью. Да так обвык в лесу, что ходил – ни сучок под стопой не треснет, ни трава не зашелестит, не заплетется, ни лист не шелохнется. Словно не ногами ходил, а по воздуху над землей скользил.

На что Черныш, зверь умный и чуткий, но и тот всякий раз вздрагивал, когда Ратша к нему неслышно подходил. А потом удивленно либо изумленно пялил маслянистые глазенки: ты ли это, хозяин, или дух лесной.

Только боги все же смилостивились над невольным изгоем. Как-то по осени, ближе к очередной зиме орды гуннов и их союзников двинулись походом в теплые страны. Земля семцев и севцев очистилась от степных наездников. Они хоть и значились союзниками, но избавь Сварог русичей от таких друзей, более похожих на врагов.

Узнав про это, изрядно одичавший Ратша решил возвратиться к родному очагу. Пора. Хватит быть лешаком…

Поначалу в веси его появлению не очень-то обрадовались. А ну, как гунны вернутся да узнают, что разыскиваемый ими вой среди рода-племени скрывается, хлеб-соль делит! Что тогда? Погибать? Они и так немало лиха хватили из-за него. К тому же в заросшем волосами, нечесаном лесовике не так-то просто было распознать бывшего воя.

Но после того как Ратша с помощью отваров трав да заговоров вытащил из лап смерти Севца, потоптанного во время охоты туром, ропот попритих. Перестали коситься. Пообвыкли, притерпелись. Да и как быть роду без ведуна? Никак. Волхв-ведун и молитву сотворит, и жертву богам принесет честь по чести, и захворавших да занедуживших на ноги поставит. А еще молодую поросль рода уму-разуму поучит. Чтобы знали, от какого корня происходят, какому древу сучьями да ветвями приходятся.

Так Ратша остался в родной веси. Потом вновь супружницу себе нашел, стал детками обзаводиться. А потом…

Много чего было потом, пока он не оказался в собственной избе, за стенами которой ныне выла метель. Были и воинские походы, и удачи, и поражения. Много чего было на долгом веку Ратши.

Только с гуннами больше так близко, как было раньше, сталкиваться не приходилось. Далеко ушли они на закат солнца. Да и скатертью им дорога. Без них жили и жить будут роды русские. Даже о Ругиле, которого все чаще и чаще называли меж собой Роусом, а то и Русом, как-то не думалось. Отболело все. Хотя, по слухам, большим ханом стал.

Только для Ратши после изгойства это уже не имело никакого значения. Хан? Ну, и хан с ним! Разошлись их пути-дорожки, иссякла сила побратимства.

ГЛАВА ПЯТАЯ
СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО

1

– Ольга Николаевна, там журналисты, словно мухи по осени в окно, скопом бьются, – войдя в кабинет «важняка», с ходу выпалил Семенов. – Вынь и положь им информацию по «золоту гуннов».

– Приличные люди, входя в помещение, сначала здороваются, – отрываясь от бумаг, которые просматривала, отозвалась Делова, – а потом уж и о делах речь заводят.

После вчерашнего вечернего объяснения с мужем, едва не переросшего в семейный скандал «средней тяжести», когда стороны уже не стесняются в выборе выражений и «комплементов» в адрес друг друга, следователь по особо важным делам была не в духе. И это ее состояние не замедлило сказаться на несколько припоздавшем коллеге.

– Извините, виноват, – дурашливо отреагировал на колкость Деловой Семенов. – Здравия желаю, товарищ подполковник! – Изображая левой ладонью головной убор, приложил он правую к виску, как принято у военных отдавать честь. – Разрешите доложить? – И не дожидаясь ответа, продолжил в том же тоне: – Представители независимой и самой прогрессивной в мире прессы в количестве трех или четырех ручко-штыков настырно атакуют ворота нашей следственной крепости. Жаждут, словно слепни, словно оводы, словно гнус-мошкара, крови подозреваемых. И, конечно же, крови следователей, наиболее сладкой и питательной для всех кровососущих. Как, впрочем, и крови всей доблестной нашей ментуры в целом.

Выпалив единым духом длиннейшую иронично-циничную тираду, уставился немигающим, «поедающим начальство» взглядом «старого служаки» на «важняка». Мол, какие будут еще приказания? Готов к немедленному и безоговорочному их исполнению…

– Отставить скоморошество, майор, – вынуждена была улыбнуться Делова. – Смотрю вот на тебя, Семенов, и диву даюсь: вроде, следователь, то есть лицо, по своему статусу обязанное быть серьезным… Но ведешь себя, словно опер шкодливый: все смешки да ужимки…

– Так я, Ольга Николаевна, не всегда был следователем-то… – мгновенно и без тени обиды отреагировал Семенов. – И участковым побывал, и горьковатого оперского хлебушка, часто довольно черствого, покушал вволю… Хоть верьте, хоть нет, но несколько лет лямку опера на «земле» тянул. Тут поневоле и клоуном, и скоморохом станешь. Служба-с такая…

– Тогда понятно. Впрочем, хлеб следователя, как мне думается, мало, чем отличается от хлеба опера. Тоже часто горчит и встает сухим комом в горле…

– Знаю. Только уж с кем поведешься, от того и наберешься…

– Ладно. Сама знаю. Так что там с представителями пера и… топора? – перешла к деловой части беседы Делова.

– Почему топора? Ведь не лесорубы же?.. – был несколько озадачен Семенов.

– Хуже. Они своим пером, как топором, кому угодно голову отрубят… Однако лирику в сторону… Что им от следствия надо?

– Насколько я понял дежурного, жаждут информации о кладе и кладоискателях по нашему делу. – Пожал плечами Семенов.

– На это есть пресс-служба УВД. Пусть туда и обращаются.

– Видимо, их это не устраивает. Желают иметь «горяченькое» прямо из первых рук… так сказать, «с пылу, с жару»…

– Ты у нас, Семенов, ведь тоже «перворукий»… К тому же, как бы это помягче выразиться… словоохотливый что ли… Если не пустобрех, то краснобай точно! – То ли неудачно пошутила, то ли умышленно сарказмом окатила коллегу Делова – по интонации было не понять. – Пойди и скажи им, что есть тайна следствия, которую мы, несмотря на современный нигилизм, стараемся соблюдать. Возьми УПК и растолкуй статью 161 о недопустимости разглашения данных предварительного следствия. Будет мало, зачти статью 310 УК РФ. После этого отпусти с богом. Пусть катятся на все четыре стороны. У меня и без них, как, впрочем, и у тебя, дел хватает: и постановления о привлечении в качестве обвиняемых наших фигурантов составить надо, и вещдоки осмотреть… Так что нам, дорогуша, не до представителей прессы.

– Извините, Ольга Николаевна, – оставив прежний наиграно-дурашливый тон, заупрямился Семенов, – уж лучше вы сами. Там бабы, а я с бабами, если, конечно, дело не о сексе идет, робок да стеснителен… Уж извините.

– Это ты-то?! – ожгла Делова коллегу насмешливо-ироническим взглядом. – В жизнь не поверю. В девятнадцатом веке таких, как ты, гражданин Семенов, бретерами называли. По-русски – скандалистами и забияками – пояснила жестко.

– Можете не верить, можете плохими словами обзываться, но это так. – Театрально скромно опустил глазки Семенов. – К тому же они ссылаются на начальника УВД, якобы он лично разрешил им пообщаться со следователями по делу.

– Ну и что? – закусила удила Ольга Николаевна, как и многие следователи, не любившая грубого давления и вмешательства. – Никто не вправе вмешиваться в дела следствия, в том числе и начальник УВД. Так что пугать нас генеральскими погонами не стоит. Пуганые уже…

– Да все понятно… – замялся Семенов. – Только как нам быть?.. Не гнать же их, в самом деле… Сказали бы для проформы пару слов – смотришь, и отстали бы… А? Ну, что вам стоит?.. Смотришь, так и волки были бы сыты, и овцы целы…

– Ладно, приглашай, – смилостивилась Делова, всегда не очень-то жаловавшая представителей «четвертой власти», как сами себя окрестили журналисты.

А за что их было жаловать?.. За копание в чужом белье? За заказные статьи? За то, что довольно часто, особенно на телевидении, белое выдают за черное, а черное, наоборот, за белое? За пропаганду «прелестей» рыночной экономики и потребительского общества, с каждым днем теряющего моральные и нравственные устои? За то, что в погоне за сенсацией, готовы на любой подлог пойти? За то, что из некоторых представителей шоу-бизнеса не только «звезд» лепят, но и кумиров, которым стоит подражать, на которые необходимо молиться? И ими слепленным кумирам подражают, на созданных ими идолов молятся. А кумиры-то эти все с гнильцой, с червоточинкой! Про таких раньше говорили, что «клейма поставить негде». Теперь же они с подачи журналюг – звезды, герои нашего времени.

Так за что же жаловать журналистов? За то, что только они, судя по их безапелляционному тону и гонору, «лучше всех все знают и понимают»? Или за то, что крутятся под ногами в самый неподходящий момент, когда совсем не до них. За это что ли?! Правда, не все. Как и не все менты – оборотни в погонах.

Делова за свой следственный век успела дважды побывать в Чечне. Первый раз в составе сводной оперативно-следственной группы МВД, ФСБ и прокуратуры во время первой чеченской компании. Тогда она была зеленым лейтенантом Селезневой. Затем уже во время проведения антитеррористической компании под фамилией мужа – Деловой.

Насмотрелась всякого. И героев видела, и подлецов. Причем неизвестно, кого было больше. Ибо жизнь – сама по себе хитрая штука, а жизнь на войне – еще хитрее и сложнее. Война, как лакмусовая бумажка, нутро каждого показывает. Все чувства, все качества, как положительные, так и отрицательные, обостряет до наивысшей точки кипения. Сдирает всю наносную шелуху, всю пену. Так спецназовец после выполнения задания сбрасывает с плеч своих добротный маскхалат, укрывавший его от взора противника.

На войне люди не только резко меняются, не только становятся выпуклее или, наоборот, дробнее и мельче, но и как бы оголеннее, обнаженнее, беззащитнее. До кровоточащей плоти, до обескоженных пульсирующих нервов и сосудов. Остаются без привычных масок, внешнего лоска, с одним лишь естеством, унаследованным от родителей и природы.

Герои, как правило, среди рядового да младшего офицерского состава обитали. Известные и неизвестные. Выпирающие из общей массы, с яркой харизмой, и тихие, скромные, ничем не выделяющиеся. Правда, до поры до времени. Именно в них, тихих и неприметных с виду, в момент истины обнаруживался внутренний стержень, еще не подточенный ржавчиной потребительства и бездуховности. И тогда им сам черт не брат. Только смерть могла остановить на избранном пути. Только смерть…

Такие не кричали громких фраз о долге и патриотизме, даже старались эти темы не обсуждать. Просто делали свое дело. Молча и неторопко. С достоинством и чувством долга. Так, как их деды – во время войны с фашистами, как прадеды – в империалистическую, как прапрадеды и пращуры – в любые другие войны, на которые богата российская история.

О некоторых из них, пользуясь случаем, журналисты писали. Даже телефильмы по заданию редакций снимали. Так сказать, для истории. О других, которых было значительно больше, те же самые журналисты не знали и знать не хотели. Серые, мол, не брутальные, неинтересные.

Подлецы все больше почему-то из старшего, полковничье-подполковничьего состава, обнаруживались. И не просто обнаруживались, а при должностях во всевозможных штабах. Денежными потоками ведали, складывающимися из денежного довольствия, премиальных, боевых и прочего. А еще ведали продовольствием, боезапасом, огневой мощью. Через них шло оформление и мест дислокации, и учет боевого участия, и представление к наградам. Словом, было на чем погреть руки.

И о них, часто и пороха-то не нюхавших, писали журналисты. Особенно молодые. Как правило, верхогляды и скорохваты, не имеющие не жизненного опыта, ни профессионализма, но желавшие блеснуть острым словцом, «хватающим за душу» кадром. И, не вникая в суть дела, не углубляясь во внутренний мир «избранников», выставляли в ярких красках и светлых тонах. Не замечали их черных и мерзких душ, трухлявых и продажных, давно уже покрытых метастазами коррупции.

Умели эти представители ментовской, фээсбэшной и прокурорской «элиты» и словом подсластить, и «зеленью» подмаслить. Умели, чего греха таить, и интеллектом блеснуть. Книжки-то почитывали, фильмы посматривали – время для них дефицитом давно не было, как и деньги.

И не замечали журналисты-борзописцы, падкие до разных сенсаций, что когда спецподразделения уходили на боевые задания, на расследование очередного террористического акта, «элита» в своих штабах водку с коньяком под шутки-прибаутки лакала да с «девочками» из медчастей забавлялась. А почему не замечали? А потому, что вместе водку жрали, вместе в баньках развлекались, вместе анекдоты травили, вместе сексом забавлялись. Тогда как простые русские парни на засады нарывались, на фугасах подрывались, от пуль снайперов падали.

И невдомек было этим писакам, что вреда для дела наведения конституционного порядка и законности было больше от коррумпированной «элиты», чем от боевиков. С боевиками понятно – враги. И с врагом, как с врагом, без лишних церемоний. А тут вроде бы и «свой», но куда как хуже, страшнее чужого. Не моргнув, за рубль с копейками продаст. И сдавали, и продавали. Ради собственной наживы, ради корысти. Доллары многим глаза затуманили, совести лишили.

Она, Делова, и сейчас ничего. А в молодые годы девчонкой была видной. Стройной, поджарой, голенастой. В глазищах – небесный восторг, наивность, удивление! Все вместе, все вперемешку. И грудью с попой родители не обидели – в самую меру отпустили. Грациозностью, как поговаривали, чем-то лань напоминала. И трепетна и прекрасна.

Другие десятой доли этого годами добиваются с помощью тренажеров и косметических салонов. Она же и в помыслах того не имела. Все от природы получила.

Мужчины, и сослуживцы, и просто случайно подвернувшиеся, – не раз замечала, – не просто свои взгляды на ней останавливали, «замораживали», но взглядами и «ели» и… имели. Это порой бесило, порой смешило. Смотря по настроению.

А потому уже в первую командировку и подкатывал к ней колобком полкан один из штабных. Видать, «прописавшиеся» при штабе «медсестры» наскучили, приелись, оскомину набили… Вот и на «свежатинку» полкана и потянуло. Новых ощущений захотелось. Подкатил такой румяненький, довольненький, жизнелюбивый. Не полковник – острый перчик с грядки! И, конечно же, под шафе.

«Будешь, как сыр в масле кататься. – Попахивая коньяком, лоснился холеным, довольным фейсом. – Как у Христа за пазухой жить и при этом все полагающиеся льготы и боевые награды иметь. – Обволакивал сальным, похотливым взглядом. – Все в моих руках… – Хихикал слащаво-подленько и потирал потные, по-бабьи пухлые, ладони. – Если, конечно, переспишь со мной».

Было гадко и противно, но она промолчала, надеясь, что «пузан», как окрестила его для себя, отвяжется. Польстит своему самолюбию и тщеславию, позабавится и отвяжется. Но он и не думал отвязываться.

«На кой хрен тебе, молодой и красивой, с дурно пахнущими мужиками по горам скакать, такое смазливое личико под пули подставлять. Ведь можно весь срок командировки и тут отсидеться. Особо не утруждаясь. Надо лишь головкой подумать да ножки раздвинуть – и все: дело в шляпе! – Лучился самодовольством и властью. – Думаю, что тебе без разницы, когда и перед кем ножки раздвигать. Так почему же не передо мной? – Скалился нахально, бесцеремонно. Отвык, видно, от отказов, привык к повиновению. – Если еще не умеешь, то научим… Кхэ-кхэ…» – «Умею, – ответила зло, с надрывом, – и ноги раздвигать, и ими же в пах хамлу давать»!

Ответить ответила, а еще ой, как хотелось вынуть из кобуры табельный ПМ и всадить всю обойму в эту холеную, самодовольную мерзопакостную морду. В правой ладони от напряжения даже зуд появился. Тот самый, какой бывает при соприкосновении с ребристой рукоятью пистолета. Но сознание тут же включило сигнал опасности «Стоп!», и ладонь не коснулась кобуры.

Хамовито-нахрапистого полкана отшила – и «отбарабанила» всю командировку в бесконечных выездах объединенной СОГ на места происшествий. Другие выезжали через день-другой, она почти ежедневно. Но не скулила, не хныкала. Во время этих выездов познакомилась с будущим мужем, а в то время опером уголовного розыска, старшим лейтенантом Виталиком Деловым.

Там же, на чужой земле, под чужим враждебным небом, между тревогами и «любовь» крутанули, не расставаясь с оружием. Смешной треугольник: он, она и… оружие. Верный «АК» и изящный «ПМ» были не только молчаливыми свидетелями их любви, но и гарантами неприкосновенности этой любви.

В даль отношений не заглядывали. Исходили из посыла: жизнь-то одна, и на войне, как на войне, в любой момент может оборваться. Так почему бы и не порадоваться юности, силе, зову плоти.

Конечно, с высоты лет – ребячество. Но тогда о том не думалось. Только оказалось, что не была их «военно-полевая» любовь просто капризом, случайным явлением. Переросла в настоящую, крепкую и уважительную, создающую и семейный очаг и семейное счастье. Но до этого, правда, еще раз совместно в командировке побывали, пока детей не было.

Посылали, правда, Виталика. Но и она тут же рапорт на имя начальника УВД настрочила: «Прошу направить с мужем… на защиту конституционного порядка и законности».

Уважили, направили. Оно и понятно: не многие-то рвались в Чечню, российскую Вандею, восстанавливать и утверждать с помощью оружия единство страны, главенство Конституции и Закона.

Что до прилипалы-полковника, то и думать о нем забыла, словно его и не было на земле. Порядочные люди грязь на одежде не носят. От пятен избавляются. Вот и она стряхнула эту грязь. Да не с одежд, а из души. И позабыла о ней. Потом прочла в одной из газетенок с желтовато-розовым окрасом, какой он герой, какой умелый организатор, какой заботливый командир. Но не прочла о том, как этот «организатор и заботливый командир» продавал «духам» оружие, «сливал» оперативную информацию, зажуливал деньги на выкуп пленных бойцов. А ведь было. Было.

Офицеры однажды не выдержали его «наездов» да «откатов», махинаций с деньгами и продовольствием и, собравшись вместе, как-то прямо и заявили, что если не уймется, то получит не только «темную», но и пулю в лоб. Не посмел пожаловаться вышестоящему руководству, лишь рапорт о переводе направил. Рапорт рассмотрели, просьбу удовлетвори, перевели. Здесь вздохнули с облегчением: «Избавились». Они-то избавились, порадовались, только кому-то с ним еще предстоит столкнуться и… поплакать.

Поэтому не любила Делова представителей СМИ, хотя и понимала, что и среди них много людей порядочных, честно выполняющих свой долг, не имеющих никакого отношения к скорохватам и борзописцам. И не просто много, но подавляющее большинство. Каверзные же вопросы задают не из личного любопытства, а из-за профессиональной необходимости. Такова работа. Чем-то схожа в некоторых моментах с работой следователя. Что же касается моральных, нравственных уродцев в журналистской среде, то их везде, в том числе и в милиции, всегда хватало и хватает.

Понимать понимала, но предубеждений вытравить не могла. Особенно после того, как ее знакомые опера из седьмого отдела милиции, товарищи мужа, были неправедно осуждены за якобы превышенные должностные полномочия. Осуждены как по оговору воровского авторитета «Меченого», взятого ими на вымогательстве, так и по оголтелой компании, поднятой против них в некоторых курских СМИ на деньги криминала.

По оперативным данным, конечно же, не принятым «самым справедливым в мире» судом во внимание, из воровского общака чуть ли не половина была «отстегнута» на это дело. И не только для адвокатов, но и для журналистов, изощрявшихся друг перед другом в изуверстве, выдавая ложь за правду, а правду – за оперский вымысел. Сплошная казуистика!

Хотя вся вина оперов состояла в том, что «Меченого» задержали недалеко от отдела милиции и составили протокол за мелкое хулиганство – беспричинную нецензурную брань в общественном месте. Правда, без подводки гражданских лиц-потерпевших, как того требует методика разработки оперативной комбинации. Составили, осудили к нескольким суткам административного ареста. Но «Меченый» с адвокатом оспорили законность задержания: раз не было гражданских потерпевших, значит, не было и самого события правонарушения. Ересь, конечно, несусветная: менты ведь тоже граждане. Или, все же, не граждане, раз сработало?..

Можно подумать, что махровый зэк, отмотавший не одну ходку, никогда матом не ругается. Прямо не зэк, а ангел во плоти. К тому же, ботающий на чистейшем литературном языке. Да у него вся речь – сплошной мат! А остальные слова только для связки и вставляются… В кирпичной кладке стены дома цементирующего раствора меньше, чем в речах зэка материщины. На мате речь его и держится.

Но раз не было гражданских лиц на момент задержания, – значит, фальсификация административного материала. И прокуратура, с которой требовали решительных действий по борьбе с милицейскими «оборотнями в погонах», словно там своих не имелось, ухватилась руками и зубами. «Точно, беспредел и фальсификация».

А раз фальсификация, следовательно, налицо признаки статьи 286 УК РФ – превышение должностных полномочий. «Жертву ментовского беспредела освободить, самих ментов взять в оборот».

И пошло-поехало… Руководство же ментовское, кроме разве что начальника отдела подполковника Амелина, сразу же «руки умыло». На защиту не встало, отдало «бойцов невидимого фронта» на съедение. И не просто отдало, но и на весь мир заявило, что оно, руководство, «каленым железом» выжигает скверну в своих рядах.

Что поделать, прошли те времена, когда начальник УВД области Вячеслав Кириллович Панкин не то что за офицера уголовного розыска, но и за сержанта патрульно-постовой службы, мог Первого секретаря обкома КПСС на «три веселых буквы» послать. А уж прокурорских – тем более…

Тогда многие борзописцы «погрели руки на беде оперативников, попавших под пресс очередной компании по борьбе с «оборотнями в погонах». И хоть говорится, что «черного кобеля не отмыть добела», криминального авторитета отмыли, сделав едва ли не борцом с милицейским беспределом, этаким страдальцем и правозащитником. А совершенные им преступления предали забвению. Ментов же поганых, создав «общественное мнение», утопили, усадив на скамью подсудимых. Криминальный мир города и области открыто радовался: «Так им, красноперым, и надо! Пусть знают свое место… у параши».

Зато настоящих «оборотней», сидящих в высоких кабинетах всех властных структур, эти журналисты-скорохваты и в упор не видели. Или видели, но не было команды «Фас!». Да и американская «зелень» перед чуткими к политическим моментам носами не шуршала. А «зелень» – еще тот стимул…

Конечно, и сама Делова святой не была. Приходилось и ей быть не в ладах с совестью. Жизнь прожить – не поле перейти. И ухаб хватает, и подводных течений. Не зря же русский философ Бердяев заметил: «Ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду – при помощи лжи, красоту – при помощи уродства, а свободу – при помощи насилия». Это в обыкновенной-то жизни… А уж в милицейской – и того больше.

Действительно, чтобы добиться правды, приходилось и на обман, и на «ложь во спасение» пускаться. А уж без насилия было вообще не обойтись. Задержать человека и поместить в ИВС либо в СИЗО – разве не насилие? Насилие. Да еще какое! Ко всему прочему, приходилось по «указке сверху» и из-под стражи освобождать, и дела прекращать, хотя по фигуранту явно тюрьма давно уже плакала. Ничего не попишешь – плетью обуха не перешибешь… Тем не менее «пишущую братию» Делова давно и основательно недолюбливала.

2

– Приглашай уж, – повторила Делова, махнув безысходно рукой. – Что попусту воздух сотрясать… Хочешь, не хочешь, а встретиться придется…. Пару слов скажу, да и провожу. С честью. Некогда нам с ними лясы точить – дела ждут. Надо вещдоки осмотреть, свериться со списком протокола осмотра места происшествия. Потом вновь упаковать, опечатать, в камеру хранения сдать. На это как минимум полдня уйдет. А там подумать о составлении постановления о привлечении в качестве обвиняемых: завтра ведь сроки задержания истекают…

Семенов пошел приглашать прессу, а Делова стала названивать специалистам из музеев археологии и краеведческого. Нужны были для проведения важного следственного действия – осмотра вещдоков. «Не забыть бы и профессора КГУ… с монашеской фамилией… кажется, Инокова, – напомнила она сама себе. – Лишним не будет, раз у представителя потерпевшего и его коллег с познаниями в этой области, по их же собственному признанию, дефицит. Хотя, судя по их научным степеням и статусу, дефицита должно было бы не быть… Но в жизни, как в жизни. У следователей со знаниями своего ремесла тоже часто дефицит и нехватка…»

Созвонившись со Стародревцевым и договорившись о встрече, она уже собиралась положить телефонную трубку на рычажки аппарата, когда раздался осторожный стук в дверь кабинета.

– Войдите.

На пороге показался Семенов с официально-торжественной маской на лице, а за ним под его негромкое «проходите» нарисовались четыре девицы. Разных возрастов и в разных одеяниях.

– Товарищ подполковник, представители прессы для беседы по вашему распоряжению доставлены, – не моргнув глазом, по-солдафонски доложил Семенов. Даже, как показалось Деловой, каблуками совсем не служебных туфель пристукнул.

«Артист! Чистый артист! Опять играет роль… службиста, – внутренне усмехнулась Делова, одобрив, впрочем, на этот раз, показное чинопочитание и скоморошество товарища по следственной работе. – Пусть почувствуют дух дисциплины. Проще тогда будет отделаться от них». Вслух же, радушно разведя руками, произнесла:

– Присаживайтесь, – жестом руки указала на стулья, стоявшие возле стола.

И пока те шумно рассаживались, постукивая, пошаркивая и поскрипывая стульями, поинтересовалась сдержанно:

– Чем могу быть полезна доблестным представителям прессы и «четвертой власти» в стране?

Не успела она задать этот вопрос, как Семенов уже ужиком выскользнул за дверь кабинета. Оставил хитрец ее одну отдуваться с прилипчивыми, хлестче, чем постовые милиционеры до подвыпивших граждан, журналистками.

– Мы по делу о золоте гуннов, – загалдели, как весной на старых гнездах грачи, представители второй древнейшей в мире профессии. Молодые и не очень, скромно одетые и вызывающе. Но все ухоженные, в меру напомаженные и наманикюренные, пахнущие хорошим парфюмом. Словом, элита современного курского общества…

– Сами понимаете, тема интересная…

– Не можем читателей оставить в неведении…

– Нужны подробности…

– Кто?..

– Как?..

– Где?..

– Сколько в рублях и долларах?.. Кстати, я – из редакции газеты «Курская правда», – задав очередной вопрос, представилась блондинка с короткой челкой и пышной грудью, прервав водопад вопросов.

– Я – из «Хороших новостей», – спохватилась за ней соседка.

– Я – из «Курского курьера»…

– А я – из «Друг для друга»…

– Ну, а я тогда, девочки… – усмехнулась Делова, сделав небольшую паузу, – получается, что из следственного управления нелюбимой всеми вами и нашим родным народом ментуры.

«Девочки», не ожидавшие такого демарша от серьезного представителя серьезной государственной структуры, удивленно попритихли, прикусили свои острые язычки. Некоторые потупились, некоторые, наоборот, обменявшись мимолетными профессиональными взглядами с коллегами, с интересом впились ими, как иголками, в подполковника юстиции.